Кто ты, незваный гость?
Как сейчас вижу, на поэтическом митинге у памятника Тукая – Зульфат: взметнулись непокорные кудри, ясные голубые глаза устремлены куда-то вдаль, кулаки сжаты. Над Казанью, отзываясь эхом, раздается будоражащий голос поэта:
Сам себя злее – татарин,
Где враг, там и месть.
Незваный гость – для врагов,
Желанный гость – для друзей...*
Весна! На центральном майдане Казани народ под апрельским солнцем затаив дыхание слушает Поэта. Чуть поодаль – уличная суматоха. Извергая искры, проезжают троллейбусы. Весело трендят трамваи. Ползут переполненные, слегка накренившиеся на бок горбатые автобусы. С муравьиной сноровкой беспрестанно снуют пешеходы, перепрыгивая черные лужи. Кругом кипит жизнь. Однако вдохновенный голос Поэта парит в ином, недосягаемом для земных звуков пространстве.
Это было в 70-х прошлого века. Еще живы многие из тех, кто завороженно слушал стихотворение Зульфата, прозвучавшее словно бы в ответ на известное выражение Пушкина «незваный гость хуже татарина». Мы знали, что где-то здесь за спинами стоит, переминается с ноги на ногу, Цензура. Она даже могла тебе приветливо улыбнуться, а после выступления зазвать в кафе и угостить коньячком, но не обольщайся! За пазухой у нее – топор. Нет, крови на нем не было, только бумажная крошка. Но знали бы вы, какие стихи, какие поэмы, рассказы и романы его отточенное лезвие покрошило! Сила этой секиры и страх перед нею были таковы, что она способна была рубить даже не родившиеся на свет произведения – еще в голове писателя! Ах, что это было за время! Но мы тогда были молоды – огонь в сердцах! – и играли с Цензурой, как мальчишка-тореадор во время своего первого боя с матерым быком.
В тот день Зульфат без сомнения был триумфатором. Рассекая воздух кинжальным словом, он будто вышел на дуэль с самим Пушкиным. И ведь какую мятежную мысль кинул он в толпу. Ох, как непросто было, наверное, остальным осмелиться подойти к микрофону после него и озвучить свои кроткие и «правильные» стихи.
После поэтического митинга пишущая братия, как водится, разбилась на «свои» группки, а потом в «зелёном кафе под листом» разгоняла кровь и выпускала пар. В тот день все разговоры шли только о взволновавшем всех «незваном госте». Ох и досталось Пушкину, в пух и прах разнесли мы этого «негритоса».
«Имперский солдафон...», «запамятовал, что его предками были арабы пустыни...», «погляди на этого эфиопского бедуина...», «разве позволительно настоящему поэту так презрительно отзываться о других народах?!»... «А может, под “незваным гостем” он имел в виду русских?!», «что ни говорите, но Пушкина для меня больше не существует!»
Кто ж из советских людей не знает «Капитанской дочки» и этого эпиграфа к одной из глав повести?! Не случайно изучают это произведение именно в школе. Чтобы пораньше вошло в голову, засело колом в молодых мозгах. Потом эти слова будут упорно выплывать из сознания всякий раз, когда на твоем пути встретится татарин. Всё – ярлык ему на лоб готов! По сути, цветаевская строчка «Спи младенец! Не то злому, / Псу-татарину отдам…» родилась именно из этой поговорки. (Характерно, что в 80-е гг., спустя более сорока лет после ухода поэта из жизни, именно татарские писатели разыскали всеми забытую безымянную могилу Цветаевой на Елабужской земле и воздали дань ее таланту, установив мраморную плиту с памятной надписью. Среди них был и поэт Зульфат. Поистине, «не плюй в колодец, пригодится воды напиться…»)
«Незваный гость хуже татарина!» – кто-то из нас в свое время равнодушно прочел это, скользнув глазами, кто-то вздрогнул, прочитав, и тут же забыл, кто-то «проглотил» и возмущался в одиночестве, но после того, как Зульфат на площади смутил успокоенные души, значение и опасность пушкинских слов раскрылись цветком зла, чьи лепестки заиграли новыми оттенками. До каждого, наконец, дошел смысл фразы, и татары восприняли эти слова как личное оскорбление!
Эх, слова-слова, какую силу вы имеете над людьми?! Ладно бы злобная бабуля на рынке обронила про «незваного гостя», но нет, из уст русского поэта им суждено было жить в веках и клеймить целый народ! И хоть стоит под эпиграфом, что это «пословица», на самом же деле придумал ее не народ, а Пушкин. А потом выдал за народную мудрость! Среди писателей – это старый трюк.
«И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой / Тунгус, и друг степей калмык…» – пишет он в своем известном стихотворении. Здесь «славянин» возведен на пьедестал, а у его ног копошатся полудикие народы Российской империи. Всё, что дальше на восток от Москвы, – это Тартар, населенный кочевыми племенами. Варвары, от которых следует отгородиться жердями, как от табуна необъезженных коней! Или же приручить их, приодеть в европейский костюм, научить русскому языку, окультурить. Одним словом, совершить по отношению к ним – благо! Недалекое чванливое высокомерие… Но ведь слово «славянин» в прошлом означало «раб». Придание ему эпитета «гордый», надо полагать, случилось не без влияния славянофилов, бредивших поисками «великого предка» в истории. А вот бесцеремонное «дикой» по отношению к тунгусу... Называть тот или иной народ диким только потому, что его образ жизни, одежда отличаются от твоих, обычаи и обряды – непонятны для тебя....
Но что представлял собой Пушкин? Образованный и начитанный. В его библиотеке в основном французские, немецкие книги. Его воспитывали гувернантки, выписанные из Парижа. Сюда добавим петербуржское окружение. Москву они презирали, называя «азиатской», копировали заморский стиль жизни. Патриотизма в них было ни на медный грош! Единственным окошком, в которое поэт разглядывал Русь, была для него няня Арина Родионовна. Но она рассказывала ему сказки! В них главный герой – былинный богатырь-русич в окружении тьмы узкоглазых карликов, похитивших голубоглазую красавицу с русой косой. Бабай-ага и псы-татары… – как раз оттуда. Такие вот познания о многочисленном народе, проживающем в Российской империи, получал будущий русский поэт. И это было нормой. Пренебрежение, которое сквозит в иных его стихах, логично вытекает из среды, в которой рос Пушкин. Образ врага скреплял, подобно цементу, столичное общество. Испокон веков это были шведы, османы, монголы и все степняки под собирательным названием «татары». Удивительно, когда французы под предводительством обожаемого русской аристократией Наполеона прошлись испепеляющей волной до Москвы, они недолго ходили во врагах! Народная память быстро забыла французские злодеяния и достала из забвения все тех же «татар». Все, что было связано с Казанью, вызывало оскомину. Даже излюбленный персонаж народных лубков – Кот Казанский быстро превратился в жирного ленивца, который перестал ловить мышей, потому что «Вкусно ел и сладко бздел!» Такая уничижительная политика приносила свои плоды.
Увы, Пушкин при всей своей гениальности не смог стать выше обывательского настроения толпы, подогретого официальной «пропагандой». Народы, проживающие в империи: татары, черемисы, мордва, черкесы, ханты, манси и другие – виделись поэту темной необразованной массой. У них только один путь стать людьми – через православие и службу в Санкт-Петербурге! В советские времена, по сути, все оставалось как при Пушкине. Только религию заменила партия. Кто принимал условия этой великодержавной игры, получал все: всесоюзную славу, тиражи, доступ к кормушке номенклатуры. Чингиз Айтматов, «клюнувший» на этот крючок, любил повторять: «Только благодаря русскому языку я не остался поэтом одного ущелья!»
Пушкин, хоть и был потомком эфиопа, но стал русским до мозга костей. Проникся! Несмотря на крепкую дружбу с польским поэтом Мицкевичем, как только Варшава подняла голову против российского самодержавия, Пушкин сразу же переметнулся на сторону Москвы.
Когда безмолвная Варшава поднялась
И бунтом опьянела,
И смертная борьба [ . . . ] началась
При клике «Польска не згинела!»,
Ты руки потирал от наших неудач…
После этого удивленный Мицкевич отправил обращение русским поэтам: «Может быть, кто-то из вас продал душу свою царю и сегодня на его пороге бьет ему поклоны… Может быть, кто-то из вас продажным языком прославляет триумф и радуется мучениям своих друзей…» Многие тогда отвернулись от Пушкина. Отвернулись от него, после стихов Зульфата, и мы – татарские поэты. Сколько же прошло лет с того поэтического митинга? Целая вечность, но помню все, как будто это было вчера…
И сегодня, в разговоре, в прессе или по телевизору нет-нет да и промелькнет это самое «незваный гость хуже татарина». Звучит как пощечина!
Зульфат как истинный поэт перевел эту фразу по-своему, со свойственной ему иронией: «Незваный гость хуже даже татарина». Он как бы поддел русского поэта. Конечно, Пушкин знал о восточном гостеприимстве, все-таки ездил к Бахчисарайскому фонтану, было ему знакомо и радушие казанских татар. В Казани он побывал осенью 1833 года, когда отправился по пугачёвским местам для сбора материалов для «Капитанской дочки». И хотя встречали его здесь поэты Боратынский, Эраст Перцев, а по городу водил обрусевший немец, врач и краевед Карл Фукс, Пушкин при первой же возможности заглянул в татарскую слободу, чтобы пообщаться с местным населением. И водил его туда тот же Фукс, которого татары боготворили и с благодарностью называли «табибом». Постучи в ворота к любому татарину, там и в дом пригласят, и на стол поставят «чем богаты, тем и рады», о здоровье и дороге расспросят… Карл Фукс ведь и книжку о татарах поэту подписал, а в ней такие слова: «Татары горды, честолюбивы, гостеприимны, сребролюбивы, чистоплотны, по их состоянию довольно просвещенны, почти несуеверны, рождены для торговли, хвастливы, между собой дружелюбны, искательны, вкрадчивого свойства. Во всем умеренны и довольно трудолюбивы».
Получается, что как только Пушкин вернулся домой, уселся за письменный стол и обмакнул гусиное перо в чернила, то сразу позабыл, что видел и слышал на Востоке и вновь начал дуть в дуду заблуждений. Что же получается, «я сам обманываться рад»?! И, если вдуматься, разве Пушкин – первый среди русских поэтов – своим «незваным гостем» не посмеялся над самим же русским народом? Потому что у гостеприимного, радушного и щедрого народа не может родиться подобная поговорка...
Что же хотел сказать упомянутым выражением первый поэт России –Пушкин? Если бы он имел в виду обычного гостя, с самодовольным и важным видом прихлебывающего чай, восседая в красном углу, и незваного, случайно заглянувшего в дом человека, вызвавшего неприязнь у хозяев, как бы делая намек на взаимоотношения русских и татар, то Пушкин не был бы великим Пушкиным, а обыкновенным щелкопером, ляпнувшим банальную глупость. Однако поэтический трон Пушкина столь высок и непоколебим, что необходимо искать иное объяснение. Смысл сказанного гораздо глубже, и, чтобы докопаться до истины, следует проанализировать его в контексте той эпохи, в которой жил великий поэт.
Прежде всего отметим, что существующее в русском языке слово «гость» заимствовано из латыни. «Hostis» – означало врага, чужеземца. В русском языке оно употреблялось в значении «заморский купец», «иноземный торговец», «визитер», «пришелец» (слова «отель», «гостиница», «гостиная» так же образованы от этого корня). По истечении многих лет словом «гость» стали называть и тех, кого сами приглашали домой.
Во времена Пушкина «гость» все еще употреблялось в значении «чужой», «иностранец». Неприветливость местных к иностранным подданным хорошо прослеживается в русской литературе.
Читаем у Пушкина в «Дубровском»: «На станции *** в доме смотрителя <…> сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, т. е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте».
Ему не давали лошадей. Супруга смотрителя просила: «– Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей, да провались он к чорту.
– Подождет, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвертая отдыхает. Того и гляди, подоспеют хорошие проезжие; не хочу своею шеей отвечать за француза».
При царях иностранцев в России за людей-то не считали. Они были второго сорта! Поэтому лезли из кожи вон, чтобы дослужиться до высоких чинов, званий и положения в обществе. И, надо признать, многого добились! Чем, конечно же, раздражали российских обломовых, которые их называли лягушатниками, швабами…
Рассказ Чехова «Дочь Альбиона» как раз об этом презрительном отношении населения к иностранцам. Герой, ничуть не смущаясь англичанки, полез нагишом в пруд. А как он о ней отзывался?
«– Она не женщина, а девица... О женихах, небось, мечтает, чертова кукла. И пахнет от нее какою-то гнилью... Возненавидел, брат, ее! Видеть равнодушно не могу! Как взглянет на меня своими глазищами, так меня и покоробит всего, словно я локтем о перила ударился. Тоже любит рыбу ловить. <…> Стоит, каналья, и сознает, что она человек и что, стало быть, она царь природы. А знаешь, как ее зовут? Уилька Чарльзовна Тфайс! Тьфу!.. и не выговоришь!»
Иностранцы – вот кто был для русского населения «незваными гостями», смутившими спокойствие, эдакими энергичными штольцами, прогнавшими сладкий сон. Они чужаки, они – плохие!
Но есть еще свои плохие. Это – татары, которыми няньки пугали малых деток. Ведь было время, когда татары тоже смутили покой и разбавили русскую кровь! Итак, два врага обозначены, посередине – русские. Но если придется выбирать между двух зол, то простодушный татарин окажется все же ближе. Он ведь, хоть и нехристь, но свой, как сосед по коммуналке. И не станет рыть тебе яму, плести интриги, подсиживать. Поэтому-то «незваный гость хуже татарина»!
Меж тем многие из иностранцев, перебравшихся в Россию, не могли пробиться у себя на родине. Хитрый заморский подданный менял здесь гражданство и даже вероисповедание, и все с одной целью – пустить корни, наплодить детей, скупить землю, недвижимость и вытеснить коренные народы. Именно это имел в виду Пушкин, говоря о незваном госте.
Вспоминается интересная история, приведенная В. Н. Балязиным в его книге «Расцвет Российской империи». В центре этой истории отличавшийся живостью ума, решительностью и щедростью дворянин Фёдор Васильевич Ростопчин, чьи предки вышли из Золотой Орды. При Павле I он фактически руководил Коллегией иностранных дел, а в годы Отечественной войны 1812 г. находился на посту Московского главнокомандующего и генерал-губернатора. Так вот, сидел этот Ростопчин как-то в одном из парижских театров. Один из актеров играл очень плохо, публика шикала и освистывала его. Один лишь Ростопчин намеренно громко ему аплодировал. «Что вы делаете? – спросили Ростопчина. – Зачем вы аплодируете?» «Боюсь, что сгонят его со сцены, то и поедет он к нам в Россию в учителя», – отвечал Ростопчин…
Вместе с тем определенной части наивных и доверчивых русских людей иностранцы казались очень умными и просвещенными. Это поклонение, начавшееся в эпоху великих князей, обрело широкий размах в царский период. Особенно сильно проявилось оно после того, как насильственно пресеклась династия царей, происходивших из татарского рода... Как известно, в 1605 году Лжедмитрий (Григорий Отрепьев), спровоцировав мятежи, сумел взойти на трон. Первым делом он взялся за уничтожение рода Годуновых: у живых отрезали головы, а у мертвых оскверняли могилы. Таким образом, татарская аура, окружавшая трон, исчезла. (Какие силы стояли за Отрепьевым, убийство его самого через год, возня вокруг трона – до сих пор подоплека этих событий остается не до конца разгаданной тайной. Не случайным представляется и то, что «тушинский вор» – Лжедмитрий II пал от рук князя Петра Араслановича Урусова, правнука Идегея.)
В 1613 году, наконец, Михаила Романова, выходца из ни чем особым не примечательного дворянского рода, объявили царем. С тех пор и началось... Чтобы облагородить кровь новой царской династии, устраивали помолвки отпрысков правителя с принцессами из европейских стран, и в считавшуюся дикой и мрачной Россию отовсюду стали привозить обливающихся горючими слезами невест.
Надевшая царскую корону Екатерина II (София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская), в 1763 году издала Манифест, в котором иностранцам, пообещав разные льготы, предложила постоянное местожительство в России (в нем было отмечено, что «евреи не допускаются»). Всех прибывавших из европейских стран «гостей»: француза, румына, грека, немца, шведа, поляка, литовца и всех остальных прочих, – по обыкновению называли одним словом – «немец» (в смысле – «немой», который не знает русского языка).
Для царского двора и высшей аристократии купание в богатстве и роскоши по примеру европейских королей стало нормой жизни. Из России, превращенной в страну бессловесных и покорных рабов, выжимали все соки. Крестьяне наживали от непосильного труда лишь горб на века.
Екатерина II (татары именовали ее «бабушкой-царицей») в 1762 году заказала корону швейцарскому ювелиру Позье. По богатству орнамента и красоте отделки эта корона оказалась намного роскошнее, чем у царственных особ других стран. На церемонию коронации царица явилась в соответствующем наряде: подол ее платья достигал в ширину семи метров, а в длину семидесяти. Екатерина бросала в ликующую толпу золотые и серебряные монеты, на праздничной площади в течение трех часов били струи фонтанов из белого и красного вина, сотни столов ломились от всевозможных яств...
Или, к примеру, возьмем Елизавету Петровну (царствовала в 1741–1761 годах). После ее кончины и возведения на трон ее племянника Петра Голштинского в казне не оказалось ни гроша. В течение двадцатилетнего периода правления для Елизаветы было пошито 15 000 платьев. Если двадцать лет приравнять к 7160 дням, выходит, что за день она носила более двух платьев (можно предположить, что императрица по установившейся в Европе традиции, только меняла наряды, не утруждая себя гигиеническими процедурами). Если учесть, что все эти платья были сшиты из дорогих тканей и богато разукрашены искусными руками иностранных мастеров, то нетрудно догадаться, почему в казне было пусто. По самым грубым прикидкам, на сумму, потраченную на пошив одного платья царицы, можно было бы одеть с ног до головы тысячу лапотных крестьян.
Разумеется, Пушкин как писатель, вознамерившийся создать произведения на историческую тематику, многое знал, многое видел. Вероятно, со своими собратьями по перу, единомышленниками он не единожды вел беседы о превратностях судьбы монарших особ и выдающихся исторических личностей, занимавших высокое общественное положение, об их родословной и знатности происхождения, этнической принадлежности и особенностях характера, темперамента и т. п. Пересуды и сплетни высокого полета – это пиршество особого рода. Хотя бы силой воображения ниспровергать с пьедестала тех, кто мнит себя вершителем судеб, кто толчётся у трона, чтобы уже на собственном уровне их потрепать, потоптать ногами, найти демонические черты... Желание с иронией взглянуть на окружающих, подмечать чужие недостатки и радостно восклицать: «И на солнце есть пятна!» – это сугубо человеческое свойство, дарованное нам свыше. Держать на острие изощренной и хлесткой критики всех и вся, особенно вышестоящих, – вот бич, подгоняющий наши мысли. Критичность – признак ума. Так было. Так есть. Так будет.
В эпоху Пушкина «заморские гости» уже давным-давно укоренились и освоились в России, по лукавому умыслу приняли православие и, втеревшись в доверие, прочно заняли самые прибыльные места в обществе. Начиная с главнокомандующего русской армией и завершая обыкновенным шулером – астрологом, в каких только ипостасях не проявляют они свои способности: придворные учителя и наставники, шуты и клоуны, лекари, дипломаты, банкиры, организаторы масонской ложи, тайные советники, аптекари, знавшие секреты как исцеления, так и отравления, священнослужители, эзотерики, портные, архитекторы, торговцы, ростовщики и представители множества других профессий и ремесел. Достаточно вспомнить лишь одного из таких деятелей, попортившего много крови самому Пушкину, – шефа жандармов (начальника Третьего отделения) графа А. Х. Бенкендорфа. А на другой стороне – происходившие из сотен знатных татарских родов. Именно они, испытывавшие к своему Отечеству неподдельные патриотические чувства, беззаветно служившие ей будучи верными своей присяге, являя собой пример доблести, чести и справедливости, являлись одной из ветвей настоящих строителей России, возникшей на фундаменте Золотой Орды. Если уж в чем-то провинились, то только в том, что клали свои гордые головы на плаху, в отличие от иноземцев, готовых сбежать по проторенной дорожке обратно за границу...
В своей поговорке, взбудоражившей многие умы, под словом «татарин» Пушкин подразумевал именно ту часть аристократии, что составляла просвещенную, интеллигентную часть общества и занимала в нем высшую ступень. Условно говоря, на одной стороне – «незваные гости» вроде графа Бенкендорфа, а на другой – князья Юсуповы. Значит, неспроста Поэт для сопоставления с «незваным гостем» выбрал именно татар, и не кого-либо другого. О доминирующей роли, которую сыграли татары в период становления российской государственности, он прекрасно знал и оценивал, исходя из исторической действительности. Незваный гость хуже татарина, то есть в любом случае надежнее полагаться на своих татар, чем на чужеземцев, заполонивших хлебные места в социальной иерархии. Вот какой глубокий смысл заложил великий Пушкин в свою пословицу. Он придумал ее для тех, кому было понятно, кто такие есть «незваные гости»!
Прибыв в страну, где еще и система государственности не утвердилась, чтобы успеть «выловить рыбку в мутной воде», «незваные гости» быстро вошли во вкус и пустили корни, а уже во втором, третьем поколениях они превратились в состоятельных чиновников, в жестоких воевод, завоевание земель и разграбление богатств нерусских народов возведшие в ранг религиозной политики.
Это племя, опасаясь, что имевшее татарские корни высшее сословие, объединившись с русской аристократией, превратится в могучую силу, вбило между этими группами российской элиты клин – мифическое «татаро-монгольское иго». Раздутый до невероятных размеров вымысел о пресловутом «иге» на протяжении веков внедрялся в общественное сознание в качестве непреложной истины. В конце концов именно в нем начинают усматривать причину отсталости России от европейских стран! Так «незваные гости» добились безмятежной жизни, отвлекая внимание от своих деяний, затуманив мозги не привыкших размышлять.
Не случайно поговорку о «незваном госте» в своей повести А. С. Пушкин поставил перед той главой, в которой главный герой должен был предстать перед Пугачёвым, объявившим себя царем Петром Фёдоровичем. Феномен самозванства возник еще в Смутное время. За трагическими событиями, унесшими жизни невинных людей и потрясшими основы российской государственности, стояли могущественные силы, имевшие тесные связи за бугром. Разумеется, и Пугачёв не мог претендовать на царский престол лишь по своей воле и прихоти. Авторы этого кровавого сценария – все те же «незваные гости»...
Относившийся к творчеству А. С. Пушкина с глубоким пониманием и почитанием Ф. М. Достоевский осознавал, что сулят России в будущем идеи, проникающие с Запада и насаждаемые зловещими силами. Воистину с провидческим даром он предчувствовал грядущие потрясения в обществе, о чем написал в наполненном тревогой романе «Бесы». Ставшее поговоркой выражение Пушкина «незваный гость хуже татарина» Достоевский, видимо, воспринимал не как простую бытовую иронию, а как вполне внятное зловещее историческое предостережение, тем более что у него самого в жилах текла и татарская кровь.
Здесь мне вспоминается еще одна крылатая поговорка: «Поскреби русского – найдёшь татарина», которая пришла к нам из французского языка и в оригинале звучит так: «Grattez le Russe, et vous verrez un Tartare». Слова эти приписывались разным историческим лицам, даже Наполеону. Но на самом деле – это просто краткая версия цитаты из знаменитого сочинения «La Russie en 1839» («Россия в 1839 году») знаменитого масона, маркиза Астольфа де Кюстина. Его сочинение до сих пор называют «библией русофобов»!
Вот как звучит развернутая цитата оттуда: «Ведь немногим больше ста лет тому назад они (т.е. русские – прим. автора) были настоящими татарами. И под внешним лоском европейской элегантности большинство этих выскочек сохранило медвежью шкуру – они лишь надели ее мехом внутрь. Но достаточно их чуть-чуть поскрести – и вы увидите, как шерсть вылезает наружу и начнет топорщиться».
Кто-то из писателей ужал эту цитату до размеров поговорки, и она ушла в народ. Теперь ее частенько используют. К примеру, Владимир Путин в одном из выступлений пошутил: «У нас, знаете, говорят: "Каждого русского если потереть как следует и где следует, то там татарин вылезет"».
Поставив рядом два этих выражения, мы увидим, что если в каждом русском есть татарин, тогда «незваный гость» хуже кого?
Вот именно…
* Подстрочный перевод.
