Князь Кушук

Князь Кушук

Трагедия в трех частях с прологом и эпилогом

 

Действующие лица:
ПСАТХА, мифологический персонаж (богиня души)
КУШУК ЖАНХОТОКО, верховный князь Кабарды, 70 лет
СУЛТАНЫМ, супруга Кушука, 60 лет
ДЖАМБУЛАТ, сын Кушука, 25 лет
ХЫМСАД, старшая дочь Кушука, 38 лет
ЧАБАХАН, младшая дочь Кушука, 35 лет
ДЫШАНА, любимая девушка Джамбулата, золовка Хымсад, 20 лет
КАЗБУЛАТ КИЛЬШУКО, князь, общественный деятель проперсидской ориентации, 60 лет
БЕКМУРЗА ЖАМИРЗОКО, полковник русской армии, выходец из кабардинского княжеского рода, 55 лет
УМАР ШАРАТЛОКО, верховный эфенди Кабарды, 75 лет
АНЗОР ТЕМРУКО, тлакотлеш (перворазрядный уздень), 60 лет
МУХАМЕД ТЛИПЦОКО, князь, 65 лет
ТАЛОСТАН ХАТОХШОКО, князь-тума (сын князя от женщины из другого, более низкого сословия), отчаянный абрек, 40 лет
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ ЕРМОЛОВ, генерал-губернатор, в подчинении которого находятся действующие армии на Кавказе, 48 лет
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ВЕЛЬЯМИНОВ, генерал, главнокомандующий царской армии в Кабарде, 45 лет
ФЕДОР БЕКОВИЧ-ЧЕРКАССКИЙ, полковник русской армии, выходец из кабардинского княжеского рода, 37 лет
ИНДРИС ШАРДАДЫМ, уорк (уздень), тайный осведомитель Вельяминова, 48 лет
ХАШАО, слуга Джамбулата, 35 лет
АЛЬБАХСИТ, подручный Кушука, 40 лет
КЕТУКО ДОХШОКО, князь, 75 лет
ОФИЦЕР, 30 лет
АДЪЮТАНТ, 35 лет
Князья, уорки, женщины, солдаты
Действие происходит в Кабарде в 20-е годы XIX века.

 

Пролог

На полуосвещенной сцене смутно виден занавес с изображением высокой горной гряды. Звучит волнующая старинная музыка. Занавес поднимается, свет тускнеет, виднеется декорация с силуэтом горной вершины. Как бы спускаясь с этой вершины, в центре сцены появляется Псатха — богиня души. Ее поступь, одеяние, манера речи подчеркивают небесное происхождение. Она напоминает древнегреческую богиню, заставляет думать: «Наверно, такой была Сатаней-гуаша»...

БОГИНЯ ДУШИ (высоким призывным голосом, как бы желая быть услышанной во всем мире). О адыги с корнями времен сотворения мира! Вам на счастье и гибель был дарован богами угол райской земли! Ваши души и ваши могилы разбросало по белому свету! О адыги, внемлите речам той, что души хранит ваших мертвых и ныне живущих, и не смейте неверьем иль смехом ее оскорбить. Души вечны, они остаются в миру и тогда, когда кости ушедших истлеют. В это верите вы, лишь когда ледяные тиски вас коснутся несчастья и боли, и, не зная того, в безысходной тревоге начинаете вы призывать – не меня ли? Я ведь рядом всегда, словно мать — неотлучно при детях. Рада радостью вашей и вашей печалюсь печалью. Плачу, видя адыга, презревшего землю свою и забывшего матери слово. Слезы горькие лью, если кто-то из вас в кошелек свою совесть упрятал. Близорукие дети мои, вам не видно ничто за пределами вашей корысти! А иначе могли б вы понять, как жесток этот век, а для вас – во сто крат он жесточе. Может статься, тот день недалек, когда факел, хранимый народом, проносимый сквозь толщи веков, в одночасье погаснет... Мириадами искр к вам сегодня взывает мать – богиня души.

 

Часть I

Тревога

Непрерывно звучит волнующая музыка. Первый занавес поднимается. Усадьба Кушука. Во дворе сидит Хымсад. Перед ней стоит Хашао. Чуть поодаль стоит Дышана. Хашао о чем-то взволнованно рассказывает Хымсад. Мелодия постепенно стихает.

ХАШАО. Так все и случилось, Хымсад.

Хымсад подавлена. Хашао, взглянув искоса на Дышану, уходит.

ХЫМСАД (встает, вздымает руки к небу). О Всевышний! Чем прогневали мы тебя? За что посылаешь ты одну беду за другой? За что не даешь ты передохнуть нашим настрадавшимся сердцам и порадоваться дарованной тобою жизни?!

ДЫШАНА (мягко трогая Хымсад за плечо). Не убивайся так, Нисафо. Бог милостив. Будем молиться, чтобы Жамбота не тронули.

ХЫМСАД. Душа во мне болит, Дышана. Тоска меня съедает изнутри. (Скорбно глядя вдаль.) Бот*, брат мой единственный, сохрани тебя Господь от погибели.

ДЫШАНА. Уповай на Бога, Дышана, да еще на отца своего. Вернется он – и все уладится.

ХЫМСАД. Был бы отец дома – может, и не случилось бы беды. Бедный мой дота**!.. Сколько лет тайными слезами сердечными исходил по старшим сыновьям. Весь поседел... А мать? Ее удел теперь – плач без конца. Не смирилась еще с потерей Долата и Касбота. Ночи не пройдет, чтоб не снились. Мы так тряслись от страха за Жамбота, последнего из братьев, и вот... словно сами себе беду накликали.

ДЫШАНА. Не надо так, Нисафо. Божья милость не знает границ.

ХЫМСАД. Ты понимаешь, моя умница, отчего так горьки мои слова. Шагнуть из лагуны, полной счастья, во вдовью обитель – тяжелый удел. Как смириться сердцу?.. Не было на свете любви нежней и горячей той, что была меж мной и твоим братом. Будь он соринкой в моем глазу – и то берегла бы, лелеяла. Бывало, Темболат за дверь – а у меня уж сердце болит, скучает... Но Бог, видно, судил, что недостойна я такого счастья. Проклятый человек, посланник смерти, оторвал его душу от моей. (Некоторое время обе молчат, прислонившись головами друг к другу.) Недаром говорят: «Одно горе за собой другое ведет». Не успела я снять вдовий убор – схоронила двоих братьев, одного за другим. (Простирая руки к небу.) О Всевышний, последняя радость и надежда наша – Бот! Пощади его, смилуйся над нами! Помоги ему избежать страшной кары!

ДЫШАНА (дрогнувшим голосом). А я... я тоже лишь о том молюсь, Нисафо... Пытаюсь утешить тебя, а у самой... сердце огнем жжет... (Обнимает Хымсад.) Ты все знаешь, ведь правда? Мы с Жамботом...

ХЫМСАД. Знаю, душа моя, все знаю. Боль сердечная – это таинство, но для меня в том тайны нет.

ДЫШАНА. Как прослышала о случившемся, сразу стала проситься... иного не придумала, сказала, будто ты меня призвала... Случись что с Жамботом... (сквозь слезы) мне больше незачем жить, Нисафо.

ХЫМСАД (гладя ее). До чего же я глупая женщина! Мне бы утешить тебя, а я пугаю, сердце девичье травлю. Не плачь, душа моя... Не плачь, моя красавица...

Входит Хашао.

ХАШАО. Ваша сестра прибыла.

ХЫМСАД (оживляясь). Вот и славно. Зови ее сюда... (Вздыхая.) Значит, и до Наурузовых весть долетела.

Входит Чабахан, следом Хашао. Сестры обнимаются.

ЧАБАХАН. Как ты, Хымсад?

ХЫМСАД (безрадостно). Со мной-то ладно все, Бахан...

ЧАБАХАН (глядя на Дышану). А кто это милое дитя?

ХЫМСАД. Не узнаешь Дышану, мою золовку?

ЧАБАХАН (обнимая Дышану). Подумать только, до чего быстро подросла!

ХЫМСАД. Приехала меня проведать, а тут такое стряслось...

ЧАБАХАН (помрачнев). Так что же все-таки случилось? Судачат о всяком – не знаешь, чему верить.

ХЫМСАД (сердито и вместе с тем обиженно). Вот у Хашао спроси, он с ним был.

ХАШАО (с обидой). Прошу тебя, Хымсад, не кори меня. Я всего лишь слуга, воля Жамболата для меня закон.

ХЫМСАД. Но ведь ты старше, ты жизнь повидал; если б заметил неладное – пришел бы, нам сообщил...

ЧАБАХАН. Говорят, убитых много... Это правда?

ХАШАО. Много не много, но... Тех, кто с оружием против нас пошел, мы... изрядно уложили.

ЧАБАХАН. Оно и страшно. Если бы хоть жертв не было...

ХАШАО. Да и мы, увы, двоих убитыми привезли.

ЧАБАХАН. Ах, в недобрый час ты это замыслил, Бот, в недобрый!.. Ладно, Хашао, можешь идти. Проведи моих спутников в дом, коней вели распрячь. (Хашао уходит.) А что мать говорит?

ХЫМСАД. Что ей говорить? Держится пока. Не желает меня пугать, сама же изводит себя. Сейчас Бота призвала, уговаривает. Как только мы его ни просим, чтоб скрылся, схоронился, пока за ним не явились, – все без толку.

ЧАБАХАН. Отец не говорил с ним?

ХЫМСАД. Если б отец был дома! Пять дней как в отлучке. К дигорцам поехал. Тяжба у них там какая-то, то ли из-за пастбищ, то ли из-за леса...

ЧАБАХАН. Выходит, он не знает ничего?

ХЫМСАД. Накануне снарядили за ним всадников.

ЧАБАХАН. Пойду навещу мать.

ХЫМСАД. Да-да, Бахан, иди. И поосторожнее с ней, помягче. Мы тут с Дышаной... (Глядит в сторону.) Мать сама идет сюда. Господи, неужели уговорила? Дай-то бог!

ДЫШАНА. Я отойду, Хымсад. Негоже мне перед княгиней вертеться.

ХЫМСАД. Твоя правда, Дышана. Иди в сад, а потом я сама подведу тебя к матери.

Дышана уходит. Входит Султаным.

СУЛТАНЫМ (замечая Чабахан). А, ты приехала, мой свет! (Обнимает дочь.) Вы тоже слышали про нашу беду?

ЧАБАХАН. Да, сказали нам поздно вечером, мы и тронулись в путь до рассвета. Наурузовы всем сердцем сочувствуют, Гуаса, переживают. Со мною он сам приехал и двое его братьев, старшие к вечеру прибудут.

СУЛТАНЫМ. Господь вознаградит их за участие. Да обойдут их беды стороной.

ХЫМСАД. И что Бот говорит, Гуаса?

СУЛТАНЫМ. Стоит на своем. Что ни скажу – все впустую.

ХЫМСАД. А уж как я его упрашивала! Улыбается только да отшучивается.

СУЛТАНЫМ. Этот мальчик накличет горе на наши головы... Говорят, со вчерашнего дня засел у Индриса казачий офицер с подручными.

ХЫМСАД (сердито). Кому я вовсе не доверяю – это Индрису!

ЧАБАХАН. Может, они по другому делу? Иначе заявились бы сразу к нам.

СУЛТАНЫМ. Не знаю, милые, не знаю. У страха глаза велики. Может, и впрямь померещилось. Храни нас бог от их заботы. Жалости от них не жди. Нагрянут всей гурьбой да схватят нашего единственного мальчика – тогда прощай, надежда.

ЧАБАХАН. Может, и мне попытаться, Гуаса? Вдруг уломаю Бота.

СУЛТАНЫМ. Да уж как с ним только не говорили!

ЧАБАХАН. Что же нам делать?

СУЛТАНЫМ. Хоть бы нам отца вашего дождаться... вперед непрошенных гостей. Надеюсь, отца он не ослушается.

ХЫМСАД. Даст бог, прибудет скоро.

СУЛТАНЫМ. Пойдемте в дом, доченьки мои. Все в руках Всевышнего, на него и уповать будем.

ХЫМСАД. Вы идите, я сейчас. (Султаным и Чабахан уходят.) Дышана, где ты? Иди сюда, милая. (Возвращается Дышана.) Дышана, девочка моя! Мне ли не знать силу тайной страсти! С нею человек способен на многое, чего и сам не предполагает. Бог видит, как ты страдаешь, как желала бы спасения Жамбота. Я прошу тебя, девочка, перешагни через смущение, через стыд, поговори с ним, попроси, умоляй, чтоб спрятался, снялся с места и покинул Кабарду, нашел бы уголок, где не завелись еще эти проклятые хищники. Кто знает, вдруг в твоей власти сделать то, что мы не можем. Попроси!..

ДЫШАНА. Я бы с радостью, Нисафо. Я бы молила его от всего страдающего сердца. Но как?.. Где его отыскать?..

ХЫМСАД. Я его позову. Ты побудь тут, будто случайно вышла, а я скажу, что его кличет кто-то.

ДЫШАНА. Так и быть. Но, Нисафо, вдруг нас увидит кто-то?

ХЫМСАД. Кроме Бога и меня, никто не посвящен в тайну ваших чувств.

ДЫШАНА. Ладно, Нисафо, будь по-твоему. Я подожду.

ХЫМСАД. Не уходи никуда. И прятаться вам не надо, это вызовет больше толков.

ДЫШАНА. Верно.

ХЫМСАД. Как поговорите, зайдешь ко мне.

Хымсад уходит. Звучит лирическая, но беспокойная музыка. Дышана, волнуясь, ждет. Входит Жамбот. Дышана смотрит на него, не в силах скрыть свою нежность. Музыка стихает.

ДЖАМБУЛАТ (не веря своим глазам). Дышана? (Они бросаются друг к другу, но останавливаются за миг до прикосновения.) Что вижу я? Разве это не чудо: изнеженная дочь Талостановых – у нас?! (Церемонно кланяются друг другу, касаясь правой ладонью лба.) Правда, откуда ты?

ДЫШАНА. Попросилась проведать Хымсад, меня и привезли. Я все еще считаю Хымсад своей невесткой – в память о Болате, – и так будет всегда.

ДЖАМБУЛАТ. Благодарю, Дышана. И сестра не изменила своего отношения к вам.

ДЫШАНА. Бедный Темболат очень любил ее. Помня это, я еще больше люблю Нисафо.

ДЖАМБУЛАТ. Не сомневаюсь. Имя, которым ты ее нарекла, говорит обо всем.

ДЫШАНА. Она мне дала имя еще краше.

ДЖАМБУЛАТ. Какое же?

ДЫШАНА. То самое, которым ты меня называешь.

ДЖАМБУЛАТ. Дышана?! Златоглазая... я думал, это твое настоящее имя.

ДЫШАНА. Нет, по-настоящему меня зовут Кангуаша. Но мое новое имя настолько всем понравилось, что так меня и стали звать.

ДЖАМБУЛАТ. Подумать только! Я и не знал.

ДЫШАНА (с грустью). И Темболат, бедный, любил меня так окликать. Помню, в день кончины он с трудом протянул руку, и погладил меня по щеке, и приговаривал: «Дышана... Дышана...» Теперь я думаю, что ласкал он не только меня, но и ту, что дала мне это имя. Обычай не позволял ему окликать жену... А Нисафо стояла в углу, не имея права припасть к нему и зарыдать. О, как она захлебывалась в тот страшный день беззвучными слезами! Столько лет прошло, а забыть не могу.

ДЖАМБУЛАТ. Я тоже часто его вспоминаю. В память о нем храню маленький серебряный кинжал – его подарок. В тот день я впервые пришел к вам в дом. Мне шел семнадцатый год, а ты была еще (показывает рукой) вот такая.

ДЫШАНА (улыбнувшись). Скажешь тоже. Мне уже десять было, одиннадцатый шел.

ДЖАМБУЛАТ. Кто бы мог подумать, что из той худенькой девчушки вырастет такая красавица. И завлечет меня! Покорит! Станет владычицей моих снов!

ДЫШАНА. Какие сладкие речи!

ДЖАМБУЛАТ. Это не просто речи, Дышана, ты знаешь не хуже меня. Хочешь, я скажу точно, сколько месяцев, дней, даже часов мы не виделись, сколько времени я живу, тоскуя по тебе?

ДЫШАНА. Я и сама помню: со дня свадьбы у Коголкиных.

ДЖАМБУЛАТ. Так и есть. Мы в тот день не раз встречались в удже. Всю жизнь бы так.

ДЫШАНА. Да, это был прекрасный вечер...

ДЖАМБУЛАТ. И он оставил память о себе... (Достает из кармана расшитый кисет.) Помнишь? Ты мне его тогда подарила.

ДЫШАНА. Неужели хранишь?

ДЖАМБУЛАТ. Смеешься? Я столько раз за день беру его в руки, глажу, закрываю глаза и прижимаю к лицу, воображая, будто теплый бархат – щека любимой, вышившей его. (Целует кисет.) И думаю: если бы та девушка была в моих руках податлива, как этот кисет... (Снова целует кисет.)

ДЫШАНА. Тогда и кисет, и девушку ты бы выбросил без всякого почтения. Не правда ли, Жамбот?

ДЖАМБУЛАТ (серьезно). Да, ты права. Ведь человек мечтает лишь о том, что недоступно... (Снова шутливым тоном.) Только не думай, что я это одобряю. Два сердца, если тянутся друг к другу, когда-то ведь должны соединиться. Как говорится, попасть в один кисет. Лично я готов. (Делает жест, будто бросает в кисет свое сердце.) Теперь твой черед.

ДЫШАНА. Ты все шутишь.

ДЖАМБУЛАТ (убирая кисет в карман). Я никогда не был так серьезен.

ДЫШАНА. Это все ладно… Жамбот... Я хочу просить тебя. Не откажешь?

ДЖАМБУЛАТ. Только скажи – поскачу на край земли и принесу все, что велишь.

ДЫШАНА. Не обязательно на край земли... но... Жамбот, я все знаю: о вашем набеге на казачью станицу, о жертвах... о том, что может за этим последовать... Я пытаюсь улыбаться, но, Жамбот, пламень жжет мне сердце... Если я что-то значу для тебя, если ты вправду ко мне с чистой душой – уезжай отсюда поскорее, хоть на несколько месяцев скройся.

ДЖАМБУЛАТ (с досадой). Ты повторяешь слова моей матери и Хымсад.

ДЫШАНА. Я не скрываю, что предстала перед тобой по просьбе Хымсад. Но верь, Всевышний мне свидетель, что не менее других боюсь я за тебя... Уйди на время, спрячься, а как уляжется буря – вернешься, дальше Бог рассудит...

ДЖАМБУЛАТ (перебивая). Ты можешь просить о чем угодно, моя краса, только не об этом. Не сердись. Я должен ответить отказом. Мне прятаться негоже: я на своей земле, в своем доме!

ДЫШАНА. Какое ребячество!.. Прости меня, Жамбот... но ты говоришь как мальчик-озорник, а не как мужчина... Да, ты на своей земле, но ты ведь знаешь, что твоя земля нынче подневольна.

ДЖАМБУЛАТ. Вот она, правда! Оттого и горит сердце, оттого кипит кровь!

ДЫШАНА. Все в воле божьей, Жамбот. Ради отца с матерью, ради сестер и покойных братьев, ради меня – усмири свою гордыню, умерь свой пыл!

ДЖАМБУЛАТ. Усмирил бы, Дышана, и умерил, живи я в иное время, располагающее к покою и смирению. Думаешь, я не хотел бы встречаться с тобой каждый вечер, глядеть в твои глаза, вести тебя под руку в удж? Думаешь, я не мечтаю о счастье? О нашем с тобой доме, где ласкал бы тебя и лелеял? О детишках, рожденных в сладостной любви?.. Я не просто мечтаю об этом, Дышана, златоглазая моя, – я тоскую, я грежу тобой. Но что поделать – в неподходящее время мы родились. Куда ни глянь – огонь. Куда ни повернись – насилие и смерть...

ДЫШАНА. Вот мы и хотим сохранить твою драгоценную жизнь от этих напастей! Оттого и молю тебя, Жамбот! Позволь увести тебя подальше от проклятых генералов, сеющих смерть. Ты лучше меня ведаешь, как страшен их гнев и безжалостны деяния, ты знаешь сам: вы совершили то, что вызвало их великий гнев... Уезжай, Жамбот. Уходи в Абазех, в Шапсугию… Ступай куда хочешь, только бы от них подальше.

ДЖАМБУЛАТ (немного сердясь). Дышана, я мужчина, и не к лицу мне бояться запоздалым страхом, а тем более прятаться за женскую юбку. И не проси меня больше. Это выше моих сил.

ДЫШАНА. Не руби сплеча, Жамбот. Склонись хотя б немного перед страданиями моей души и рассуди спокойно, трезво... А чтобы ты поверил мне, я готова совершить то, что недостойно дочери Талостановых. Ты только согласись – и я сбегу с тобой. Позови – и я буду спутницей тебе в лесах, в горах. Синим небом клянусь, серым камнем – нет в словах моих ни тени притворства!

ДЖАМБУЛАТ. Дышана! Сердце мое! Мне этих слов твоих не купить ценой всех сокровищ мира. Они могли бы окрылить любого смертного... Увы, негоже таять от жарких слов и преступать мужскую клятву. Верь мне, Дышана, что бы ни случилось. Мы поступили так во имя чести и родины своей. Разве есть у нас право отсиживаться в укрытии, бросив на растерзание захватчикам тех, ради кого все делалось, – родину, народ свой?

ДЫШАНА. Так скажи мне, Жамбот, что будет с нами дальше?

ДЖАМБУЛАТ. Что будет, то будет. Ты ведь сама любишь повторять: с волей Всевышнего не поспоришь.

ДЫШАНА. Неспокойно у меня на сердце, Жамбот. Оно чует беду. У каждой женщины душа вещая...

ДЖАМБУЛАТ. Не тревожься, любовь моя. Что Богом суждено – то смертному закон.

ДЫШАНА (задумчиво глядя вдаль). Нисафо надеялась, что я смогу тебя уговорить, и вот... Что я скажу ей в утешение?

ДЖАМБУЛАТ (улыбаясь). Скажи, что Жамбот любит тебя больше жизни. И не ошибешься...

Приближается к Дышане, гладит ее по щеке. Дышана склоняет голову. Слышен приближающийся топот копыт, затем голос Хашао: «Великий князь едет! Великий князь вернулся!» Джамбулат указывает рукой в сторону крика.

Слышишь, Дышана, отец вернулся.

ДЫШАНА. Слава богу.

ДЖАМБУЛАТ. Слава-то слава, но я должен тебя покинуть. Не то (лукаво улыбается), столкнувшись с Дотой, я рискую впервые в жизни заработать плетки.

ДЫШАНА. И я пойду к Хымсад.

ДЖАМБУЛАТ. Как трудно расставаться!.. Прошу тебя, не уезжай скоро, я позже наведаюсь к Хымсад, там и поговорим.

ДЫШАНА. Я буду ждать, Жамбот.

Жамбот и Дышана расходятся. Входит Хашао.

ХАШАО. Эй, Болат! Жамурза! Ворота открывайте – великий князь вернулся!

Хашао пересекает сцену и уходит. Входит Хымсад, с другой стороны Чабахан. Появляется Султаным – ее походка медленная, величественнная, соответствующая ее положению и возрасту. Быстрым шагом входит Кушук и останавливается посреди сцены. Он разгневан. Хымсад и Чабахан бросаются было ему навстречу, но останавливаются в нерешительности.

ХЫМСАД (осторожно). Слава богу, дота, ты вернулся...

Кушук стоит молча, словно не слыша слов дочери. Женщины пятятся назад.

СУЛТАНЫМ (подходя к князю). Несчастье нас постигло, дота... Наш сын...

КУШУК (сердито прерывая ее). Знаю! Слышал... Уж порадовали меня известием: сын имя мое прославил!..

СУЛТАНЫМ. Если бы так! Но... случилось что случилось... так уж вышло...

КУШУК. Своенравный мальчишка! Вот чем обернулось ваше сюсюканье: все «сынок» да «братик единственный»!

СУЛТАНЫМ. А как иначе, если он и вправду единственный... Других у нас не осталось...

КУШУК (садясь). Хашао ко мне! (Не дожидаясь, зовет сам.) Хашао!..

Входит Хашао, кланяется князю.

(Гневно.) Ты был с ними?

ХАШАО. Был, господин.

КУШУК. Так выкладывай все начистоту, без утайки!..

ХАШАО (слегка испуганно, но сдержанно). Я всего не знаю, великий князь, а что знаю – не утаю. Несколько дней назад человек пять княжичей во главе с Жамботом да человек двадцать молодых уорков собрались в приречном лесу у Черека. По всему было видно: тайное замышляют. Нас, слуг, и близко не подпустили. Они расположились в зарослях кустарников, а мы на деревьях пристроились, для наблюдения и охраны. О чем говорилось на той хасе, нам неведомо, но минуло три дня, и по велению Жамбота мы, всадников двадцать, тихо снялись с места. Шли цепью по лесным тропам и уже в сумерках добрались до скрытой в зарослях поляны. Глядим – а там народу полно, парни расхаживают кучками, кони разнузданные пасутся... Жамбот вышел к ним, затем он и десятка два княжичей и уорков отошли в сторону и долго совет держали. Похоже, разговор у них велся непростой. Мы слыхать не слыхали, но видели, что спор у них вышел. Наконец, когда совсем стемнело, Жамбот встал на возвышение и так, чтоб всем слышно было, сказал: «Настало время открыться. Через один переход отсюда лицом к лесу находится большая станица. До нас дошел слух, что там засел казачий конный отряд, тот самый, что опустошил аул Карамурзей. Зло должно быть наказано, так велит Бог. А потому решили мы нагрянуть, облавой пройти по дворам, пленить тех, кто не подымет оружия, а с прочими – сами знаете, как поступить... Об одном прошу: из чувства мести не творите зверств, уподобляясь врагам нашим. Не надо невинных жертв. Кому не по душе затея – неволить не станем, можете уходить сейчас». Жамбот умолк и выждал, не скажет ли кто чего. Никто не отказался идти с ним… И мы выступили. В полночь нагрянули в станицу. Прочесали все дома, но нашли только небольшую часть казачьего отряда. В станице играли свадьбу, и подвыпившие солдаты собирались отъезжать, а тут мы. Окружили их, после недолгой потасовки большинство пленили.

КУШУК. Убитых много?

ХАШАО. Казаков одиннадцать душ и наших двое.

КУШУК (качая головой). Одиннадцать! Соображают ли эти пустоголовые молодцы, сколько бед они накликали?! (Пауза.) Что еще?

ХАШАО. Не могу сказать точно, господин, но Жамбот кого-то усиленно разыскивал среди казаков, даже пленных расспрашивал. За кем-то он охотился в станице, да не нашел.

КУШУК. Кто бы это мог быть?..

ХАШАО. Не могу знать, великий князь... Мы взяли в плен двадцать девять человек, угнали лошадей около двух сотен, с такой добычей вернулись на прежнюю поляну, а там уже разошлись группами. Куда пристроили пленных и лошадей – про то сказать не могу, господин, не знаю.

КУШУК (после некоторого молчания). Ладно, ступай. (Хашао уходит, Кушук обращается к Султаным, сердито.) Ну и где он сам?!

СУЛТАНЫМ. Дома. Уж как мы его просили: уезжай, мол, спрячься где подальше...

КУШУК. А он?

СУЛТАНЫМ. Ни в какую. Теперь вот мы в страхе, дота, не знаем, как с ним еще говорить... Слыхали, вчера в село прибыл офицер с казаками.

КУШУК. Зачем бы это?

СУЛТАНЫМ. Когда бы знать! Извелись, гадая, не по нашему ли делу.

КУШУК. И где они остановились?

СУЛТАНЫМ. У Индриса Шардадыма.

КУШУК (задумчиво). У Индриса Шардадыма...

СУЛТАНЫМ. На тебя вся надежда, дота. Ты построже с Ботом, чтобы не вздумал ослушаться... Если не спрятать его сейчас – потеряем сына, останемся без последней опоры. Мы-то что, ты как-нибудь утрясешь все, опередишь их, пойдешь на мировую – глядишь, и обойдется малыми потерями. Но... (дрогнувшим голосом) давай сохраним сына единственного.

Кушук мрачно расхаживает по сцене, постукивая рукоятью плетки по ладони.

ХЫМСАД (приближаясь к отцу, нерешительно). Пожалуйста, дота...

ЧАБАХАН (тоже подходит к отцу). Тебя он не посмеет ослушаться, дота...

КУШУК (немного смягчившись). Ладно, идите в дом. И позовите его.

Женщины уходят. Кушук садится, он погружен в глубокое раздумье. Входит Джамбулат.

ДЖАМБУЛАТ (с опаской). Добро пожаловать домой, дота.

КУШУК (мрачно глядя на сына, встает. Гневно). Что же это ты творишь, парень? Ты задался целью запятнать мою честь?!

ДЖАМБУЛАТ. Дота! Твоя честь мне дороже всего, а если ты думаешь, что я запятнал ее, – Богом прошу о прощении...

КУШУК. «Прощение!» (Замахивается плетью, но, раздумав, кладет руну на плечо сына и продолжает мягким голосом.) Жамбот... Мальчик мой... Ты никогда не слышал от меня ласковых слов, хотя они переполняли мое сердце. Но сегодня я скажу. Должен сказать. Отец без сына – что дерево без ветвей. А если такой отец из рода верховных князей – это дважды трагедия. Были бы живы твои братья – я бы, наверно, иначе говорил. Но Бог судил иначе. Он дал – он взял. Тебе одному продолжать славный род Жамболатов. От тебя, Жамбот, зависит, засохнет наше дерево или разрастется. Ты понимаешь это? Ты – последний в роду Жамболатовых. А значит, ты не вправе играть своей жизнью, своей душой. Да, она живет в твоем теле, но принадлежит не тебе одному, а всему роду. Ты – надежда наших мертвых и живых. Ты один, Жамбот.

ДЖАМБУЛАТ. Я понимаю, дота. Но не было в роду Жамболатовых человека, что предпочел бы сохранение рода своей чести. Не за нее ли платили жизнью мои братья? Так стоит ли хранить, тем более множить жизнь, недостойную их памяти? Не нужно это ни Жамболатовым, ни Кабарде.

КУШУК (посерьезневшим тоном). «Кабарда!»... Много ли чести Кабарде вы принесли, разгромив станицу?

ДЖАМБУЛАТ. А то, что они с землей сравняли адыгские села, а поверх них свои станицы отстроили?.. Ты знаешь об этом больше меня, отец. И потом... мы не собирались нападать на станицу.

КУШУК (рассерженно). Может, они сами об этом попросили?

Входит Хашао.

ХАШАО (слегка поклонившись). Господин, к нам пожаловал Индрис, с ним офицер и несколько казаков.

КУШУК (покосившись на сына). Вот и обещанные гости. (После некоторого раздумья.) Что ж, зови. (Хашао уходит.) Ты пока отойди, Жамбот... не попадайся им на глаза.

Джамбулат уходит. Входят Индрис с офицером.

ИНДРИС (кланяясь). С приездом, господин.

Офицер небрежно кивает. Кушук в знак приветствия слегка поднимает правую руку.

ИНДРИС. Тяжело мне об этом говорить, великий князь, но долг велит. Не с доброй вестью мы к тебе, ты и сам, должно быть, догадываешься. Этот офицер – посланник самого Ермолова. Он приехал вчера с предписанием и явился сперва ко мне, просить меня быть переводчиком при встрече. Зная о твоем отсутствии, я пригласил его переночевать и дождаться твоего приезда.

КУШУК. Ладно... Ну, так о чем твоя бумага?

ИНДРИС. Она очень короткая, князь, и ничего утешительного в ней нет.

КУШУК. Что же там?

ИНДРИС. Ермолов строго предписывает тебе, великий князь, исполнить все эти требования…

КУШУК (перебивая). Если верховному князю можно строго предписывать, что остается от его верховенства? А, Индрис?..

ИНДРИС. Мне нечего ответить, мой господин. Не гневайся, я лишь перевожу, что написано.

КУШУК. Понимаю, Индрис, все понимаю. Я лишь с новой силой ощутил наше незавидное положение от этих слов: «Строго предписывается...» Ладно, не будем пока об этом. И что же генерал... предписывает мне?

ИНДРИС (заглядывая в бумагу). Во-первых... Читать все как есть, князь?

КУШУК. А как иначе?..

ИНДРИС. В первую голову тебе велено всех казаков, захваченных разбойниками, вернуть в то самое место, откуда их забрали, и чтобы целы были все, мало того – чтобы ни одним волоском на их голове не стало меньше. Во-вторых – вернуть в станицу угнанных лошадей в троекратном количестве. В-третьих – представить списки всех, кто участвовал в нападении. В-четвертых – предводителя разбойников Жамбота Кушуковича, а также его сподвижников Канамата Касеева и Мухамеда Мисостова немедля доставить в Нальчик и предать в руки государственного обвинителя. В-пятых – при невыполнении хоть одного из этих требований пеняй на себя: Жанхотово и окрестные села сровняют с землей. Это все, господин. (Протягивает бумагу Кушуку.)

КУШУК. Твоя правда, Индрис: приятного в послании мало.

ИНДРИС. Так и есть, князь.

КУШУК (после раздумья, садясь). Я был в отъезде, Индрис, ты знаешь... Возникли споры с дигорцами из-за пастбищ, пришлось разбираться. Дней пять меня не было. Передай посланцу мои слова и отпиши Ермолову: я пока недостаточно осведомлен о случившемся, только что вернулся, даже в дом зайти не успел. Поэтому прошу дать мне сроку до завтрашнего вечера. Напиши об этом Ермолову, и офицер пусть на словах передаст. Исполнить все до единого требования будет непросто, но я постараюсь. В любом случае я завтра сам явлюсь в крепость.

ИНДРИС. Не осерчает ли Ермолов на просьбу об отсрочке, господин?

КУШУК. Это будет лучше, чем согласиться и не сдержать слово – тогда он точно обозлится.

ИНДРИС. К-как скажешь, господин. Но...

КУШУК. Это все. (Решительно встает.)

ИНДРИС. Так я провожу гостей, князь?

КУШУК. Да. (Поднимая руку.) Пожелай им доброго пути.

Поклонившись Кушуку, Индрис с офицером удаляются. Кушук садится и погружается в тяжелое раздумье. Входит Джамбулат.

ДЖАМБУЛАТ. Я все слышал, отец.

КУШУК. Понял, в какой переплет ты меня втянул? Каким бедам стал причиной?

ДЖАМБУЛАТ. Виной всему царь нечестивцев, и да падет на него кара небесная!

КУШУК. Изрекать проклятия – удел слабых женщин. Но, Бог мне свидетель, Бот, я и сам часто повторяю эти слова. В сердце своем. Тайком от всех. Чтоб усмирить бессильный гнев. В наш век, когда наушничество стало ремеслом для многих, иного не остается… Однако проклятиями не разрешить нынешнюю проблему, парень. Дабы вытащить вас из огня, надо немедля приступить к исполнению требований треклятого Ермолова. Времени в обрез. Скажи, где пленные казаки и угнанные лошади, и нынче же ночью мы их вернем. Сколько-то лошадей сверху потребуется – ничего не поделаешь, придумаем что-нибудь. А ты... Ты должен скорее скрыться, мальчик мой. Сыновьям Касея и Мисоста сообщи: как стемнеет – немедля в путь. А я скажу Альбахситу и Темруко, куда и какой дорогой вас...

ДЖАМБУЛАТ (перебивая). Дота... Во-первых, бросаться в бега я не намерен. Я уже говорил матери и... другим...

КУШУК (сердито). Так в чем твои намерения? Сидеть и ждать, когда придут и убьют тебя? Или я должен отвезти тебя Ермолову, будто овцу на заклание?! Этого ты хочешь?!

ДЖАМБУЛАТ. Именно, дота. Желаю встретиться с самим Ермоловым. Желаю – и обязан. Чтобы за нашу вину не пришлось платить другим – это раз, а еще… (замявшись) прости, отец, но указать, где пленные и табун, я тоже не имею права. Пока.

КУШУК (так же сердито). Как? Это почему же?!

ДЖАМБУЛАТ. Эта тайна не только моя. Это общая, клятвенная тайна большой группы мужчин. Меня могли не понять мать и сестры, но не ты. Тебе известно, что такое мужская клятва и сила ее. Одно могу сказать сейчас: все случилось не по прихоти мальчишеской, как вы все говорите. Пусть не вышло, как задумывалось, но мы шли на большое благородное дело. За честь, за свободу своей родины. За сохранение народа.

КУШУК. Стало быть, за родину и за народ заступиться больше некому, кроме вас?

ДЖАМБУЛАТ. Дота... мои слова, знаю, больно слышать отцу, тем более верховному князю, от родного сына. Но прошу тебя, позволь быть откровенным с тобой хотя бы раз в жизни...

КУШУК (хмурясь, но уже смягчившись). Будь по-твоему, давай поговорим.

ДЖАМБУЛАТ. Я давно уже не мальчик, дота, давно уж стал отличать добро от зла. Но и ребенку видно, что Кабарда гибнет. Села наши пылают. Люди погибают тысячами. Так обстоит нынче, так будет и завтра. Полгода назад стерли с лица земли Карамурзей. И кто из вас обеспокоился? Кто хоть шаг сделал, чтобы воздать за причиненное зло? Кто из кабардинских князей поднял голос в защиту обесчещенных женщин?

КУШУК. Замолчи!

ДЖАМБУЛАТ (после паузы). Молчать проще всего, дота. Сложнее будет немому заговорить вновь. Всякая тварь божья борется за жизнь, пока душа не покинет тело. Маленькая ящерка, и та пытается убежать, не стоит смирно под смертоносной палкой. Лишь человек, оскудевший духом, покорен смерти. Он-то и придумал поговорку «плыви по течению». Но страху вопреки можно еще успеть показать врагу, кто есть адыги! Мы такие же люди, божьи создания, мы тоже хотим жить достойно, и никому не позволено играть нашими жизнями... (Тверже и громче.) По крайней мере, мы не позволим. И потому я не стану, дота, позорно бежать от врага.

КУШУК (гневно). Бот!.. (Смягчается.) Не упрямься, сын. Упрямый умирает стоя, гласит пословица, но я хочу, чтобы ты жил. Ты – плоть от плоти нашего рода, тебе выпало пустить ростки и продолжить фамилию Жамболатовых. Иного не простят мне наши родичи. Я буду виноват, что не сумел сберечь тебя, что позволил засохнуть родовому древу... и проклято будет мое имя.

ДЖАМБУЛАТ. Когда бы речь шла только о Жамболатовых – я бы покорился твоей воле, дота. Но выше Жамболатовых, Атажуниных, Мисостовых, выше всех князей – родина, Кабарда. Ее проклятие куда хуже, отец. Ты – верховный князь Кабарды, я – сын верховного князя.

КУШУК (молчит некоторое время, качая головой). Меня радует твоя рассудительность, сын. В тебе все лучшее от Жамболатовых. Пройдут годы, разум твой станет степенным, и ты на многое взглянешь иными глазами. В свой черед ты станешь мудрым и справедливым предводителем народа. Но до этого надо дожить, Бот. Иного права ты не имеешь.

ДЖАМБУЛАТ. Но прежде надо сохранить наш народ на родине его. Не то предстоит самым достойным мужам пойти в услужение к чужакам. Если все время кланяться, согбенная спина никогда не разогнется. Кто мы тогда? Уж точно не адыги. В дни, когда родина ходит по острию кинжала, долг каждого – изо всех сил противиться гнету. Мы, младшие, тоже много думаем и говорим, дота. Нам спасать нашу землю, пока не растащили ее по кускам. Мы много спорим, но в одном единодушны: наши старшие... (В нерешительности замолкает.)

КУШУК. Продолжай, отчего запнулся?

ДЖАМБУЛАТ. Я бы сказал, дота, но опасаюсь гнева твоего.

КУШУК. Говори, я стерплю.

ДЖАМБУЛАТ. Так вот, мы, младшее поколение, убеждены в одном: хоть и неохота вам сознаваться, но не осталось в вас, старших, ни сил, ни желания защищать нашу родину. Вы ослабли не только телом, но и духом. И нет более среди вас вожака, который призывным словом собрал бы народ под свое знамя. Если и дальше так пойдет, скоро мы совсем утратим независимость, мало того, изменимся сердцами и помыслами своими, даже не заметив этого, начнем почитать за настоящих адыгов тех, кто предает Родину за звонкую монету... Не приведи господь дожить до такого дня. И потому мы, сыновья ваши, поклялись перед лицом своей чести все силы, всю жизнь свою посвятить защите родины. И до последнего часа не преступим мы своей клятвы: «Мужество или смерть»!

КУШУК (задумчиво). «Мужество или смерть»...

Звучит музыка, в которой словно слышны далекие воспоминания Кушука. Входит Альбахсит. Музыка смолкает.

АЛЬБАХСИТ (с легким поклоном). Господин, к нам гости, их немало, и все они желают выказать тебе свое участие. Как прикажешь – сразу выйдешь к ним или...

КУШУК. Я, конечно, встречусь с гостями, но чуть погодя. Я не готов к разговору, потому как не все еще знаю. Да и не все, пожалуй, подъехали.

АЛЬБАХСИТ. Если они и дальше будут так прибывать, боюсь, господин, дело выльется в хасу. Не вышло бы худа...

КУШУК. Что мне от тебя таить, Альбахсит, – я на то и рассчитываю. Не обменявшись словами, не узнаешь мыслей. Мы уже несколько лет кряду не могли встретиться все разом да поговорить по душам... Кто знает, вдруг свалившаяся на нас беда сблизит кабардинских князей. На хасе и узнаем... А может, и генералы поверят, что не наша вина в случившемся, – и смягчат кару.

АЛЬБАХСИТ. Что прикажешь делать?

КУШУК. Приглашайте в дом прибывших, окажите все почести. Пусть отдыхают покуда. Если кунацких окажется мало – расселите по семьям. И скажи всем: встреча назначена на утро.

АЛЬБАХСИТ. Будет исполнено, господин. (Уходит.)

КУШУК (встает, стоит некоторое время в раздумье). Выслушал я от тебя, сын, много того, что не положено слушать отцу – не только верховному князю, но и простому разночинцу. Но я не остановил тебя и не напомнил ни разу извечного правила: поучают младших, но никак не старших. Я выслушал тебя, и много в твоих словах правды, хоть и жестокой... Чего усы не сделали – бороде не осилить. Вернее не скажешь. А отвечу я тебе так. Предками завещано: «Слово дойдет, семя взойдет». Трагедия, постигшая нашу родину, началась не вчера и не позавчера. Давным-давно были посеяны ядовитые семена. Врагов у адыгов во все века было предостаточно. История не помнит времен, когда бы на Кабарду кто-нибудь да не зарился. Пока народ держался вместе, стоял стеной, как дети одного отца, – он был непобедим. Но, видно, состояние вечной войны меняет человека, и он начинает сам искать врагов. Не у нас ли родилась поговорка-пожелание: «Не дай нам бог остаться без врагов»? У того сородича нашего, кто первым эти слова изрек, видно, кровь была порченая. Чтобы мнить себя полноценным, ему все время нужен был враг, завистник... чтоб было на ком зло срывать. Или чтоб на нем зло срывали. Вот тогда и началось наше падение. Когда научились мы зачислять в вечные враги соплеменников, друзей и даже родичей... А недруг умнее нас, он умело использует наши пороки. Стравливая, он лишает нас силы. Считай, он раскусил самую страшную тайну, слабость нашу. Выходит, главный недруг – это наша разобщенность. Ханская орда не одолела нас, и тыргуты отступили, и царские войска были бы не страшны, когда бы не междоусобицы. Всякий творит, что сам уразумеет. Как говорили в старину, старость плесневеет, но и молодость, не прислушиваясь к старшим, понемногу сыреет. Запомни это.

ДЖАМБУЛАТ. Хорошо, отец. Если Бог судил мне пожить еще сколько-нибудь, я до конца буду помнить все, что тобою сказано... Но ведь и наш бунт возник неспроста: нам больно, когда носящий имя адыга становится оборотнем, продающим родину. Он страшнее врага, омерзительнее, безжалостнее. От таких в первую очередь надлежит нашу землю очистить. Хочешь знать, зачем пошли мы походом на станицу? Прослышали, что там объявился главный предатель из адыгов. Ты понял, дота, о ком я говорю, – это Бекович-Черкасский! Бесчестный и безжалостный истребитель братьев единокровных. Тот, кто пьет кровь адыгскую и не может ею насытиться! Я знаю, дота, в его жилах течет и кровь Жамболатовых. Тем горше для меня! Бог свидетель – никому я не уступил бы права вынуть из него душу, чтобы порадовать души его волею убиенных. Чтобы прочим неповадно было. Не нашли мы негодяя, увы! Весть оказалась ложной... Если умру, не поквитавшись с ним, – считай меня дважды покойником, отец!

КУШУК. Собака зло срывает на свинье! Слыхал такую мудрость, сын? Зачем же пленных было угонять? Надо их отпустить, и немедленно.

ДЖАМБУЛАТ. Слово мое крепко, отец, с пленными ничего не случится, вернем, и ни один волос с их голов не упадет, как и повелевает указ Ермолова. Но мы будем полными дураками, если отпустим их без выгоды. Среди пленных, дота, четыре офицера – майор и три капитана. За них нам и заплатят достойную цену.

КУШУК (гневно). Какая низость! Корысти ради пойти на безумство, погубить и нас, и себя!..

ДЖАМБУЛАТ. Нет в том корысти, дота. Мы замыслили богоугодное дело.

КУШУК. Какое же? Объясни!

ДЖАМБУЛАТ. Известно, что казаки держат в плену две сотни человек из Карамурзова. Большинство из них женщины. Часть в услужении, часть... стали игрушками в руках тех, кто истребил их отцов, братьев, мужей. Такая нестерпимая, позорная участь постигла и вдову Карамурза Алия, верного друга моих покойных братьев. По слухам, она наложница лично негодяя Черкасского... Вернут нам этих узников – мы отпустим их людей. Если случится так, я готов нести ответ за содеянное.

КУШУК. Сильно сомневаюсь, сын мой, что Ермолов примет твои условия... Ладно, ступай. Послушай, что скажут завтра на хасе, да и я обдумаю, как поступить...

Джамбулат уходит. Кушук остается, погруженный в тяжелую думу. Звучит тревожная мелодия.

 

Часть II

Хаса

Звучит тревожная музыка. Занавес открывается. Князья и уорки сидят в ожидании начала хасы. Те, кто помоложе, стоят за старшими. Все удрученно молчат. Входит Альбахсит.

АЛЬБАХСИТ (негромко, но чтобы было всем слышно). Господа! (Указывая.) Верховный князь…

Все встают, поворачиваются в ту сторону, откуда должен появиться Кушук. Князь Кушук спускается с возвышения.

КУШУК (подняв правую руку, приветствует стоящих справа). Фохус апши***. (Повернувшись налево.) Фохус апши. (Слышатся ответные приветствия: «Упсоу апши». Голоса мрачные.) Садитесь…

Князь садится, за ним – все остальные.

АЛЬБАХСИТ (приблизившись к Кушуку). Зиусхан****, может, пора перечислить имена присутствующих?

КУШУК. Да, Альбахсит, можно.

АЛЬБАХСИТ (выйдя в круг, громко, торжественно). Господа! На хасу пожаловали: почтенные князья Докшоко Кетуко… (Тот встает и в знак приветствия касается правой ладонью лба. Другие тоже, вставая, делают этот жест.) Хамирзоко Жамболат… Беслануко Асланбек… Кильшуко Казбулат… Жамырзоко Бекмурза… Хатахшоко Асланбек… главный эфенди Кабарды Шаратлоко Умар… Тлекотлеши*****… (Здесь, для создания иллюзии многочисленности собрания, голос Альбахсита можно приглушить песней об одном из известных кабардинских князей.) Кроме перечисленных князей и уорков, на хасу прибыло множество всадников из простолюдинов. Все они обеспокоены судьбой Джамбулата и ожидают достойного решения хасы.

Кушук встает на возвышение.

КУШУК. Пусть Бог вознаградит всех, кто прибыл разделить со мной мою беду. Сами знаете, господа, что без ведома Ермолова нам не позволено собираться, но Всевышний свидетель: все сложилось само по себе. И собрала нас тревога о случившемся, а не какой-то злой умысел… (Небольшая пауза.) Думаю, всем известно, что произошло, так что пересказывать нет смысла. Первым делом хочу извиниться: мне горько сознавать, что проступок отпрыска верховного князя стал поводом для беспокойства всей Кабарды.

По хасе проносится глухой ропот.

КЕТУКО (встает). Не надо так говорить, Кушук. Это такое дело, что касается всех нас. (Садится.)

КУШУК. Да-а, времена настали такие, когда деяния детей не всегда зависят от веления или желания отцов.

Хаса одобрительно реагирует на слова Кушука.

(Показывая бумагу.) Это от самого Ермолова, господа. Мне его зачитал… (поискав глазами) Индрис. Так пусть он всем расскажет подробно, о чем речь.

Индрис выходит на круг.

ИНДРИС. Дефтер****** предназначен верховному князю Жанхотоко Кушуку… Ермолов строго повелевает: незамедлительно освободить и доставить всех плененных в станицу. Угнанных лошадей срочно возвратить, увеличив их число троекратно. Представить список всех, кто участвовал в набеге… А еще Ермолов требует от нашего верховного князя, дабы он сына своего Джамбулата и соучастников – Касей Канамата и Мисост Мухамеда – собственноручно отвез в крепость Нальчик и предал в руки властям… Вот, господа, вкратце содержание этого дефтера.

Кушук кивает. Индрис возвращается на место.

КУШУК. Ну вот, вы слышали всё… (После паузы, обводя глазами участников хасы.) Бог мне свидетель: когда бы дело касалось одного моего сына и не назывались бы при нем другие имена – я бы немедля рассудил сам по своему разумению. Но вам известно, и только что здесь подтвердили: помимо моего сына, в набеге участвовали многие. Дадим мы списки или не дадим – они и без нас дознаются, в этом можете не сомневаться. Так что, выходит, дело это действительно общее, и дай-то Бог общим умом его разрешить… (Пауза. Оглядев хасу, продолжает.) Что ж, как говорят в народе, в не начатом деле змеи засели. Пусть каждый открыто скажет, что он думает, и да станет разум для нас поводырем, а правда – путеводной звездой… А что до меня – обещаю и впредь хранить верность клятве, данной вам на Коране в день моего избрания верховным князем. Если и доведется мне сложить голову, а сыну моему, последнему отпрыску рода нашего, придется даже погибнуть – все равно поступим так, как решите вы, как лучше будет для Кабарды. (Князь садится. Все молчат, опустив головы.) Ну что, никто не желает говорить?.. Давай, Умар, начни ты… Шаратлоко Умар!..

Умар выходит в середину.

УМАР (молитвенно подняв ладони). Бисмиллахьи рахьмани рахьим. Алхьамдуриллахьи рэбин хьэлэмин. Уэ сэлату уэ сэламу хьала расулинэ Мухьэмэдин. Уэ хьала Iалихьи. Уэ Iэсхьэбихьи Iэдж махьин… Я вот что думаю об этом, господа. Того, что в случившемся есть глупое мальчишество и опасное озорство, не скроешь. Да и зачем скрывать? Если молодежь наша сгоряча, не спросясь у старших, будет и дальше вершить такие своевольства – считай, мы и без вмешательства врагов себя погубим. То, что потворствовать ослушникам недопустимо, думаю, знает каждый участник хасы. Не знаем только самого главного: каков выход?.. Вот давайте и поищем его вместе, господа. Хотя бы в это опасное время забудем все, что нас разъединяет, и поищем пути, которые объединят нас. Иначе, поверьте, не будет конца нашим бедам, и сгорим мы все в этой навязанной гяурами войне… Настало время, когда каждому адыгу следует одуматься и повернуться лицом к великому Аллаху, не забывая ни на миг, что невозможно скрыть от него добрые и злые наши деяния. Что добро будет вознаграждено в Судный день, а за зло воздастся в адском пламени. С такими мыслями надлежит нам поднимать потомство наше… Следуем ли мы нынче святым заповедям? Увы, почтенные, не следуем. Повторяю, что поступок этих молодых людей я никак не одобряю. По законам шариата нести бы им суровую кару, даже без вмешательства чужеземных генералов... Но давайте поглядим на это дело с другой стороны: не было ли каких веских причин для такого безумства? Были, господа, и не одна, а великое множество!.. Землю нашу истоптали, народ разгоняют и истребляют. Мы лишены права следовать своим вековым обычаям и исповедовать свою веру. Да что там, мы не можем даже вздохнуть полной грудью на своей исконной земле без опасения быть зараженными какой-либо скверной болезнью…

Хаса одобрительно гудит.

В чем наша вина? В том, что нам досталась такая благодатная земля? Великий Аллах создал народы и отвел для всех определенные места обитания. И никто не вправе отбирать дарованное Аллахом!

Хаса одобряет.

Если так рассудить, поступок наших парней по сравнению со злодеяниями, чинимыми на нашей безвинной земле, – капля в море, простая шалость. Оттого и решились они на это безумство, не придав ему большого значения.

Хаса одобряет.

И попрошу тебя, Кушук, так и передать генералам, призывающим сдать им на руки наших сыновей. Не мне решать, господа, предстанут эти парни перед царским судом или нет, но если бы меня спросили, я бы ответил так: при любых обстоятельствах мы не должны передавать наших людей в руки чужого закона. Мы древний народ с вековыми традициями, со своими строгими устоями, и мы сами можем поставить на место любого, кто нарушит правила. По нашим законам и по нашей вере мы будем вершить свой суд над ними и сами определим наказание.

Большинство согласно.

Еще вот что скажу. Нечасто нам нынче удается собраться и поговорить по душам. Так что поделюсь с вами тем, в чем вижу наше спасение от дальнейших напастей… Что и говорить, быть заплаткой на чужой одежде – доля незавидная, но, увы, неизбежная для любого малого народа. Но для нас нет уже никакой нужды и выгоды быть и дальше заплатой для России. Если мы не хотим потерять драгоценную веру свою и вернуться в дикость язычества, нужно, господа, держать сторону Турции, державы истинного ислама. Пойдем же, братья, дорогой, указанной нам великим Аллахом!.. Вот что я хотел сказать…

Умар возвращается на свое место. Хаса ропщет, слышны одобрительные возгласы, но большинство возражает.

БАТГЕРИ (встает и просит слово). Верховный князь…

КУШУК (одобрительно кивает). Кундет Батгери!

БАТГЕРИ. Я согласен с Умаром-эфенди: лишь в союзе с Турцией Кабарда сохранит и лицо свое, и волю. Сам Аллах свел наши народы и дал нам в руки одно Священное Писание. Последуем же велениям Корана, встанем под сенью Турецкого государства. Если мы, лучшие силы Кабарды, думаем когда-либо прийти к согласию – сегодня настал такой час. Час истины, когда надлежит нам всем открыть глаза и увидеть, перед какой бездной мы оказались по милости чужого царя и чуждой нам веры. Нам следует выбрать единственную, Аллахом указанную дорогу… Посланник турецкого султана вот уже месяц находится у шапсугов. Ему ведомо все, что творится у нас, и он хочет протянуть нам руку помощи. Предлагаю, господа, послать ему письменное заверение за всеми нашими подписями. Дадим клятву, что мы согласны пойти на союз. Туркам нужен лишь официальный повод, чтобы немедля прислать армию для нашей защиты. Решайтесь, господа!..

Ропот в хасе, многие недовольны.

ТЕМРУКО (встает и поднимает руку). Я тоже хотел бы слово молвить, верховный князь…

КУШУК (одобрительно кивает). Анзор Темруко.

ТЕМРУКО. Тут звучали вполне справедливые речи, ничего не убавишь и не прибавишь. Хотя многие и возроптали. И это, скажу я, не без причин. Не следует забывать, что ислам установился у нас не так давно. Очень много в нас еще от темного язычества. Да и христианство оставило свои следы. Мы достоверно знаем, что в наших лесах до сих пор бродят одичавшие шогены*******, которые подались в абреки во времена отречения от креста. И известно нам, что последователей у них немало… Такое разноверие, господа, – прямой путь к погибели. Если мы, покаявшись в своем заблуждении, ныне не станем на стезю чистого ислама, светоча нашего и нашей защиты, ничего хорошего завтра нас не ждет… Давайте возьмем пример с дагестанцев. Еще со времен доблестных халифов Мухаммеда дагестанцы преданно служат исламу. И в это лихолетье они сплотились вокруг просвещенных эфенди и собирают большое войско для газавата. Солидарные с ними чеченцы готовы хоть завтра ринуться в бой. Так присоединимся же и мы к ним, братья! Скажем: «Умереть, так вместе!» – и выступим в священном единстве!.. А про то, везти наших парней в крепость или нет, я скажу так: Умар-эфенди прав – незачем предавать их в руки врагу… Этим я и заканчиваю свое слово.

Темруко садится. Хаса притихла.

КУШУК (окинув взором хасу). Кто дальше?

КАЗБУЛАТ (вставая). Я бы продолжил, Кушук.

КУШУК (одобрительно кивнув). Кильшуко Казбулат…

КАЗБУЛАТ. И я скажу то же самое, Кушук: не к лицу нам бросать наших парней в пасть врагу. Иначе – запомните мои слова – нам их больше не видать. Сошлют их куда-нибудь на царскую каторгу, а то и… прошу извинить за прямоту… выдадут вам их трупы. Неужели, Кушук, ты ждешь пощады и жалости от тех, кто привык за каждого своего убитого жечь целые селения и безвинных их обитателей?

Слышны одобрительные голоса.

Когда такое позорище было в Кабарде, чтобы мы, потеряв всякую гордость, отдавали врагам своих сыновей: вот, мол, воля ваша, что хотите, то с ними и делайте?! Если мы дожили до такого позора, незачем нам носить оружие, папахи, усы! Тогда остается нам одно: надеть женские платки и заниматься домашними делами…

Одобрение среди собравшихся.

Сколько зла нам причинили царские генералы! Уже нет земли, где можно народу нашему прожить хотя бы впроголодь! Нет средств на существование! Скот растаскали! Людей истребили! Везде – только плач и стенания. Звуков радости нигде не слышно!.. Все святое втоптали в грязь!.. Дальше – больше: если раньше приходили и убивали нас в наших же домах, теперь вынуждают идти в их крепость: вот, мол, пришел, убивайте… Стыд и позор, господа! Что скажут наши почтенные предки, когда мы предстанем перед ними?..

Слышны одобрительные возгласы.

Всем здесь известны наши с тобой разногласия, Кушук. Не скрою, многое в твоих решениях и действиях мне не по нраву. Сказать, что ты на стороне врагов, язык не поворачивается. Как-никак ты избран единой волею всех князей Кабарды. Но поверить в то, что ты ратуешь за интересы своего народа, – тоже, хоть убей, не могу. Уж очень часто ты идешь на поводу у врагов, гнешься под каждым ветерком, что подует из крепости. А так нельзя, Кушук. Что бы они там себе ни думали, мы еще чувствуем себя страной! Народом! И в рабство нас никто не забирал. Так что нам действительно важно, куда нас ведет верховный князь, избранный нами же. И помыслы его о будущем нашей родины тоже небезразличны. Они должны быть ясными и понятными. Не дожидаясь погибели, нам надо найти надежное союзное государство. Государство, в котором наши заслуги будут оценены по достоинству. Государство, в котором не пострадает наша честь.

Многие одобряют сказанное им.

С Умаром-эфенди я согласен во многом. Если сравнить то, с какими чистыми помыслами мы обратились к России, и то, как она с нами потом обошлась, – нам давно надо было повернуть наши надежды к Востоку. Именно этот путь указал нам всемилостивый Аллах как знак к спасению…

Многие одобряют.

Но в одном я не согласен с почтенным эфенди: Турция – она уже не та. Она давно не великая и не сильная держава, Умар…

УМАР (выкрикивая). Зачем так говорить?! Турция была и остается сильной державой!

КАЗБУЛАТ. Если бы так, я сам был бы чрезвычайно рад, Умар. Но правда в том, что Турция нынче не в силах ни для кого стать защитой. Она, наоборот, сама защиты ищет. Поугасло ее былое величие, и уже не тянутся к ней народы, как бывало раньше, а, напротив, отшатываются…

Умар и другие недовольны.

Персия – вот у кого сегодня есть сила и желание, чтобы противостоять России. Только персидский шах может стать для нас истинным защитником…

В хасе раскол мнений: раздаются редкие одобрительные голоса, но большинство участников возмущены, а некоторые, не скрываясь, насмехаются.

Не подумайте, что я высказываю здесь чужие и необдуманные мысли. Я прекрасно знаю, о чем веду речь. Скажу больше: мы поддерживаем связи с персидским шахом… Азеры полностью на стороне персов. Курды тоже. В арабах и сомневаться не стоит: своих единоверцев они в беде не оставят. Да те же самые турки поддержат нас, коли призовет их наш боевой клич… Господам должно быть известно, что наследный принц Курджистана Ираклий доводится мне зятем. Значит, и он по первому моему зову выставит войско… Так что давайте подумаем, господа. Для всех является очевидным, что Кабарда сейчас между жизнью и смертью. И чтобы не дожидаться ее погибели, объединимся и решительно выступим. Над нами всемогущий Аллах, а впереди великая Персия!

Казбулат садится. В хасе гудят оживленные споры.

МУХАМЕД. Верховный князь, позволь и мне сказать слово.

КУШУК (кивает). Пожалуйста, Мухамед. Тлипцоко Мухамед.

МУХАМЕД. Мы слишком отвлеклись, господа. Есть опасность, что, наспорившись вдоволь, мы так и разойдемся без всякого решения о главном. С нами, адыгами, так всегда и происходит: пространно рассуждая о несбыточных мечтах, упускаем вполне реальные выгоды. Воображая себя былинными героями, мы замахиваемся шашками на тех, кого никогда нам не одолеть. Да не постигнет нас участь той маленькой пташки, которая, говорят, дерзнула снести куриное яйцо… Думаю, нам надо научиться говорить трезво и соразмерно с нашими возможностями. Чем вечно утешаться приятными мечтами, полезнее посмотреть горькой действительности в лицо и постараться обернуть ее себе во благо. Если скакуну не везет в бегах, ему приходится тащить телегу. Такова и наша участь. Что ж делать: раз Аллахом предопределена нам такая доля, надо с этим смириться. Гласит же пословица: «Повергнутому остается одно – просить». Как раз это я и предлагаю: не навлекая на себя еще больший гнев Ермолова, незамедлительно выполнить его приказ.

Гул недовольных голосов.

КАЗБУЛАТ (с места, сердито). Если бы в нашем отечестве жили только такие как ты, Тлипцоко, его бы давным-давно не было.

МУХАМЕД (сердито, в ответ). Глубоко заблуждаешься, Казбулат, если думаешь, что подобные тебе люди приносят нашему отечеству большее благо. (Кушуку.) У меня все.

Садится. Присутствующие эмоционально переговариваются. По всему видно, что обстановка в хасе обостряется.

БЕКМУРЗА (встает). Князь, я прошу слова.

КУШУК (обращаясь к хасе). Господа, что с вами? Прошу тишины и порядка. (Хаса утихает.) Жамирзоко Бекмурза просит слово.

БЕКМУРЗА. Здесь довольно красиво говорили и Шаратлоко Умар, и Кильшуко Казбулат. Ничего не скажешь: голоса звонкие, да и говорить они умеют. Вот только дальновидностью вы не блещете, господа… Что правда, то правда: Турция уже не та могучая держава, Казбулат. Но и у Персии дела ничуть не лучше. Если первая оскудела недавно, то вторая – давным-давно в разрухе…

КАЗБУЛАТ (сердито). Не надо говорить о том, чего не ведаешь, Бекмурза!

БЕКМУРЗА. То-то и оно, Казбулат, что ведаю, да еще как! Персия разделена на большие и мелкие ханства, так что междоусобная грызня там в самом разгаре. Знаю также доподлинно, что ни одно из названных тобою государств Персию не поддерживает... В связи с этим я бы хотел напомнить вам еще одну подробность, очень важную для адыгов.

КАЗБУЛАТ (с места). А что именно?

БЕКМУРЗА. Мы ведь, Казбулат, сунниты, последователи истинных заветов святого пророка. Персы же исповедуют шиизм. Да, они тоже мусульмане, но не такие, как мы.

КАЗБУЛАТ (с места, с раздраженной иронией). Таких мусульман, как ты, в целом мире нет, Бекмурза. Уж слишком долго ты находился среди гяуров, видно, и кровь себе там подпортил.

БЕКМУРЗА (спокойно). Не знаю, что я там подпортил, Казбулат, но от России я взял много полезного. Так что не напрасно я находился там. Старался запомнить и впитать в себя все, что пригодится моему народу. В том как раз вижу я пользу моего двадцатилетнего проживания в Петербурге… Не испытавшему, конечно, не понять, но я скажу так: нелегко жить столько времени вдалеке от родной земли, от близких людей. Но я пересилил себя. Как говорится, стиснул зубы и прошел через все испытания. Ибо у меня была благая цель: вернуться на родину, в благословенную нашу Кабарду, человеком, полезным ей. Я научился говорить и писать на русском, немецком, французском языках. Прочел множество книг, желая узнать побольше о жизни разных народов… Говорю это не хвастовства ради, а дабы уверить вас, господа: вы судите о государстве российском, почти ничего не ведая об истинном положении вещей. Оттуда и все беды наши. Так поверьте мне: богатство и мощь России столь велики, что постигнуть их обычным умом невозможно.

КАЗБУЛАТ. Не надо преувеличивать, Бекмурза! Мы, правда, двух десятков лет среди русских не прожили, однако знаем, что есть у них и чего нет.

БЕКМУРЗА. А коли так, Казбулат, тебе ли не знать эту истину: русских во сто крат больше, чем всех наших горских народов вместе взятых. А уж армию они такую могут выставить, что просто не счесть. Когда ютишься под боком такого великана, надо все время думать о том, как бы не потревожить его, чтоб не заворочался да не раздавил ненароком. А ежели с этим великаном жить спокойно, ублажая его и приспосабливаясь ко всем его прихотям, можно иметь большую-пребольшую выгоду…

Многие возмущены словами Бекмурзы.

Наши предки хорошо понимали это. Жили по уму, оттого и в чести были у всех племен Кавказа. А теперь мы рушим все это своими же руками... За последние три десятка лет мы изрядно уронили свой престиж перед соседями. С нами перестали считаться. А все почему? Потому что пошли на противостояние с таким могучим союзником, как Россия. Надо одуматься, господа, и чтобы окончательно не утратить свое влияние на прочие горские народы, мы должны показать им, что Россия все еще покровительствует нам, оказывает особое внимание и желает видеть кабардинцев во главе горских народов. А посему – давайте служить царю верой и правдой, принимать каждое слово его как закон…

Раздаются возмущенные возгласы.

Меня крайне огорчает, что нет меж нами согласия, господа. Друг друга готовы в землю закопать. Молодежь наша совсем отбилась от рук и творит, что взбредет в голову, а за их глупые выходки должен расплачиваться весь народ… Неужели наши почтенные священнослужители не знают, отчего пришла к нам чума, несущая народу повальную смерть и нескончаемое горе?

КЕТУКО. Почему не знаем? Знаем, Бекмурза! И эта зараза – тоже дело рук твоих хваленых генералов. Чего не заполучили оружием – пытаются добиться такими вот подлыми способами. Нам доподлинно известно, что чуму к нам занесли по тайному указу генерала Гудовича… Молю Аллаха, чтоб на том свете ему пришлось отвечать перед всеми загубленными по его вине душами.

БЕКМУРЗА. Выдумки все это, Кетуко, сказки. Да не усомнится никто: мором нас поразил прогневанный Аллах. Это его проклятие, посланное нам за нечестивость. За непослушание. Всемогущий Аллах тоже не любит…

УМАР (перебивая). Кому-кому, но только не тебе, Бекмурза, говорить от имени Аллаха! Правом таким наделены истинно верующие люди. А ты… Ты, я слыхал, и креста не чураешься…

БЕКМУРЗА (спокойно, как будто и не слышал последние слова Умара). От моих слов вам вреда не будет, эфенди. Лучше постарайтесь не навлечь на себя гнева божьего неправедными делами…

Хаса возмущенно шумит, но постепенно шум смолкает.

Дорогие мои сородичи, которым я всегда желаю милости божьей! Одного боюсь я пуще смерти: как бы мы совсем не потеряли любимую отчизну по нашей же безалаберности. Боюсь увидеть свой народ лишенным родины, стариков наших нищими и побирающимися, а сестер и жен – игрушками в руках победивших нас чужаков. Для меня это смерти подобно, и я молю Аллаха избавить нас от такой участи… Я говорю вам это неспроста, братья. Учуяв запах еще большей беды, я тут же отправился на родину с тем, чтобы предостеречь свой народ. Чтобы, пока не нагрянула неслыханная беда, предупредить вас: царскому двору уже невмоготу терпеть ваше своеволие. Ваше неподчинение законам и порядку великой империи…

Снова шум.

Я посвящен в их жуткие замыслы. Знаю, какой зловещий план они готовят. Все, что было доселе, – ничто в сравнении с грядущими несчастьями. Смирите свою гордыню, сородичи! Не ищите себе погибели! Есть же у нас мудрые слова: что проку бить яйцом по скале? Давайте же прислушаемся друг к другу. Давайте совет держать. Глядишь – придем, наконец, к верному решению и отведем от себя беду.

Шум в хасе.

А что до общего беспокойства, собравшего нас, скажу так: я хорошо знаю Ермолова, видел, как он расправляется с ослушниками. Дабы смягчить наказание – не гневите генерала, немедля отпустите пленников, а затем, как и предписано, отвезите своих парней в крепость. Иначе…

ТАЛОСТАН (вскочив, решительно и громко). Довольно! (Выходит в круг.) Верховный князь! Я слушал Тлипцоко Мухамеда, едва сдерживая себя. Но дальше терпеть невмоготу... (Обращаясь к Бекмурзе.) Уж не Ермолов ли самолично сочинил тебе эту речь, Бекмурза?!

БЕКМУРЗА. Не говори глупостей, парень, я тебя не знаю и знать не желаю!

ТАЛОСТАН. А я все же представлюсь: Хатохшоко Талостан, сын князя Тембулата!..

БЕКМУРЗА (насмешливо). А-а, слыхал, слыхал, что где-то есть такой абрек, и что этот абрек из сословия тума. Так что я не намерен и не обязан выслушивать бредни какого-то князя-тумы. (Садится.)

ТАЛОСТАН. Ты вознамерился унизить меня, доподлинный князь? Напрасно, напрасно! Могу тебя удивить: сам Андемиркан был князь-тума, а значит, из нашего сословия. И вот что я тебе скажу: ни один князь-тума не отмечен в трусости, не было и нет среди нас таких, кто отвернулся от своего народа, от своей родины. В отличие от вас, высокородных князей.

БЕКМУРЗА (сидя). Кто отвернулся?

ТАЛОСТАН. Бековичи-Черкасские, например. Никто не усомнится в их высокородности. И в грамоте они успешны – книг немало читали. Знают, видимо, и чужеземные языки. И, говорят, они в ближайшем окружении самого царя! Наделены немалыми чинами! Но кто из них хоть раз оглянулся и участливо посмотрел на породившую их Кабарду? У кого из них дрогнуло сердце при виде страдающей, истекающей кровью родины? Кто из Черкасских, коими так гордитесь вы, высокородные князья, заступился за нашу отчую землю? Кто царю, перед которым вы все трепещете, хоть слово сказал: пощади, мол, нашу родину, не дай извести ее до основания!.. Не вашим ли сословием порожден Эльмурза Темирболат? Тот самый Темирболат, кто потопил землю нашу в крови?! Тот самый князь из князей, кто сменил и веру свою, и имя свое: Федор Александрович Бекович-Черкасский!.. Сколько аулов сожжено им, сколько душ загублено этим чудовищем?! Одной только трагедии Карамурзея достаточно, чтобы всем миром призвать проклятие на головы породивших его Черкасских!.. (Обращаясь к хасе.) Вам, господа высокородные, лишь понаслышке известна карамурзовская трагедия, а я и мои люди видели ее своими глазами … Прослышав о случившемся, снялись мы, две сотни всадников, и спешно направились туда. Наши парни были готовы на все!.. Но, увы, к нашему прибытию злодейство уже свершилось, а злодеев и след простыл. Не приведи господь никому узреть такую картину… Сам я не из слабодушных, о том знают друзья, но в тот день не смог сдержать слез. Куда ни кинь взгляд – трупы да трупы. В домах, на улицах. Вся пойма Лабы была завалена мертвыми телами. Отрубленные головы были насажены на частоколы. Обугленные тела детей догорали на пепелищах… Более тысячи трупов собрали мы в тот день. В тот страшный день, который мне не дано забыть до последнего вздоха. И простить – тоже не могу!..

Звучит «Гыбза Лабы». Мелодия постепенно нарастает. Талостан продолжает рассказывать, но его голос тонет в гыбзе-плаче. Гыбза медленно утихает.

И туркам мы не нужны, Умар! И персы пекутся не о нас, Казбулат! А соседние народы – те только со стороны наблюдали, как давят Кабарду, никто ни шага не сделал ради нашей защиты… Не стоит нам ни от кого ждать помощи. Защитим себя сами. Давайте всей Кабардой уйдем в горы и оттуда обрушимся на этих супостатов. Пора показать им, что и мы умеем воевать! Давно я не видел, чтобы вот так собирался весь цвет Кабарды. Самые именитые князья прибыли! Самые отважные уорки тут! Долину заполонила тьма смелых и самоотверженных всадников-крестьян. Давайте же поднимемся на праведный бой! Если осталась в нас еще хоть капля адыгской крови, возродим звонкую славу Кабарды!

Со всех сторон раздаются одобрительные возгласы.

Седлайте коней и следуйте за нами! Врагу – погибель! Победу – нам!

Возгласы становятся громче и многочисленеее. Бекмурза вскакивает.

БЕКМУРЗА. Не подстрекай людей, парень! Не накликай еще большей беды!

ТАЛОСТАН (приближаясь к нему, с горящим взором). А ты сиди на месте, приспешник гяуров!

БЕКМУРЗА (тоже делает шаг к Талостану, держась за рукоять шашки). Замолчи, полукровка!

ТАЛОСТАН (держа руку на рукояти кинжала). Сейчас ты увидишь, на что способен этот полукровка!..

Верховный князь встает и грозным взглядом останавливает их.

КУШУК. Стыд и позор, господа!..

Талостан и Бекмурза отступают друг от друга.

Да, и на княжеской хасе случалось, что нет-нет да и скажет кто-то хлесткое слово, но не бывало еще, чтобы вот так за оружие хватались! Посмотрите, как низко мы пали. Скатились до того, что и следа в нас не осталось от хабза******** наших достойных предков…

Выходит в круг, некоторое время стоит задумчиво, с отрешенным взглядом.

Господа! Слушая ваши речи, невольно представил я славного воина, который, истекая кровью, лежал и смотрел с надеждой на людей, обступивших его. Все громко спорили, да что спорили – ссорились, а иногда и до жарких схваток доходило… В поисках правды о причине его ранения они яростно обвиняли друг друга… Каждый доказывал, что именно он знает наивернейшее средство для исцеления раны, и щедро раздавал советы… На первый взгляд казалось, что все они озабочены страданиями раненого и хотят вырвать его из рук смерти. Но, вглядываясь в лица окружающих, я все больше и больше убеждался, что присутствующие уже успели забыть об этом славном воине. Каждый из них, произнося его имя, беспокоился о своих личных делах и интересах… Раненого воина жгла и мучила нестерпимая боль, но никто уже не слышал его стонов. Никто не думал о спасении его угасающей жизни. Для них важнее всего было высказать друг другу застарелые обиды, раз удачный случай свел их вместе…

Пауза.

Не серчайте на меня, господа, но мы сегодня напоминаем таких мнимо озабоченных людей… Кабарда, родина наша, лежит перед нами, как тот славный, но тяжело раненный воин. Она содрогается от боли, молит о помощи. Но отнюдь не призывает седлать коней и не требует от нас мести. Она лишь просит: «Не тревожьте… Угомонитесь… Дайте отдышаться… Чтобы тело мое излечилось… Душа успокоилась…»

Пауза.

Знаю, кое-кому мои слова придутся не по нраву. Не все говорят об этом так открыто, как Казбулат, но знаю точно, что немало таких, кому не по душе мои дела и мое верховенство… Ничего, господа, ругайте! Осуждайте! Сплевывайте, произнося мое имя! Я это переживу. Об одном лишь я прошу и требую: (с особой искренностью) нам необходимо спасать Кабарду!

Пауза.

Да, Казбулат, бывает и так, что я приноравливаюсь к прихотям врага, одолевшего нас. Бывает, что переступаю через свою гордость. Но, видит Всевышний, не корысти ради я смиряюсь в таких случаях. Для личного блага я ни перед кем никогда не склонялся. Для родины нашей я это делаю, для Кабарды. Коль доведется узнать, что где-то есть средство, которое спасет ее от погибели, я буду неустанно искать и найду его. Не то что кланяться – готов на брюхе ползать ради такого выхода и средства…

Пауза.

Ваше счастье, Казбулат, что в своих душевных порывах вы не чувствуете никаких препятствий. Слова и действия ваши исходят из личных прихотей. Привыкли рубить сплеча и только по своему собственному зарубку… Я бы тоже хотел так жить. Быть вполне свободным в своих помыслах и деяниях. Но не имею я права так жить, Казбулат. Думаю, что не имею. Мои заботы и помыслы нацелены не только на вас, способных защитить свою жизнь и честь. Кроме вас, господа герои, Кабарда населена и другими людьми. И я обязан думать о них, работать на них. На моей совести судьбы стариков, неокрепших отроков, женщин, сидящих над люльками, и младенцев в этих люльках – ведь именно в них будущее Кабарды…

КАЗБУЛАТ (вставая). Кушук! Как говорится, нет непроизнесенных слов – есть несовершенные дела. Я сюда явился не за разговорами. Пришел к тебе, забыв все разногласия и обиды, чтобы призвать: поддержи нас, выстави своих людей, и мы преградим путь врагу. Персия будет по правую руку, а Курджистан – по левую. Ныне, как никогда, у нас есть надежда одолеть врага, отвоевать наши земли… Решайся, Кушук, коли и вправду печешься о благе Отечества. Коли сыну своему желаешь избавления.

КУШУК (немного подумав). Как бы мы ни расходились с тобой во взглядах, Казбулат, я никогда не сомневался и не сомневаюсь в твоей искренней любви к Отечеству. Но вот беда – гордыни в тебе сверх меры. И не желаешь ты верить собственным глазам. Вчерашним умом хочешь разуметь сегодняшние заботы. Зову души больше доверяешься, чем гласу разума… Еще раз говорю тебе, Казбулат: если даже и кину я сегодня клич – не собрать нам уже полноценного войска. Мы настолько поредели и обессилели, что впору воскликнуть: не приведи Аллах нашему народу попасть еще в какую-то беду – нам ее не пережить… Словом, я не могу вести Кабарду в такую трясину, Казбулат. Не могу… Вы все помните, господа, в каком состоянии мне была вверена Кабарда. Она и сегодня истощена войной, истекает кровью. Мне бы сохранить ее, излечить от этих ран. Чтобы грядущие потомки могли уверенно сказать: «Вот они, кабардинцы, а вот их отчая земля – Кабарда!» Тогда я сочту мой долг исполненным – и перед Аллахом, и перед своим народом.

КАЗБУЛАТ. Выходит, нам действительно не по пути, Кушук?

КУШУК. Нет, Казбулат, не вижу пока в том резона.

КАЗБУЛАТ. Это твое последнее слово?

КУШУК. В этом деле – да. Но…

КАЗБУЛАТ (перебивая князя). Ну что ж, Кушук, тогда я тоже заявляю: свое союзничество Казбулат никогда больше тебе не предложит. (Обращаясь к хасе.) Всего доброго, господа!

Казбулат и его соратники уходят.

КУШУК (вслед им). Постойте, не горячитесь!.. (К хасе.) Вот она, наша беда: нетерпимость и своевольство…

Пауза.

Есть народы, способные извлекать из своих несчастий хоть какую-то пользу: всеобщая беда приводит их к сплочению. Видно, мы, адыги, обделены и этим... (Разглядывая бумагу в руке.) Ну что? Похоже, мы так и разойдемся, ничего не решив по этому делу…

В круг выходит Кетуко.

КЕТУКО. Нет, господа, никак нельзя нам расходиться … Но прежде хотел бы я услышать, Кушук: что говорит об этом сам Джамбулат?

КУШУК (после раздумья). Что говорит? Он рвется предстать перед Ермоловым, чтобы изложить суть и причину свершившегося. Они вообще-то знакомы. Не раз встречались… Хотя я сильно сомневаюсь, что Ермолов воспримет его доводы и проявит снисхождение. Однако парень надеется…

КЕТУКО. Наверное, так будет лучше, КУШУК. Мы тоже думали о чем-то похожем, хоть и не дерзнули сказать. Прежде чем явиться на хасу, мы, двадцать пять князей и уорков, собрались и решили: каждый пожертвует не менее трех десятков лучших скакунов. Это, считай, целый табун, так что, глядишь, и облегчим участь наших парней… Так и скажи им.

КУШУК (сдержанно, но с явной надеждой в голосе). Благослови вас Бог, господа. И дай мне Аллах воздать добром за ваше добро. (Оглядев хасу.) Что ж, господа, на том и завершим хасу. У вас впереди дорога, да и нас тоже она ждет… Если кто решит сопроводить нас в крепость – будем особо признательны. Всем остальным – доброго пути! Да сведет нас Всевышний по радостному случаю...

Звучит тревожная музыка. Хаса понемногу расходится. Лица у всех, как у Кушука, задумчивы и тревожны.

 

Часть III

Последняя надежда

Декорация почти та же. В верхней части сцены видны портрет царя и знаки монаршей власти. Звучит тревожная музыка. Сидит злобно нахмуренный Ермолов. Вельяминов и Бекович-Черкасский стоят чуть поодаль. По бокам сцены застыли два охранника. Индрис, угодливо склонившись перед Ермоловым, что-то ему рассказывает. Музыка стихает, и голос Индриса становится слышным.

ИНДРИС. …Вот как все было, господин генерал. Кажется, ничего значимого для вас я не упустил.

ЕРМОЛОВ (встает, гневно). Сколько раз я вдалбливал этому своенравному старику: никаких сборищ без моего ведома!

ВЕЛЬЯМИНОВ. Я тоже, Алексей Петрович, не раз говорил ему об этом, но вот, сами видите…

ЕРМОЛОВ (сердито). «Сами видите!» Не я должен видеть это, Алексей Александрович, а вы!.. Надо их прижать так, чтобы и помыслить не смели о каких-то сборищах! Пусть их душонки постоянно трясутся от страха! С ними нельзя по-другому! Иначе опомнятся, осмелеют и будут все время чинить нам пакости, подобные этому набегу! (Громко.) Зверье есть зверье!..

ВЕЛЬЯМИНОВ. Совершенную правду говорите, Алексей Петрович, истинную правду. Я очень хорошо это уразумел: если не держать их все время на прицеле, они многое могут натворить. Могу поклясться, что я об этом не забываю ни на минуту, однако… Однако о действиях Кушука мне всегда докладывал он… капитан Индрис… а на сей раз он оплошал.

ИНДРИС (испуганно, оправдываясь). Прошу простить меня, господин генерал, моя доля вины здесь и вправду есть: я должен был заранее узнать об их помыслах и доложить… Виноват…

ЕРМОЛОВ (крайне сердито). Виноват, капитан, еще как виноват! Виноват в том, что хаса собралась! И в том, что мы не знали о готовящемся коварном налете этих бандитов на нашу станицу!

ИНДРИС. Но я…

ЕРМОЛОВ. Молчать! (В гневе расхаживает взад-вперед.) На нас задаром никто не работает, капитан! И не в наших правилах держать тех, кто плохо служит!.. Полагаю, любезный, вы регулярно и сполна получаете положенную мзду?.. И еще другую – так сказать, за особые услуги. Не так ли, капитан?!

ИНДРИС. Так точно, господин генерал.

ЕРМОЛОВ. Значит, и службу надо нести с особым усердием! А может, не справляетесь?.. Или, возможно, совесть не позволяет?.. Так скажите! Желающих доносить – хоть отбавляй!.. (По-прежнему сердито, но с иронией.) Любите вы из себя гордецов строить, а меж тем среди вас предостаточно продажных корыстолюбцев… Али не верите?!

ИНДРИС (подобострастно). Покорнейше прошу простить меня, господин генерал, впредь таких упущений с моей стороны не будет! Всем сердцем буду предан!

ЕРМОЛОВ (садясь). Ты, капитан, не с сегодняшнего дня, а с того часа, когда присягнул, обязан был служить нам верой и правдой!

ИНДРИС (запинаясь). Бог свидетель, господин генерал, не из лености и не по злому умыслу так вышло… Я с присланным вами офицером и с казаками был у Кушука. Они подтвердят, как убедительно и категорично я говорил князю, что указание ваше нарушать нельзя ни в коем случае. А про хасу вообще намека не было – как бы я догадался?.. Но потом, когда хаса собралась и препятствовать было поздно, решил поприсутствовать. Во-первых, чтобы не заподозрили. Во-вторых, счел себя обязанным послушать, о чем пойдет разговор. Теперь я знаю, кто какие мысли вынашивает, какие планы строят, на какие группировки делятся…

ЕРМОЛОВ (сердито вскакивает). «Теперь я знаю!». (С едкой насмешкой.) Много ты знаешь!.. Лучше бы ты, а с тобой и все прочие знали другое: я никогда и никому не позволю ослушаться моего приказа! И им не позволю! И вам не позволю! Думаете, я буду заигрывать с вами, как Ртищев? Не дождетесь этого от Ермолова! Он в такие игры не играет! И вообще, пора узнать вам, господа, кто есть таков Ермолов! (Садится, все молчат.)

ЧЕРКАССКИЙ (нерешительно). Алексей Петрович, позвольте слово сказать. Только не подумайте, пожалуйста, что мы, кабардинцы, защищаем тут друг друга. Поверьте, я почти не знаю Индриса, а значит…

ЕРМОЛОВ (смягчившись). Говори, Федор, говори. Уж в ком я не сомневаюсь, так это в тебе. Были бы у меня все офицеры вровень с тобой! Если есть у империи хоть один истинно верный подданный, то это ты. Я не устаю об этом говорить, хоть и не всем, конечно, это по нраву.

Вельяминов явно не в восторге от слов Ермолова, но старается не подавать вида.

ЧЕРКАССКИЙ (подобострастно склонив голову). Благодарю вас, Алексей Петрович. Для меня и вправду нет выше чести, чем приумножать величие нашей империи... И вы, светлейший Алексей Петрович, служите мне в том ярчайшим примером. За ваше мужество, снискавшее вам прозвание «бог войны». За вашу бескрайнюю преданность…

ЕРМОЛОВ. Довольно, полковник, довольно… Давайте лучше по делу.

ЧЕРКАССКИЙ. По делу вот что я скажу, Алексей Петрович. Как говорят русские, нет худа без добра. То, что это сборище состоялось, и то, что Индрис слышал все, о чем там говорили, – это, думаю, нам только на руку. Конечно, мы сами немало знаем по поводу настроений в разных слоях кабардинской знати. Но, если честно, нам была неизвестна конкретная информация: какой князь каких взглядов придерживается. А капитан выведал и доложил нам всё. Для нас теперь не секрет, сколько группировок существует в Кабарде. Выявлены имена и фамилии предводителей. Теперь мы знаем, какие внешние силы стоят за ними. И, что очень ценно, как эти группировки относятся друг к другу… Раз все это уже известно, нам остается одно, господа: посеять рознь между этими группировками, создавать и всеми способами усиливать существующие между ними противоречия. Уверяю вас и призываю: если мы хотим подточить их силы, сделать упрямых горцев управляемыми, надо всячески поддерживать и поощрять их раздоры. Надо организовать дело так, чтобы все происходило под нашим наблюдением. Если где-то грызня ослабнет, создадим напряжение в другом месте, притом так, чтобы никто нас ни в чем не подозревал. Это важно для отвода глаз, так сказать, для усыпления бдительности недоброжелателей нашей империи.

ЕРМОЛОВ (встает, хлопает Черкасского по плечу). Браво, Федор, браво! Именно это я пытаюсь вбить в головы своим генералам: стравливайте их, пусть эти необузданные хищники перегрызутся, перебьют друг друга! Но, знаете, мои люди клянутся, что это почти невозможно. Говорят, что кабардинцы имеют привычку в трудный час одумываться и сплачиваться в братском единстве.

ЧЕРКАССКИЙ (усмехаясь). Неправду говорят, Алексей Петрович. Те, кто так думает, глубоко ошибаются. Стравить и рассорить кабардинцев легче легкого. Достаточно приглядеться к их отношениям, узнать слабые места, найти удобные поводы для конфликтов – и всё: тут же вспыхнут, как порох. Притом, в силу природного чванства, примирить их почти невозможно. Думаю, в этом деле нам пригодятся услуги Индриса и других горцев, тайно работающих на империю.

ЕРМОЛОВ. Ну, насчет Индриса не знаю, но если бы все ваши сородичи, работающие на нас, были как ты, Федор, весь Кавказ был бы у нас уже вот где (показывает сжатый кулак). Но, увы, они тебе не ровня. Да что там – у меня вообще нет веры ни одному кабардинцу. Хоть и скалятся многие подобострастно и будто услужливы, но видно, ясно видно, что в душе злобу на нас держат… Повторяю, речь не о тебе. (С улыбкой.) Ты ведь не кабардинец уже, Федор, правда? Ты наш. И религию нашу принял в знак верности… (Со смешком.) Как, говоришь, раньше там тебя кликали?

ЧЕРКАССКИЙ (насмешливо растягивая слова). Те-мир-бо-лат. Сын Эльмурзова Касболата Темирболат.

ЕРМОЛОВ (смеясь). Ну вот, пожалуйста: язык можно сломать… Что и говорить, удачный ты обмен сделал: Федор Александрович Бекович-Черкасский! Красиво и звучно… (Неожиданно.) А почему бы и капитану, сородичу твоему, не взять с тебя пример? Ему бы больше доверия было. (Индрису.) Что скажешь, капитан?

ИНДРИС (растерянно). Не совсем понял, господин генерал.

ЕРМОЛОВ (то ли в шутку, то ли всерьез). Я говорю: а не принять ли тебе, капитан, тоже христианство?

ИНДРИС (запинаясь). Я?.. Мне?.. Не знаю, что и ответить, господин генерал…

ЕРМОЛОВ (глядя испытующе). Что, не по нутру мое предложение?.. Наречем… ну, например, Андреем Михалычем… (Всерьез.) Тогда мы могли бы во всем доверять тебе, капитан. Вот как Федору верим, например. Верим каждому его слову.

ИНДРИС (растерявшись). Прошу извинить, господин генерал… мне тогда… я тогда должен буду покинуть Кабарду. Если и останусь – меня все сородичи презирать станут… Я и без того… (Смотрит на Черкасского и Вельяминова, как бы прося заступиться.)

ВЕЛЬЯМИНОВ (помучив Индриса молчанием). Он прав, Алексей Петрович. Я думаю, не стоит Индриса обращать в нашу веру. Он нужен нам в первую очередь не как правоверный христианин, а как преданный осведомитель. Пусть даже в облике мусульманина.

ЧЕРКАССКИЙ. И я того же мнения, Алексей Петрович. Ведь кто самые злейшие наши враги? Мусульманское духовенство. Если мы лишимся своего лазутчика, который вхож к ним, как мы узнаем, что они против нас замышляют? Думаю, будет лучше, если Индрис останется среди них. Скажу больше: пусть даже иногда поругивает нас в кругу своих духовников, чтобы развязать им языки. А еще лучше было бы дать ему денег на поездку в Мекку. Пускай совершит хадж и вернется в сане хаджи…

ЕРМОЛОВ (смеясь). Да тебя не Черкасским, тебя надо бы наречь Фуше!

ЧЕРКАССКИЙ. Иной раз и личину Жозефа Фуше примерять приходится, Алексей Петрович, иначе недолго и заплутать в этом перевернутом мире.

ЕРМОЛОВ (одобрительно). Слыхал, капитан?!

ИНДРИС. Слыхал и понял все, господин генерал. Я и сам про Фуше кое-что читал.

ЕРМОЛОВ (с ироничным удивлением). Ого-о-о! Если кабардинцы начали читать французов… Это хорошо для нас или не очень, а, Алексей Александрович?

ВЕЛЬЯМИНОВ (со смешком). Подумать надо, Алексей Петрович.

ЕРМОЛОВ. Как по мне, ничего хорошего в этом нет. Лишние знания – лишние мысли. Завоеванный народ лучше держать в невежестве. (Улыбаясь.) Но нашему капитану мы простим этот недостаток… (Индрису.) Что ж, если действительно читал про Фуше, следуй его примеру. Его и Черкасского.

ИНДРИС. Будет исполнено, господин генерал.

ЕРМОЛОВ. Но учти: предательству нет прощения. А Фуше, как известно, не чурался таких вещей.

ИНДРИС. Ни о каком предательстве не может быть и речи, господин генерал. Для меня служение империи равно служению Богу!

ЕРМОЛОВ (жестко). Тогда выполняй все, что сказано! Строго и неукоснительно! Впредь будешь держать на примете не только князя Кушука, но и других! Все группировки должны быть под наблюдением. Выведай их планы, найди способы перессорить их, как велит Федор… Так и быть, можешь иногда ругнуть нас, чтоб доверяли больше. Захочешь в Мекку отправиться на хадж – устроим без труда. (Грозно.) Но где бы ни был, помни: ты прежде всего солдат империи!

ИНДРИС (вытянувшись). Есть, господин генерал, жизни не пожалею!

ЕРМОЛОВ. Только так, капитан! Мы воины, а воинские законы не знают ни жалости, ни прощения!

ИНДРИС. Я знаю, господин генерал.

ЕРМОЛОВ. Теперь давайте решим, как быть с этим своенравным стариком. Я про князя Кушука. Вот сколько его знаю, а никак не раскушу. Прежде всего не пойму: по какому праву он продолжает считаться и считать себя верховным князем? Уже три года как я отменил в Кабарде эту должность. Но указа моего словно и не видел никто! Кушук изображает из себя верховного князя, а прочие отдают ему соответствующие почести… Вторая загадка для меня: чем заслужил этот старик подобные привилегии меж другими князьями? Может, он более всех предан империи? Что-то не похоже. Среди здешних князей сыскалось бы немало более угодных нам людей. Отчего же мы возвеличиваем именно его, Кушука, доверяя ему ведать нами же созданным судом?.. А истории с его сыновьями? Доподлинно известно, что старший сын воевал против нас и погиб в Прикумье. Средний ушел в абреки и в одном из набегов на наши укрепления последовал за своим братцем. Каков младший сынок (с особым презрением), этот выродок, – сами видите… Я настаиваю: довольно попустительствовать старику! Требую немедленно и окончательно лишить его должности, прав и привилегий!

ВЕЛЬЯМИНОВ. Ваша правда, Алексей Петрович. Я и сам не раз из-за него приходил в ярость, да принять меры не осмеливался: думал, князь пользуется вашим особым расположением…

ЕРМОЛОВ. И ошибались, Алексей Александрович. Но такова его лукавая повадка: так подает себя, будто он посланник божий. Точно знает, что он в твоем непосредственном подчинении, но в то же время требует к себе почтения: без слов, какими-то особыми манерами. И, что странно, добивается своего!

ЧЕРКАССКИЙ. Согласен с вами, Алексей Петрович. Кушук, конечно, образованием не блещет, но умом его бог не обделил. Умен, хитер, изворотлив – не в пример прочим князьям, у которых упрямство вперед ума лезет... Оно бы хорошо, заполучить такого человека в союзники, но Кушука мы не сможем до конца склонить на нашу сторону – это точно. Кабардинцы про таких говорят: «Под водой просо сеет». Он вроде бы и с нами, но в то же время и врагов наших не отталкивает. Делает вид, что печется о нас, но то и дело путает наши карты.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Ты совершенно прав, Федор Александрович! Я, господа, тоже слышал рассказы, подтверждающие ваши слова. Расскажу вам одну такую историю... Дело было в пору правления генерала Гудовича, светлая ему память. Одним из излюбленных методов Ивана Васильевича было как раз то, о чем мы говорили: сеять раздор между горскими народами, стравливать их друг с другом, доводя тем самым до полного истощения. В то время Гудович решил столкнуть два самых неукротимых и воинственных народа на Кавказе: кабардинцев и чеченцев. Уже разгоряченные скакуны плясали под седоками, и самим воинам, казалось, было невтерпеж ринуться в бой. Но неожиданно войско кабардинцев возроптало… и рассеялось кто куда. Говорят, что именно он, князь Кушук, успел тогда спутать великолепный план генерала Гудовича и Дельпоццо.

ЧЕРКАССКИЙ. Не просто говорят – точно так оно и было. Накануне намеченного нападения Кушук встречался с карабулакцами и вел с ними тайные переговоры. У меня есть человек, который слышал все и может пересказать слово в слово. А сказано, между прочим, было так: «Нам с вами, карабулакцами, делить нечего, враг у нас один – давайте против него и объединимся».

ЕРМОЛОВ. Интересные вещи рассказываешь! Я про этот случай никогда не слыхал. Выходит, Кушук для нас не только не союзник – он самый опасный из наших врагов, господа!

ЧЕРКАССКИЙ. Можете в этом не сомневаться, Алексей Петрович!

ЕРМОЛОВ (твердо). Алексей Александрович! Приказываю: с завтрашнего дня по одному вызывать всех наиболее влиятельных князей, с тем чтобы склонить их к немедленному и безоговорочному смещению Кушука!

ВЕЛЬЯМИНОВ. Слушаюсь, господин генерал, будет сделано.

ЧЕРКАССКИЙ. Давно пора, господа. Генерал Ртищев в свое время дал ему больно много воли, теперь к порядку никак не приведем… Признаться, Кушук приходится мне дальним родственником, и мне бы надлежало защищать его, а не карать. Но враг империи – это мой злейший враг, будь он мне хоть родным братом!

ЕРМОЛОВ. Браво, Федор! Вот за что я люблю тебя. Для солдата долг превыше всего, а прочие привязанности – отец, мать, брат – решающего значения не имеют… Ты, вот, Федор, сам кабардинец, а таких верных людей и среди русских не вдруг найдешь. Так что вдвойне честь и хвала тебе… (После небольшой паузы.) Вообще-то, говорят, что и моя родословная от татар идет. Может, оно и правда, только каждой жилкой своей пекусь я лишь о славе нашей империи, о ее величии… (Вышагивая, косится на Индриса.) Что молчишь, капитан? Как ты разумеешь дело князя Кушука?

ИНДРИС (осторожно). Я… прошу простить меня, господин генерал, но… я малость иначе смотрю… на это дело…

ЕРМОЛОВ. Вот как! Может, мы неправый суд вершим, а?

ИНДРИС. Нет, господин генерал, вовсе нет. Напротив, к тому, что сказано о Кушуке, я бы и сам охотно добавил… Как-никак, князя я знаю лучше вас. Не скрою, его отстранение меня бы крайне обрадовало, но… Если мы желаем более разумного исхода, я бы просил пока князя не смещать.

ВЕЛЬЯМИНОВ. И что в том разумного?..

ЕРМОЛОВ (перебивая Вельяминова). Не мешайте! Пусть капитан договаривает свою мысль.

ИНДРИС. Будь моя воля, я бы по-другому решил этот вопрос, господин генерал. Вы и сами только что спрашивали: почему Кушук до сих пор мнит себя верховным князем, да и народ его таковым считает?

ЕРМОЛОВ. Да-а, интересно бы знать.

ИНДРИС. Тогда надо глубже посмотреть на это дело и уяснить, в чем суть.

ЕРМОЛОВ. Рады бы знать, капитан, но в том-то и вопрос, что не знаем.

ИНДРИС. Ну, для Федора Александровича в том, что я скажу, ничего нового нет, поэтому он не даст соврать… Нам, кабардинцам, чего греха таить, своенравия и гордыни не занимать, но при этом в нас сильно развито чувство почитания. Человек, имеющий значительные, признанные заслуги, пользуется у нас всеобщим уважением. Род, некогда удостоенный всенародного почтения, из века в век бывает отмечен этим знаком исключительности… Так вот, к таким исключительным и почитаемым родам относится род Джамбулатовых, представителем которого как раз является Кушук. Это во-первых. Во-вторых, независимо от того, заслуженно это или незаслуженно, нравится нам или нет, в Кабарде Кушук действительно пользуется большим авторитетом. И еще один немаловажный фактор: предводители соседних народов очень уважительно относятся к нему… Все это я говорю, чтобы заверить вас: если в данный момент вы сместите Кушука, сразу же начнутся большие волнения. И закончится тем, что мы возвеличим перед народом того, кого хотели превратить в ничто. Укрепим авторитет, который мог бы рухнуть сам по себе.

ЕРМОЛОВ. Что же, прикажешь на все закрыть глаза?

ИНДРИС. Отнюдь, господин генерал.

ЕРМОЛОВ. Тогда объясни.

ИНДРИС. Надо все устроить так, чтобы князь дискредитировал себя сам. Случай с его сыном как раз очень подходит для этой цели…

ЕРМОЛОВ. Так-так, продолжай.

ИНДРИС. У князя сейчас, как говорится, кинжал зазубрился, господин генерал. Это уже не тот Кушук. И не сможет он больше быть прежним гордым князем. Его можно теперь без труда привести к послушанию, даже к заискиванию. Если, конечно, мы умело воспользуемся случаем.

ЕРМОЛОВ. И как ты это мыслишь?

ИНДРИС. Когда убили его старшего сына, горе не согнуло Кушука. После гибели второго сына он также не выказал слабости. Но случись что с младшим – род Джамбулатовых пресечется. Все знают об этом. Есть у нас такая пословица: «От горя чад своих и камни станешь грызть». Кушук пойдет на любые условия, чтобы спасти последнего отпрыска от гибели, а свой род от исчезновения. Так вот, если хотите превратить Кушука в послушного безропотного слугу, сегодня же надо заключить Джамбулата в темницу и держать его там. А Кушук пускай живет надеждой, что сына могут выпустить, если он сам будет во всем покорен властям, а в противном случае не видать последнему отпрыску белого света… В народе говорят: «Когда коню крутишь усы, он забывает о больной спине». Если вот так держать князя в унизительном положении, его авторитет быстро упадет, и кабардинцы сами станут просить о его смещении.

ЕРМОЛОВ (обращаясь к Вельяминову и Черкасскому). Что скажете?

ВЕЛЬЯМИНОВ (нерешительно). Надо подумать… Впрочем, в одном Индрис прав: случившееся надо использовать с умом.

ЧЕРКАССКИЙ. Я, пожалуй, соглашусь со своим соплеменником, господа. Однако нам надо помнить о непредсказуемости князя. Предугадать его действия бывает непросто. Как говорится, думаешь, что держишь за голову, а ноги уже там… Словом, не помешало бы придумать более серьезное испытание.

ЕРМОЛОВ (немного подумав). Подождите! А почему бы не использовать тех же чеченцев? Прикажем в срочном порядке собрать войско и напасть на них. Тем более что давно пора проучить и чеченцев, и дагестанцев, а то в последнее время совсем от рук отбились.

ЧЕРКАССКИЙ. Прекрасно, Алексей Петрович, лучшего испытания не придумать! Тогда, считай, мы довершим план Гудовича и Дельпоццо!

Входит адъютант.

АДЪЮТАНТ (поклонившись). Прошу прощения, господа. (Ермолову.) Ваше высокоблагородие, прибыл князь Кушук.

ЕРМОЛОВ. А этот негодяй, его сынок, тоже при нем?

АДЪЮТАНТ. При нем, господин генерал. И очень много всадников с ними.

ЕРМОЛОВ. Что ж, Алексей Александрович, тогда выполняйте свой долг. Мы мешать не станем. (Кладет руку на плечо Черкасскому.) Нам с Федором в Моздок отбыть надобно, так что со стариком разбираться вам. Потребуйте, чтобы немедля исполнил все пункты моего предписания! Пленных пусть сразу отпустят. Если не отпустят, я заставлю принести их сюда на своих горбах. А молодых негодяев – сразу в темницу. Одним словом, мое предписание должно быть исполнено до последней буквы. И никаких поблажек! Они признают лишь язык силы. Только так можно призвать их к порядку и уважению. А если потакать – тут же на голову сядут… Я не устаю повторять офицерам: нам нужен сам Кавказ, а не дикие племена, расплодившиеся здесь! Очистить бы поскорее этот благодатный край от ненужной мрази. Очистить – и сразу же заселить нашим народом. Вот тогда Кавказ можно будет считать нашим. Отныне вся наша стратегия будет строиться по этому плану, и каждый из нас должен стремиться именно к такому результату!.. (Улыбаясь.) Ну, в виде исключения мы оставим, конечно, таких, как Федор и Индрис… (Берет Вельяминова под локоть, уходя с ним со сцены.) Теперь внимательно послушай, Алексей Александрович. Князя пригласишь к себе, а сынка и двоих дружков его…

Ермолов, Черкасский, Вельяминов уходят вместе с караульными. Индрис в задумчивости и волнении стоит в центре, Адъютант – поодаль. Звучит тревожная музыка. Возвращается Вельяминов.

ВЕЛЬЯМИНОВ (громко и строго). Василий!

АДЪЮТАНТ. Слушаю, господин генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Объяви всем в крепости: быть наготове… на всякий случай. Двадцать пять солдат подтянуть сюда и поставить в секрет. В крепость пустить только князя и этих троих мерзавцев, прочих и близко не подпускать. И далее: как только подам знак, ты выйдешь и прикажешь солдатам арестовать Джамбулата и его дружков. Обезоружить, заковать в кандалы – и в карцер! Охрану выставьте двойную, тройную! Ясно?

АДЪЮТАНТ. Так точно, господин генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Выполняй!

Адъютант уходит.

ИНДРИС (с тревогой). А-а… мне что прикажете делать, господин генерал?

ВЕЛЬЯМИНОВ. Тебе?.. Будет лучше, если они тебя не заметят. Знаешь потайную калитку к речке?

ИНДРИС. Знаю.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Знаешь, так ступай скорее, не мешкай.

ИНДРИС. Будьте здоровы, господин генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Ступай.

Индрис уходит. Звучит тревожная музыка. Генерал стоит, глядя вдаль. Вид его суров. Входит Адъютант, с ним Кушук.

АДЪЮТАНТ. Господин генерал…

ВЕЛЬЯМИНОВ (хмуро). Вижу.

КУШУК (протягивая руку). Желаю здравия, господин генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ (неохотно пожимает протянутую руку). Садитесь.

Садятся друг против друга.

КУШУК. А что, Алексей Петрович отсутствует?

ВЕЛЬЯМИНОВ (раздраженно). Как видите, да. Нет его. А если бы и был – боюсь, видеть вас у него не было бы желания.

КУШУК (сдержанно, не выдавая тревоги). Ну, я к тому, что в предписании означено, что нас вызывает сам Ермолов… Так что не серчайте, господин генерал, но хотелось бы встретиться именно с тем, кто позвал.

ВЕЛЬЯМИНОВ (грубо). А кто позволил вам, милейший, выбирать, с кем встречаться, а с кем нет?!

Пауза.

КУШУК. Гнев да укоры уводят от дела, господин генерал. Хотелось бы побеседовать достойно.

ВЕЛЬЯМИНОВ (вскочив на ноги, сердито). И нам много чего хочется, князь… Только от вас добра не жди! Хотелось бы, например, чтобы вы покорились воле великого государя и жили в смирении! Чтобы рвением своим возвышали честь и славу великой империи, под крылом которой вы милостью божьей оказались… А что мы видим? Дикость, недружелюбие, коварство, зверство!.. Вам, князь, в первую очередь надлежало быть примером верности долгу, но куда там! Даже родного сына усмирить не можете! И если бы только это! Вместо того чтобы тут же явиться с покаянием и молить о снисхождении, вы созвали хасу и позволили этому сборищу врагов империи охаивать нас! Сколько раз предупреждал вас генерал Ермолов, чтобы без его ведома – никаких собраний? А я сколько раз говорил?!

КУШУК. Я людей не собирал, господин генерал, сами съехались. Прогнать их я никак не мог…

ВЕЛЬЯМИНОВ. Могли, князь, и должны были!

КУШУК. Обычай наш велит идти с сочувствием к тому, кого постигла беда. Как же не принять сочувствующего? Это позор.

ВЕЛЬЯМИНОВ. «Позор!» Позор – преступить законы, единые для всех. А все прочее – сказки, небылицы, глупости!

КУШУК. Что ни семья, то свои правила, господин генерал. А мы с вами не только две семьи, а два народа, две религии, два уклада жизни. Давайте не будем торопиться и горячиться. Даст бог, тогда достигнем согласия, желанного для обеих сторон.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Мы воины, князь, и нет у нас ни времени, ни желания ждать, когда вы утихомиритесь. Добром не получится – силой укротим!

КУШУК (сдержанно). Зло порождает только зло, господин генерал…

ВЕЛЬЯМИНОВ (перебивая). Вы смеете мне угрожать?

КУШУК. Нет, господин генерал. Всего лишь пытаюсь объяснить простую мысль: того, что можно получить добром, не стоит добиваться злом.

ВЕЛЬЯМИНОВ. А вам неведомо, что такое добро. И не хотите вы добра! Вам понятнее и приятнее язык оружия. Вот на этом языке и будем с вами впредь разговаривать!

КУШУК. То-то и оно, господин генерал, что больно вы любите на этом языке с нами разговаривать. Потому и не могу я склонить своих людей идти на мировую… Мы ведь тоже не сегодня появились на этот свет, генерал. Мы – народ с древними корнями. Мы умеем находить общий язык с другими народами. Давайте же будем искать и находить те пути, которые сблизят нас… Да вообще-то мы эти пути уже начали было находить…

ВЕЛЬЯМИНОВ. Это когда же вы такими доброискателями были?!

КУШУК (замявшись). Во времена правления генерала Ртищева, господин…

ВЕЛЬЯМИНОВ (еще больше разозлившись, перебивает). Генерал Ртищев и распустил вас, потакая дури вашей! (Машет адъютанту, тот уходит.)

КУШУК. Если мир и согласие – это дурь, тогда вы правы, господин генерал. Но именно тогда обе стороны были очень близки к добрым отношениям.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Что-то я ничего подобного не замечал и не замечаю в Кабарде.

КУШУК. Сейчас можно и не заметить, господин генерал, но такие обнадеживающие взаимоотношения были… Еще до вашего приезда… Мало кто из наших переселялся в горы или уходил в абреки. Напротив – возвращались, поверив в долгожданную мирную жизнь. Люди, измученные войной и болезнями, обрели надежду. Хотели жить заботами о доме. Истосковавшись по крестьянскому труду, вновь начали возделывать израненную землю… Помышляли даже о том, как будут обучать молодежь грамоте и ремеслам. А главное, мы с вашими людьми пообвыклись, торговлю взаимополезную вели, куначества заводили. Но…

ВЕЛЬЯМИНОВ (как бы передразнивая). «Но вдруг явился генерал Ермолов, за ним – Вельяминов, и все пошло прахом!» Не так ли, князь? Скажи, я слушаю!..

КУШУК. Я одно хочу сказать, господин генерал: самое смирное существо можно обратить в свирепого зверя и верного друга превратить в злейшего врага. Не упреками да обидами нам стоит обмениваться – и так мы навидались достаточно горестей.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Нет, князь, вам, видно, всего этого недостаточно. Ваша ненависть так и прет наружу, и живете вы только с одной мыслью: как бы навредить империи.

КУШУК. Если перекалить камень, и тот может лопнуть, господин генерал, и ждать благодарности от тех, кого постоянно держат под остриями штыков…

Внезапно слышатся шум, топот, крики.

Что это… генерал… что за шум?..

ВЕЛЬЯМИНОВ (со злорадной усмешкой). Это, князь, сына вашего берут под стражу – вот что за шум.

КУШУК (растерянно). Господин генерал, мы ведь и обсудить-то ничего еще не успели. Прошу, не делайте этого…

ВЕЛЬЯМИНОВ. А тут и обсуждать нечего, князь, и так все ясно и очевидно.

КУШУК. Ничего не ясно и не очевидно, генерал. Давайте сначала разберемся…

ВЕЛЬЯМИНОВ (перебивая). Князь! Кому-кому, но вам должно быть известно, какого наказания заслуживает ваш сын и его пособники. Судить их будут не здесь, а в Ставрополе, в высочайшем суде. Боюсь, там им не светит никакое снисхождение. А значит, вашему сыну, главарю разбойников, уготована смертная казнь…

Раздается выстрел. Кушук вздрагивает. Пауза.

Ну-у, если даже над ними сжалятся и не казнят, то точно отправят на вечное заточение, где все трое сгинут в тюрьме. Выбор невелик. Не приведи Господь никому… Но…

Торопливо входит Адъютант.

АДЪЮТАНТ. Господин генерал, их невозможно арестовать: заняли старую часовню за баней и заперлись изнутри.

ВЕЛЬЯМИНОВ (свирепея). Что?! И столько солдат не могут вышибить дверь?!

АДЪЮТАНТ. Пытались, господин генерал. Один солдат сунулся отворять, и его ранили в руку. Теперь не знаем…

ВЕЛЬЯМИНОВ (Кушуку). Ну, князь, пощады уже не ждите!..

КУШУК (после длительной паузы). Господин генерал, до сих пор я говорил с вами как посланник народа моего и защитник интересов Кабарды… Теперь же хочу говорить о судьбе этих троих… оступившихся парней. Удел лежачего – просить, и, хорошо зная это, я прошу вас о снисхождении. Даю твердое слово, генерал: впредь никогда никакого бесчинства не допустим. Богом молю, не доводите дело до суда. Мы щедро отблагодарим: тысячу отборных скакунов, помимо тех, которых до единого возвратят станичникам.

ВЕЛЬЯМИНОВ (с едким смешком). Не старайтесь, князь, из этого ничего не выйдет… (После паузы, растягивая слова.) Хотя-а… кое-что я мог бы для вас сделать. Есть один способ, которым вы можете облегчить участь своего сына.

КУШУК (с надеждой). Какой же, господин генерал?

ВЕЛЬЯМИНОВ. Скажу, но прежде вы пойдете, заберете все оружие у своего сынка и его дружков и принесете мне.

КУШУК. Господин генерал, ради Всевышнего, только не это! Ведь для кабардинца оружие…

ВЕЛЬЯМИНОВ (перебивая). Воля ваша, князь. Не хотите – что ж, так тому и быть…

КУШУК (упавшим голосом). Хорошо, господин… я пойду.

Адъютант уводит Кушука. Звучит тревожная музыка, она постепенно стихает. Слышен разговор Кушука с Джамбулатом. Вельяминов в это время нервно расхаживает по кабинету.

ГОЛОС КУШУКА. Бот! Неладное вы опять затеяли! И без того дело обернулось хуже, чем мы ожидали: Ермолова здесь нет. Все в руках рыжего генерала, а к нему не подступишься. Надеялся я выкупить вас, да он не согласен.

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Мы и сами не согласны, дота. Лучше вовсе не вернуться домой, чем выкупленными быть.

ГОЛОС КУШУКА. Не глупи, парень. Вы еще молоды, но уже не мальчишки, должны знать, на что они способны… Не думал я, что встречу здесь такой отпор. Положимся на Бога, парни, все в его руках… Генерал велел мне забрать ваше оружие. Не спорьте со мной, отдайте, тогда я смогу просить настойчивее.

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Не унижайся перед ними, дота, Богом прошу! Ты и сам видел, как нас встретили, а теперь ясно: сколько ни проси – нам не видать воли. Либо застенок, либо… Мы выбираем второе, дота.

ГОЛОС КУШУКА. Мальчики мои, вам еще жить да жить. Не губите себя, нас не обрекайте на вечные муки. Я как-нибудь…

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Не требуй от нас невозможного, отец.

ГОЛОС КУШУКА. Не говори так, Бот, не упрямься. Лучше быть рабом разума, чем властелином глупости.

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Дота, уже ясно, чем это закончится: мы им не сдадимся, они нас не выпустят. Какой смертью умереть – вот и весь наш выбор. Мы выбираем мужественную смерть.

ГОЛОС КУШУКА. Нет!.. Бот, прошу тебя, нельзя так, ты не вправе играть своей жизнью…

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Отец, сыновний долг велит мне почитать тебя вровень с Богом. Впрочем, не только голос крови повелевает моим к тебе почтением. Сколько помню себя, я горд, что имею такого отца – самого мудрого и отважного среди людей. Молю тебя, не отнимай у меня возможности гордиться тобой. Не склоняй головы перед ничтожеством. Мы хотим достойно уйти из жизни…

ГОЛОС КУШУКА. Бот!..

ГОЛОС ДЖАМБУЛАТА. Да будет не напрасной наша жертва для Кабарды…

Голоса тонут в тревожной музыке. Возвращается удрученный Кушук, за ним торопится адъютант.

ВЕЛЬЯМИНОВ (с хмурым недовольством). Вижу, князь, ты вернулся с пустыми руками?

КУШУК (тяжело). Да, господин генерал… (Пауза.) Не отдали…

ВЕЛЬЯМИНОВ (зло, с насмешкой). «Не отдали!». Какой же ты отец и какой ты князь после этого?!

КУШУК. Кабардинцы легче с жизнью расстаются, чем с оружием… Таков наш обычай…

ВЕЛЬЯМИНОВ. Обычаи, опять обычаи! Да плевать мне на ваши обычаи!.. (Немного успокоившись, но по-прежнему настойчиво.) Князь! Дабы не усугублять вашу участь, советую еще раз пойти и потребовать у них, чтобы сложили оружие. Иначе в ход пойдут наши ружья. А их у нас много, князь, о-очень много. И промаха не знают, поверьте!

КУШУК. Ничего не выйдет, генерал… Я это уже понял.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Нет, выйдет! Должно выйти! Я вам приказываю: ступайте!

КУШУК (сдержанно, но твердо). Я не пойду, генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ (взбесившись). Адъютант!..

АДЪЮТАНТ. Слушаю, ваше высокоблагородие.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Стреляйте! Не жалейте пуль! Бейте, пока не сложат оружие!.. (Понизив голос, чтобы не слышал Кушук.) Но покуда палите мимо. Скажите солдатам: их надо взять живыми!..

АДЪЮТАНТ. Есть, господин генерал! (Уходит.)

Кушук стоит в середине сцены, словно окаменев.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Еще не поздно, князь…

Кушук не шевелится.

Ну… воля ваша…

Слышны залпы из многих орудий, крики, стоны… Вбегает адъютант.

АДЪЮТАНТ (запыхавшись). Господин генерал! Убиты двое наших солдат, есть раненые!

ВЕЛЬЯМИНОВ (в крайнем гневе). Что-о?!

АДЪЮТАНТ. Убиты, ваше высоко… благородие… Как вышло – не знаю…

ВЕЛЬЯМИНОВ. Не знаете, потому как болваны, скоты! Никчемные бойцы!

АДЪЮТАНТ. Прикажите, господин генерал, стрелять не мимо, а…

ВЕЛЬЯМИНОВ (перебивая). Вот, полюбуйтесь, князь: сынок ваш сам себя приговорил. Дважды, трижды приговорил! Что теперь скажете?

КУШУК. Я уже все сказал…

ВЕЛЬЯМИНОВ. Значит, и мы поступим, как надлежит.

КУШУК. На все воля божья.

ВЕЛЬЯМИНОВ. «Воля божья!». (Ходит взад-вперед, затем останавливается. Продолжает, смягчив тон.) Князь, мы с вами не первый день знакомы, не раз хлеб-соль делили. Потому я не хотел бы напрочь лишать вас надежды.

КУШУК (посветлев лицом). Благодарю, господин генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Какие бы зверства ни совершил Джамбулат, он все-таки ваш сын, и я вижу, как вы его любите, хоть и пытаетесь скрыть свои чувства.

КУШУК. Только бродяга может быть безразличен к своим детям и к своей родине, генерал. А я к таковым не отношусь.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Так вот, князь, я могу вас обнадежить, но дело это не так легко решится, как вы можете подумать… После такого злодейства даже сам царь не вправе сразу освободить этих преступников, да и я за это не возьмусь. Но обещаю спасти вашего сына от казни. Мало того, я добьюсь, чтобы его дальше Ставрополя не отправили. А там время пройдет, кто знает – глядишь, и помилование выйдет… Но и вы, князь, должны кое в чем пойти навстречу.

КУШУК. Скажите, в чем?

ВЕЛЬЯМИНОВ. Вот в чем. Даю сроку семь дней на сбор ополчения в тысячу отборных всадников. Соберешь и сам же поведешь это войско против наших врагов.

КУШУК. И кто же ваши враги, господин генерал?

ВЕЛЬЯМИНОВ. Чеченцы, князь. Неистовые, непокорные чеченцы.

КУШУК (помрачнев). Нет, господин генерал, этого я вам не обещаю.

ВЕЛЬЯМИНОВ (сердито). Князь! Я не прошу, а делаю вам одолжение!

КУШУК. Премного благодарен, господин генерал. Только я, спасая сына, не могу навлечь вечный позор и проклятие на всю Кабарду.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Какой позор, какое проклятие?! Из-за этих?..

КУШУК (перебивая генерала). Вы на нашей земле, можно сказать, только вчера объявились, господин генерал, а мы тут веками, тысячелетиями живем и соседствуем. Трений между нами, горскими народами, хоть отбавляй: одна маленькая искра – и вспыхнет пожар. Но, следуя мудрости отцов, мы ищем и находим пути к сближению, а не распрям. Пути и способы эти не всегда приметны для стороннего глаза, но они есть. Упаси бог всякого раздуть на Кавказе искру вражды... Уверяю, и для государства российского также нет в том добра и резона. Стоит ли ждать блага в стране, где нет согласия между ее жителями?

ВЕЛЬЯМИНОВ. Мне ваши нравоучения не нужны, князь! Я предложил единственный путь к спасению вашего сына и желаю услышать ответ: согласны вы или нет?

КУШУК. Нет, генерал.

ВЕЛЬЯМИНОВ. Что ж… (Визгливо.) Адъютант!

АДЪЮТАНТ. Слушаю, ваше высокоблагородие.

ВЕЛЬЯМИНОВ (Кушуку). В последний раз спрашиваю, князь!..

КУШУК (помолчав немного, упавшим голосом). И я в последний раз отвечаю, генерал: нет!

ВЕЛЬЯМИНОВ (в крайнем гневе). Адъютант! Слушай и передай всем мой приказ: стрелять! Стрелять не мимо, а в лоб! Без промаха!..

АДЪЮТАНТ. Есть, господин генерал! (Быстро уходит.)

ВЕЛЬЯМИНОВ (вслед ему). Никакой пощады! Перестрелять как собак!

Вельяминов уходит. Кушук, не сдвинувшись с места, стоит, словно окаменев. Раздаются ружейные залпы. Князь вздрагивает, поднимает глаза к небу. Залпы раздаются все чаще и ближе. Над сценой проносится зловещий шум войны: нервные выкрики офицеров и солдат, стреляющих по своим жертвам, плач детей и женщин… Опускается занавес, закрывая застывшую фигуру Кушука. Звучит трагическая музыка. Гаснет свет.

 

Эпилог

Шум войны постепенно стихает и переходит в плач-вокализ. Поднимается занавес. На сцене та же декорация, но нет ни портрета, ни имперской символики. Разрозненно стоят на возвышениях и ступенях князья, уорки, простые воины, женщины в траурных одеяниях. Кушук стоит неподвижно на том же месте, но перед ним уже лежит мертвое тело Джамбулата, накрытое буркой. Душераздирающий плач-вокализ становится все громче. Возле покойного сидят те, в чьих душах рождается этот плач: мать, сестры, суженая.

КУШУК (проникновенно). О Кабарда, славная и гордая наша Кабарда, обитель героев и легенд… Вот и выскальзываешь ты из наших рук… От сердец наших отрываешься… как оторвалась от меня последняя надежда… что лежит сейчас передо мной…

Дрожащей рукой хочет дотянуться до тела сына, но вдруг, схватившись за сердце, застывает. Глаза блестят и отрешенно смотрят вдаль. Потом, медленно опускаясь, падает на грудь сына и умирает. Женщины в неизбывном горе. Мужчины обнажают свои шашки и совершают рыцарский ритуал: скорбно опустив головы, касаются земли кончиками клинков. Подобно эфирному существу, позади всех на возвышении появляется фигура Псатхи (богини души). Звучит плач-вокализ на мелодию «Песня мухаджиров». Сцену поглощает темнота, но продолжает надрывно звучать плач-вокализ, как бы возвещая, что главная трагедия русско-кавказской войны – мухаджирство – еще впереди.

 

Занавес.

 

[1] Ласкательное имя, которым Джамбулата называют родители и сестры.
[2] Почтительное обращение к старшему в семье.
[3] Приветствую.
[4] Господин.
[5] Первостепенные уорки (уздени).
[6] Официальное послание; документ.
[7] Шоген — христианский священник.
[8] Свод неписаных законов и обычаев у адыгов.