Пагма хээтэй
Аргагүйгөөр зүүдэлжэ байтараа Сандан һэришэбэ. Тэрэ ойр зуура соо хүдэлэнгүй хэбтэһэнээ, дэрэ дороһоо часаа гаргажа хараад, «зургаа хахад, бодохоор болоо» гэжэ залхуурангяар бодобошье, бэеэ һула табижа, мэнэ таһарһан зүүдэеэ дууһатарнь хараха гэһэндэл, һажаба. Зүгөөр хон жэн байдалые һонороор шагнаархаһан шэхэндэнь энэ хаһада огто дуулдадаггүй абяан соностоходол гэбэ. Сандан шиидэнгеэр нюдэеэ нээгээд, хүнжэлөө хажуу тээшэнь этэрхэдээ, зог татаба. Хажуудань гүнзэгыгөөр аад, хүнгэхэнөөр амилан, Баярмаань унтажа байгаа бшуу. Санданай гайхаһаниинь тэрэ һааб даа. Үглөө бүри эртэ бодоод, үнеэгээ һаажа, гахай нохойгоо эдеэлүүлжэ, туха сүлөөгүй бүмбэлзэдэг аад, һанаа амарханаар унтажа байхадань, гайхангүй яахаб?
Сандан һэмээхэн бодожо, нюур гараа угааба, хубсалба. Тиигээд эдеэнэйнгээ таһалга руу ороходоо, гахайн мяхатайгаар шараһан хартаабхын хоншуу үнэр гансата унхидаад, ехэл гайхангяар мүрөө хабшагад гүүлэнэ. Пеэшэн руугаа даб гэхэ зуураа сковорода абажа, стол дээрэ табина, хилээмэ гаргажа зүһэнэ, сай аягална.
Эдеэлжэ дүүргэмсээрээ, папирос гаргаад, тамхилжа һуухадаа, унталгынгаа таһалга руу харасагаан ехэл гайхангяар «Энэ Баярмаамни яаһан түргэнөөр үглөөнэйнгөө ажал хэжэрхёод, хажуугаарни орожо унташаһан байба гээшэб?» - гэжэ Сандан бодобо. Энэ асуудалдаа харюу олоогүй янзатай толгойгоо һэжэрээд, хубсаһа угаадаг машина дээрэһээ хуушан шляпаяа абажа үмдөөд, субаяа гартаа адхамсаараа газаашаа гаража, хэрэлсын хажууда табяатай «Яваяа» түлхин, хоройн газаа гаргана. «Сэлмэг үдэр болохонь. Мүнөөдэр үбһэшэдтөө ошохо байна. Августын тэн багаар бороо хура ехээр орохо гээшэнь яаһан һанаа зоборитой юм даа? Һайнаар, сагаа гээнгүй ажаллаха хэрэгтэй», - гэжэ мотоциклаа хүршэгэнүүлхэ зуураа Сандан бодобо...
Кухня соо аяга табагай наярхада Баярмаа һэришэбэ. «Ай, оройтобо гүб?» - гэжэ тэбдэнгеэр бодоһон тэрэ, юушьеб һанажархиба ха: һанааниинь амарһан хэбэртэй, һөөргөө хэбтэшэбэ.
Баярмаа дулаахан хүнжэл дороо аяшархан хэбтэнэ. Тэрэ миһэд гэнэ. Үсэгэлдэр болоһон ушарые һанахадаа, зосоонь ехэ һонин боложо, заримдаа һанагдаагүй түргэнөөр оройдоо таниха, мэдэхэгүй хүндэ этигэхэ ушар дайралдадаг юм байна гэжэ бодоно...
Үдэшэлэн, бүри орой, арбан часһаа үнгэржэ байхада, хэншье үүдэ тоншоо һэн. Ошожо нээхэдэнь, эрэ хүнэй нейлон плащ үмдэһэн, хуушаржа ангашаһан хашемир пулаад бооһон, нюргандаа томо гэгшын рюкзак үргэлһэн хүгшэн урдань зогсожо байба. Баярмаа тэбдэһэндээ яахаяашье ойлгожо ядан зогсобо. Харин нүгөөдэнь бишыхан аад, үшэөл шадалтай гараараа Баярмаае этэрээд, гэртэнь ороодхибо. Тиигэмсээрээ:
- Намайе таниха гүш? Пагма хээтэй гээшэб. Дуулаһан байхаш, - гээд рюкзагаа «пас» байса шала дээрэ табихадань, Баярмаа эжэлүүдгүй, толгойгоо дохигод гүүлэбэ.
- Хари, хари. Танихал байхаш. Энэ багаартнай ерэһээр хоёр жэл үлүүтэй болошобоб, ай зайлуул, сай аягалалши, - гэжэ аалиханшье һаа, бата хоолойгоор нэмээд, плащаа тайлажа үлгөөд, пулаадаа һуладхан мүрнүүд дээгүүрээ намируулан хэдэрээд, кухни руунь орошобо. Баярмаа ямар нэгэ эльбэдэ ороһон хүндэл хойноһоонь дахасалдан оролсоод, юун гэжэ дуугархаяа ойлгожо ядан, плита дээрэ байһан гүсэеэ абажа, сай аягалба, хилээмэ, тоһо, саахар стол дээрэ табиба. Хүгшэн томоотой янзаар һуушанхай, яаралгүйгөөр, багаханааршъе һаа, ехэ дуратайгаар эдеэлээд, үшөөл хурса, хилэн үнгэтэй нюдэхэнүүдээрээ Баярмаае анхаралтайгаар шэртэн, ангажа, сайбар болошоһон уралаа жэмылгэн, аалиханаар:
- Удангүй намар болохонь даа, ай зайлуул. Тиигээдшье үбэл удаархагүй. Танайда үбэлзэхэм ха. Залуу айл аад, гурбан бишыхан үхибүүтэй зон байнат. Газаахи, зосоохииетнай хээд байхаб. Ши үхибүүдээ харахаяал мэдээрэйш. Нарайнгаа үндыхэдэ, ажалдаа гарахадашни болоно аабза. Үхибүүдыешни би харахаб. Түлөөһэн хэрэггүй. Намһаа баһал эрихэгүй зон бэзэт. Зундаа, эртэ намар галайтнай сарай соо байгуужаб. Үбэлдөө тэрэ хуушан гэр соотнай уурхайгаа түхеэрхэдэм боли гэхэ хүн олдохогүй юм бэзэ? Мүнөө намда шэрдэг, пудуушха, хүнжэл, али даха асалши. Ошожо унтаһууб. Үглөөгүүр үнеэгыш һаагуужаб. Гахайешни баһал эдеэлүүлхэб. Унтаарай садатараа, жаалдамар. Үглөөнэй үргэһэн амтатай. Залуу ябахадаа нэгэ заашье унтадаг һаа гэжэ ходо һанагша һэм. Харин мүнөө... ай зайлуул! Хүгшэрхэһөө муу юумэн дэлхэй дээрэ үгыл хаш даа. Зай. Гахайншни эдеэн сарай доро гү? Тудхууршни? - гэжэ хэлэбэ.
Баярмаа мүнөө болотор юуншье гэхэеэ ойлгожо ядан зогсоно. Гэнтэ өерыгөө шэмхээд үзэхэ дураниинь хүрэбэ: магад унтажа байна гү?
- Ши энэ хэлэеэ залгижархёо гүш? Юундэ абяагүй зогсонош? Магад намайе үлдэхэ һанаатай гүш?
- Үгы. Теэд... - гээд Баярмаагай дахин абяагүй болошоходо, хүгшэн хажуудань ерээд:
- Ши ехээр бү гайха. Би һайн хүнби. «Бүүл үлдыт» гэжэ ябаад гүйхэ аалби? Юрэл этигэ. Хүн гээшэ ондоо хүндэ этигэхэ ёһотой. Зай, гахайн эдеэн, тудхууршни хаанаб? - гэнэ.
- Сарай доро, - гээд Баярмаагай харюусахада, Пагма хээтэй кухниин үүдэн руу даб гэһэн аад, һөөргөө эгсэ эрьелдэн:
- Зай, унтаһуу. Тугаар эреэшым үгэлши. Үбгэндөө бү хэлээрэйш. Би өөрөө хөөрэлдүүжэб, - гэбэ.
Хүгшэниие галайнгаа сарай руу үдэшөөд, «юун бэлэй?» гэһэншүүгээр нидхээ нугаруулан диван дээрээ һуутараа Баярмаа энеэжэрхибэ. Энэ хүгшэн тухай урдань элдэб хөөрэлдөө дуулаһаншье һаань, мүнөө хоёр нюдөөрөө хараад байхадань, бүришье һонирхолтой, ямаршьеб нюуса удхатай юумэ мэдэжэ абаха байһандал һанагдаад, хажуугаарнь ехэ энеэдэтэй байба. Тиигээдшье энэ хахад часһаа үлүү саг соо өөрөө хайшаагаар байһанаа ухаан соогоо нягталан һанахадань, саашадаа бүри һонирхолтой юумэн болохо мэтээр үзэгдэбэ...
Унтариһаа бодожо, халаадаа үмдэхэ зуураа, тапочкаяа оложо нюсэгэн хүлдөө углаад, кухниингаа үүдэндэ ерэмсээрээ, Баярмаа тогтобо. Пагма хээтэй хамар дороо гүбэр-шэбэр гэмэрэн,. пеэшэнэй хажууда юушьеб хэнэ. Амяа даран, Баярмаа шагнаархаба.
«Долиг даһаа! Бэлэн эдеэ эдеэд, залгяад, амһартаа хуряангүй тонилоол, хэстэш! Баярмаагайнгаа һанаа амар унтажа байһые хараһан аад, хэн эдеэ шанааб гэжэ һонирхохогүйень гайхыш! Меэл, ай зайлуул! Гахаймнай эдихэ юумэн бага болошоо. Үдэр һүнигүй тэрэ улаан шүдхэрөө унаад, гүйлгэхэ, харайлгахадаа, гахай нохой тухайгаа һанахаяа яанаб, шоорто побери! Тэрэ Надмидтай шашалдажа байһаар энэ Сандан гэжэ бузартай уулзангүй һалабалби. Ай зайлуул!».
Бэеэ бариха аргань һалаад, амаа бүглэн, Баярмаа энеэжэрхибэ. Хүгшэнэй бишыхан бэе обогод гээд, тэрэ эгсэ эрьелдэшэбэ.
- Үү татай, бурхан зайлуул! - гэжэ Пагма хээтэй сошоно. Баярмаае харахадаа, һанааниинь амарба ха: гартаа барижа байһан шанагаяа буфет дээрэ табяад, залуу эхэнэрые ехэ анхаралтайгаар шэртэһээр дүтэлбэ.
- Аа. Бодоо гүш? Нэгэ бага унтахадашниш болохо байгаал дөө. Эдеэмни үшөө болоодүй байна. Тэрэ Сандан гэжэ бузар бүхэли бригадын садахаар мяхатай хартаабха шараһыемни хуу залгяад, гүйлгэжэ ябашаһан байбал. Дахинаа шараха баатай болоболби. Энэ, юрэдөө, нарай нялха үхибүүдтэй хүн аад, үхэрэй гү, али хониной мяха олохоёо яаһан шолмоб? Баярмаа, эдэ эрэшүүлыешни гар соогоо баряад, алхам бүхэнииень зандаржа байгаагүй сагта гэр, бүлэ тухайгаа һанаашьегүй зон байха. Тиигээд энэ Сандан гэжэ жаалдамаршни баһал һүниин тэн болотор тэнэхэ юм гү? Энэ һүни арай шамай унтаа болоод байтараа, тэрэ бузарайнь таршаганаанһаа һэришоолби. Шоорто побери! Юрэдөө, би таанадай хоорондо орохоёо һанана бэшэб. Өөһэдөө мэдэхэ зон аабзат. Зүгөөр хажуу тээгүүршни зальха загай эхэнэрнүүд олон лэ бшибы даа. Ойлго.Үү! Хартаабхамни шатахань лэ.
Хүгшэн пеэшэн тээшээ даб гээд, шэрэм. жаровня нүхэн дээрэһээнь татажа хажуу тээшэнь болгоно. Тиигээд плитагайнгаа сахаригуудые байрадань һуулгаад, стол дээрэ эдихэ юумэ түхеэржэ эхилбэ. Харин Баярмаагай нюур гараа угаагаад, һөөргөө кухня руугаа ороходонь, хүгшэн сай аягалжа байба.
- Эдэ шолмонууднай бодохо үды гү? Тэрэ дунда хүбүүн, Балдан хара эртэ бодоод ябаал. Һөөргэнь унтуулааб.
- Аа... Балдан эртэшэ.
- Хари, хари. Бүри харанхы байхада бодонхой, шардайса орожо ябаа. Харин Гомбо унтаанашаг гү даа?
- Тиимэ, - Баярмаа энеэбхилбэ. - Балданай носоогүй һаа, ахаймнай унтажал мэдэхэ хүн.
- Һэ. Гармыетнай гайханаб. Һая зургаа һаратай болоһон хүн аад, яаһан амар үхибүүн бэ? Бархирха, гэгэхэнь үсөөн лэ хаш.
- Тиимэ. Гэдэһэ садхалан, хуурайл һаа, шиидшье гэдэггүй.
- Тэли. Гурбан хүбүүд... Һайн даа! Үшөө хоёр-гурбан басаган хэрэгтэй даа.
- Хүрөө ааб даа, - гээд Баярмаа улайшана.
- Ай... Юун һая хадамда гараһан гүлмэр басагандал улайжа, сайжа байнаш? Үхибүүд гээшэшни эгээл һайхаи баялиг юумэл...
Эдэ үгэнүүдые хэлэмсээрээ хүгшэн хайшааб даа тад ондоо болоод, гартаа барижа һууһан аягатай сайгаа мартажа, ямаршьеб гүнзэгы бодолдо эзэлэгдэһэн хэбэртэй һууна. Хажуудань һууһан Баярмаа тухай мартажархёо ха: уралнуудынь абяагүйгөөр хүдэлэн, харасань гүнзэгы, гунигтай болоод, бишыхан, хаташаһан бэень ехэ хайратайгаар үзэгдэбэ.
Баярмаа аалиханаар бодоод, угаальнигай урда ошожо үһэеэ заһажа байхадаа, нилээд юумэ үзэһэн хүгшэн ха гэжэ Пагма хээтэй тухай һанаба. Тиигэһээр байтар Балдан Гомбо хоёрой орон дээрээ носолдохонь дуулдаад, удангүй үтэр татар гэлдэһэн хэбэртэй Балданай гонгинохонь соностобо. Ошожо үхибүүдээ бодхоогоод, нюур гарынь угаалгаад, хубсалуулаад, эдеэлхыень асархадань, Пагма хээтэй хуушан шэгтээ оронхой кухни соогуур бүмбэлзэн байба. «Эдеэн хүрэшэхэнь, шолмонууд. Эдеэлэгты», - гэжэ байгаад, хоёр хүбүүдые столой саана һуулгаха зуураа, толгойнуудыень үндөөд абана.
* * *
Санданай контородоо хүрэжэ ерэхэдэнь, дархашуулай бригадынхид сугларанхай, тэрэниие хүлеэжэ .байба.
- Сайн, Сандан Дармаевич, - гээд, дархашуулай бригадир Базар гарыень шангаар адхаба. - Үхэрэйнгөө хашаа үсэгэлдэр хушажа дүүргэхэ байһыемнай, шифер дууһашаба. Сонхын шэл, арбаад сонхын можо хэрэгтэй. Эдээнэй байгаа һаа, үшөө хоёр гурба хоноод, ажалыемнай тушаажа абахадатнай болохо.
- Тиигэбэл һайн даа. Юһэ багта хоёр машина шифер бууха юм һэн. Харин сонхын шэл үдэшэлэн Хэжэнгэһээ асарагдаха, - гэжэ Сандан Базарта харюусаад, тэдэнэр конторо руу оробо.
Үглөөнэй найман саг багта Сандан одоол сүлөөтэй болобо. Тиихэдээ совхозой конторо хонходожо, директортай хөөрэлдөөд, үбһэшэдөөр ябаха һанаатай бэлдэжэ һуухадань, конторо зүблэл хоёрой шорой хамадаг Надмит абгай орожо ерэбэ, Тэрэ толгойгоо дохигод гүүлэн мэндэшэлээд, томоотой янзаар Санданай урда ерэжэ лаб һууна.
«Ай, шүдхэр. Үрдибэгүйлби, - гэжэ Сандан залхуурангяар бодобо. - Хашартай гээшэнь! Баһал шашаад, шаляад һуушахань гээшэ гү?»
- Сандан, би шамдаа ехэ хэрэгтэй хүн һэм.
- Зай, шагнажа байнаб, Надмит абгай.
- Сандан, энэ таряанай заха, узуурта айхабтараар ногоон ургаа бшибы даа, - гэжэ тэрэ хэлээд, уйтахан, мэхэтэй нюдөө бүри ониилгон үргэлжэлүүлнэ. - Сүлөөтэй сагтаа сабшаад, сомоод абажархихада яаха юм?
- Надмит абгай! Гурбадахи жэлээ танда хэлэнэб. Тэрэнииетнай посхоодой харуулшан Данзан үбгэн сабшажа абадаг ха юм. Тиигээдшье танай хүбүүн Хуурайн бригадада үбһэндэ ябана бэшэ гү? Малаа тэжээхэ үб- һэеэ олоно аабза.
- Хари, хари. Теэд эндэшни нарай хурьга, тугалда эдюулхэдэ таарамжатай ногоон. Таанадай, ноёд һайдай муу муухайе хамадаг, арилгадаг хадамни...
- Үгыл даа, Надмит абгай. Үбһэндэ ябалсаха сүлөөгүй Данзан үбгэниие гомдохоохо аргамгүй.
- Тиимэ бы! Тиигэбэл шорой хамаха ондоо хүниие ологты. Хабаатит!
- Зай яахаб? - Сандан миһэрэлээ нюун, дороһоо абажа һанаа алдаад, - тиигэхэл болоо гүбди, - гэбэ.
Тэрэнэй телефон тээшэ гараа һарбаймсаар, Надмит абгайн түхэреэн шарайда һаймһаранги тэмдэг үзэгдөөд, тэрэ эжэлүүдгүй үндэгэд гэнэ.
- Санда-аан! Болииш дөө, Юундэ гансата энэ телефондоо аһанаш?— Надмит абгай телефон дээрэ дүмүүхэнээр гараа табяадхина. - Ухаа муутай һамгые юугээ шагнанаш? Үбэштэйржэл байгаа гүбии. Һии-һии-һии... Энэ хөөрэлдөөгөө мартая, зүү. Шиш даа һайн лэ амитанши даа. Һи-һи-һи... Үй, мартаад байбалби! Тэрэ Пагма хүгшэн танайда байха, үбэлжэхэ һанаатай хэбэртэй. Хайшаахан лэ амитан ааб? Намайе үнинэй таниха шэнги байбал. Үлзытымнай зонииешье һайн мэдэхэ хэбэртэй. Энэнь лэ гайхалтай, Сандан Дармаевич. Согтын Аюушатанай Пагма нюдарганай һамган болоһон юумэ. Тиигээд сүлүүлһэн юм гэлсэгшэ. Биш даа тэрэниие юу һанахабиб. Жаа байшооб. Тэрэ бэшэ юм аабза? Һи-һи-һи... Ойлго, юрэдөө... Һанаагаал зобоходоо шамда хэлэнэб. Ноён хүн хадаа һууһаншантай болобо гэлсэхэгүй юм аабза?.. Зай, шиш даа баһал сүлөө тухаяа таһаржал байгаа хүн бэзэш. Хүлисэ, һи-һи-һи... Биш ябаһуу. Ажалшни хүндэл гээшэ, Сандан Дармаевич! Баяртай.
Надмит абгай шуранаар бодоод, ехэл яаралтай хэбэртэй гаража ошобо. Харин Сандан амаа ангайгаад лэ үлэшэбэ. «Аа! Тиигээд лэ Баярмаамни һанаа амар унтажа байгаа ха юм! Юундэ гэнтэ манайда байхаяа һанаба гээшэб? Гайха гэлы ехэ!»
Сандан ойр зуура соо яахаяашье ойлгожо ядашоод һууба. Ухаан соонь нэгэ угаа балар, мүлшэхэн бодол мушхаран ороод, эхи, һүүлыень олохын аргагүй мэтээр һанагдан, һайнаар байрлуулан бодохо гэхэдэнь, улам бусайдажа, балартахадал гэнэ. Арба гаран жэлэй саана эсэгынгээ хөөрэһэн юумые эдэ жэлнүүд соо ухаанайнгаа тон гүн соо нюужа ябаһан тэрэ, иимэ һанагдаагүй һони дуулахадаа, яһалаханааршье гайхаһан, тэбдэһэн байгаа бэшэ аал даа?
Зүгөөр Надмит абгайн шашаан бэлэхэнээр сарагдахагүй мүр сараа толгой соонь үлөөжэ, гэнтэ ажабайдалайнь харгыда ушарһан тэрэ танигдаагүй хүгшэнтэй магад холбоотой нюуса заабол таажа һалаха байһанаа Сандан элеэр ойлгобо. Теэд мүнөө, мэнэ шиидхэгдэхэгүй байһанииень голхорон мэдэрхэдээ, эдэ бодолнуудаа орхижо, столойнгоо һугалга сооһоо хуушаржа халсаршаһан планшет гаргаад, бэлдэһэн саарһа гуурһаяа тэрээн руугаа хэбэ. Тиигээд һууриһаа бодохо зуураа планшедээ баруун мүртөө үргэлөөд, газаашаа гараба.
* * *
Үдэшын улаан наран Шалсаанын араар мухарин оронхой. Зунай бүгшэм, халуун үдэрһөө олойржо эсэшэһэн тала дайда, һүниин һэрюухэн агаарта амаран нойрсоно. Сахюуртын хормойгоор годирон, урагшаа Үлзытэ руу зурын ошоһон харгыда гарахадаа, Сандан мотоциклаа байлгажа унтараагаад, бүхэли үдэртөө яама ялхи соогуур ондоржо, бэеынгээ ехээр эсэһые мүнөөл мэдэрбэ. Тэрэ мотоцикл дээрээ һууһан зандаа хүлнүүдээ урагшань жиижэ; гэнтэ хон-жэн болоһон агаараар, сээжэ дүүрэнээр амилан амарба. Эгээл иигэжэ һуухадаа, мотоциклайнгаа бак дээрэ хоёр гараа таби- жа, бэеэ һула болгоод, энэ үдэр соо хэжэ ябаһан ажал тухай бодолнуудһаа одоол холодоһондол өөрыгөө һанана. Зүгөөр дэмы ябаагүйб, туһатай юумэ яһала хээб гэжэ бүхы бэеэрээ мэдэрэн, урда мэтэ һанаа амарханаар унтаха аргагүй байһанаа Сандан гэнтэ мэдэрнэ. Тэрэ хармаан сооһоо папиросоо гаргажа, тамхилба.
«Тиихэдэ арбан зургаатай, байгаа гээшэ гүб даа? Тиймэ. Хүгшэн баабайн наһа бараһаар 49 хоногынь хүсэһэн үдэр гээшэ һэн ха. Баабай намайгаа дуудаад, хажуудаа һуулгахадаа, ханада үлгөөтэй байһан хүгшэн, баабайн дүрсэ зурагые юундэшьеб анхаралтайгаар шэртэн, нилээн удаан тамхяа татан һуугаа һэн. Тиихэдэнь би бодожо ябахаяашье, хүлеэхэеэшье ойлгожо ядаа һэн хаб. Ай даа! Үни болонгүй наһа бараха байһанаа зүгнэһэн юм шэнги баабай намдаа тэрэ түүхые хөөрэжэ үгөө. Теэд тиихэдэ дуулаһанаа би ухаандаа багтаажа ядаа бэшэ һаалби? Үнэхөөрөөшье, минии тон дуратай хүгшэн баабай эсэгыемни үргэжэ абаһан гэжэ һанахадамни ямаршьеб гажа буруу мэтээр үзэгдөө бэшэ һэн гү? Тиигээдшье нюдарган баянай аша хүбүүн байһанаа ухаандаа тааруулжа шадаха байгаа гүб? Үгы юм ааб даа. Хуушанай коммунист хүнэй ашааб гэжэ омогорходог би баабайн хөөрөөе үзэн ядангяар угтахадаа, буруу байгаа аалби? Үгы! Холо нютаг руу сүлүүлээд, һураг дуугүйгөөр ошоһон тэдэ зон үнгэрһэн сагай балар һүүдэр мэтээр тиихэдэ һанагдаа хамнай. Тиимэһээ эдэ бүгэдые мартаха гэһэн бодолни ойлгосотой баймаар, Ээх, баабай, баабай! Хүндөөр үбшэлөөд, энэ наһантаяа хахасаха болоходоо, Донирой Гарма шинии бодото хүгшэн баабайшни гэжэ хэлээ хамнайт. Зүгөөр мүнөө тэндэ гэртэмни байһан хүгшэнэй нюусые заабол тааха хүсэлыемни буруушааха байгаа гүт, али үгы гү? Тиигээдшье үнэхөөрөө хүгшэн эжым байгаа һаа, нүхэрөө дахажа ошоһон тэрэ минии урда багаханшье зэмэгүй бэшэ аал? Хүшэр сагай ерэхэдэ наһанайнгаа нүхэртэй суг шэрүүн хуби заяаень хубаалдаа ха юм. Яалтайб? Мүнөө ошоод сэхэ һуралтай гү? Үгы даа. Энэ буруу бодол. Тэрэ хүгшэн өөрөө хэлэхэ байгаагүй юм гү? Тиихэдээ саашаа юун бологшо ааб гээд хүлеэгээд һуухаһаа бэшэ арга үгыл ха. Зай, теэд яахаб. Хүлеэхэл болоо. Мүнөө дээрээ манайда байг лэ. Саг харуулна аабза».
Иимэ бодолой ерэхэдэ, Санданай зосоо нэгэ бага хүнгэн болоходол гэбэ. Тэрэ үни унтаршаһан тамхияа хаяад, мотоциклаа хүршэгэнүүлхэ зуураа оршон тойронхи байгаалида эрид хубилалтын болоһые обёорбо. Тэрэл зуура тэнгэриин зүүн хаяае хаха зүһэһэн түрүүшын сахилгаанай зурас гэхые хараба. Уданшьегүй замбиин харанхы гүн соо лужаганаад, шанга һалхи эшхэрэн бууба.
Сандан аадарта сохюулангүй гэртээ хүрэхэ һанаатай шуумайса гүйлгэбэ. Зүгөөр посхоодой заха хүрөөд, баруулжаа годиржо ябахадань, түрүүшын дуһалнууд эшэмхэйгээр абар табар унаад, тэрэл зуура аадар адхаршаба. Тиигэһээр харгы бүри халтирхай боложо, агшан зуура соо нэбтэ шобто норошоһон Сандан хэдэн дахин ташажа унан алдаһаар гэртээ хүрэжэ ерэбэ. Тэрэ мотоциклаа гэрэй нэмэридэ түшүүлээд, хэрэлсы дээрэ гаража ябахадаа, галай сарайн бишыхан сонходо дэнгэй гэрэл обёорбо. Зүгөөр энэ ушарые хүсэд ойлгонгүй, гэртээ ороһон хойноо, гайхаба. Шал нороһон хубсаһаа тайлажа байхадаа, «сарай соомнай иимэ орой хэн байха юм?» гэжэ һанаба.
- Пээ! Яатараа нороо гээшэбши? Аадарта сохюулшоо гүш?
Баярмаагайнгаа абяа дуулахадаа, эжэлүүдгүй уриханаар энеэбхилэн, Сандан богоһо дээрэһээ бодобо. Унтариһаа һая бодоһон һамганайнгаа дабтагдашагүй һайхан үнэртэ гансата һогтоһон Санданай Баярмаагаа тэбэреэд таалахадань:
- Тэты! Хүйтэн гээшэшни. Гэдэһээ үлдөө ёһотойш, - гээд, гарнууд сооһоонь мултаран гараһан Баяр маа кухни руугаа шамдана.
II
Алтан намар, сагаан хүбэн хушалгата үбэл сагай мүнхэ гүйсэ гэршэлэн үнгэрбэ. Тиигэһээр хабарай урихан хаһа донгодон ошожо, арюун һайхан, үнжэгэн дулаан нажар Худанай голоор ногоон далайгаа долгисуулан ерэбэ.
Энэ хугасаа соо Пагма хээтэй Сандантанай бүлын адли тэгшэ гэшүүн боложо, үхибүүдыньшье, Сандан Баярмаа хоёршье тэрээндэ дадаба. Зүгөөр үнөөхи нюусамнай үшөөл таагдаагүй байһаар. Гансал заримдаа хүгшэнэй уһаташаһан хараса өөртөө тодон абахадань, Санданай зосоо хайшааб даа һонин болошодог. Тиигээдшъе һүүлэй үедэ хүгшэн ехэ һулахан, үгэ дуугүй болошоо. Энэ ушар Сандантанай һанаа зобооно...
Тэрэ үглөөгүүр Сандантан эртэ бодобо. Совхозой ажалшадай зунай найрта ошохоёо түхеэрхэ һэн тула - гэр соо хүл хөөрсэгэнөөн. Үхибүүд урагша хойшоо хүхюутэйгээр гүйлдэнэ, тэдэниие хубсалуулжа тухашарһан Баярмаа Пагма хээтэйн хайшааб даа ондоо байһаниие обёорхо сүлөөгүй байна. Харин Сандан мотоциклаа унаад, һур харбаха, барилдаха, бусадшье мүрысөөнүүдтэ хабаадалсаха, дуулаха, хатарха зоноо зарлажа, Үлзытэ соогуураа гүйлгэнэ.
Сурхарбаанда ябалганай болоходол, Пагма хээтэйн байраһаа хүдэлхэ хэбэргүй эрхеэ эмэрин кухни соо һуухыень обёорһон Сандан ехэ гайхан .тэрээндэ дүтэлөө.
- Пагма хээтэй, сурхарбаандаа ябаял, - гэжэ хандаба.
- Үгы дөө, Сандан. Мүнөөдэр бэемни ехэ һула байнал Тиигээдшье бараг. Таанад ябагты. Энэ халуунда гэр соогоо һуугаа һаамни дээрэ ха. Һанаагаа зобонгүй ошогты даа, - гэжэ тэрэ харюусаад, стулай түшэлгэ дээрэ табяатай Санданай гар эльбэсэгээн уриханаар миһэрбэ.
- Аа... - Санданай зосоо дулаахан монсог суглархадал гэнэ. - Тиигэбэл... яахаб. Бидэнэр ехэ удаан болохогүйбди даа. Гармамнай эсэхэ юм бэзэ.
- Тэли. Зай, ябагты даа...
Гэр соо гансата хон жэн болошобо. Эгээл тиихэдэнь зосоонь боложо байһан ямаршьеб тон шухала хубилалта Пагмын һэргэгшэһэн бэеынь клеткэ бүхэн соо одоол тодоор мэдэрэгдэхэдэл гэбэ.
«Яаһан номгон, лагшан тайбан болошобоб? Ай зайлуул! Наһан соогоошье иимэ номгон байгаагүйб...».
Хаанаб даа холо үлэһэн үе сагай үзэгдэлнүүд хүгшэнэй ухаанда һэргэн ерэжэ, хүсэтэ һанаан бусалан, бүхы бэеынь эзэлбэ...
Тэгшэ баянтай худа ураг болохо заяанай тудахада, ори ганса басаганайм жаргал энэ гэжэ дунда шадалтай Согтын Аюуша үнэн зүрхэнһөө этигэһэн байгаа. Арбан долоогоо сагаалһан Пагма Тэгшын Сэрэнэй наһанай нүхэр боложо, хилэн хара нюдэтэй, багжагар задарюун бэетэй, нюур шарайгаар зохид үбгэндөө түрүүшын һайхан дураар дурлажа, яаһан һайхан жаргал соо умбаа гээшэ һэм! Айл болоһоор жэл үлүүтэй болоод, Хуурайда үбэлжэжэ байхадаа, түрүүшынгээ хүбүүе, Доржые бэлэглэхэдэнь, Тэгшэ баян ямараар баярлаа һэм? Хоёр жэл болоод, Дармань... Зүгөөр дүүрэн жаргал гээшэ богонихон байдаг даа!
Удангүй тойронхи ажабайдалда тэхэришэгүй хубилалтануудай һэбшээн үзэгдөөд, саашаа бүри шуурган болон дошхоржо, амгалан жаргалынь хии тооһон болон һалаа. Коммунис парти, большевик, ТОЗ, коммуна, колхоз, нюдарган, ангиин дайсан гэжэ үгэнүүд ямаршьеб ойлгогдошогүй дошхон хүсөөр амилан, бүри һая юрын гэхэдэ юрын зоной хэлэндэ огсомоор зэдэлхэ. Тиигэһээр энэ юртэмсэ хүлһөө буугаад, тархи дээрээ тогтоһондол Пагмын гүлмэр ухаанда һанагдаа.
Номгон, түбшэн Сэрэниинь эдэ хубилалтануудай һүжэрэн хүдэржэхэ бүри тэдэниие үзэн яданги, Пагмын хараһаар байтар тад ондоо, шэрүүн, хадхууртай харасатай, заримдаа танихаар бэшэ сухалтай, дошхон хүн болошоо. Энээниие Пагма баһал ойлгожо ядаха. Харин мүнөө һанахадань, тэрэ харанхы, барга ябаһан сагынь нойрмог соо үзэгдэһэн зүүдэн шэнгил.
Тиигэһээр Тэгшэ баян, тэрэнэй хүбүүн Сэрэн нюдарган гэжэ тоологдобо. Нэгэтэ үбэлэй бүдэг бадаг үглөөгүүр буу шуу бариһан хүнүүд үбэлжөөндэнь буужа ерээд, эдлэжэ байһан зөөритнай хамтын болоо гэжэ Донирой Гармын хэлэхэдэ, юртэмсэ урбалдаа гээшээ гү гэжэ Пагма һанаһан юм. Тиихэдэ абяа дуугүй хажуудань зогсоһон нютагайнгаа зониие харахадаа, эдэнэр бэшэ, харин хари хүн, Донирой Гармын иимэ гажа буруу юумэ дуулгаһаниинь болоо гэжэ Пагма гүлмэр ухаандаа һанаһан юм. Ай даа, ажабайдал һөөргөө бусадаггүй муутай даа!
Тиихэдэ Сэрэниинь томо шиидам гартаа адханхай, зөөри зөөшэеэ аршалха, хамгаалха һанаатай амбаарайнгаа наана зогсобо. Пагмын зосоо юуншьеб таһаршахадал гээд, «Сэрэн, болииш! Үхибүүдээ хайрлыш!» - гэжэ хашхархадань, хажуудань зогсоһон Тэгшэ эрхиеэ татасагаан, «Тэнэг! Эдэ бузарнуудай жаргаха саг ерээ хаяа? Теэд шиидам баряад, эдэниие зогсоохоб гэжэ һанана гүш? Яба наашаа!» - гэжэ бадашаһан юм.
Тиихэдэнь Сэрэн һалд һуларжа, шиидамаа хажуу тээшэнь шэдэжэрхёод, февралиин хуушан саһан дээрэ һуушоо бэлэй.
«Нюдарганууд Тэгшэ Намжилов, Сэрэн Тэгшиев гэгшэд һунгаха эрхэһээ хаһагдажа, арад зониие мүлжэжэ олоһон зөөринь хамтын аша туһада зорюулагдан абтажа, өөһэдөө сүлүүлэгдэхэ ёһотой». Эдэ аймшагтай үгэ- нүүдэй хайра гамгүй удха бүри һүүлдэ Пагмада нээгдэһэн юм. Гурбатай болоһон Доржоёо абаад, зургаа һараһаа үлэһэн Дармаяа эхэ, эсэгэдээ орхёод мордоходоо, шэрүүн бэрхэшээл асарха хуби заяанай урдаһаа мордобоб гэжэ Пагма огто һанаагүй.
Холын хари нютагта үнгэрһэн эдэ олон жэлнүүд яаһан хүшэр һэм? Хоёр жэл тухай болоод, урданайнгаа огсом зангые Хуурайн талада орхиһон Тэгшэ аалиханаар унтараа. Удангүй үбэлэй хагсуу шэмэрүүн үдэр Пагма Сэрэн хоёр хүбүүгээ хүдөөлөө. Тэрэл хаһада Сэрэнэй, наһанайнь нүхэрэй түшэг тулгуури, туһа Пагмада яаһан хэрэгтэй һэм? Харин нүгөөдэнь урда мэ тээрээл Пагмада ойлгогдошогүй ажабайдалда бүхыгөө үгөөд ябаха. Һүни гараад, үглөөгүүр ерэхэдэнь, Пагмын зосоо ямаршьеб зэбүүрхэмэ мэдэрэл нидхэрэн ороод, унтажа хэбтэһэн үбгэнэйнгөө хажууда уйлажал мэдэгшэ бэлэй...
Хүбүүнэйнгээ һүүлдэ хоёр һара тухай болоод, почтын онгосо тонолсоһон Сэрэниинь табан жэлээр түрмэдэ һууба. Тиихэдэл Пагмын зосоо этигэл найдалай һүүлшын ошохон унтаржа, зүрхэ сэдьхэл соонь хэтэдээ хайлахагүй мэтээр һанагдаһан мүльһэн тогтожо, ажабайдалынь хооһон, хэрэггүй болошоо бэлэй. Зүгөөр һайн һайхан зон барагдаха бэшэ даа. Шоройень хамадаг конторынь ноён Сергей Харлампиевич, Фрося абгай, Захар үбгэн... Тэдэнэрэй туһаламжаар лэ Пагмын наһан залгалаагаа олоо гээшэл! Үгы һаа... Ай зайлуул! Магад хари нютагай хүйтэн тэнгэри доро нюдэниинь хаагдаха байгаа гү?
Сэрэнэй ошоһоор зургаадахи жэл ябажа байба. Нэгэтэ ажалһаа ерээд, сайгаа шанажа байхадань, хүхэ бостон костюм үмдэһэн, ялагар хара штиблет хахинуулһан, гартаа бишыхан чемодан бариһан хүн үдэшын улаан наран соо умбан байһан дайда сооһоо гэнтэ гаража, үүдынь татан ороод, хирбээ хара һахал дороһоо дун сагаан шүдөө харуулан, энеэбхилжэ байба. Пагма гартаа барижа байһан хульхаагаа бүри шангаар адхаад, байрадаа няалдашаһандал зогсоо бэлэй.
«Танинагүй гүш, Пагма? Тэгшын Сэрэн амиды бэеэрээ урдаш зогсожо байна. Ороолон шүдхэр бэшэ. Яагаа тиимэ баяргүйгөөр намайгаа угтанаш? Али хосороо гэжэ һанаа гүш? Үшөө туршахабди!» - гээд, үнөөхи хүнэйнгөө чемоданаа стол дээрэ табихадань, «Сэрэн!» - гэжэ Пагма аалиханаар хашхараад, пеэшэнэйнгээ наана һалд һуушаһан юм.
Тиигээд лэ залуу наһанайнь жаргалта хаһые бусааһандал һанагдаһан үдэрнүүд ерээ бэлэй. Зүгөөр энэшье һайхан үе удаан бэшэ байшоо. Гурбан һара тухай болоод, һүниин тэн багаар Сэрэнииень абаашахадань, жаргални, ошото найдални бусашагүйгөөр ошобо гэжэ бүхы бэеэрээ ойлгоһон Пагма, шангаар хашхаран даб гэхэдээ, харанхалжа унашоо һэн.
Тиигээд нэгэниинь нэгэндээ адли борохон үдэрнүүд һубарихадаа, нютагаа бусаха гэһэн һанал Пагмын ажабайдалай гол удхань болобо. Удангүй дайнай хатуу жэлнүүд ерэжэ, энэ һаналынь улам холодоходол гээ. Тиигэһээр шуһата зэбүүн дайн дүүрэбэшье, үшөөшье хүндэ жэлнүүд ерэһэн юм. Дайнай һүүлдэ һараболоод байхада, «Танай нүхэр Тыкшеев Сэрэн, 1945 оной майн 9-дэ Прага шадар баатарай үхэлөөр унаа. Урдань хэһэн зэмэеэ амасаһан сержант Тыкшеев Эхэ оронойнгоо үнэн сэхэ патриот байһанаа харуулһан байна. Геройнуудта мүнхэ дурасхаал! Частиин командир полковник Ростовцев. 1945 оной июниин 15. Прага.» гэһэн саарһа Пагма абаба. Тиихэдээ юунэй болоһониие хүсэд һайнаар ойлгоогүйшье һаань, сэдьхэлһээнь нэгэ угаа хүндэ шулуун унашаһандал һанагдаа бэлэй.
Удаань нютагаа бусаха аргатай байбашье үлбэр үбшэн Захар үбгэн Фекла абгай хоёрые хаяха аргагүй байгаа. Тиихэдээ Үлзытэдэ орхиһон Дарма тухайгаа ходо һанажа ябабашье, нарай нялхаар орхиһон хүбүүнэйнгээ урда хэды шэнээн ехэ зэмэтэй байһанаа ойлгодог, энэ ехэ нүгэлөө хэзээдэшье амсаха аргагүйб гэжэ Пагма һанагша һэн. Харин Сэрэн... Хари нютагта наһа бараһан Доржынгоо, эхэ, эсэгэгүйгөөр өөдөө болоһон Дармынгаа урда зэмэеэ амасаа. Эсэгэ оронойнгоо түлөө ами наһаяа үгэһэн хүн зэмэеэ амасадаг юм бэшэ гү?
«Ай даа! Һалан ошоһон жэлнүүд! Зүгөөр наһамни иимээр үнгэрөө гэжэ голхорхоор аал? Үгы! Энэ хадаа минии ажабайдал, минии хуби заяан...».
Хүгшэн һанаа алдаба. Хайрата Фекла абгайгаа хоёр жэлэй саана хүдөөлөөд, гэрээ, эд бараагаа хуу худалдаад, нютаг руугаа зорин ерэһэн Пагма абгай эдэ жэлнүүд соо Дармынгаа мүр сараа бэдэрээл. Теэд хүбүүниинь бадаганда нэрбэгдэжэ наһа барашаһан, харин тэжээһэн, хүн болгоһон хүниинь үнөөхи .Донирой Гарма байба бшуу. Ажабайдалыень хазагайруулһан, жаргалыень эбдэһэн хүн. Яаһан һонимши даа, ажабай- дал? Хүгшэн наһан боложо, энэ дэлхэй дээрэ намайе гайхуулха юумэн барагдаа гэжэ һанахадашни, оройдоошье тиимэ бэшэ байна. Зүгөөр мүнөө хайрата Дармынгаа хүбүүе олоод байхадаа, энэ дэлхэйдэ дүүргэхэ һүүлшынгөө уялгата хэрэг түгэсүүлхэ, хүсэлдүүлхэ хүсэн олдохо гү? ,
Хүгшэн аалиханаар бодоод, үшөө үбэл Сандантанай сүлөөлжэ үгэһэн таһалга руугаа оробо. Арай шамай шэрээдээ хүрэжэ, дороһоонь бишыхан валеткэ гаргаад, шэшэрэн татаһан гараараа тэрэнээ эльбэсэгээн орон дээрээ хэбтэшэбэ.
«Ай зайлуул! Яаһан хүлеэгдээгүй саг ерэнэ гээшэб? Үрдидэг һай даа, Сандамни, Баярмаамни... гушанарни... Захар үбгэн... Фекла абгай... Сандан! Ши хаанабши? Ерэ даа, мухаа. Сэхэеэ хэлээгүйб, хүлисэ. Мүнөө хэлэнэб... Би... шинии хүгшэн эжыб...».
* * *
Хүдөөлэлгэнэй үглөөдэр Сандан Баярмаа хоёр столойнгоо саана һуужа байба. Урдань Пагма хүгшэнэй валеткэ табяатай. Сандан шиидэнгеэр гараа һарбайгаад, валеткэ нээбэ. Зосоонь алтан бэһэлиг, һиихэ хэдэн хуудаһан саарһанууд дээрэ табяатай харагдана. Тэрэниие хажуу тээшэнь этэрээд, Сандан саарһануудые абаба.
«Дармахамни! Үзэг бэшэг мэдэхэгүй эхэшни энэ бэшэг ондоо хүндэ бэшүүлбэ гэжэ бү гомдо. Яахабши даа. Иимэл хуби заяан тудаа. Шамайгаа олоходоо барюулха һанаатайб. Тиихэдээ шамһаа хүлисэл гуйхалби даа. Хүлисэхэ болихоёо шимнил мэдэхэш. Саашань. Шинии эсэгэ Тэгшын Сэрэн нюдарган баян ябаһан хүн. Зүгөөр манай Эхэ ороной хүндэ хүшэр сагта алдуу эндүүгээ ойлгожо, зэмэеэ гүйсэд амасаа. Прага шадар ами наһаяа үгэһэн тухайнь саарһа би шамдаа харуулхаб. Бэшүүлһэн хүмни яаралтай. Хүлисэ, хүбүүмни. Шинии эхэ Содбын Аюушын Пагма».
Халта шарлаһан энэ хуудаһанай саана бүри хуушан, зарим газартаа һанги набта болоһон саарһа Сандан гартаа абахадаа, нюдэн соонь бусалһан нёлбоһо даран һууд гэбэ. Харин Баярмаань гарыень дүмүүхэнээр эльбээд, нюдэеэ аршана.
Шэб шэнэхэн, дээрээ дороо тамгатай саарһа Сандан гартаа абаба.
«Би, Аюшеева Пагма Содбоевна, ухаан түгэлдэр, амар мэндэ байхадаа, һүүлшынгээ һанал мэдүүлнэб: минии наһан соогоо суглуулһан зөөриие - 9200 түхэриг, нэгэ алтан бэһэлиг, нэгэ алтан һиихэ - Гармаев Сандан Дармаевичта үреэн дамжуулнаб, дүүрэн соонь эдлэхэ эрхэ олгоноб, иимэ эрхэтэй ори ганса хүн байһанииень батадхан мэдүүлнэб. Ухаан түгэлдэр, амар мэндэ байхадаа, ондоо хүнэй идхалга доро бэшээр дээрэ хэлэгшэеэ батадханаб. Аюшеева», - гээд, Санданай уралнууд шэбэнэбэ...
Тётя Пагма
Сандан проснулся, наконец-то освободившись от навязчивых снов. Не пытаясь встать, полежал ещё немного. Вытащил из-под подушки часы и внимательно посмотрел на них, отметив про себя: «Уже шесть часов. Пора вставать».
Однако лениво потянулся и остался лежать, расслабив тело. Он закрыл глаза и задремал, будто всё-таки хотел досмотреть ночные сны. Но что-то упорно заставляло его прислушаться к утренней тишине. Ему почудились звуки, необычные ранним утром.
Сандан решительно открыл глаза и хотел было откинуть одеяло, но замер. Рядом с ним, глубоко и легко дыша, возлежала его Баирма, вместо того чтобы доить коров, выгонять их на пастбище, кормить прочую скотину. Удивлению Сандана не было предела.
Сандан не стал будить благостно спавшую жену, тихо встал, оделся, умылся, вышел в кухню, и сразу же его затрепетавший нос уловил картошку, зажаренную со свининой. Сандан опять с удивлением пожал плечами. Но всё же пошёл к печке, снял благоухающую сковородку, поставил на стол, нарезал хлеба и налил чаю...
Закончив трапезу, Сандан вытащил папиросу и сладостно закурил, утопая в синеватом дыму, щуря глаза от него, и ещё раз с недоумением подумал: «Как же споро Баирма управилась с утренней работой и улеглась рядом со мной спать!» Но, не получив ответа на этот вопрос, он опять пожал плечами, взял со стиральной машины видавшую виды шляпу, надел, накинул плащ и вышел из дома.
Здесь он выкатил прислонённую к крыльцу почти новую «Яву» за ворота, сел в седло и подумал: «Ясный день предстоит. Сегодня обязательно съезжу на сенокос. Ведь долгосрочный прогноз гласит, что с середины августа пойдут сплошные дожди. Если оправдается, то большая головная боль падёт на наши бедные головы. Потому народ надо настроить хорошо поработать сегодня!» Сандан завёл мотоцикл и покатил вдоль по пыльной деревенской улице...
1
Баирма внезапно проснулась от шума, доносившегося из кухни. «Ой! Припозднилась, что ли?» — почти в панике подумала она и тут же успокоилась, вспомнив, как удивил и озадачил её вчерашний вечер. Успокоилась и опять прилегла, собираясь ещё подремать, как всегда делала, если предоставлялась такая возможность.
Баирма лежала под тёплым одеялом, чувствуя себя почти в сладостной дрёме. Но про себя усмехнулась. Вчерашний случай и сейчас кажется ей слишком неординарным, отчего она чувствует себя не в себе. Оказывается, бывают в жизни такие моменты, когда ты внезапно и бесповоротно подчиняешься воле другого человека, полностью покоряешься его обаянию...
...Вечером, поздновато было. Часы натикали уже часов десять, кажись, когда кто-то постучался в дверь. Когда Баирма открыла, перед ней предстала совершенно незнакомая старушка, одетая в старый мужской нейлоновый плащ. Выгоревший на солнце кашемировый платок ладно прикрывал её маленькую голову, на спине она несла огромный рюкзак. Баирма растерялась и молча стояла, не зная, что предпринять и сказать. Старушка молча устранила хозяйку дома ещё сильной сухонькой рукой со своей дороги и уверенной поступью прошла в дом. И сразу не допускающим возражения тоном увесисто сказала:
— Ты меня знаешь? Меня кличут тётей Пагмой. Ты уже про меня слышала, наверное! — проговорила и с грохотом бросила свой рюкзак на пол прихожей. Совершенно растерянная Баирма молча кивнула. — Вот, вот! Знаешь! После моего возвращения на родину прошло уже целых два года. Борони всемилостивый Бог! Устала я с дороги. Налей-ка чаю! — сказала тётя Пагма, сняла платок, накинула на покатые плечи и молча, безошибочно прошла на кухню.
Словно сражённая неким волшебством тёти Пагмы, Баирма также молча пошла за ней. Взяла с тёплой ещё плиты чайник, налила чаю в чашку, выставила на стол масла с сахаром, нарезала пахучий хлеб.
Старушка солидно и не спеша, с явным удовольствием покушала, собрала все крошки со стола, положила в опустевшую чашку. Затем медленно подняла свою маленькую голову, внимательно посмотрела на Баирму острыми, всё ещё карими глазами и тихо заговорила, поджимая выгоревшие губы.
— Скоро осень придёт, борони Бог! Затем и зима нагрянет. У вас зимовать, наверное, буду. Вы хоть и молодая семья, а уже имеете троих детей. Я буду делать всю домашнюю работу. Ты с тремя мальчишками еле-еле справляешься ведь. А когда младшенький вырастет, ты можешь выйти на работу. Тогда и за детьми ухаживать буду. Платы не нужно. С меня тоже не будете требовать, наверное. Летом и ранней осенью в летнем домике буду жить. А никто не запретит, наверное, зимой устроить моё гнёздышко в вашем старом зимовье. Ты мне сейчас собери, пожалуйста, матрас, подушку, одеяло или доху. Пойду спать в летний домик. Утром можешь не вставать. Я коров подою и на пастбище сведу. Свиней тоже накормлю. Выспись всласть, бедняжка! Утренний сон самый сладкий. Когда сама была молода, мечтала выспаться когда-нибудь... А сейчас... борони Бог! Самое плохое на свете — это стареть! Корм для свиней в сарайчике? А ведро? — вопрошала тётя Пагма. Она терпеливо ждала ответа, глядя на ковёр на противоположной стене.
А Баирма так и стояла молча, не зная, как же ответить странной старухе. Её одолевало желание ущипнуть себя: часом не спит ли она?
— Ты язык проглотила, что ли? Почему так упорно молчишь? Может быть, меня собираешься выгнать?
— Такого и на уме у меня не было! Но... — замялась Баирма и опять молча смотрела на тётю Пагму.
— Ты слишком не удивляйся! Я очень хороший человек. Я никогда не буду умолять: «Не выгоняйте!» и молча уйду своей дорогой, если пожелаете. А сейчас ты просто поверь в меня. Любой человек должен поверить другому человеку. Сейчас просто скажи: где ведро и корм для свиней?
— Всё в сарае... — наконец-то ответила Баирма. Тётя Пагма направилась было к двери кухни. Но резко обернулась и сказала:
— А сейчас я пойду спать. То, что я просила, быстренько отдай-ка! Мужу не говори. Я сама с ним поговорю!
Проводив старушку в сарай, Баирма села на диван, пытаясь понять: «Что же произошло?» И тут Баирма как бы посмотрела на себя со стороны, выгнула свои чёрные, словно воронье крыло, брови и громко захохотала. Хотя про эту старушку слышала много странного. Сейчас всё немного прояснилось, но в то же время много всякого несла в себе тётя Пагма. Кроме прочего, показалось, что есть в ней нечто тайное, загадочное и хорошее. К тому же встреча Баирмы со старухой, казалось, принесёт много интересного и познавательного... А так... всё же было очень смешно. К тому же Баирма вспомнила, как сама вела себя со старухой. Сперва никак не могла решить, правильно или неправильно вела себя, но, подумав, опять решила, что общение с тётей Пагмой сулит ей всё же очень много интересного и удивительного...
Баирма не спеша встала с постели, надела свой цветастый халат, вдела голые ноги в тапочки, прошла к двери кухни и невольно остановилась, прислушиваясь к тому, что бормотала тётя Пагма. Она бормотала и что-то делала около печки. Баирма, сдержав дыхание, прислушалась.
— Вот варнак! Покушал готовую пищу, а посуду не убрал, варначина! Наверняка видел, что его Баирма спит сном младенца в самую пору работы. Но не поинтересовался даже: кто же сварил ему еду! Варначина! Еда для свиней кончается. Целый день носится на своей красной тарахтелке и даже не поинтересуется, есть ли еда его свиньям или нет, чёрт побери! Вот и сегодня заболталась со старухой Надмит и упустила этого варначину Сандана. А надо было с ним встретиться. Борони Бог!
Не в силах больше сдерживать себя, Баирма рассмеялась, зажав рот. Но старушка услышала Баирму, тут же обернулась и посмотрела на женщину очень ласково.
— О, Бог мой отведи! — сказала тётя Пагма, словно испугавшись. Она положила на буфет поварёшку и, внимательно наблюдая за Баирмой, тихо подошла к ней. — Встала, значит. Ещё немного поспала бы... Еда ещё не готова. Твой всепоглощающий Сандан съел целую сковородку картошки со свининой, которая могла бы насытить целую полевую бригаду. Потому мне снова пришлось зажарить картошку со свининой. Он мог бы для своих детей найти мясо коровы или барана. Большой или маленький, но всё-таки начальник. Баирма! Этих мужиков надо держать в ежовых рукавицах. Каждый их шаг надо строго контролировать. Иначе они о семье и не вспомнят. Твой бедный Сандан опять будет блуждать до самой полуночи по отарам и гуртам? Сегодня ночью еле задремала, а проснулась от тарахтенья его красного чёрта! Чёрт побери! Я в ваши семейные дела и не думала встревать. Сами свою жизнь строите и знаете, наверное, что к чему. Но всё же учти, что в отарах и гуртах много одиноких женщин, у которых целая буря под подолом! Учти это! Ой! Картошка горит!
Тётя Пагма опрометью кинулась к печке и отодвинула жаровню к краю. Затем поставила кругляшки плиты на место, тут же начала собирать на стол. Когда Баирма вернулась умытой и посвежевшей, тётя Пагма уже всё собрала и наливала чаю в стаканы. Она покосилась в сторону спальни и тихо промолвила:
— Наши сорванцы нескоро проснутся, видимо. Средний Балдан — ранняя, видимо, пташка. Он проснулся, когда было совсем рано, и в одной майке начал носиться по дому. Еле-еле обратно усыпила!
— Да! Балдан рано просыпается...
— Вот-вот! Я же говорю спозаранку встал. А Гомбо-то засоня?
— Так и есть, — ответила Баирма, нежно улыбаясь. — Если Балдан не начнёт теребить его, то наш старший брат так и будет спать ещё долго.
— Смотри-ка! Я всё-таки удивляюсь вашему Гарме. Человеку от роду лишь шесть месяцев, а спокойный какой! И плачет очень редко...
— Да, мы такие. Если сухой и сытый, то ни звука не издаст.
— Да... Три сына! Это великолепно. У бурят три сына к лучшему. Но ещё надо бы трёх девчонок!
— Хватит, наверное, — промолвила тихо Баирма и покраснела.
— Ох! Чего краснеешь, как девка на выданье. Дети — это лучшее для людей богатство...
Произнеся эти слова, старушка отдалась своим мыслям, забыв про стакан чая, который держала в руках. Она, видимо, забыла и про Баирму, сидящую напротив. Её карие глаза сузились, потерявшие свежесть губы беззвучно зашевелились, глубокая грусть овладела всем её сухоньким телом, и она показалась Баирме жалкой и потерянной...
Баирма не стала мешать тёте Пагме. Тихо встала и ушла к умывальнику, чтобы поправить причёску. Вглядываясь в зеркальце, Баирма подумала, что тётя Пагма, видимо, много и хорошего, и плохого пережила за свою долгую жизнь. Но явно было больше лиха... Это Баирма ясно и чётко почувствовала.
Через некоторое время послышалась возня Балдана и Гомбо. И Гомбо, надоев старшему брату, захныкал. Баирме пришлось пойти в спальню, унять и поднять своих сыновей. Она строго проследила, как они одеваются, умываются, и только после этого повела их на кухню завтракать.
Тётя Пагма уже успокоилась и быстро сновала по кухне, собирая еду для двух маленьких мужичков. При виде Балдана и Гомбо она ворчливо промолвила:
— Еда стынет. Быстро за стол, пострелята! Приятного аппетита! — но всё же приветливо встретила Балдана и Гомбо и, рассаживая их за столом, нежно понюхала бритые головы обоих малышей.
* * *
Когда Сандан подъехал к конторе отделения, бригада строителей в полном составе ждала его и нещадно смолила самокрутки.
— Здравствуй, Сандан Дармаевич! — поприветствовал Сандана бригадир строителей Базар и крепко пожал его руку. — Мы могли вчера закончить крышу коровника, но, к сожалению, закончился шифер. А ведь ещё нужно десяток косяков дверей и побольше оконного стекла. Если всем этим обеспечите, закончим работу за два-три дня.
— Что ж, хорошо. К девяти должны привезти две машины шифера из Кижинги. А дверные косяки и оконное стекло к вечеру привезут из той же Кижинги! — ответил Сандан, и все гуськом вошли в контору.
Только к восьми часам утра Сандан освободился и смог перевести дух. Он позвонил директору совхоза, доложил о ходе строительства и уборки сена и собрался съездить на сенокос. Но тут зашла тётя Надмит, подметавшая полы сельсовета и конторы. Тётенька Надмит поприветствовала Сандана, быстро прошла к столу, за которым сидел зоотехник, и солидно, прочно обосновалась на стуле, на котором только-то что сидел Базар.
«А, чёрт! Не успел смыться! — подумал Сандан, лениво следя за ней. — Надоело! Каждый раз одно и то же... Сколько же она будет болтать?»
— Сандан! Я пришла к тебе с большим делом! — промолвила тётя Надмит и прямо посмотрела в глаза Сандану.
— Я слушаю вас, тётя Надмит!
— Сандан, вдоль поля выросла высокая, сочная трава... — вкрадчиво сказала тётя Надмит и, ещё более сузив свои хитроватые узкие глаза, уже просяще продолжила. — Я, человек, в чистоте содержащий ваши рабочие места, достойна, наверное, хорошего отношения к себе. Можно, наверное, в свободное от работы время скосить растущую вдоль поля траву и забрать ее себе? А, Сандан?
— Надмит абгай! Я уже третий год вам терпеливо талдычу. Эту траву имеет право скосить и забрать сторож поскотины, дедушка Данзан. К тому же ваш сын работает в сенокосной бригаде в Хурае. Он заработает конечно, сено для вашего скота! А так мы не можем обижать дедушку Данзана, который не может работать на сенокосе!
— Так-то так, конечно. Но то сено очень полезное для молодняка. Я ведь который год убираю за начальством всякое дерьмо, и можно, наверное, пойти мне навстречу! Я же ведь днём и ночью стараюсь держать ваши рабочие места в чистоте и порядке!
— Нет и ещё раз нет! Дедушка Данзан не может, как ваш сын, работать на сенокосе. Я опять говорю: мы не можем обижать дедушку Данзана! — как можно строже сказал Сандан и про себя усмехнулся. Тётушка Надмит свою роль, конечно, сполна отыграет...
— Вот оно как! Тогда попробуйте найти другую дурочку, которая и днём и ночью будет убирать ваш мусор! Хватит!
— Ничего не поделаешь в таком случае... — скрывая ехидную улыбку и скорее делано сокрушаясь, промолвил Сандан и потянулся к телефонной трубке.
Заметив движение Сандана, тётушка Надмит откликнулась подобострастной улыбкой на круглом, красноватом, широком лице и чуть приподнялась со своего стула.
— Санда-ан! Не делай этого. Зачем сразу за телефон хватаешься! — сказала тётушка Надмит и быстро положила свою пухлую руку на телефон. — Зачем только слушаешь полоумную старушку? Глупость ведь сотворяю! Хи-хи-хи... Забудь про то, что я сказала. Ты ведь хоро-оший человек по моему разумению. Хи-хи-хи... Ой, чуть не забыла! Та тётушка Пагма, видимо, удумала остановиться у вас, даже намерена зимовать с вами! Что за особа — неизвестно, скажу я тебе! Самое удивительное, что она меня знает. Она к тому же наших старых улзытуйцев всех хорошо знает! Это-то самое удивительное! Сандан Дармаевич! Дочь Аюши Соктоева Пагма вышла замуж за кулака Тэгшиева Сэрэна. Говорят, их с мужем и тестем отправили в ссылку на север. Я сама это не помню. Ещё маленькая была... Может быть, она Пагма Аюшеева? Хи-хи-хи... Людишки могут истолковать это, что раз начальник, то и завёл себе служанку. Ой! У тебя, наверное, со временем туговато. Извини, если зря время отняла. Хи-хи-хи... Я пойду. Работа у тебя ответственная и трудная. Сандан Дармаевич, до свиданья!
Тётушка Надмит весьма проворно соскочила со своего, казалось, надолго и прочно насиженного места и выскользнула из кабинета зоотехника. А Сандан остался на месте с раскрытым ртом. «Вот в чём дело! Потому моя Баирма так спокойно спала рядом со мной! С чего эта старушка решила остановиться именно у нас? Прямо удивительно!» — подумал Сандан...
Он посидел немного, не зная, что предпринять. В уме зародилась шаткая и, казалось, неуловимая мысль. Он попытался найти начало и конец этой мысли, но она, как склизкая рыба, уходила от него. Лет десять с лишним назад, в канун своей кончины, отец рассказал эту историю. И Сандан все эти годы прятал всё это в самом дальнем углу своей памяти, стараясь совсем забыть. Видимо, потому он и встретил слова тётушки Надмит так болезненно и напряжённо.
Сандан не мог отключиться от сказанного Надмит, он ясно понимал, что тайну, связанную с той незнакомой ему старушкой он просто должен будет обязательно разгадать. Чего бы это ему ни стоило. Но сейчас он даже не представлял, что принесёт ему и его семье эта разгадка...
Сандан с большим сожалением понимал, что разгадка эта не может прийти прямо сейчас, вдруг. Он легонечко вздохнул, вытащил из ящика стола видавший виды старенький военный планшет и сложил в него приготовленные бумаги. Быстренько встал, накинув планшет на правое плечо, ещё раз посмотрел, не забыл ли чего, и вышел из кабинета.
* * *
Вечернее солнце закатилось за гору Челсана. И разомлевшая от жары земля готовилась отдохнуть и наконец-то тихо задремать. Томная ночная прохлада явно соответствует этому. Сандан обогнул гору Сахюрта и остановил свой мотоцикл. Он почувствовал, что устал от постоянной езды по степным дорогам, прославленным своими ямами и ухабами.
Сандан, не слезая с мотоцикла, вытянул длинные ноги: мгновенно упавшая на эту землю тишина приглашала его вовсю дышать свежим воздухом пади Улзыто и отдохнуть. Он положил руки на бензобак мотоцикла, расслабился, и мысли о работе на время покинули его. Сандан сделал за день много полезных дел, но понимал, что вряд ли сможет уснуть со спокойной душой. Полез в карман, вытащил папиросу и не спеша закурил.
«Тогда мне исполнилось одиннадцать лет, кажется. Точно. И месяца не прошло. Как раз исполнилось сорок девять дней со смерти дедушки. Отец позвал меня к себе, долго вглядывался в портрет дедушки, который висел на противоположной стене, и сосредоточенно курил папиросу. Я же никак не мог уразуметь — можно мне уйти или надо остаться. Как будто отец точно знал близость своей кончины. Потому, наверное, подробно и изложил ту историю. Я был не в состоянии это понять. Потому что его рассказ переворачивал всю нашу жизнь. Я узнал, что мой любимый дедушка мне неродной. Это-то никак не укладывалось в моей голове... Не мог понять и примириться с тем, что я — внук богача-кулака. Ведь в школе нам говорили, что кулаки, богачи и враги народа — люди очень плохие. Этого тогда понять было невозможно! Я, всегда гордившийся тем, что я внук старого коммуниста, встретил рассказ отца с ненавистью. Разве я был не прав? Нет и ещё раз нет! Они, сосланные когда-то в далёкие-далёкие края, казались бестелесными тенями безвозвратно ушедших лет! Ни слуху ни духу о них не было никогда! Потому я решил сразу забыть этот рассказ, как несусветную небылицу. Эх, отец, отец! Когда он тяжело заболел и неуклонно приблизились дни его кончины, сказал, что настоящий мой дед — не Гарма Дониров... Но отец... как бы он воспринял тайну старушки, которая поселилась в моём доме? Если она моя бабушка, чем же виновата передо мной? Она пошла, как верная жена, за своим мужем! В трудное и суровое время она без всяких сомнений отправилась делить с ним то лихо, которое выпало Сэрэну. Что же предпринять? Сейчас приеду и сразу спрошу... Нет! Старушка, если захочет, сама расскажет про всё, наверное. Значит, придётся ждать. В будущем, возможно, всё прояснится. Что тут поделаешь? Надо терпеливо ждать. А пока пускай у нас живёт. Время покажет!»
Сандан успокоился. Он выбросил потухшую папиросу, не спеша завёл мотоцикл и, трогаясь с места, с удивлением увидел, что всё изменилось. В ту самую минуту восточный потемневший край неба пронзила ярчайшая вспышка первой молнии. Тёмные небеса содрогнулись от грохота, и на землю пал дикий по своей силе ветер...
Сандан развил бешеную скорость, чтобы успеть до начала грозы домой. Но не повезло. Когда он свернул налево у окраины поскотины, медленно упали несколько капель дождя и тут же непроходимой стеной хлынул ливень...
Дорога стала очень скользкой и, казалось, по мановению чьей-то могучей руки непроходимой. Насквозь промокший Сандан, пару раз чуть было не упав, наконец-то подъехал к своему дому. Он поспешно спрятал мотоцикл с северной стороны дома и, поднимаясь на крыльцо, заметил, что в окошке летнего сарая светится огонёк. Сразу он не придал этому значения. Только уже дома, снимая мокрую одежду, Сандан удивился: «Кто это в такое позднее время? Что делает в нашем сарае?»
— Ой! Всё-таки промок! Гроза тебя настигла, что ли? Это очень плохо. Можешь ведь простудиться!
Сандан сидел на пороге, снимая отяжелевшую обувь, и вскочил, нежно улыбаясь при звуках голоса своей Баирмы. Мгновенно одуревший от неповторимого запаха жены, только вставшей с кровати, он крепко обнял её и поцеловал.
— Тэты! От тебя так и разит холодом! И проголодался, конечно! — сказала Баирма и, вырвавшись из объятий мужа, поспешила на кухню.
2
Быстро, казалось, прошла золотая осень, предвещая приход белоснежной зимы, подчёркивая неуклонное течение вечного времени. Затем прошла весна со своим обновлением всего сущего на этой грешной земле. Пришло и лето в широкие Кудунские степи, благоухая золотистой зеленью и цветастым богатством сочных красок. Этой порою всё живое на земле радуется чему-то, и эта радость кажется всеобъемлющей...
К этому времени тётя Пагма стала родной в семье Сандана. И дети, и сами Сандан с Баирмой привыкли к ней. Но тайна тёти Пагмы так и оставалась спрятанной за семью замками. Сандан иногда ловил на себе взгляд старушки, окаймлённый близкой слезой, и тогда им овладевало странное, но очень хорошее и нежное чувство. К тому же в последнее время Пагма стала вялой, глаза её потухли, да и говорливость почти что сошла на нет. Это очень беспокоило Сандана и Баирму. Они старались исполнить малейшее желание тёти Пагмы, но желания её стали редкими.
В то утро Сандан проснулся очень рано. Сандан, Баирма и все дети собирались идти на летний Сурхарбан, и потому в доме была суматоха. Дети бестолково носились по дому в предчувствии чего-то светлого и хорошего. Баирма никак не могла их окончательно одеть и потому не заметила, что тётя Пагма как-то странно ведёт себя. А Сандан с самого утра на своём мотоцикле вовсю носился по Улзыто, оповещая тех, кто стрелял из лука, боролся, бегал, прыгал, пел, танцевал, участвовал в скачках.
Только когда подошло время выезда, Сандан заметил, что тётя Пагма никуда не собирается. Она сидела за кухонным столом и просто наблюдала за суматохой, царившей в доме. Сандан подошёл и наклонился к ней:
— Тётя Пагма! Поехали на Сурхарбан!
— Сандан, я не поеду на Сурхарбан. Сегодня чувствую какую-то слабость. Но это ничего. А вы езжайте. Не опоздайте. В эту жару мне лучше сидеть дома, наверное. Не беспокойтесь насчёт меня. Спокойно езжайте! — ответила тётя Пагма и, нежно поглаживая руку Сандана на спинке стула, светло так улыбнулась.
— А-а...— в груди Сандана собрался тёплый комок неизведанного раньше чувства. — В таком случае ничего не поделаешь. Мы постараемся слишком долго не задерживаться. Да и Гарма, наверное, быстро устанет.
— Наверное... Езжайте!
— Так мы поедем!
Тётя Пагма кивнула.
В доме мигом повисла тишина до звона в ушах. И сразу стала явной та перемена, которую неясно ощущала тётя Пагма в последнее время. Это было ясное чувство строгости во всём её естестве.
«Какое чудное, неизведанное спокойствие сейчас во мне? Ой, пронеси! Борони Бог! Никогда в жизни я не была такой спокойной!» — подумала тётя Пагма.
В удивительно прояснившейся голове тёти Пагмы чётко обозначились давно, казалось, забытые или как бы забытые воспоминания и потянулись длинным караваном.
Когда богач Тэгшэ предложил середняку Аюшееву Сокто породниться, тот нисколько не сомневался. Сокто сразу решил, что это и есть счастливая планида его дочери. Пробежавшая семнадцатую свою весну девушка Пагма стала женой Сэрэна Тэгшеева. И познала первую и последнюю в своей жизни прекрасную, всепоглощающую любовь к чернобровому, черноглазому, крепкому телом и духом, пригожему лицом и всем своим обликом Сэрэну. И познала прекрасную, но короткую пору своей тяжёлой жизни.
Как радовался богач Тэгшэ, когда после года семейной жизни Пагма подарила своего первенца — Доржи. Спустя ещё два года — Дарму... А потом выяснилось, что полное и сияющее счастье бывает таким коротким, таким мимолётным. Её жизнь превратилась в сплошную неразрывную цепь страшных событий...
В окружающем мире стали происходить удивительные и пугающие вещи, сперва казавшиеся только дуновением ветерка, со временем они превратились в ураган, сметавший её счастье, как лёгкую небыль. Незнакомые, непонятные почти всем слова: коммунистическая партия, коммунисты, большевики, ТОЗ, коммуна, колхоз, кулак, классовый враг, враг народа — в устах недавно ещё простых людей стали звучать с невероятной силой и отдавать леденящим душу холодом. И в конце концов в наивном уме Пагмы весь мир оказался перевёрнутым с ног на голову...
Её спокойный, степенный и добрый Сэрэн становился совсем непохожим на себя человеком с тревожным и суровым взглядом. Он впадал иногда в непонятную дикую гневливость. По мере того как развивались события, принося непредсказуемые, опасные, резкие повороты, в каждом пробуждалось чувство тревоги, и она порождала в людях, особенно с достатком, глухую пока ненависть. Пагма никак не могла понять этого. Теперь, когда Пагма вспоминает эту свою непонятливость, ей кажется, что она пребывала в то тревожное время в каком-то летаргическом сне.
Богач Тэгшэ и его сын Сэрэн были объявлены кулаками, злостными врагами нового строя. И вот однажды хмурым зимним утром у них в доме появились люди с оружием в руках и возглавлявший их Гарма Дониров бессовестно заявил, что всё их имущество с этого мгновения считается общим. Пагме показалось, что пришёл конец света...
«Хорошо, что не кто-то из земляков, ставших безмолвными свидетелями происходящего, а совершенно чужой человек, Гарма Дониров, сказал эти слова», — подумала молодая целомудренная Пагма. Она думала об этом как-то отстранённо, как бы со стороны. Плохо, что жизнь никогда внезапно не возвращается к истокам и всё не идёт по-новому!
Тогда изменившийся в одно мгновение Сэрэн с жердиной в руке встал перед большим амбаром, чтобы охранять своё добро. В это мгновение в груди Пагмы что-то оборвалось, и она отчаянно закричала: «Сэрэн, стой! Пожалей своих детей!» А стоявший рядом с нею Тэгшэ, нервно перебирая чётки, холодно и сердито бросил сыну: «Глупец! Видимо, пришла пора их счастья за чужой счёт. Ты и вправду думаешь, что остановишь до зубов вооружённых нелюдей с одной палкой в руке! Иди сюда!»
При окрике отца напряжённое, сильное тело Сэрэна обмякло, он выпустил из рук жердину и, белея от бессилия, сел на февральский, уже потемневший снег...
«Тэгшэ Намжилов и Сэрэн Тэгшиев, их семьи, если таковые имеются, признаются кулаками, лишаются права избирать и быть избранными на любой государственный пост. Также всё их движимое и недвижимое имущество, приобретённое за счёт эксплуатации трудового народа, передаётся в общее пользование, а сами они подлежат немедленной высылке на север Красноярского края с ущемлением всех их гражданских прав. Решение окончательное и обжалованию не подлежит...»
Пагме гораздо позже открылось значение этих безжалостных слов. Забрав с собой шестилетнего Доржи и оставив четырёхлетнего Дарму у своих престарелых родителей, Пагма никак не ожидала, что это начало её испытаний и мытарств длиною в целую жизнь...
Как же тяжелы были с самого начала годы, проведённые на чужбине. Через два года, оставивший в пади Хурая свою гордость и силу духа, стареющий Тэгшэ тихо и покойно ушёл в мир иной, не сказав ни слова...
Затем Сэрэн и Пагма похоронили своего любимого Доржи. Именно в это время очень нужна была Пагме помощь и поддержка мужа. А тот, полностью во власти непонятной для Пагмы жизни, надолго куда-то уходил, и его твёрдый взгляд становился ледяным и безжалостным... Иногда, когда он возвращался из непонятного и холодного мира и ничего не объяснял, Пагма тихонечко плакала рядом со спящим мужем, чувствуя всю безысходность и неотвратимость страшного будущего. Ей оставалось только ждать, когда придёт оно...
Буквально через три месяца после похорон сына за участие в грабеже почтового судна Сэрэна на пять долгих лет посадили в тюрьму, и Пагма осталась совсем одна. В ней угасла последняя искорка надежды, появился ледяной холод. В душе и сердце Пагмы стало пусто и печально. Ей казалось, что её жизнь никчемна и что она никому не нужна.
Но этот греховный мир не без добрых людей. Начальник конторы, где она подметала и мыла полы, Сергей Харлампиевич, тётя Фёкла, дедушка Захар... С их помощью и бескорыстной поддержкой и её, казалось, навсегда потерянная жизнь нашла всё-таки своё продолжение. Если бы этого не было... О, Бог! Может быть её глаза, отчаявшиеся увидеть что-то хорошее в этой жизни, так и закрылись бы под чужим и стылым небом.
Шёл шестой год, как ушёл Сэрэн, сопровождаемый милиционерами. Однажды, когда, придя с работы, Пагма, разогрев чай и нехитрую еду, собиралась поужинать, открылась входная дверь и вошёл одетый в бостоновый костюм, скрипевший блестящими чёрными штиблетами, с небольшим, тоже чёрным чемоданчиком мужчина. Он явился, казалось, из чужого, незнакомого мира, залитого вечерними красноватыми лучами солнца. Перед ней, широко и приветливо улыбаясь во весь рот, блестя белоснежными зубами, предстал казавшийся очень знакомым человек... А Пагма, ещё крепче зажав руками стакан с чаем, так и сидела, словно не могла сдвинуться с места.
«Неужели не узнаёшь, Пагма! Перед тобой в добром здравии стоит самолично Сэрэн Тэгшеев! Не чёрт и не совсем нечистый! Что-то встречаешь своего мужа без большой радости... Или давно решила, что я бесследно и бесславно сгинул? Ничего подобного. Мы ещё поборемся! Мы ещё заживём!» При этих словах он поставил на кухонный стол свой чемоданчик. А Пагма, вскочив и запоздало охнув: «Сэрэн!», обратно опустилась на свой стул...
Так в жизни Пагмы приключилась благодатная и счастливая пора. И она подумала было о возвращении своей любви в далёкой теперь молодости... Но и эти мгновения были недолгими. Спустя три месяца, когда ночной, тёмной порою пришли за Сэрэном люди в кожанках и увели его, Пагма всей душой и умом поняла, что теперь Сэрэна уводят уже безвозвратно. И в то самое страшное мгновение, стараясь остановить эту безвозвратность, она с громким криком побежала вслед и у порога своего убогого жилища упала без чувств...
Потянулись серые, однообразные будни, похожие, как близнецы. Теперь смыслом жизни Пагмы стала её крылатая мечта уехать на родину, в Улзыто. Началась война, и мечта Пагмы увидеть родные степи отдалилась. Долгие четыре военных года завершились полной победой СССР. Но потянулись ещё более тяжёлые годы послевоенной поры, которая, казалось, будет длиться бесконечно...
После окончания войны прошёл месяц, и Пагма, не чаявшая услышать что-то про мужа, неожиданно получила казённое письмо. В нём было написано, что её муж «Тэгшэев Сэрэн в тяжёлых боях под златой Прагой 9 мая 1945 года погиб смертью героя. Тэгшэев Сэрэн показал себя истинным патриотом нашей социалистической Родины. Слава героям! Командир части полковник Ростовцев. 15 июня 1945 года. Предместье города Праги».
Прочитав это письмо, Пагма так и не поняла, как Сэрэн очутился в рядах Красной армии. Но почему-то с её души внезапно упал тяжёлый камень, который давил и мучил её все эти годы...
Теперь у Пагмы появилась, наконец, возможность уехать на родину, но она никак не могла оставить одних тётю Фёклу и дядю Захара. И всё это время с сильной болью вспоминала про оставленного в Улзыто Дарму и считала, что она очень виновата перед ним, считала, что этот свой грех не замолит никогда.
А вот её непутёвый Сэрэн перед Доржо, который умер на чужбине, и перед Дармой, выросшим у чужих людей, — грех свой искупил! Так решила Пагма после получения казённого письма. Человек, отдавший свою жизнь за Родину, свою вину должен обязательно искупить. Пагма поверила, что все грехи, кроме десяти самых тяжких, чёрных, можно замолить. Это окрылило Пагму, и она думала о возвращении как о самом заветном, самом важном деле своей жизни.
«Эхма! Иногда кажется, что жизнь прошла впустую. Но то, что моя жизнь именно так прошла, никак не следует с такой колокольни оценивать. Нет, ещё раз нет! Это ведь моя планида, моя жизнь... моя, только моя судьба...» — думала в последние годы на чужбине Пагма.
Старушка легонечко вздохнула и поправила накинутый на плечи платок. Похоронив три года назад незабвенную тётю Фёклу, Пагма распродала всё своё имущество и, приехав в родные края, стала упорно искать следы своего Дармы. Выяснила, что Дарма умер от этого проклятого рака, а человеком, вырастившим её сына, был тот самый Дониров Гарма, который изменил жизнь Пагмы и её родных, разрушил её счастье. Она, как будто вчера, постоянно слышала его голос, обвиняющий богача Тэгшэ и Сэрэна в таких грехах, которых никогда не было. И этот человек, оказывается, взял их Дарму на воспитание...
Повороты жизни никак не предсказуемы и очень сложны. Ты думаешь, что на закате твоей жизни не осталось ничего такого, что тебя удивит. Ан нет! И сейчас, когда нашла сына своего Дармы, найдётся ли сил довершить своё последнее святое дело?
Старушка тяжело поднялась и прошла в комнату, которую освободили для неё Сандан и Баирма. Она почему-то еле-еле добралась до кровати, вынула из-под матраса синюю валетку и, поглаживая её подрагивающими руками, легла и подумала:
«О святой Бог! Как непредсказуемо приходит пора, когда ты должен расстаться с этим белым светом... Успели бы возвратиться... Сандан мой, Баирма моя... мои правнуки! Дядя Захар... Тётя Фёкла... Сандан! Ты где сейчас? Иди ко мне, милый! Я не решалась говорить тебе об этом напрямую... Прости! Сейчас говорю тебе! Я... твоя родная бабушка...»
* * *
Наутро после похорон Сандан и Баирма наконец-то остались вдвоём. Уложив сыновей спать, не сговариваясь, сели за кухонный стол и смотрели на валетку, лежащую между ними. Наконец Сандан решительно взял её в руки. Ещё посидев, осторожно открыл валетку. В ней поверх нескольких листков бумаги виднелись золотые колечки и другие украшения. Сандан отодвинул их в сторону, взял бумаги и прочёл ту, которая лежала сверху.
«Дарма! Ты не обижайся тому, что твоя полуграмотная мать чужими руками написала данное письмо. Ничего не поделаешь. Такая выпала судьба у всех нас. Когда тебя найду, хочу отдать это письмо. Тогда я попрошу у тебя прощения. А простишь или нет — сам рассудишь. Дальше. Твой отец Сэрэн Тэгшеев был богачом и объявлен кулаком. Он в период трудной войны храбро защищал родную Родину и искупил свою вину, если она была... Я покажу тебе казённое письмо об этом. Мой писарь куда-то очень спешит. Прости меня, сынок. Твоя мать Аюшеева Пагма Содбоевна».
Затем Сандан вытащил бумагу, слегка пожелтевшую и обтрепанную. Читая первые строки, он отвёл глаза и некоторое время посидел, подавляя непрошеные слёзы. А Баирма нежно гладила подрагивающую руку мужа и сама быстро вытирала свои глаза.
Пришла очередь новенькой бумаги с печатями сверху и снизу. Прежде чем прочитать, Сандан пристально изучил эту бумагу и наконец начал читать.
«Я, Аюшеева Пагма Содбоевна, будучи в доброй памяти, изъявляю свою последнюю волю: все деньги, которые накопила за всю жизнь, — 9200 (девять тысяч двести) рублей, два золотых кольца, две серьги — завещаю Гармаеву Сандану Дармаевичу с благословением и изъявляю моё желание, что только он имеет право обладать ими, как единственный человек, достойный этого. При твёрдой памяти, при ясном уме, не подвергаясь с чьей-либо стороны давлению, написанное утверждаю. Аюшеева», — шепнули подрагивающие губы Сандана...
