Тысячи
литературных
произведений на59языках
народов РФ

Лес слышит, озеро видит

Автор:
Яакко Ругоев
Перевод:
Ирина Коломайнен

Metsällä korvat järvellä silmät

 

Katkelmia romaanista

Kuusankiin saapui Ondagesstroi-trustin työryhmä, jonka käytössä oli muutamia kippiautoja, puskutraktori ja kaivinkone. Keksi-Kuusankijärven rannasta suoraan peltojen yli, Lammin länsipuoleen viehkotettiin kaksi kaksi rinnakkaisesti kulkevaa linjaa, jotka päättyvät Pienen Kuusankijoen ja Lammin yhtymäkohtaan. Kaivinkone alkoi uurtaa kuilua korkeaan rantaäprääseen keskellä kylää ja kippiautot kuljettivat irrotettua kivensekaista soraa viehkotetuille linjoille. Kub kanavan suu oli kaivettu pohjasyvyyteen, kuilun yli rakennettiin ajosilta, joka yhdisti keskeltä katkaistun kylän eri osat toisiinsa. Sen jälkeen kylän ulkopuolella olevan Kiekkilahden rantakukkulat havaittiin otollisiksi soranottopaikoiksi. Kaunis männikkö suistuttiin ryhmylleen, ja kaivinkone alkoi jyristä ensimmäisessä, päivä päivältä syvenevässä ja laajenevassa soramontussa. 

Irtomaata alettiin kärrätä kippiautoilla tulevan, suoraan peltojen päälle rakennettavan lähes kolmen kilometrin pituisen kanavan seinämiksi. Työtä tehtiin keskeytyksittä, mutta kun vanhat autot tuon tuostakin vioittuivat, hommissa saattoi olla viikkokausia vain yksi pienehkö vanhamallinen kippiauto.

Monet uteliaat kävivät katsomassa ja ihmettelimässä. Kukaan ei käsittänyt, mitä on oikeastaan tekeillä. Yhden kippiauton kuljettajana toimi tuttu mies, paikallisia kuusankilaisia. Häneltä saatettiin kysyä:

 — Milloin kanavan pitäisi olla valmis?

Mies raapi haiveniaan ja sanoi:

 — No, tällä vauhdilla menee ehkä parikymmentä vuotta.

 — Sinähän joudut eläkkeelle sitä ennen.

 — Toisia tulee tilalle.

 — Mitäs sitten, kun kanavan seinät on saatu valmiiksi, tuleeko niistä vedenpitäviä?

 — Pitäisi tulla, lähes kymmenen metrin levyiset maavallit kahdenpuolen.

 — Entäs Lampi? Sen jälkeen kun kanava yhdistyy jokeen Lammin yläpuolella...

 — Lammin pitäisi jäädä kuiville.

 — Siitä tuleekin sitten valtava likalätäkkö!

 — Suunnitelmien mukaan Lampi täytetään maalla.

 — Oh-hoo!!! Näillä peleillä siihen menee ainakin sata vuotta.

 — No ei se leipää kysy, vaikka jäänee lommollaankin Kuusangin ”kaunistukseksi”, joku irvaili.

Kanavajuttu tuli jotenkin selväksi, mutta se mitä tapahtui vielä saman sulan aikana, ei enää mahtunut tavalliseen ihmisjärkeen.

Sähköstämistrustin insinöörit olivat tutkineet Keski-Kuusankijärven rannat ja niillä sijaitsevat rakennukset. Havaintojensa pohjalta he olivat laatineet luettelon rakennuksista, jotka heidän mielestään voivat jäädä veden alle. Ne olivat ylipäänsä saunoja ja latoja, mutta luetteloon oli merkitty myös useita asuintaloja.

Rakennusten omistajille lähetettiin käskykirjeet, joissa oli mainittu rakennuksen hinta ja määräpäivä mihin mennessä purku- tai siirtotoimituksen piti tapahtua. Mikäli  käskyä ei noudateta, rakennus puretaan omistajan laskuun.

Kymmenet lainkuuliaiset kuusankilaiset alkoivat purkaa saunojaa ja ranta-aittojaan, vaikkakin noituivat sanoja valitsematta käskynantajia. Niille perheille, joissa oli rivakoita miehiä, saunan siirtäminen ylemmäksi ei tuottanut vaikeuksia. Mutta yksinäisille vanhuksille ja naisvaltaisille perheille tuo oli ylivoimaista. Useimmat heistä sahauttivat rantarakennuksensa polttopuiksi ja jäivät ilman tuiki tärkeää kylyä, joko naapurin kylyn tai kaukana sijaitsevan kunnallissaunan armoille. Rakennusten hinta oli tietysti alimitoitettu, sillä ei rakenna uutta kylyä.

Trustin toimesta perustettiin muutamia komennuskuntia, jotka ajelivat pikamootoriveneillä taajaman ulkopuolella olleita rantarakennuksia tuhoamaan. Ne olivat ylipäänsä tavallisia perinteisia kalastajamökkejä, joita ei oltu viety kirjoihin eikä kansiin. Kun poltettujen pirttien omistajat menivät valittamaan, niin miliisilaitoksella heille sanottiin, että ne pirtit olivat laittomasti rakennetut eivätkä ne juridisesti kuulu suojelupiiriin.

Tällainen raaka mielivalta innosti kuusankilaisia huligaaneja samanlaiseen tihutyöhön. Parin vuoden sisällä lähes kaikki Kuusangin lähistöllä olleet kalastajamajat oli poltettu tai muuten särjetty, myös sota- ja työveteraaneilta. Kuultuaan miliisipäällikltä poltetun pirttinsä ”laittomuudesta” Isänmaallisen sodan jalkapuoli invalidi, monen kunniamerkin ritari ja kuuluisa rintamatiedustelija Simana Karhunen sanoi:

 — Miun elämäh ei ole jiänyt enämpi monta ilonaihetta. Nyt niitäkään ei ole: pirtti poltettih, veneh hakattih kirvehillä säpälehiksi. Tuhilaiset ollah tiijossa, a työ että ole heitä kutšun ies pakinoille. Mie en yhtänä ihmettelisi, jos hyö erähänä yönä poltettais tahi räjäytettäis tämän tiän putiikki...

 — Älä uhkaile, toveri Karhunen. Tällaisista ennustuksista voimme pistää putkaan kaikkine noine rintahelyinesi...

 — Mie en uhkaile, mie vain toivon, jotta niin tapahtuisi. Mielelläni lämmittelisin käsijäni sen ropivon iärellä. A milma tiän ei tarvitše varautella. Milma on jo monta kertua yritetty pölässyttyä, no puksujani en ole sittun. Tottase pitäy itšen ruveta korpilakie harjottamah...

Eräänä syyskesän sunnuntaiaamuna pikamoottori porhalsi Alajärveä kohtai. Joskus täällä oli sijainnut eräs parhaimmista yhteistalouksista. Sodan aikana kylä oli poltettu. Alajärveläiset kuitenkin yrittivät pesiytyä uudestaan näille kalarikkaille rannoille, mutta heille ei annettu siihen mahdollisuutta.

Muutamia taloja ehdittiin kuitenkin rakentaa. Venemestari Iivana Dobrynin asusti  vakituisesti yhdessä niistä. Täällä hän kesät keitoset rakensi veneitä sekä piirin laitoksille että yksityistilaajille.

Tänä aamuna vanhus oli kokemassa verkkojaan. Kalaa tuli runsaasti, ja sekös toi hyvää mieltä. Hänen luonaan kävi paljon vieraita eikä kukaan jäänyt vaille runsasta kestitystä.

Syventyneenä työhönsä Iivana ei huomannut ajoissa niemen takaa lennähtänyttä kiitäjää. Sen nostattama korkea aalto heilautti venettä ja ukko oli pudota laidan yli.

 — Hospodi prosti, ketähän nuo ollah, kun noin varomattomasti...

Iivana näki kuinka moottorivene rantautui hänen talonsa kohdalle, joka seisoi yksinäisenä korkean kukkulan rinteellä. Miehet hyppelivät veneestä rannalle ja suuntautuivat taloa kohti. Heidän käsissään näytti olevan kanistereita ja mitä vielä...

Ukko alkoi soutaa kuin hengen hädässä. Päästyään valkamaan hän näki kuinka miehet kävelivät talon ympärillä ja roiskuttelivat jotain nestettä seinille. Iivanan mielen valtasi paha aavistus:

 — Hoi, rahvas, vuottakkua, siellä ollah miun työkalut...

Joko miehet eivät kuulleet vanhuksen tukahtunutta huutoa tai eivät välittäneet.

Talo leimahti tuleen joka puolelta yht´aikaa. Iivana lysähti maahan niille jalansijoilleen...

Hän heräsi siihen, että joku kasteli hänen kasvojaan viileällä vedellä. Miehet seisoivat hänen ympärillään säikähdyksen ilme kasvoillaan.

 — Mitä sie nyt, starikka, nouse pois.Myö emmäi tietäh, jotta tämä on siun talo, kun venehen luajos on toisen talon kohdalla, eräs mies sanoi karjalaksi. — Myö erehtymä... Prosti meitä.

Iivana nousi vaivoin jaloilleen, katsoi jokaista ympärillään olevaa miestä silmiin ja sanoi:

 — Jumala ei prosti tämmöistä pahanruatuo.

Hän kääntyi ja aikoi lähteä tutulle polulle, mutta nähdessään tulessa roihuavan talon istahti kivelle.

Miehet neuvottelivat keskenään venäjän kielellä ja vilkuilivat samalla vielä kahta samalla rannalla olevaa taloa.

 — Noista toinen on sen runonlaulajan mökki.

 — Jääköön molemmat.

Karjalan kieltä puhuva kumartui ukon puoleen ja sanoi:

 — Voit lähteä meidän kanssa Kuusankih. Siulahan sielä on poika perehineh...

 — Mänkyä tiehenä tiältä. Miun koti on tässä.

 — Mitä hän sanoi?

Karjalainen venäjänsi ukon sanat.

 — Kerro hänelle, että Kuusangin laidalle on alettu rakentaa kerrostaloja niille, joiden talot ovat saaneet purkutuomion. Sano, että hänellekin annetaan asunto.

Karjalainen avasi suunsa välittääkseen Iivanalle äsken kuulemansa, mutta ukko sanoi:

 — Älä vaivauvu. Maltan mie sen verran. Mie en lähe siih kivisäkkih kuolomah. Parempi tiälä omassa kylyssä. Mie olen totun, jotta vesi on vierellä tai rantatie lyhyt. Miusta ei ole enämpi pitän matan juoksijaksi.

Iivana kääntyi selin tuhopolttajiin eikä sanonut heille enää yhtään sanaa.

Miehet tepastelivat hetken paikoillaan ja lähtivät sitten veneelleen noloina kuin lyöty koira häntä koipien välissä. Moottori hyrähti käyntiin ja pikakiitäjä oli häipynyt hetkessä niemen taakse.

Kului vielä viikko ja toinenkin ja Lammin alapuolelle, Pienen Kuusankijoen oikealle rannalle, sillan korvaan alettiin kaivaa suurta monttua. Kaivajat oli tuotu Kemistä, he työskentelivät viikon, palasivat kaupunkiin ja parin kolmen päivän kuluttua saapui toinen ryhmä jatkamaan aloitettua työtä. Näin he vuorottelivat

koko syksyn. Joka kerta vuorojen vaihtuessa monttu täyttyi vedellä. Montun reuna oli näet niin lähellä joen rantaa, että väliin jäänyt kapea kannas päästi veden lävitseen. Ensi töikseen jokainen ryhmä rehki pari päivää montun tyhjentämisessä ja seinien laudoittamisessa. Kolmas päivä kului juopottelussa. Mutta mikään ei auttanut. Kun pohmeloinen porukka saapui työmaalle neljännen päivän aamuna, monttu oli täynnä vettä. Siinä riitti sitten kiroilemista ja noitumista.

Tämä paikka oli vilkkaasti liikennöityä taajaman keskustaa. Sitä paitsi aivan vierellä, sodanjälkeisen nuorison istuttaman koivupuiston keskellä sijaitsivat kulttuuritalo ja kirjasto. Niin että väkeä oli aina runsaasti liikkeellä. Ja tietysti myös kaikenlaista joutoporukkaa joka irvaili saamattomien montunkaivajain kustannuksella. Tämä tietysti suututti rakentajia ja kerran he häipyivät paikalta koko viikoksi.

Sillä välin Kuusankiin tuli vielä kaksi unsinööriä tarkastamaan, miten työt sujuvat kanavalla ja miten montun kaivuu edistyy. Seisoskellessaan montun reunalla he pyörittelivät päätään ja neuvottelivat, miten päästä pälkähästä. Viimein he päätyivät siihen, että ei ole muuta keinoa kuin siirtää koko monttu kauemmaksi joesta ja vahventaa maavälikköä.

Sitten he menivät sillalle ja alkoivat katsella joen suuta.

 — Tuolle niemelle pitää tehdä kivivallitus, samoin koko järvenpuoleiselle rannalle kulttuuritalon kohdalle.

 — Ja tuo puistikko on hakattava pois kokonaan.

Siihen sattui kaksi vanhemmanpuoleista hyvin pukeutunutta miestä. He menivät insinöörien puheille.

 — Terve, toverit. Me olemme keskikoulun opettajia. Meiltä kysytään, mitä varten tätä monttua kaivetaan. Täällä ei kukaan tiedä sitä tarkalleen. Olkaa hyvä ja kertokaa.

Insinöörit katsahtivat kunnia-arvoisiin setiin, havaitsivat heidän pyyntönsä huomion arvoiseksi ja alkoivat selostaa:

 — Ensinnäkin koko projektin tarkoituksena on muodostaa vyöhyke piirikeskuksen ympärille, ettei tulvavedet sitä tavoittelisi. Tuota ylempänä rakennettavaa kanavaa myöten Pienen Kuusankijoen vesi ohjataan suoraan järveen. Lampi jää luonnollisesti kuiville. Mutta Lampiin voi kertyä sadevettä ja lisää voi suodattua kanavan maaseinän läpi. Sen vuoksi rakennamme tänne automaattisesti toimivan pumppuaseman että entisen Lammin pohja pysyisi kuivana. Siihen on ehdotettu rakennettavaksi tulevaisuudessa puistikon ympäröimä iso urheilukenttä.

 — Mutta eikös näitä liikoja haittavesiä voi laskea järveen entisen joen uoman kautta? toinen opettajista kysyi.

 — Siinähän se onkin koko juju, ettei voi. Tämän sillan alapuolelle rakennetaan kiinteä maapato ja tämä silta tietysti puretaan, sillä ajoväylä tulee kulkemaan maapatoa pitkin.

 — Se on tietysti oikein, eihän sitä maapatoa ja siltaa tarvita vierekkäin. Mutta mitä varten maapato pitää rakentaa?

 — Maapato rakennetaan siltä varalta, että jos järven taso kohoaa huomattavasti niin vesi voi virrata joen uomaa pitkin entisen Lammin pohjalle.

 — Siis ikään kuin vastavirtaan?

 — Tavallaan niin jos verrataan entiseen jokeen. Mutta kun Lampi on kuivattu, niin luonnollisesti jokikin jää kuiville. Siis tyhjäksi. Näin olle korkealle kohotettu järven vesi lähtee virtaamaan entistä lampea kohti. Ettei niin tapahtuisi, laitetaan kiinteä este, maapato.

 — Jah-haa. Nyt se tuli osapuilleen selväksi. Mutta voisitte sanoa, kuinka korkealle Kuusankijärven vesi nousee?

Insinöörit katsahtivat toisiinsa. Hetken kuluttua toinen heistä sanoi:

 — Se määräytyy lopullisesti, kun suuren Kuusankijoen voimalaporrastuksen lopullinen projekti on saatu valmiiksi.

Insinöörit hyvästelivät ja lähtivät kävelemään sillan alapuolella olevalla puitten varjostamalla töyräällä seisovaa hotellia kohti.

Opettajat jäivät nojailemaan sillan kaiteeseen.

 — Ymmärrätkö sinä, Matti, mitä kaikki tämä meinaa? toinen kysyi.

 — Tajuanhan mie, Antti, ainakin sen verran, että koko tämä sekava hanke taitaa olla hölmöläisen homma, toinen vastasi.

 — Olisihan sitä rahanreikää muuallakin. Vaikkapa nämä tiet

Niillä miljoonilla tiet olisi saatu kuntoon ja lisäksi rakennettu vielä vesijohto.

Syksyllä kutsumattomat vesiensäännöstelijät hakkasivat puolet kulttuuritalon ympärillä olevasta puistosta.

Se nostatti tunnekuohun sekä varttuneemman että etenkin nuorison keskuudessa.

 — Tämä pekka ei enää ikinä lähde puunistutustalkoisiin, vaikka kuinka pyydettäisiin, monet vannoivat.

Tapaus sammuttikin pitkäksi aikaa kuusankilaisten perinteisen talkootoiminnan.

Kulttuuritalon järvenpuoleista rantaa alettiin vahventaa isoilla kivilohkareilla.

Montunkaivajat ahersivat entisessä hikisessä hommassaan, ilman näkyviä muutoksia.

Entisen nuoren koivikon keskellä ollutta ja nyt orvoksi jäänyttä harmaata keloutunutta Lönnrotin mäntyä piiskasivat kolkot syyssateet ja myrskyiseltä järveltä kantautuneet tuulen puuskat repivät sälöjä sen harmaasta pinnasta.

Vain puun juurille tolppaan kiinnitetty rautakettinki ei ollut tietäänkseenkään siitä, mitä ympärillä tapahtuu.

Kului vuosi, toinen, kolmas... Kuusangin ”kommunistisella suurtyömaalla” työt etenivät kuin täi tervassa.

Kalle Kondratjev protestoi ja vaati tämän mielettömyyden lopettamista. Häntä kannattivat ja tukivat kaikki Kuusangin valveutuneet kansalaiset, monet lehtimiehet ja kirjailijat.

Virkavalta ei ollut kuulevinaankaan.

Sen jälkeen kun Kalle jäi eläkkeelle, hänen tilalleen astunut uusi mies ja eräät toiset piirin johtajat — myös uudet! — alkoivat vaaatia hallituselimiltä aivan päinvastaista: rakennustöitä on joudutettava!

Samaan aikaan viiden tuhannen asukkaan Kuusankiin vettä kuljetettiin autoilla eräältä puhtaalta metsäjärveltä, sillä aava Keski Kuusankijärvi oli niin saastutettu, ettei sen vesi kelvannut enää juomavedeksi.

Tohjoksi ajetuilla teillä autot rypivät akseleitaan myöten kurassa.

Piirin keskussairaalan vanha rakennus rapistui lopullisesti ja sairaala piti sijoittaa 50 vuotta sitten rakennettuun hataraan kouluun.

Asuntopula oli huutava...

Olisi ollut rahanreikiä...

Mutta yhä uusia ja uusia miljoonia mäiskittiin käsittämättömään ”suojeluhankkeeseen”.

Rahvaan työllä hankitut varat vajosivat tähän hullunmyllyyn kuin pohjattomaan suohon.

Tavattuaan nyt toisensa pitkän aikavälin jälkeen Kalle Kondratjev ja kirjailija eivät keskusteluissaan voineet olla kajoamatta tähän surullisen kuuluisaan kanavoimis- ja patoamishankkeeseen.

 — Koko Kuusanki ja lähiseutu on runneltu aivan tuntemattomaksi, Kalle Kondratjev sanoi. — En käsitä minkä vuoksi on tarrauduttu kynsin hampain tähän typerään toimeen. On kulunut lähes kymmenen vuotta, kun työt aloitettiin ja siitä asti Keski-Kuusangin vedenpinta on pysynyt entisellään. Nyt samoille paikoille, mistä taloja purttiin ja poltettiin on alettu antaa rakennuslupia...

 — Onkohan niin?

 — Voimme käydä katsomassa. Monissa taloissa asutaan jo. Miten tämä on ymmärrettävissä? Kondratjev kysyi. — Sinä kun olet siellä pääkallon paikalla, niin kysy Karjalan hallitusherroilta. Sinullahan onmkokemusta. Sinun aloitteestasi muutettiin sähköaseman paikkaa, että Ruokoranta ei olisi jäänyt altaan pohjalle. Olen kuullut, että sinun asioihin puuttumisesi tuloksena on rakennettu myös Onkamuksen lietealtaan päähän kolmen kilometrin pituinen maapato, ettei liete olisi päässyt jokeen ja sieltä tänne Kuusankijärvelle asti. Kuulemani mukaan suomalaisissa lehdissä sitä on nimitetty Simon padoksi... Tosin Onkamuksen pölyt ja myrkyt ovat kulkeutuneet ympäristöön tuulen ja ehkä vewsienkin mukana kymmenien kilometrien säteellä. Yritä kumminkin ottaa selvä.

Kirjailija kuunteli mietteliäänä ja hetken kuluttua sanoi:

 — Olen jo yrittänytkin, mutta perimmäistä salaisuutta minulle ei ole haluttu paljastaa. Siksi olen alkanut aavistaa pahinta: ettei vain tässä pelata salakavalaa peliä...

 — Miten niin? Kondratjev kysyi ihmeissään.

 — Kun Kuusankijoki on täydellisesti porrastettu ja kaikki turbiinit saatu pyörimään täydellä teholla, niin silloin virrassa pitää olla voimaa. Ja silloin Kuusankijärvien tasoa voidaan nostaa monta metriä..

 — Siinä saattaa olla perää, siinä saattaa olla perää, Kondratjev lausui harvakseen ja heilautteli päätään puoleen ja toiseen sanojaan korostaakseen. ױ Entäs... jos järven tasoa kohotetaan todellakin noin rutkasti, niin silloinhan kanavasta purkautuva vesi törmää järviveteen kuin seinään ja alkaa virrata takaisin päin ja kaattaa Kuusangin takana olevat suoalueet... Mitä sitten?

 — Sitten koko Kuusanki jää saareen, kirjailija sanoi. — Muuten Ruokorannankin kohtalo on jälleen uhanalainen. Olethan kuullut Valkiesen voimalahankkeista?

 — Olen jotain lukenut lehdistä.

 — Sen voimalan pato tulee olemaan niin korkea, että vesiallas hipoo Ruokorantaa.

 — Silloin Ruatehjärvi jaVuopuasalmi jäävät kokonaan altaan pohjalle.

 —  Niin jäävätkin, niin on suunniteltu.

 — Mutta silloinhan täältä häviävät viimeiset vienankarjalaiset kylät.

 — Niin häviävätkin...

 — Miten sinä voit puhua tästä kaikesta niin rauhalliseseti?! Kondratjev huudahti kiivastuneena. — Kuinka sitä voidaan suunnitella hukutettavaksi kaiken täkäläisen karjalaisen rahvahan elintila?

 — Kaiketi siksi, että pääsisivät pikemmin irti koko tästä rahvahasta...

 — Mutta eikö meillä olekaan enää neuvostovaltaa? Kondratjev kysyi painokkaasti. — Eikö meillä tosiaankaan ole enää sitä valtaa, jota olemme henkeen ja vereen puolustaneet?

 — Onhan se vielä ainakin kirjoilla.

 — Kirjoillako? Ketä ne vallanpitäjät sitten ovat?

 — Kansahan ne on valinnut, niin kuin täälläkin Kuusangissa... nykyään.

 —Valinnut? Vai me olemme heidät valinneet? Kondratjev pudisti kieltävästi päätään. — Emme me ole heitä valinneet, meidän äänet eivät siihen riittäisi. Me olemme vain rikka rokassa. Joku toinen on heidät valinnut... meitä kurittamaan. Ihmekös se, jos ovat hoksanneet että hukuttamallahan meistä pääseekin eroon helpoimmin.

Vanha harmaantunut karjalainen kommunisti laski raskaan päänsä kämmeniensä väliin ja hänen hartiansa nytkähtelivät katkerasta mielenpurkauksesta.

 

Eteenpäin elävän mieli

Juakko ajoi tasatahtia ensimmäisenä, kuutta-seitsemää kymppiä.

Petri ajoi toisena, ja hänen täytyi tuon tuostakin jarrutella kevyesti hillitäkseen Ladansa kiihtyvyyttä. Jos hän olisi ollut matkalla yksin, niin tienvarren maisemat olisivat vilisseet ohitse satasen vauhdilla, ainakin tasaisemmilla tieosilla. Mutta oli epämukavaa ajaa Pöksysen ohi, ukko voisi luulla, että nyt se Pohjaranta pröystäilee.

Irja istui takana Veikon ja Viljon kanssa, Vihtori edessä Petrin vierellä. Poika oli tarkkanäköinen ja hyvämuistinen. Hän oli ensimmäistä kertaa Kuusangissa, mutta muisti jo tulomatkaltaan tienvarren maastonkohdat ja osasi jo etukäteen arvata paljonko oli suunnilleen matkaa siihen ja siihen kohtaan.

 — Pappa, suanko laittaa magnetofonin soimaan? Vihtori kysyi.

 — Laita vain, Petri vastasi.

Vihtorillaoli omat mielikappaleensa ja ihme kyllä ne miellyttivät myös Petriä. Vaikka hän itse oli luonteeltaan rajuhko, hän ei silti tykännyt nopeista repivistä rytmeistä. Rauhalliset sävelmät jotenkin rasoittivat hänen oloaan, herättivät mukavia mietteitä.

 — Voit sie lauluaki, jos himottau.

Vihtori katsahti kiitollisena isäänsä. Hänen oli tosiaankin tehnyt mieli hyräillä jo ennestään tuttua sävelmää.

Vihtorilla oli raikas lauluääni, ja joka kerta kun Petro kuuli pojan laulavan, Helinä muistui hänen mieleensä ja Petron oli hiljakseen poistuttava jonnekin kauemmaksi.

Vihtori oli vaistonnut isänsä tämän oudon käyttäytymispiirteen, semminkin kun tiesi Petrin pitävän juuri näistä lauluista, mutta ei voinut löytää siihen selitystä.

Petri oli nyt täysin tyytyväinen omaan elämäänsä. Terveys oli niin hyvä, ettei sitä tullut ajatelleeksikaan. Asunto oli siedettävä, toimeentulo jopa runsaan kohtuullinen. Vuosia sitten koetut draamat olivat hälventyneet, ja jos jokin ohimenevä tapaus sattuikin muistuttamaan niistä päivistä, he kumpikin, sekä Petri että Irja, karkottivat ne mielestään. Petri oli siitä kiitollinen Irjalle, kiitollinen paljosta muustakin.

Viime vuosina koko maata ravistellut käymistila kosketti Petriäkin. Hänestä oli tullut ahkera lehtien lukija. Tosin hänen mielenkiintonsa kohdistui ennen muuta Karjalan ja vielä enemmän niin läheisen synnyinseudun ongelmiin. Nytkin hänen paluutaan odotettiin Ruokorannalla. Heikkiä kiinnostivat kovasti vesiensäätelyyn liittyvät ratkaisut. Niistä riippui Ruokorannan ja sitä ympäröivän luonnon tulevaisuus. Heikki oli pyytänyt Petriä kysymään Kondratjevilta, onko tähänastisiin uhkaaviin kaavailuihin tullut mitään oleellisia muutoksia. Kalle, joka seurasi näitä asioita erittäin valppaasti, sanoi, että piirin johto ei tiedä mitään, ei käsitä mihin ollaan menossa ja tuskinpa se edes haluaa vaivata päätään näillä ongelmilla.

Kun ensimmäiset tiedot Valkiesenkosken voimalan rakennushankkeen tarjoamista näköaloista kantautuivat ruokorantalaisten korviin, niin koko kylä oli kauhuissaan. Ruokoranra oli jo kerran ollut hukutuksen partaalla. Se onnistuttiin välttämään. Uusi uhka oli monta kertaa kauheampi.

Vaalikamppailun aikana kyläkokous valitsi toimikunnan, jonka piti seurata tilannetta ja mahdollisuuksien mukaan torjua kylää uhkaava vaara. Toimikuntaan oli valittu kyläneuvoston puheenjohtaja Tyyne Ivanova (entinen Tervonen), metsäalueen hoitaja Heikki Kallivoinen, kyläneuvoston toimeenpanevan komitean jäsenet Tauno Sallinen, Teppo Kieleväinen ja Tero Tervonen, metsätyömaan työyhteisöstä Ilmari Kokkonen, Volodja Kettunen ja Petri Pohjaranta.

Eräs kylän vanhimmista asukkaista, työ- ja sotaveteraani Stahvei Kemiläinen, oli jyskyttänyt kepillään lattiaa ja sanonut läsnä oleville korkeimman neuvoston edustajaehdokkaille:

 — Jos tosiaankin on aikomus hukuttaa Kuusankijoen varren viimeinen karjalaiskylä, niin voitte hukuttaa saman tien meidätkin. Minä ensimmäisenä asetun sitä vedenpaisumista vastaan...

Stahveikin oli valittu toimikuntaan.

Nyt ei ollut muuta keinoa, kuin aloittaa nimien keräys protestivetoomuksen alle.

Tällaiset ja monet muut ajatukset velloivat nyt Petri Pohjarannan mielessä hänen ajaessaan Ruokorantaa kohti.

Irjan vierellä kahden puolen istuneet pojat olivat väsähtäneet ja laskeneet päänsä äidin polville. Auton keinahtelu oli tuudittanut molemmat pikkumiehet sikeään uneen.

Irja tuki heitä käsillään ja katseli tienvarren maisemia. Välillä hän vilkaisi mieheensä ja nähdessään hänen väkivahvat hartiansa, lujat olkapäänsä, nuo voimakkaat käsivarret ja mustien suortuvien reunaman jäntevän niskan Irja tunsi

sanomatonta hellyyttä tuota sinnikästä ja ajoittain itsepintaista elämänkumppaniaan kohtaan.

Mitä kaikkea he olivatkaan saaneet kokea ja tuntea, ennen kuin olivat lopullisesti löytäneet toisensa, sopeutuneet ja tajunneet toistensa yhteenkuuluvuuden.

Irja hymyili itsekseen mieleen juolahtaneille pienille kiistoille.

Kerrankin he olivat olleet ”suutuksissaan” toisilleen melkein kokonaisen viikon. 

Jopa nukkuneetkin eri huoneissa. Kiistan aihekin oli unohtunut jo päiviä sittten. Mutta kumpikaan ei taipunut lähestymään toista ensimmäisenä. Lopulta Petrin ”hermot pettivät”. Eräänä aamuna hän tuli Irjan luo remmi ja partaveitsi kädessä.

 — Pitelehän, Irja, tätä remmiä. Pitäy ajua tämä parransänki pois. Lapset sanotah, jotta se pistelöy kipeästi. Veitsi on tylsynyt kokonah...

Molemmat remahtivat nauramaan.

Irja otti remmin päästä kiinni ja katsahti Petriä silmiin. Tällaista avointa Petrin katsetta Irja ei ollut nähnyt pitkään aikaan. Hän oli aivan janonnut sitä.

Seuraavana yönä väliseinä ei enää erottanut heitä.

Mieleen muistui vielä yksi, taannoin sattunut tapaus: Helinän käynti heillä Ruokorannalla.

Kun Helinä oli tullut, lapset sattuivat olemaan ulkona leikkimässä. Helinä oli seuraillut hetkisen heidän kisailuaan matalan säleaidan takaa, avannut sitten portin, ojentanut kätensä ja kysynyt:

 — Vihtori, tunnetko sie miut?

Pitkäksi venähtänyt poika katsahti häneen touhunsa lomasta:

 — E-en...

 — Ollahko Petri ja Irja koissa?

Silloin Vihtori pinkaisi pihasta avonaiselle ovelle ja huusi:

 — Mam-ma, tiälä vieras täti kyselöy silma.

Irja tuli rapuille, pyyhe käsissä ja pysähtyi ihmeissään.

 — Helinä, siekö se olet?

 — Kuin niät, terveh.

 — Terveh...

 — Onko Petri koissa?

 — Koissa on. Tule pirttih.

Irja päästi ohitseen vieraan sisälle. Petri oli parhaillaan nikkaroimassa jotain uunin edessä, lastukasa lattialla jalkojen juuressa. Hän kohautti päätään, jätti työnsä syrjään ja nousi seisomaan.

 — Katšo sie, loittosie vierahie. Kummakos,kun kissa on pessyt koko huomenespäivän silmijäh.

 — Terveh, Petri.

 — Terveh, kun olet tosissasi. Painaa puuta.

Helinä istuutui tarjotulle tuolille ja loi silmäyksen ympäri avaran huoneen.

Ei voi sanoa, etteikö hän olisi muuttunut, tukevoitunut, ikään kuin aikuistunut. Mutta hän ei ollut juuri vanhentunutkaan, mitä nyt entinen kasvojen vilkkaus ja kauneus olivat jotenkin jähmettyneet, ehkä koventuneetkin, muuttuneet hiukan raskaammiksi.

 — Hyvin näytte elävän.

 — Ka, mitäpä hätyä tässä, valmehessa muajilmassa, Petri naurahti. — Irja, keitällä sie kahvit. Vissiinki vierahalla ei ole niin kiireh, jottei ole aikua suuta kassella.

 — Kahvit juon, jos taritah.

 — Heti paikkasessa, miula on tässä jo kuuma kipätkä (kiehunut vesi).

Irja alkoi laittaa kahvia ja kantoi astiat pöytään. Petri lakaisi sillä välin lattian, pesi kätensä ja istui pöydän ääreen.

 — Mitäpä sinne suureh muajilmah kuuluu?

 — Ei kummenpie, mitä lehtilöissä kirjutetah. Tulimma tänne kotipaikkoja katšomah, kävimmä Paavon ja Outin luona.

 — Mitenpä Houri jaksau?

 — Vanhentun, käpistyn. On milloin Outin, milloin Paavon luona. Käsitöitä yrittäy tehä, vunukoilla sukkua, kinnasta tikuttau.

Kun he olivat istuneet kahvipöydän ääreen, juoneet ensimmäiset kupilliset, Helinä sanoi:

 — Työ vissih arvuatta millä asiella mie tulin...

Petri ja Irja eivät vastanneet mitään, katsoivat vain odottavasti Helinää suoraan silmiin.

 — Mie tulin kysymäh, mitein myö piätämmä Vihtorih nähen. Mousot tämä on jo myöhäistäki, no niin miun elämässä kävi. Prostikkua, jos voitta. Poikua niän joka yö unissani.

 — Jumala prostikkah, a myö semmitenki, Petri sanoi. — A poikah nähen ei ole ni mitä piättämistä. Vihtori on ta eläy omassa koissa. Ta tänne jiäyki.

 — Elä sie, Petri, uhittele miula, Helinä sanoi pyyhkien nenäliinan kolkalla kostuneita silmiään.

 — En mie uhittelekaan. Sanoin vain suorah asien niin kuin se on. Vihtorin osa on jo aikoja sitten ratkaistu. Mitä varten se pitäis revittyä uuvestah.

 — Jo mie näin, Vihtori on eleytyn tänne, suureksi on kasvan, terveh ta kaunis lapsi.

 — Meillä ei ole valittamista, veljekset kuin veljekset kasvetah yhessä, Petri sanoi lauhtuen. — Mitänä jakamista ei ole ollut.

 — Passipo teille, kun että orvoksi poikua jättän, Helinä sopersi, mietti hetken, ryhdistyi ja virkkoi entiseen suorasukaiseen tapaansa:

 — Irja, elä pane pahaksesi, mitä mie nyt sanon. Siut mie, Petri, tahoin, enkä ketänä muuta. Suullani olisin syönyt. No, miun onni ei luatiutun, totta se, en suattan olla niin, kuin olisin toivonut. Nyt ne ajat on ollehet ja männehet... Mie en suanut Petrie, no miusta irronnut poika sai hänestä tuaton. Vissihki ylimmäini on niin tahtonut. Työ kasvatatte hänestä kunnon miehen. Niän mie itšekin, jotta Vihtori pitäy Irjua muamonah. Jiäkäh Vihtori tiän luo. No, jos mie konsa satun käymäh, niin elkyä kieltäkkyä milma pakauttamasta poikua.

 — Vain tätinä, muuta sukulaisuutta ei sua tyrkyttyä. Petri nousi pöydästä ja sanoi Irjalle: — Eiköhän niillä rehvanoilla ole jo murkinoimisen aika.

Naisetkin nousivat. Helinä hypisteli käsilaukkuaan ja kysyi:

 — Suanko mie jättyä pojille kostintsua?

 — Pojille kyllä, Petri vastasi ja kutsui pojat sisälle.

Helinä ojensi heille suklaalevyn kullekin. Pojat kiittivät ja veivät saamansa tuomiset Irjalle.

 — Jiäkyä terveheksi, Helinä sanoi ja sipaisi kevyesti kämmenellään Vihtorin vaaleaa tukkaa. — Kasva hyvänä poikana, tottele mammua ta pappua...

 — A mie tottelenkin, Vihtori vastasi vakavissaan uumoillen lapsen vaistollaan tämän kauniin tädin vierailussa piilevän jotain epätavallista.

Petri ja Irja saattoivat Helinän portille.

 — Myö Sergein kera lähemmä jo tänä piänä Muusankih. Mian lapset jiätih sinne Outi-tšikon ta ämmön hoiviin, Helinä sanoi haikeana.

 — Hyvää matkaa, Petri toivotti.

Irja ei voinut hillitä mielenliikutustaan, harppasi Helinän luo, syleili häntä hartioista ja kuiskasi:

 — Sie ole huolettasi, Helinä, meilä on kaikki hyvin, Vihtorilla ei ole ni mitä hätyä.

Irja oli tiennyt, että ennemmin tai myöhemmin tämä kohtauksen pitää tapahtua. Hän oli jopa pelännyt sitä. Nyt asia oli ratkaistu lopullisesti. Ja Irja tunsi jopa kiitollisuutta — ja sääliäkin — Helinää kohtaan, joka esiintyi näin maltillisesti ja inhimillisesti käsittäen, ettei mitään ole enää muutettavissa. Hän oli jaksanut nöyrtyä ja alistua kovan kohtalonsa ehkä kaikkein kipeimpään kipuun.

 

Лес слышит, озеро видит

Отрывки из романа

 

«Взяло раздумье, глядя на безумье»

В Куусанкоски прибыла бригада из треста «Ондагэсстрой», в распоряжении которой было несколько самосвалов, бульдозер и экскаватор. От берега озера Среднее Куусанки прямо через поля к западной части озера Лампи разметили вешками две параллельно идущие линии, которые вели к стыку реки Малая Куусанки и озера Лампи. В центре поселка экскаватор начал копать шахту в высокой береговой круче,  а самосвалы свозили гравий вперемешку с камнями к  размеченным линиям. Когда створ канала  был прокопан на  требуемую глубину, через шахту построили для транспорта мост, который соединил обе части рассеченной посередине деревни. После этого решили, что расположенные за деревней прибрежные холмы Киеккилахти  — удобное места для добычи гравия. Прекрасный сосняк выкорчевали, и экскаватор  начал рыть первый гравийный карьер,  расширяя и углубляя его день ото дня. 

Грунт свозили на самосвалах прямо на поля к месту будущего трехкилометрового канала для укрепления его стен. Работы велись непрерывно, но так как старые машины то и дело ломались, то неделями исправно работал только один маленький грузовик старой марки.

Любопытные   приходили поглазеть и удивлялись. Никто не мог понять смысла того, что делалось. На одном грузовике работал знакомый водитель из местных, из Куусанки,  и у него спрашивали:

 — Когда канал должен быть готов?

Потирая усы, он отвечал:

 — При нынешних темпах потребуется лет двадцать.

 — Так ты  уже раньше выйдешь на пенсию.

 — Другие придут.

 — Ну, а когда стены канала будут готовы, будут ли они держать воду?

 —  По обеим сторонам должны быть грунтовые валы шириной примерно десять метров.  

 — А Лампи? После того, как канал соединится с рекой выше Лампи…

 — Лампи должен быть осушен.

 — Тогда это будет громадная грязная лужа!

 — По проекту Лампи будет засыпан землей.

 — Вот это да! С такой техникой на это уйдет лет сто!

 — Так Лампи ведь есть не просит, пусть  остается пустой впадиной, как «украшение» Куусанки, — съязвил кто-то.

Если ситуацию с каналом хоть как-то прояснили, то  последующие события того же лета никак не умещались в голове простого человека.

Инженеры из треста электрификации изучили берега озера Среднее Куусанки и расположенные на них строения. На основании своих наблюдений они составили список строений, которые, по их мнению, могут быть затоплены. В основном это были бани и сараи, но в список вошли также  многие жилые дома. Владельцам строений разослали уведомления, в которых были указаны стоимость строения и срок, в течение которого строение следовало снести или перевезти в другое место. Если предписание не будет выполнено, строение снесут за счет владельца.

Десятки законопослушных жителей Куусанки начали сносить свои бани и прибрежные сараи. Они проклинали издавшую  приказ  инстанцию, не стесняясь в выражениях. Тем семьям, в которых были крепкие мужчины, перенос бани на место повыше был делом несложным. А вот одиноким старикам и семьям, состоявшим в основном из женщин, эта работа была не под силу. Большая часть из них распилила прибрежные строения на дрова и осталась без жизненно необходимой бани. Оставалось надеяться на баню соседей или на отнюдь не близкую общественную баню. Стоимость строений в извещениях была, разумеется, занижена — на эти деньги новой бани не построишь.

По указанию треста было создано несколько бригад, которые на моторных лодках  разъезжали за пределами поселка и сносили прибрежные строения. Обычно это были традиционные рыбацкие избушки, нигде официально не зарегистрированные. А когда владельцы сожженных избушек шли жаловаться, то в милиции им говорили, что избушки были построены незаконно и юридически  не подлежали сохранению.

Этот грубый произвол развязал руки хулиганам Куусанки.  В течение двух лет почти все расположенные вблизи Куусанки рыбацкие избушки, даже те, которые принадлежали ветеранам войны и труда,  были сожжены или разгромлены. Услышав от начальника милиции, что его сожженная избушка была незаконной, одноногий инвалид Великой Отечественной войны, награжденный многими орденами, известный фронтовой разведчик Симана Кархунен сказал:

 — В моей жизни было немного поводов для радости. А теперь и их нет: избушку сожгли, лодку расколотили топором в щепки. Злодеи известны, а вы не вызвали их даже для разговора. Я ничуть не удивлюсь, если как-нибудь ночью они сожгут или взорвут и  вашу контору.

 — Не угрожай, товарищ Кархунен. За такие предсказания можно и в тюрьму тебя  посадить со всеми твоими цацками на груди.

 — Я не угрожаю, я только думаю,  что так и получится. С удовольствием погрел бы руки у такого костра. А меня стращать не надо. Меня уже много раз пытались напугать, но я в штаны не наложил. Наверное, надо и самому начать жить по законам тайги.

Однажды воскресным осенним утром моторная лодка помчалась в сторону Алаярви. Когда-то здесь располагалось одно из лучших хозяйств района. Во время войны деревня была сожжена. Жители попытались   снова обустроиться в  этих богатых рыбой местах, но такой возможности им не дали.

Несколько домов они все же успели построить. В одном из них жил постоянно мастер-лодочник Ийвана Добрынин. Здесь он в летнее время мастерил лодки для организаций района и для индивидуальных заказчиков.

Этим утром старик проверял сети. Улов был большой, и у старика поднялось  хорошее настроение. К нему приезжало много гостей, и никого он не отпускал без щедрого угощения.

Увлеченный работой Ийвана не сразу заметил моторку, вылетевшую из-за мыса. Поднятая ею высокая волна качнула лодку старика, и он чуть не упал за борт.

 — Господи, кто же это там так неосторожно…

Ийвана  увидел, как моторная лодка причалила к берегу напротив его дома, одиноко стоявшего на склоне высокого холма. Мужчины выпрыгнули из лодки на берег и направились к дому. У них в руках были канистры и что-то еще…

Старик погреб туда из всех сил, словно спасаясь от верной гибели. Добравшись до причала, он увидел, как мужчины ходили вокруг дома и разбрызгивали на стены какую-то жидкость. Жуткое предчувствие овладело им:

 — Ой, люди, подождите, ведь там мой инструмент…

Мужчины или не слышали сдавленного крика старика, или им было все равно.

Огонь взметнулся по стенам дома одновременно со всех сторон. Ийвана упал на землю, как подкошенный.

Он очнулся от того, что кто-то смочил его лицо холодной водой. Мужчины стояли вокруг него с испуганными лицами.

 — Ты чего это, дед, давай вставай. Мы не знали, что это твой дом, ведь новая лодка у другого дома, — сказал один мужчина по-карельски. — Ошибочка вышла… Прости нас.

Ийвана с трудом поднялся на ноги, посмотрел в глаза каждому, кто стоял рядом,  и произнес:

 — Бог не простит такого злодейства.

Он повернулся и собрался пойти по знакомой тропе, но, увидев пылающий в огне дом, опустился на камень.

Мужчины переговаривались по-русски и одновременно поглядывали на два других дома на этом же берегу.

 — Один из них — избушка рунопевца.

 — Пусть останутся оба.

Говоривший по-карельски наклонился к старику и предложил:

 — Можешь поехать с нами в Куусанки. У тебя ведь там сын с семьей…

 — Идите отсюда своей дорогой. Мой дом здесь.

 — Что он сказал?

Карел перевел слова старика.

 — Скажи ему, что на окраине Куусанки начали строить многоэтажный дом для тех, чьи дома нужно снести. Скажи, что и ему дадут квартиру.

Карел собрался перевести сказанное Ийвану , но старик остановил его:

 — Не утруждайся. Уж столько-то я понимаю. Я не поеду умирать в тот каменный мешок. Лучше здесь, в своей баньке. Я привык, чтобы вода была рядом и дорога к берегу короткой. Бегать на длинные дистанции я уже не могу.

Ийвана повернулся спиной к поджигателям и не сказал им больше ни слова.

Мужчины потоптались на месте и пошли к своей лодке сконфуженные, как побитая собака с поджатым хвостом. Заведенный мотор взвыл, и лодка мигом исчезла за мысом.

Прошла еше неделя, другая, и ниже озера Лампи, на правом берегу реки Малая Куусанки у моста, начали копать большой котлован. Копателей привезли из Кеми. Они  поработали неделю и вернулись в город, а через два-три дня прибыла другая бригада продолжать начатую работу. Так они чередовались всю осень. Каждый раз, пока менялась смена, котлован наполнялся водой. Его край проходил так близко от реки, что сквозь узкий перешеек между ними просачивалась вода. Каждая бригада сначала два дня выкачивала из котлована воду и устанавливала щиты из досок по его краям. Третий день уходил на пьянку.  Когда на утро четвертого дня хмельная команда появлялась у котлована, он был опять полон воды. Тут уж ругательствам и проклятиям не было конца.

Котлован рыли в оживленном месте в центре поселка. Совсем рядом, посреди березового сквера, посаженного молодежью после войны, находились дом культуры и библиотека. Так что мимо проходило много народу. Были и разные зеваки, которые потешались над горе–копателями. Строители, конечно, злились из-за этого и однажды  исчезли на целую неделю.

Тем временем в Куусанки приехали еще два инженера проверять, как идут работы на канале и как продвигается копка котлована. Стоя на его краю, они качали головами и совещались, как выбраться из тупиковой ситуации. Наконец они пришли к выводу, что нет иного выхода, как передвинуть котлован подальше от реки и укрепить перешеек.

Затем они пошли к  мосту и осмотрели устье реки.

 — Вон там, у мыса надо сделать каменную насыпь, а также  вдоль берега озера до дома культуры.

 — А этот сквер надо полностью вырубить.

Мимо проходили двое пожилых, прилично одетых мужчин. Они подошли к инженерам поговорить.

 — Здравствуйте, товарищи. Мы учителя средней школы. У нас спрашивают, для чего роется котлован. Этого здесь никто не знает. Будьте добры, расскажите.

Инженеры оглядели почтенных мужей и, решив, что их просьба заслуживает внимания, начали объяснять:

— Во-первых, цель проекта — создать вокруг районного центра такую защитную зону, чтобы ему не угрожало наводнение. По каналу, который строится выше, воды реки Малая Куусанки потекут прямо в озеро. Лампи, естественно, осушится. Но в Лампи может собираться дождевая вода,  кроме того, вода может просочиться через грунтовые стены канала. Поэтому здесь мы построим автоматическую насосную станцию, чтобы бывшее дно Лампи оставалось сухим. В будущем там предлагается построить большую спортивную площадку, окруженную парком.

 — А разве эту лишнюю воду нельзя спустить в озеро по прежнему руслу реки? — спросил один из учителей.

 — В том-то и дело, что нельзя. Под этим мостом будет построена капитальная грунтовая плотина, а сам мост, естественно, будет снесен, потому что дорога будет проходить прямо по плотине.

 — Это, конечно, правильно, ведь мост рядом с плотиной не  нужен. А  для чего нужна плотина?

 — Плотина строится на тот случай, если уровень озера значительно поднимется. Тогда вода может по руслу реки стекать на дно прежнего Лампи.

 — То есть против течения?

 — В каком-то смысле так, если сравнивать с прежней рекой. Но когда Лампи будет осушено, то, естественно, и река высохнет, исчезнет. Тогда высоко поднявшаяся вода из озера потечет в бывшую дамбу. Чтобы этого не произошло, строится капитальная преграда, грунтовая плотина.

 — Так, теперь в основном ясно А можете  вы сказать, на какую высоту поднимется вода в озере Куусанки?

Инженеры переглянулись. Немного погодя, один из них сказал:

 — Это будет известно, когда будет готов окончательный проект каскада электростанций на реке Большая Куусанка.

Инженеры попрощались и пошли к гостинице, стоявшей за мостом, на скрытом за деревьями пригорке.

Учителя стояли на мосту, облокотившись на перила.

 — Ты понимаешь, Матти, что все это значит? — спросил один из них.

 — Понимаю, Антти, по крайней мере то, что весь этот путаный проект, видимо, затея дураков, — ответил другой.

 — Как будто больше некуда тратить  деньги. Взять хотя бы эти дороги.

Действительно, на эти миллионы можно было бы отремонтировать дороги, да еще и водопровод построить.

Осенью незваные водоустроители вырубили половину деревьев в парке вокруг дома культуры.

Это вызвало негодование и взрослого населения, и особенно молодежи.

 — Никогда больше не пойду на субботник по посадке деревьев, как бы ни просили, — поклялись многие.

Этот случай надолго прервал традицию субботников в Куусанки. 

Берег озера у дома культуры начали укреплять большими каменными глыбами.

Рабочие по–прежнему в поте лица рыли котлован, но без видимого результата.

На месте бывшего парка колючие осенние дожди  безжалостно хлестали оставшуюся в одиночестве  серую иссохшую  сосну Леннрота, которую раньше окружали молодые березы. Порывы ветра, налетавшие  со стороны штормящего озера, пытались разодрать ее  хрупкую поверхность.

Только железная цепь, закрепленная на столбе у корня дерева, не хотела знать, что происходит вокруг.

Прошел год, другой, третий… На «великой коммунистической стройке» работы продвигались, как вошь в смоле.

Калле Кондратьев запротестовал и потребовал прекратить это безумие. Его поддержали все сознательные граждане Куусанки, многие журналисты и писатели.

Но власти не хотели и слушать.

После того как Калле вышел на пенсию, его преемник и некоторые другие руководители района — тоже новые — стали требовать от руководящих органов совсем обратного: ускорения строительства!

В то же время в Куусанки, где проживало пять тысяч человек, воду возили на машинах с другого,  чистого озера, так как необъятное озеро Среднее Куусанки было настолько загрязнено, что его воду нельзя было использовать как питьевую.

На разбитых дорогах машины по ось тонули в грязи.

Старое здание центральной районной больницы окончательно обветшало, и больницу пришлось разместить в шатком здании школы, построенном полвека назад.

В поселке ощущалась  острая нехватка жилья…

Было куда вложить деньги…

Но все новые и новые миллионы вбухивали в совершенно непонятный «природоохранный проект».

Заработанные трудом народа средства исчезали в этой безумной мельнице, как в бездонном болоте.

Встретившись теперь после долгого перерыва, Калле Кондратьев и писатель заговорили о печально известном проекте строительства канала и плотины.

 — Весь Куусанки и окрестности обезображены до неузнаваемости, — сказал Калле Кондратьев. — Не понимаю, почему инстанции когтями и зубами  держатся за эту идиотскую затею. С тех пор, как началась работа, прошло почти десять лет, и вода в Среднем Куусанки  держится на прежнем уровне. Теперь выдают разрешения на строительство в тех местах, где дома сносились и сжигались…

 — Неужели?

 — Можем сходить посмотреть. Во многих домах уже живут. Как это понимать? — недоумевал Кондратьев. — Ты же в столице, спроси у начальства в правительстве Карелии. У тебя ведь есть опыт. По твоей инициативе изменили место строительства электростанции, чтобы Руокоранта не оказалась  на дне водохранилища. Я слышал, что благодаря твоему вмешательству построили трехкилометровую грунтовую плотину там, где начинается  онкамушский отстойник, чтобы ил не попал бы в реку, а оттуда и сюда, в озеро Куусанки. Я слышал, что в финских газетах ее называют плотиной Тимо. Правда, пыль и яд заносятся из Онкамуша в окружающую среду  ветрами, а может быть, попадают и с водами в радиусе десятков километров. По крайней мере, попытайся выяснить.

Писатель задумчиво выслушал Кондратьева и, помедлив, ответил:

 — Я уже пытался выяснить, но главную тайну мне не хотели открыть. Поэтому я стал подозревать худшее: а не разыгрывается ли здесь коварная игра?

 — Какая игра? — удивился Кондратьев.

 — Когда река Куусанки будет полностью поделена на каскады и все турбины будут крутиться на полную мощность,  течение будет сильным. И тогда уровень озера Куусанки можно будет поднять на много метров.

 — Это вполне возможно, это вполне возможно, — медленно проговорил Кондратьев, кивая головой в подтверждение своих слов. — А если уровень озера действительно поднимут так высоко, тогда вырвавшаяся из канала вода натолкнется на воды озера, как на стену, потечет обратно и затопит болотистые места там за Куусанки… Что тогда?

 — Тогда весь Куусанки будет островом, — сказал писатель. — Между прочим, судьба Руокоранты опять под угрозой. Ты же слышал о проектах электростанций на Валкие?

 — Читал что-то в газетах.

 — Плотина этой станции будет такой высокой, что водохранилище будет простираться до Руокоранты.

 — Тогда Руатехярви и Вуопуасалми уйдут полностью на дно водохранилища.

 — Да,  так запланировано.

 — Но ведь тогда здесь исчезнут последние деревни Беломорской Карелии.

 — Да, исчезнут…

 — Как ты можешь говорить об этом так спокойно? — раздраженно воскликнул Кондратьев — Как можно планировать затопление жизненного пространства всего здешнего карельского народа?

 — Наверное, для того чтобы поскорее избавиться от этого народа…

 — А разве у нас больше нет советской власти? —  жестко спросил Кондратьев. — Что, у нас действительно нет больше той власти, которую мы защищали, не жалея  своей жизни?

 — Да есть она еще, по крайней мере, на бумаге.

 — На бумаге? Да что же это за власть такая?

 — Народ ведь ее сам  выбирал, так же, как и здесь, в Куусанки.

 — Выбирал? Это мы, что ли,   ее выбирали? — Кондратьев отрицательно покачал головой. — Мы ее не выбирали, на это наших голосов не хватило бы. Мы только соринка в общем котле. Власть выбрал кто-то другой, чтобы держать нас в узде. Не удивительно, если там сообразили, что проще всего избавиться от нас, если затопить.

Старый поседевший карельский коммунист зажал тяжелую голову в ладонях, и плечи его задергались от горького потрясения.

 

Живущий смотрит вперед

Яакко ехал впереди, его "Победа" шла ровно, со скоростью шестьдесят—семьдесят километров час.

Петри ехал за ним, то и дело слегка притормаживая свою прыткую Ладу. Если бы он был один, то придорожные пейзажи проносились бы мимо со скоростью сто километров в час, по крайней мере на ровных участках дороги. Но было бы неудобно обогнать Яакко,  старик мог бы подумать, что опять этот Похьяранта выпендривается.

Ирья сидела сзади вместе с Вейкко и Вилье, а Виктор впереди рядом с Петри. Мальчик был наблюдательный и памятливый. Он впервые побывал в Куусанки, но запомнил по дороге туда особенности пейзажа и мог теперь, на обратном пути приблизительно сказать, сколько километров было до того или  другого места.

— Папа, можно я включу магнитофон?

— Включи, конечно, — ответил Петри.

У Виктора были свои любимые мелодии, которые — удивительное дело — нравились и Петри. Хотя у Петри был довольно горячий характер, он не любил быстрые, будоражащие ритмы. Спокойные мелодии  смягчали его настроение и вызывали приятные раздумья.

— Можешь и спеть, если хочешь.

Виктор благодарно посмотрел на отца. Его действительно так и подмывало  напевать знакомую мелодию.

У Виктора был чистый звонкий голос, и каждый раз, когда Петри слушал его пение, он вспоминал Хелину и тихонько отходил куда–нибудь подальше в сторону. Виктор интуитивно ощущал эту странность в поведении отца, но не мог найти ей объяснения.

Петри был теперь вполне доволен своей жизнью. Здоровье было в порядке, так что о нем не надо было и думать. Квартира была сносная, заработок даже

более чем достаточный. Пережитые драмы остались в прошлом, и если какой-нибудь мимолетный случай напоминал о тех днях, оба они, и Петри, и Ирья, старались вытеснить  их из памяти. Петри был благодарен Ирье за это и за многое другое.

Брожение умов, охватившее в последние годы всю страну, коснулось и Петри.  Он стал с увлечением читать газеты. Правда,  его интересовали прежде всего проблемы Карелии и особенно такого близкого ему родного края. Вот и теперь в Руокоранте с нетерпением ждали его возвращения. Хейкки очень хотел знать, как разрешился вопрос с регулированием уровня воды. От этого зависело будущее Руокоранты и окружающей природы. Хейкки попросил Петри узнать у Кондратьева, внесены ли какие-нибудь существенные изменения в зловещие планы водоустройства. Калле Кондратьев, бдительно отслеживавший ход дел, ответил, что руководство района ничего не знает, не понимает, что творится,  да и вряд ли оно вообще хочет забивать себе голову этими проблемами.

Когда жители Руокоранты впервые услышали о том, какие последствия ожидают их в связи со строительством электростанции на Валкиенкоски, вся деревня пришла в ужас.  Руокоранта однажды уже была на грани затопления, но его удалось избежать. Новая угроза была во много раз страшнее.

Во время избирательной кампании на сельском сходе была выбрана комиссия, которая должна была следить за ситуацией и по возможности предотвратить угрожающую деревне опасность. В комиссию были избраны председатель сельсовета Тюйне Иванова (бывшая Тервонен), лесничий Хейкки Калливойнен, члены исполкома сельского совета Тауно Саллинен, Теппо Киелевяйнен и Теро Тервонен, а также Илмари Кокконен, Володя Кеттунен и Петри Похьяранта  от трудового коллектива лесопункта.

Один из старейших жителей деревни, ветеран войны и труда Стахвей Кемиляйнен постучал своей тростью об пол и сказал присутствовавшим кандидатам в депутаты Верховного Совета:

 — Если на самом деле хотят затопить последнюю карельскую деревню на берегу реки Куусанки, то заодно можете затопить и нас. Я первым буду протестовать против затопления…

Стахвея тоже выбрали в комиссию.

Теперь не было другого выхода, как начать собирать подписи под протестное обращение.

Вот такие мысли вертелись в голове Петри в то время, когда он ехал в Руокоранта.

Сидевшие по обе стороны от Ирьи мальчики приустали и опустили головы на колени матери. Покачивание машины убаюкало обоих сыновей и погрузило в глубокий сон.

Ирья поддерживала их руками и любовалась пейзажами вдоль дороги. Время от времени она смотрела на мужа и, видя его крепкие плечи, сильные руки и окаймленную темными прядями жилистую шею,  ощущала безграничную нежность к своему упорному и иногда упрямому спутнику жизни.

Чего только им не пришлось испытать и пережить, прежде чем они окончательно обрели друг друга, привыкли и поняли, что они созданы быть вместе.

Ирья улыбнулась про себя, вспомнив их маленькие споры.

Как–то однажды они «дулись» друг на друга почти  целую неделю. Даже спали в разных комнатах. Уже и причину ссоры забыли, но ни тот, ни другой не хотел мириться первым. Наконец у Петри «сдали нервы». Однажды утром он подошел к Ирье, держа в руках ремень и бритву.

 — Подержи-ка, Ирья, ремень. Надо сбрить эту бороду. Дети говорят, что она больно колется. Лезвие совсем затупилось…

Они оба расхохотались.

Ирья взялась за конец ремня и посмотрела Петри в глаза. Давно же она не видела такого открытого взгляда Петри. Она просто истосковалась по его взгляду.

Следующей ночью стена больше не разделяла их. 

На память пришел еще один, недавний случай, когда Хелина приезжала к ним в Руокоранту.

Дети играли тогда  на улице. Хелина немного понаблюдала за их веселой возней, стоя за невысоким штакетником, потом открыла калитку, протянула руку и спросила:

 — Виктор, узнаешь меня?

Мальчик взглянул на нее, не отрываясь от игры:

 — Нет…

 — Дома ли Петри и Ирья?

 Виктор тотчас побежал через двор к открытой двери и крикнул:

 — Мама, тут тебя спрашивает чужая тетя!

Ирья вышла на крыльцо с полотенцем в руках и застыла в изумлении.

 — Хелина, это ты?

 — Как видишь. Здравствуй.

 — Здравствуй…

 — А Петри дома?

 — Дома. Заходи.

Ирья пропустила гостью впереди себя в дом. Петри мастерил что-то у печки,  в ногах у него  была горка стружек. Он поднял голову, отложил работу в сторону и встал.

 — Смотри–ка, дальние гости. Недаром кошка все утро мыла глаза.

 — Здравствуй, Петри.

 — Здравствуй, коли не шутишь. Присаживайся.

Хелина села на предложенный стул и окинула взглядом просторную комнату.

Нельзя сказать, что гостья не изменилась, она стала солидной, как будто повзрослела. Но она почти  не постарела, разве что прежняя живость и красота лица как-то застыли, может быть, огрубели, стали немного тяжелее.

 — Вижу, хорошо живете.

 — А чего тут тужить, в готовом–то  мире, усмехнулся Петри. — Ирья, приготовь кофе. Наверное, гостья не так уж спешит, чтобы не было времени смочить рот.

 — Кофе выпью, если угостите.

 — Сейчас, у меня уже вода закипает.

Ирья начала готовить кофе и принесла на стол посуду. Петри в это время подмел пол, вымыл руки и сел за стол.

 — Что там нового в большом мире? —  спросил он.

 — Ничего особенного. Все новости в газетах. Мы тут приехали посмотреть родные места, были у Пааво и Оути.

 — А как чувствует себя Хоури?

 — Постарела, согнулась. Живет когда у Оути, когда у Пааво. Пытается рукодельничать, вяжет внукам носки да варежки.

Когда наконец сели за стол и выпили по первой чашке кофе, Хелина сказала:

 — Вы, наверное, догадываетесь, зачем я приехала…

 Петри и Ирья ничего не ответили, только выжидающе посмотрели Хелине прямо в глаза.

 — Я приехала спросить, как нам поступить с Виктором. Может быть, это уже поздно, но так уж получилось в моей жизни. Простите, если можете. Каждую ночь вижу сына во сне.

 — Бог простит, а мы тем более, — сказал Петри. — А о мальчике нечего беспокоиться. Виктор живет  в своем доме. Здесь и останется.

 — Ты, Петри, не пугай меня, сказала Хелина, уголком носового платка вытирая увлажнившиеся глаза.

 — А я и не пугаю. Просто сказал прямо, как обстоит дело. Судьба Виктора уже давно решена. Зачем ее снова  ломать.

 — Да я и сама  вижу. Виктор пообвык здесь, вырос большим, здоровым и красивым.

 — Нам не на что жаловаться, братья растут вместе, — сказал Петри, смягчившись. — Им нечего делить между собой.

 — Спасибо вам, что не оставили мальчика сиротой, — сдавленным голосом произнесла Хелина. Она немного подумала, выпрямилась  и сказала со своей прежней прямотой:

 — Не обижайся, Ирья, на то, что я сейчас скажу. Я хотела, Петри, только тебя и никого другого. Я прямо съела бы тебя. Но не сложилось мое счастье, это правда, не получилось так, как я хотела. Теперь это уже в прошлом… Петри не стал моим, но он стал отцом ребенку, которого я родила. Наверное, так хотел Всевышний. Вы вырастите из него настоящего человека. Я и сама вижу, что Виктор считает Ирью своей мамой. Пусть Виктор останется у вас. Только еслисли я когда-нибудь приеду, не запрещайте мне поговорить с мальчиком.

 — Только как тетя, другого родства не навязывай. — Петри встал из-за стола и сказал Ирье: — А не пора ли мальчикам пообедать?

Женщины тоже встали. Теребя сумочку, Хелина спросила:

 — Можно, я дам мальчикам гостинцы?

 — Мальчикам, конечно, можно, — ответил Петри и позвал детей в дом.

Хелина протянула им каждому по плитке шоколада. Мальчики поблагодарили и отдали полученные гостинцы Ирье.

 — Бывайте здоровы, — сказала Хелина и легким движением ладони провела по русым волосам Виктора. — Расти хорошим мальчиком, слушайся маму и папу.

 — А я и так слушаюсь, — серьезно ответил Виктор, подозревая своим детским чутьем, что в визите этой красивой тети скрывается что-то необычное.

Петри и Ирья проводили Хелину до калитки.

 — Мы с Сергеем уже сегодня уедем в Муйзанку. Наши дети остались там с сестрой Оути и  бабушкой, — грустно сказала Хелина.

 — Счастливого пути, — напутствовал Петри.

Ирья не могла сдержать своего волнения, она шагнула к Хелине, обняла ее за плечи и прошептала:

 — Не беспокойся, Хелина, у нас все хорошо, с Виктором все в порядке.

Ирья знала, что рано или поздно эта встреча должна была произойти. Она даже побаивалась ее. Теперь вопрос решился окончательно. Ирья испытывала к Хелине чувство благодарности и даже жалости, ведь Хелина вела себя так сдержанно и тактично, понимая, что ничего уже нельзя изменить. Она смогла смириться и была готова перенести, наверное, самую сильную боль, которую уготовила ей  нелегкая судьба.

 

Рейтинг@Mail.ru