Öadiv
Om läm’ kezakun ö. Olen sebranikan kezakodiš, praznuičem kenen-se sündundpäiväd — miččen-se prihan, tunden händast hondoin. Ondrii, pertin ižand, kucui mindai. Praznik lopiše. Ken-se om jo lähtnu magadamha, a jänuzile tuli mugoi pord, konz paginad tegesoiš vähäsanaižikš, a temad — lujas tärktoikš. Pän kibištab vodkaspäi, om jüged jo fokusiruida kaceg, no minä, Ondrii i meiden ühthine sebranik Sergii pidamoiš völ. Nügüd’ ištum pažagan edes i kacum lämoileskusihe. Olem vaitti. Magnitofon katkaidase pordhil muzikaspäi, mittušt niken ei kundle jo.
Ondrii libub.
— Kaik, prihad, minä lähten ... — hän läksi skrimbitaden pertinnopäi.
— Saupta muzik, sanun hänele.
— Hüvä om, hän kiglaidab päl i kadob pimedushe. Magnitofon vaikastui. Sergii kodvib, mi om jänu jomaspäi. Otab butulkan, kus midä-se buleidab völ pohjas.
— Jogam lophusai dai mängam-ki, nacein...
— Ka.
Kuni hän ecib stokanoid, minä otan mobil’nikan i kacun aigaha. Om koume časud öd. Ištuim hüvin!
— Varasta mindai, nügüd’ tulen... — Sergii lähteb tualetha.
Kuni händast ei ole, minä kacun fotoid, miččid olim tehnuded tämbei. Nagran. Pažagannoks ištuse mitte-se priha. En tunde händast, nece om ken-se Ondrijan tutabišpäi.
— Roman, sanub hän.
Minä-ki sanun ičein nimen. Pördihe Sergii, tundištoitan händast Romananke.
— Vala koumele.
Otam stokanad.
— Nu, prihad... miš? Sergii taričeb tostad.
Roman muhadab, hänen mustad sil’mäd loštaba pažagan lämoiš.
— Elos.
Standartatoi tost, no nügüd’ om jo üks’kaik.
Kolahtamoiš stokanoil, jom.
Olem vaitti. Pažag sambuškanzi, hot’ palab-ki völ. Sergii sab pipkuid.
— Anda, Roman taričeb.
Hö pipkutaškanzi.
— Fotografirui-ške meid ühtes.
Sergii sebadab Romanad ougas, minä tegen fotod. Ozaižihe hubin, no om hüvä ninga-ki.
— Nu midä-k, mängam.
Mö topsim pažagad.
Minä meletan, miše Roman mäneb pertihe meidenke, no hän prostiše.
— Midä-k sinä, Sergii čududelese.
— Ka minun kezakodi ei ole edahan täspäi, mänen ičezennoks.
— A, om sel’ged... Nu, hüvä om, nägemižhesai.
Mö andam toine toižele kät, i Roman kadob pičkpimedaha. Pertiš upehtoitab, kulub kenen-se koraiduz. Löudan joudajan divanan i hüviš meliš oigendan jaugad. Magata... Jo päliči kodvas minä uinzin.
* * *
Heraštuz oli jüged. Pä haukteb, oksenzoitab, i kaikuččel likundal minä aniku čibun aldoil — ülähäks-alahaks, ülähäks-alahaks... A ku saubata sil’mäd, ka niiden edes ujuškandeba kerdalaz vihandad ümbrusuded. Ondrii om jo libunu i nügüd’ kalaidab pertidme ecmäs vet. Sergii om heraštunu mugažo, no ei rigehti nousta. — Äjak aigad om? jondaspäi hänen än’ kulub lujas
kahaidajaks. Minä otan mobil’nikan.
— Üks’toštkümne.
— Magadan völ časun...
Sergii käraudase seinäha, a minä ištumoi divanale i keradan hengen, miše libuda.
Tuleb Onrdii — hän om tonu butulkan mineralkad.
— Spasib, sinä oled todesine sebranik!
Kuni jon, hän pakičeb kacuhtada eglaižid fotoid.
— Ota.
Ondrii ištuse stolan taga i zavodib kkacta fotoid, kommentiruiden i ilotelden. Jäl’gmai libuin i mänen iknannoks. Irdal om hahk sä, sumotab. Äkkiline kida käski mindai kärautas teravašti. Ondrii, kaik vauged, säraidajoiden käzidenke i varuspäi levedoiden sil’midenke kacub minuhu, napriden sanuda midä-se. Minä holdun hänes.
— Mi om tehnus sinei? Om-ik sinei hond?
Tuliba adivod, kudambad magaziba susedhonusiš.
Hüpähti Sergii.
— Mi om tehnus?
Ondrii oigendab minei telefonad.
— Nece priha... nece... ken hän om?
Minä kacun kuvaižehe. Nece om se foto, kus Roman sebadase Sergijanke. Sergii seižub pipk sus i joudai butulk kädes, Roman muhadab.
— En teda, sinun tetab, nacein. Ištuihe minunnoks eglai, konz sinä olid lähtnu. Ka midä?
— Кut hän sanui... händast kuctas? Ondrii ani šuhaidab.
— Romanaks. Midä?
Ondrii sirdäb pakičijan kacegen Sergijaha.
— Midä hän teile sanui?
— Ka nimidä ningošt, joim hänenke, oti pipkun minai. Sid’ prostihe, sanui, eläb täs kus-se. Miš problem om?
Ondrii möst otab mobil’nikan minai i hätken kacub fotoho. Sid’ kacub meihe. Minä särahtin nägištades, kut värištui hänen mod.
— Roman koli koume nedalid tagaz.
Ночной гость
Тёплая августовская ночь. Я у друга на даче, празднуем чей-то день рождения. Какого-то парня, я с ним мало знаком. Андрей, хозяин дачи, пригласил просто за компанию.
Праздник подходит к концу. Кто-то уже ушёл спать, а для оставшихся наступил такой момент, когда разговоры становятся немногословными, а темы — очень важными. В голове шумит от водки, фокусировать взгляд уже трудно, но я, Андрей и наш общий друг Сергей пока держимся. Сейчас мы сидим перед костром и смотрим на языки пламени. Молчим. Магнитофон на крыльце надрывается от музыки, которую уже никто не слушает.
Андрей встаёт.
— Всё, парни, я пойду пожалуй... — неуверенной походкой он направляется к дому.
— Музыку выключи, — говорю я ему в след.
— Ладно, — он кивает и растворяется в темноте.
Магнитофон умолк. Сергей проверяет, что осталось из выпивки. Вынимает на свет бутылку, где ещё что-то плещется на дне.
— Давай допьём и тоже пойдём, что ли...
— Давай.
Пока он ищет стаканы, я достаю мобильник и смотрю время. Четвёртый час. Хорошо посидели.
— Подожди минуту, я сейчас... — Сергей отлучается по нужде.
Пока его нет, я просматриваю фографии, что мы сегодня сделали. Смеюсь.
К костру подсаживается какой-то парень. Я его не знаю, кто-то из знакомых Андрея.
— Роман, — представляется.
Я тоже называю себя.
Вернулся Сергей, я знакомлю его с Романом.
— Разливай на троих.
Мы берём стаканы.
— Давайте, парни... за что? — Сергей предлагает тост.
Роман улыбается, его чёрные глаза блестят в отблесках костра. — За жизнь.
Нестандартый тост, но сейчас уже всё равно. Чoкаемся, пьём. Молчим. Костёр постепенно начинает догорать.
Сергей достаёт сигареты.
— Дай, — Роман просит.
Они закуривают.
— Сфоткай нас вместе.
Сергей обнимает Романа за плечо, я делаю снимок. Вышло не очень, но сойдёт.
— Ну что ж, пошли.
Мы затаптываем костёр.
Я думал, Роман пойдёт с нами в дом, но он прощается.
— Ты чего? — Сергей удивлён.
— Да у меня тут дача неподалёку, я к себе.
— А, ясно... Ладно, счастливо.
Мы пожимаем руки, и Роман скрывается во мраке.
В доме душно, слышится чей-то храп. Я нахожу свободный диван и блаженно вытягиваю ноги. Спааать...
Через мгновение я уже отключился.
* * *
Пробуждение было тяжёлым. Голова раскалывается, мутит, и при каждом движении я словно качаюсь на волнах — вверх-вниз, вверх-вниз... А если закрыть глаза, то перед ними сразу начинают плавать зелёные кружки. Андрей уже встал и сейчас шатается по дому в поисках воды. Сергей тоже проснулся, но подниматься не спешит.
— Сколько времени? — с похмелья его голос звучит очень хрипло.
Я тянусь за мобильником.
— Одиннадцать.
— Я посплю ещё часок...
Сергей отворачивается к стенке, а я сажусь на диване и собираюсь с духом, чтобы встать.
Входит Андрей — принёс бутылку минералки.
— Спасибо, ты настоящий друг!
Пока я пью, он просит посмотреть вчерашние фотографии.
— Держи.
Андрей садится за стол и начинает листать, комментируя я шутя. Я наконец поднимаюсь и подхожу к окну. На улице неуютно, моросит мелкий дождь. Внезапный крик заставил меня резко обернуться. Андрей, весь белый, с дрожащими руками и расширенными от ужаса глазами смотрит на меня, силясь что-то сказать. Я волнуюсь за него.
— Что с тобой? Тебе плохо?
Прибежали несколько гостей, которые спали в соедних комнтах. Вскочил Сергей.
— Что с тобой?
Андрей протягивает мне телефон.
— Этот парень... это... кто это?
Я смотрю на фотографию. Это снимок, где Роман обнимается с Сергеем. Сергей с сигаретой во рту и пустой бутылкой водки в руке, Роман загадочно улыбается.
— Не знаю, твой знакомый, наверно. Подсел к нам вчера, когда ты ушёл. А что?
— Как он сказал... его зовут? — Андрей буквально шепчет.
— Роман. А что?
Андрей переводит умоляющий взгляд на Сергея.
— Что он вам сказал?
— Да ничего особенного, выпили с ним, стрельнул у меня сигаретку. Потом попрощался, сказал, живёт тут где-то. Что не так?
Андрей снова берёт у меня мобильник и долго вглядывается в фото. Затем смотрит нас. Я вздрагиваю, видя, как исказилось его лицо.
— Роман умер три недели назад.
