Жизненная теорема
У каждого, наверное, она есть своя — жизненная теорема. К своим тридцати с хвостиком вывел ее для себя и Владыкин. В чём она заключалась...
— А вот, — горячо убеждал он в прокуренной пивной своего напарника Ваську Черноскутова — невысокого, плотно сбитого крепыша со всегда удивленными глазами. Они работали вместе в одном частном гараже. Большом гараже. Владыкин крутил баранку КамАЗа, а слесарь Васька Черноскутов частенько и подменял его, когда Владыкину недомогалось или было просто «недосуг» поработать. В этот «недосуг» Владыкин просто лежал на своем диване и угрюмо смотрел в телевизор, который каждые полчаса демонстративно выключала его дебелая сожительница Клавка — крашеная блондинка, разбитная буфетчица из рюмочной на Сенном базаре. Владыкин в ответ на её, в общем-то, справедливые упреки на его бесхребетность по жизни реагировал слабо, затем вставал и снова включал голубой ящик. В такие минуты «недосуга» к горлу Владыкина подступал комок безысходной тоски по «напрасно прожитым годам». Он бы давно уж ушел из Клавкиной комнатушки в общаге, но куда? Любви как таковой промеж ними не было, а искать что-то новое и потому рисковое на стороне как-то не улыбалось. У Клавдии же все было размеренно, понятно и чего скрывать — даже в некоторой степени и удобно. Несмотря на то, что Клавка частенько могла и в карманах его пошарить. Детей у них не было. «А чё спешить?» — на вопрос Владыкина Клавка, которая была чуть моложе своего сожителя, согласно кивала головой, незачем, мол, нищету плодить.
— ...А вот, — снова и снова Владыкин лихорадочно чертил неясные линии по замызганному пивными пятнами столу, — ты знаешь евклидову геометрию?
— Не-а, — будто бы невзначай вздохнул Васька, — это ты автодорожный закончил, а я... Ну, в общем, может, и знал что-то по школе — но забыл. На кой фиг он мне, твой Евклидов?
— Не Евклидов, а Евклид... Математик был такой в Древней Греции... А теперь разуй уши и слушай, — отхлебнув солидный глоток «Жегулевского» пива, продолжил свою мысль Владыкин. — Евклид говорил, что параллельные линии нигде и ни в какой точке никогда не соприкасаются. Хоть ты лоб разбей!
— Ну и что?
— А то... У каждого из нас по жизни своя линия судьбы, свой курс. Вот смотри, — сунул он под нос напарнику свою широчайшую ладонь, которая как-то и не очень шла к его жилистой, высокой, но худощавой фигуре человека — и не урода, и не красавца. В общем, Поповича, как его называли в гараже, переосмысливая его фамилию, и ближе, и проще.
— Глуши мотор! У меня тоже. — Васька Черноскутов начал внимательно изучать свою пухлую ладошку, тоже здесь на удивление — маленькую и короткопалую.
— Вот тут — линии судьбы, — зашептал Владыкин, — а написано там — быть мне всю жизнь бедным шоферюгой-ездюком и не отдыхать на Канарах, не иметь своей иномарки и коттеджа за городом. В общем — судьба-с...
— А чё? У меня тоже написано? — вяло промямлил Васька Черноскутов, теперь уже и обнюхивая свою ладонь.
— Ну да... Быть тебе всю жизнь слесарем, слаще минтая не есть, дороже этого «Жегулевского» не пить. Баста! И всю свою жизнь дрожать до получки — хватит до нее твоих грошей или нет...
— А эти? Буржуи-то есть? У них по-другому сразу и пишется?
— А у них свои линии судьбы. Лопай — не хочу, лапай — не хочу... Жизнь — малина, совесть — на грош! А самое главное, слушай сюда, ни-ког-да наши линии жизни не соприкасаются с ихними. Мы живем в параллельных мирах. Они и мы — как рельсы железнодорожные...
— Хм... Обидно... Или мудришь?
— А тут и мудрить нечего...
— Ну да... Ты вот техникум закончил — вот и кумекаешь чего-то выше баранки, а я...
— Вот бестолочь! — вдруг рассердился Владыкин и начал уже просто орать на Ваську, виновато моргающего. — Искра пропала? Сегодня есть два мира, как две линии судьбы, — богатых и бедных! Нас и их! И эти линии никогда и нигде, по Евклиду, по жизни не прикасаются! Лобачевский говорит, что в космосе, — но мы в космосе не живем! Они живут в своем мире, а мы живем и умрём в своем! Понял, нет? Балда!
— Сам ты!... — огрызнулся Васька, но затем посочувствовал. — Эк задел-то тебя как штраф сегодняшний... Не иначе, охрана настучала хозяину, что ты машину налево уводил...
— Ну да! Знакомой отвозил мебель! Не простую, а испанскую, на которую я за всю жизнь и не заработаю! Да! Не имею права без ведома хозяина продержать дольше положенного его технику, а тем более применять ее в корыстных целях. Ибо хозяин наш — ангел!
— Да ну, — тут уж и Васька не выдержал, — он же чистой воды бандюк! И дружки у него бандюки...
— А дружки какие, а? Всех ведь по телевизору показывают, в газетах про них пишут — как они ночи не спят в заботах о благе народном! Чиновники, депутаты — вся власть дружкам и братве!
— Ты это... Сбавь оборот-то, — вдруг заозирался Васька, боязливо приподняв плечи.
— Да ладно! Собака тявкает, да цепь крепка, — отмахнулся Владыкин и склонился над пенной кружкой. — А ты прав, чего-то полоснуло меня сегодня, аж дых захватило...
— Чё стряслось-то, Петрух, ты это — скажи, авось, полегчает, — засуетился Васька, подвигая напарнику тарелку с солёными мелкими баранками.
Владыкин взял одну баранку и почему-то положил ее в карман.
— Клавке. Гостинчик... А случилось-то... Слушай, коль спросил. Проезжаю сегодня около мебельной фирмы, смотрю — стоит на обочине серебристая такая «тойота», а рядом барышня голосует. Вся из себя! Все в ней кричит — это мы хозяева жизни! Холёная... В левой руке — мобила. Скажу прямо — дамочка! Пальчики оближешь...
— Хм, — плотоядно хмыкнул Васька.
— Думаю: чего ж не тормознуть... Авось не поскупится за помощь — святое дело! Выхожу из машины, а она бежит ко мне и тараторит. Знаешь, на кого она похожа? На Ларису Долину. И зовут ее тоже Лариса...
— И имя узнал?!
— Не сцепляй, а слушай сюда... Говорит, жду-жду грузовую свою — а её нет, не могли бы вы мою мебель завезти? А я оглу-шё-ё-н-но смотрю на неё... Узнал я её... Ларису... Эх! какой же мы с нею роман крутили когда-то. Сколько я ей цветов перетаскал из горсоветовской клумбы! Да и она любила меня — факт. Думается мне так... Говорю: «Здравствуй, Лариса Батьковна, это же я». А она вмиг осеклась и побледнела... Схватилась за мое плечо и смотрит на меня широко-широко. А глаза у ней — синие-пресиние... Слушай, а почему когда иной раз девушку целуешь, а она глаза закрывает? Ну да неважно, что ты думаешь... А Лариса не закрывала глаз — прямо всего меня прожигала своими васильками...
— Чем? Чем?
— Васильками, у-у, балда, глазами то есть синими — сравнение такое...
— Да не газуй ты!
— И сейчас она, ни слова не сказав, взяла меня за голову и выдохнула: «Ну, здравствуй, Петруша... Знала я — свидимся...» И стал я ну совершенно счастливым... Машины рядом гудят, клаксоны ревут — а я ничего не слышу, и завертелось всё каруселью перед глазами... Ах, Лариса, Лариса, Лариса... Единственная ты любовь моя...
— А чё ж приключилось-то?
— Когда?
— Я имею в виду — раньше... Не склеилось чего...
— Да вот так уж... После армии крутили мы с нею любовь... Смотрю — и устраиваться пора... И махнул я на севера, чтоб на свадьбу заработать и так далее... Отец у нее на чёрной «Волге» со своим водилой ездил — секретарь райкома, брыластый такой... Лариса, как ни пригласит меня в кино или еще куда, всё свои платила, у меня же — шиш... Мать больна, отца нет... Ну и стыдно мне было... Ох, стыдно... Потому и не вытерпел — рванул! Поработал я на Севере три года на буровых. Переписывались. А потом бац! — получаю письмо — а там приглашение на свадьбу от Ларисы. Пил я месяц... Очнулся у вдовушки одной... Сфоткался с ней, а фотку и послал Ларисе — с семейным, мол, приветом... А через месяц Северу «гуд-бай!» — и домой...
— Значит, в бокс загнала она тебя, чадо буржуйское...
— Да как сказать... На роду, видно. Оказалось, что органы взяли ее отца за махинацию, что ли, какую-то, в которой непонятно кем он был — банковал или шестерил... А тут втюрился в Ларису мою сын большого прокурора — одного поля ягода... Свои люди... Туда-сюда, Лариса и вышла за него, спасая папика. Рука же руку моет... В общем, так она мне рассказала... А теперь, говорит, нелюбимый муж за границей, всю его фирму здесь взяла она... И говорит, что никогда не забывала меня...
— Фь-ю-ить! — присвистнул Васька. — Вот это краля! А ты чего буксуешь?
— А я — ничего... Времени-то сколько уж прошло... Смотри, уж пивбар пустеет. — Владыкин посмотрел на часы. — Ба! Одиннадцать уж... Не заметил, как стемнело... А завтра — в рейс...
— Верно... Ты уж закончи мысль-то, — заинтересованно закивал пролысенной головой Васька.
— В общем, погрузили ее мебель и к ней. Живёт она одна. Сын, говорит у отца в Германии, в крутом пансионате шпрехает… Заехали к ней в пятикомнатную в «дворянском гнезде», а сама она, видно, проживает в загородном доме — как полагается, ближе к природе... Зашёл я туда — и обмер, хоть вида не кажу. Не бывал я в таких квартирах, Васька. Ей-богу, как в Санта-Барбаре. А на мне — тужурка шоферская в пятнах масляных. Ну да ладно бы уж за одежду... Но неуютно мне стало на душе. Затем она раскинула поляну на стол — всё шик и блеск! Про себя рассказывает, и я про себя чуток. Потеплели, кажется. Выпили на брудершафт.
— Это как?
— Ну, чокнулись рюмками через локти и поцеловались. А глаза она не закрывает и всего меня так же прожигает, как и тогда... Дрожу уж я, и не от холода... Чувствую — ничего не умерло во мне, люблю её так же, а может — сильнее!
— Совет да любовь! — громыхнул Васька.
— Дур-рак...
— Да ладно уж... Не томи ты душу...
— А потом сидим, закусываем, беседу ведем... О чём? Да за жизнь нашу. У нас ведь как двое встречаются, так сразу и три партии создаются. Даже о льготах пенсионерам и помощи бедным речь завели... И закрутила она ту же шарманку, что народ — лодырь и пьяница, ничего не хочет делать и позаботиться о себе, а они, дескать, крутятся, недосыпая-недоедая в заботах о дураке-народе этом... И никто им не помогает, всё — сами и сами... Засвербило во мне... И лицо, и руки, и губы — все в ней родное, а слова — чужие... Коль слова, то и мысли... А сама всё ластится ко мне... Теперь, говорит, уж не отпущу тебя от себя. А мне подумалось — упаси меня Бог содержанкой быть, тогда кем — водилой-лакеем, что ли, при ней? Нет, мне мой КамАЗ милее... Слышь? И добила меня её набившая оскомину притчушка о рыбе... Мол, людям не надо давать рыбу, они её съедят, и всё, а надо научить их самим ловить эту рыбу, дать в руки удочку и так далее... Жизнь, дескать, тут же похорошеет... Тут я не выдержал. Говорю: «А вы сами-то чем ловили эту рыбу изобилия вашего? Удочкой, что ли? Нет, вы её глушили, глушили динамитом, динамитом и брали, брали...» И оборвалась нить нашей беседы. Смотрю и снова вижу: тело её — родное, а душа в ней — уже неродная... И мы сами — чужие в разных мирах... Посидел я ещё чуток и ушёл по-английски, ну, не прощаясь... Она кофе заваривать ушла, не заметила. Сел я в машину и газанул — да чтоб обожрались бы уж они все и чтоб жратва эта у них уж из ушей чтоб выходила, — но нет, все им мало! А тут и тебя встретил... Напиться бы сейчас вдрабадан, да вот завтра — в рейс. Никак, значит...
— Когда вернешься — наверстаем, — твёрдо сказал Васька.
— Когда вернусь — не знаю, — отрешённо промолвил Владыкин, — и вернусь ли...
— Да куда ты денешься?
— Видно, на роду написано... Это я о параллельных мирах и жизненных линиях...
— Не забивай голову — завтра другая тормознёт... — отмахнулся Васька. — Вот ведь...
— Да пошел ты вместе с Евклидом... — Владыкин грузно встал и направился к выходу. Васька недоумённо посмотрел на спину уходящего и взял его пиво — не пропадать же добру...
...Клавка встретила Владыкина со скалкой в руке. Он не слушал, о чём она кричала, тряся папильотками в волосах — ужас... Сходила бы лучше в парикмахерскую. Но, говорит, завиться там страшно дорого — не по карману. Равнодушно скользнув взглядом по ветхозаветному халату подруги, Владыкин прошел в комнату и, не раздеваясь, лёг на диван, буркнув перед тем, как нарочито захрапеть:
— Поставь будильник на шесть. Завтра — в рейс.
Старый диван громко хрястнул продавленными пружинами, и Владыкин заснул. Снились ему шоссейные дороги, каких и не бывало ни в его городе, ни в России. Прямые, без выбоин и красивые — ненашенские, а может, и райские. И везде указатели – на каком хочешь языках, даже на удмуртском….
…А на другом конце города элегантная, с покрасневшими глазами дама звонила подруге и жаловалась:
— Натали, я так несчастлива...
