Первая волна

Первая волна

Как тот пловец, нырнувший в глубину
И вынырнувший снова на поверхность,
Сознанья оком встретил я волну
Земного бытия, ее безмерность.

А было это года в полтора,
Когда я понял вдруг, что существую.
А что там под водой и как нырял, —
Все в омуте времен, где дна не чую.

Та первая волна, навстречу мне
Взлетая, словно зеркало сверкнула
Над чувствами, что жили как во сне,
И в мысли первой чуть не утонул я.

Увидел, что есть тайный мир во мне,
Отдельный и свободный от наружной,
Увидел, что вселенная вовне…
И треснул мир, где жил со всеми дружно…

Но все же пуповина, что меня
Соединяла с миром, уцелела,
И хоть тончайшей стрункой, но звеня,
Природы песни, как мои, мне пела.

Мне бабочки садились на плечо,
Крылом, как опахалом, остужая, —
Ведь в салочки играли только что,
Ведь ни одна из них мне не чужая.

Когда тянул я руки к воробью,
Он, круглым взглядом пыл мой умеряя,
Чирикал мне: «Не видишь, я же пью?!»
И я пил с лужи, взрослых удивляя.

Я был и бабочкой, и воробьем,
Почти не видел разницы меж нами,
И как вода, которую мы пьем,
Друг в друга плавно мы перетекали…

Но все ж та трещина прошла
По крохотному сердцу, как расплата
За ту ступень, куда душа взошла, —
И в этом та волна все виновата.

Ведь в зеркале ее увидел я,
Что мир и я не так уж вовсе слитны.
А там вторая, третья, все деля,
Плеснули мир в глаза стеклом разбитым…

Первая волна 
 
Как пловец, который сначала глубоко нырнул, 
а потом снова вынырнул наверх — 
я встретил оком своего сознания 
волну земного бытия, она была безмерна. 

Мне было полтора года, 
когда пришло понимание того, что я существую на свете. 
А как я нырял, и что происходило под водой — 
сокрыто в бездонном омуте времени. 
Та первая волна, взлетевшая 
навстречу мне, сверкнула как зеркало, 
разбудив дремавшие во мне чувства, 
и я едва не утонул в первой мысли. 

Я увидел, что внутри меня есть свой тайный мир, 
отдельный от того, что происходит снаружи. 
Увидел существующую вне меня вселенную — 
и мир, в котором я жил в согласии со всеми, раскололся. 
Но пуповина, которой я был соединён 
с миром иных, осталась цела — 
натянутая как тонкая струна, 
она пела мне песни природы, которые я принимал за свои. 
Бабочки садились на моё плечо, 
овевая его как опахалом — 
ни одна из них не была для меня чужой, 
ведь я совсем недавно играл с ними в пятнашки (салочки). 
Когда я протягивал руки к воробью, 
его круглый взор чирикал мне: 
не мешай, ты же видишь, я пью воду — 
и я тоже пил из лужи, изумляя взрослых. 

Я был одновременно и бабочкой, и воробьём, 
я не видел между ними разницы. 
Мы плавно перетекали друг в друга — 
как выпитая нами вода. 

Но всё же по крохотному сердцу  
прошла трещина — это была расплата 
за высоту, на которую поднялась моя душа — 
и в этом была повинна та первая волна. 

Ведь я увидел в её зеркале, 
что мы с миром уже не являемся одним целым. 
А потом вторая и третья волны отделили меня, 
плеснув мир в глаза осколками разбитого зеркала.