Когда накатит колесо

Когда накатит колесо

 

Действующие лица:

ХУРМАТ ДАУТ, председатель совета аула

КУРАГ ДЖАМБОТ, председатель колхоза

ТАМХА КРЫМ, секретарь партийной организации

ХОСТА ЧАГБАН, секретарь комсомольской организации, заведующий клубом

БАБУГ ХАНА, председатель женсовета

ЧЕМСО ГАДНАН, секретарь совета

ДРУКО ЯТАК, бухгалтер колхоза

АРГАМ ГУБЕД, уполномоченный

ТАКО АХМАД, сотрудник областных следственных органов

ИСХАК, старик, дядя Даута

ГУАЩА, жена Даута

ЗУРАБ, сын Даута, командир отряда самообороны

ИСЛАМ и ХАСАН, молодые члены отряда самообороны

КРЫМХАН, пожилая женщина

АРТЕМ ЗАХАРОВИЧ, фельдшер

Время действия — середина 1930-х годов, время колхозного движения в Черкесии.

 

Акт I

Кабинет председателя совета аула. Сидят Хурмат Даут, Кураг Джамбот, Тамха Крым.

ДАУТ (с нетерпением). Куда он запропастился? Долго мы будем ожидать его?

КРЫМ. Подождем еще. Может, явится.

ДАУТ. Как будто мы без него не разберемся в своих делах! Другой разговор, если бы проблема была сложной, непосильной для нас. Разве ж мы никогда не принимали гостей? Не знаем, как их встретить и проводить?

ДЖАМБОТ. Похоже на то, что приславшие этого уполномоченного не очень-то хотят, чтобы мы принимали решения самостоятельно. У них какие-то свои цели. Это чувствуется и на областных совещаниях с участием председателей колхозов. Истинное положение дел их мало волнует, им нужно вывести в передовые один из колхозов, представляющих титульную нацию.

ДАУТ. Скорее всего, так. Помнишь, как ехидно посмеивался президиум, когда я выступал по обязательствам текущего года? Они не верили, что мы справимся.

ДЖАМБОТ. Помню. Они тогда уже выбрали победителя. И так бы и вышло, если бы мы не смешали им карты.

ДАУТ. И тот, кого мы ожидаем, — проводник их линии.

КРЫМ. Нет. Тут я не соглашусь с тобой, Даут. Не верю я, чтобы Губеда специально заслали к нам с каким-то заданием. Какой смысл ему радеть за другой колхоз, если он призван опекать наш? Если мы выдвигаемся в передовики, значит, он разделит с нами почет и уважение.

ДАУТ. Еще успеешь убедиться, если только не будет поздно.

ДЖАМБОТ (Крыму). Ты рассуждаешь как здравомыслящий человек. По логике вещей все так и должно быть на самом деле. Но ты не учитываешь одного обстоятельства: Губед — человек подневольный. Он действует не сам по себе, а по поручению начальствующих кругов, и должен выполнять поставленную перед ним задачу.

КРЫМ. Для таких подозрений одних предположений недостаточно.

ДАУТ. Мы знаем, о чем говорим, Крым. Могу сказать и больше: его функции как уполномоченного сводятся в основном к соглядатайству, это — приставленные к нам глаза и уши. Наши достижения его не интересуют. Ему нужно выискать наши слабые места и сообщить о них вышестоящей инстанции.

КРЫМ. До сих пор ведь он нам ничем не навредил. И семена, и строительные материалы, и технику мы получаем по разнарядке не хуже других колхозов. Более того, такие фермы, как построенные нами на краю аула, далеко не каждый колхоз имеет.

ДАУТ. А чья заслуга в этом? Руководителей области? Как бы не так! Все наши просьбы и обращения они спокойно заворачивали, а если и делали что-либо, то только палки в колеса вставляли. Когда я потерял всякую надежду, напрямую обратился к первому секретарю крайкома партии. Сколько раз был я на приеме у Евдокимова*! Только после того, как он согласился и мы присвоили своему колхозу его имя, нам для отвода глаз стали выписывать некоторые материалы. Так что сегодняшние наши успехи связаны с ним.

ДЖАМБОТ. Да, его заслуги перед нашим колхозом немалые. И не только в деле выполнения плана. В этом году мы сможем достойно оплатить труд колхозников, удастся расплатиться и за работу техники из МТС**.

ДАУТ. Именно поэтому я и пригласил Евдокимова на наше празднество по случаю завершения сельскохозяйственных работ.

КРЫМ. И что, он приедет?

ДАУТ. Обещал, если по каким-то делам его не вызовут в Москву.

ДЖАМБОТ. Если первый секретарь крайкома партии почтит нас своим присутствием, наши враги задохнутся от бессильной ярости.

ДАУТ. Сделавший для нас столь много заслуживает и приглашения, и угощения. Быть может, после этого нас оставят в покое. Помимо того, он поговорит с колхозниками, поднимет им настроение, воодушевит…

ДЖАМБОТ. Крым, ты погляди, о чем он думает!

ДАУТ. И если наш колхоз носит его имя, считай, он один из нас. И незачем у кого-либо спрашивать разрешения на его приглашение.

КРЫМ. Все так. Но, вызвав Евдокимова, ты не предупредил руководство области. Представь, что последует за этим.

ДАУТ. Они сделали все, чтобы отнять у нас первое место, но нам удалось доказать, что мы — лучшие. Пока у нас есть покровитель — руки у них коротки!

ДЖАМБОТ. Да, приезд Евдокимова возвысит нас еще больше. Я представляю выражение лиц наших бюрократов…

КРЫМ. Проблема не в выражении лиц, а в последующем их отношении к нам. Боюсь, они не простят нам этой вольности и станут преследовать еще больше. Даут, ты придумал присвоить колхозу имя Евдокимова и таким ходом переиграл верхушку. Но какой начальник смирится с поражением от подчиненного? И простят ли тебе твой маневр?

ДАУТ. Я уже привык к тому, что меня едва переносят из-за того, что я ни перед кем не раскланиваюсь, не угождаю. Если ломать шапку перед каждым, я унижу не только себя, но и свой народ. Ни себе, ни кому другому позволить этого я не могу.

КРЫМ. С твоей должностью постоянно находиться в противостоянии с руководством тоже не годится. В первую очередь это навредит тебе самому, но рано или поздно скажется и на деле. Наше счастье, что мы вышли на понимающего, заинтересованного человека, умеющего разрешать проблемы. А если б его не было? Поэтому нужно налаживать отношения с областью. Если захотят, они найдут, что предъявить и в чем обвинить. Абсолютно безгрешных не бывает. Не забывай и о времени, которое нам выпало.

ДАУТ. Ладно, постараюсь сдерживаться. Но когда со мной, моим народом обращаются, как с разменной монетой, не могу я смотреть на это равнодушно.

ДЖАМБОТ. Правильно ты говоришь, Уыта. Привыкли они к нашей безропотности, и уже садятся на шею.

ДАУТ. Вспомните, как обошлись с нами, когда создавали округ, а потом и область***. Абазин здесь проживало не меньше, чем черкесов, если не больше. А раз так, почему нельзя было назвать область Абазинской или, по крайней мере, Абазино-Черкесской? Мы не одно столетие прожили с черкесами, сходны по вере, одежде, пище, мировоззрению. Только языки у нас разные. Ничего не случилось бы, если бы они уважили нас и поставили рядом с собой. Наше простодушие оборачивается против нас, мы безоговорочно верим тому, что нам говорят. Если попросят, готовы кусок вынуть изо рта и передать нуждающемуся…

КРЫМ. Разве ж это плохо? Эти качества только украшают наш народ. Но добавь к этому и неотесанность нашу, строптивость, чрезмерную непреклонность…

ДАУТ. Если бы мы и вправду были такими, нас не удалось бы сдвинуть в сторону и перехватить звание титульной нации. Когда это происходило, в руководстве области находились и абазины, однако никто не возвысил свой голос.

КРЫМ. Легко предъявлять претензии минувшему. Если бы тебя самого вернуть в то время, и ты не предугадал бы, как все могло обернуться. Ведь известно, что до революции черкесами называли всех жителей гор, и абазины не увидели подвоха в том, что сначала округ, а потом и область нарекли Черкесией. Суть произошедшего раскрылась позднее, когда местные кабардинцы определили свою нацию как черкесы. И получилось, что ни абазины, ни ногайцы к черкесам не относятся, и разномастную область представляют одни черкесы. А после того, как жителей трех абазинских аулов переписали в черкесов, их позиции только усилились, и они прочно заняли место титульной нации области. И когда повсеместно начали открывать школы, абазин стали обучать на черкесском. Так исподволь происходило слияние абазин с черкесами. Лишь осознав нависшую угрозу, лучшие из абазин стали заявлять о своей языковой и национальной самостоятельности, в результате чего хоть с запозданием, но разработали алфавит и для нас. Теперь в наших школах дети учатся на родном языке. Вот так наш язык вывел нас из состояния полусна-полуяви, указав на возможное исчезновение в ближайшем будущем.

ДАУТ. Да, сначала мы лишились бы языка, а потом и вовсе растворились бы среди черкесов. Вот к чему ведет чрезмерная доверчивость. Молчали, пока колесо не подкатилось и не бухнуло нас под зад!

КРЫМ. Излишне ополчаться тоже не следует. Если бы во главе области тогда стоял наш человек, и он задумал бы назвать ее, к слову, Абазинией, вряд ли из этого что-либо вышло. Во-первых, наши аулы рассыпаны среди других народов. Еще в царские времена мы прослыли стойкими, неуступчивыми, потому нас и разбросали специально, чтобы в случае чего мы бы не имели возможности объединиться. У нас нет единой территории, которую мы заселяли бы более-менее плотно. Помимо того, такие вопросы без предварительной проработки, согласования, содействия со стороны не решаются. Кто бы мог помочь абазинам в этом? Ближайшие к нам по языку абхазы территориально все же далеки от нас. К тому же сдается мне, что они сами сейчас попали под жесткую грузинскую пяту. У черкесов ситуация была иной, и они наверняка заранее заручились поддержкой других областей с преимущественным адыгским населением. Не исключено, что они имеют своих сподвижников и в Москве, поэтому и сумели настоять на своем. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что адыги считают себя более древним, чем абазины, народом, — они населяли эту землю еще до нашего прихода сюда. И такой образ мышления позволяет им чувствовать себя хозяевами положения. Теперь, к сожалению, ничего не поправишь. Факт свершился.

ДЖАМБОТ. На наше счастье, установилась Советская власть. Иначе мы исчезли бы, как горсть соли в бочке воды. И при новой власти нас чуть было не лишили языка. А без языка народ уже не народ, а сброд.

ДАУТ. Вы заметили, с некоторых пор они стали заносчивее. По-моему, это следствие того, что основные рычаги власти сосредоточились в их руках. Поэтому им удается, чтобы мы плясали под их дудку. Когда не замечают сидящего, тот встает и показывается. Что брать с того, кто не понимает происходящего? Но те, кто осознает положение дел, не может притвориться слепоглухонемым! Если мы не объединимся и не подадим свой голос, мы угодим в пропасть, из которой нет выхода.

КРЫМ. И, чтобы услышали нас, нужно было выстрелом сбивать замок на воротах НКВД и врываться в него?

ДАУТ. А что еще оставалось делать? Обязали нас доставить дрова, я и послал несколько подвод. Когда доехали, вышел один, глянул и говорит: «Это сырые. Поезжайте обратно и привезите сухие». Как его ни уговаривали, не разрешил разгрузить. А тут уборка горит, повозки самим позарез нужны. Одним словом, когда мне сообщили об этом, я собрал отряд самообороны, помчался, сшиб замок, завел брички во двор, велел свалить дрова и отправил обратно.

КРЫМ. А после того что ты вытворил? Вломился на банкет руководителей области, расстроил застолье, стал разбивать бутылки… Я ума не приложу, как тебе все это сходит с рук?!

ДАУТ. И тогда они сами были виноваты! В том году мы раньше всех выполнили план по сдаче зерна и мясомолочных продуктов. Но немало оказалось тех, кто со своими обязательствами не справились. И наши начальники, чтобы не ударить лицом в грязь перед вышестоящими, решили содрать недоимки с тех, кто уже рассчитался с государством. Я прямо заявил, что наш колхоз ничего сверх плана сдавать не будет. Начали угрожать, требовать, настаивать, потом стали упрашивать, но я и тут не поддался. Как можно потом и кровью выращенный урожай отобрать у колхозников и просто ссыпать в закрома, чтобы кто-то там получал свои награды? Не будет этого! Но, к сожалению, не все оказались стойкими. Многих все-таки вынудили сдать дополнительно половину зерна, полагавшегося работникам на трудодни. Им все равно, как проживут крестьяне до следующего урожая, а ведь у каждого семья, дети… В общем, прошло после этого немного времени, и созвали руководителей передовых хозяйств, лучших колхозников, показали концерт, вручили подарки, грамоты и завершили все обильным угощением. А нас не позвали и нигде не отметили, будто нас нет на белом свете вообще! И как стерпеть подобное отношение? Если я им не по нраву, пусть меня не приглашают, но в чем провинились наши передовики? Вот это меня и взбесило. Когда мы добрались до города, люди из колхозов уже разъехались, а руководство все еще продолжало отмечать свои достижения! Когда я их припер к стенке, сказали, что забыли про нас. Ничего они не забыли! Испугались, что я открою секрет их «побед» московскому чиновнику…

ДЖАМБОТ. Уыта, а если бы нас позвали на чествование, ты действительно рассказал бы москвичу про эти махинации?

ДАУТ. Я бы сначала на него поглядел, послушал, а потом уже решил бы, как поступить. Когда мы ворвались в зал, его уже не было. Должно быть, уехал…

КРЫМ. Судьба тебя хранит, Уыта. Пока хранит. Если бы они не побаивались Евдокимова, ты б уже давно сидел за решеткой. Однако… мы, кажется, увлеклись. Губед, наверно, уже не придет. Теперь на нас греха нет. Давайте обсудим, как пройдет наш сабантуй. Даут, ты всегда организовывал эти мероприятия. Что предполагаешь на этот раз?

ДАУТ. Этот год сложился для нас удачно, и потому праздник я предлагаю провести не в самом ауле, а на окраине, где проходят скачки. Сценарий предполагается приблизительно такой: сначала беру слово я, потом выступаете вы, затем — лучшие работники колхоза. После этого — награждение передовиков, концерт, подготовленный сельской молодежью. Потом уже — скачки, а после их окончания возвращаемся в аул и садимся за столы. Потребуется забить двух бычков и пять овец. Все необходимые продукты заготовлены, поручения распределены, все знают, кто чем будет заниматься. За кухней присматривать будет Джамбот, а ты, Крым, организуй парней из самообороны. Они свое дело знают и сделают все, чтобы наши труженики отдохнули весело и беззаботно.

КРЫМ. Все хорошо, Даут, но когда будет выступать Евдокимов?

ДАУТ. Если он навестит нас, мы успеем подумать об этом. Что еще скажете?

ДЖАМБОТ. Да все учтено как будто бы. Будем надеяться, что праздник удастся.

ДАУТ. Все должно получиться. Я задержусь еще, а вы идите и проконтролируйте подготовительные работы. Помимо тех, кого мы позвали из соседних аулов, наверняка появятся и неприглашенные гости. Учтите и это. Животных нужно зарезать сегодня вечером, чтобы завтра с утра приступить к приготовлениям. Вроде все. Если нет вопросов, можете идти.

Джамбот и Крым выходят. Даут некоторое время сидит за столом, перебирает, читает, складывает бумаги, потом встает, снимает со стены камчу, но входит жена.

ГУАЩА. Не дождавшись тебя, сами пришли к тебе, пока тебя снова не унесло по делам.

ДАУТ. Вот-вот собрался выходить. Ты же знаешь, к чему мы готовимся. Времени в обрез, душа висит на волоске. Что ты хотела?

ГУАЩА. Мне ничего не нужно. Дядя твой приехал, хочет поговорить с тобой.

ДАУТ. Исхак? Где он?

ГУАЩА. В коридоре дожидается.

ДАУТ. Зачем же ты его там оставила? (Даут и Гуаща выходят, потом Даут возвращается со стариком, подвигает ему стул.) Садись, Исхак.

ИСХАК (присаживаясь). Ты что, совсем про нас забыл, Уыта? Почему не заглядываешь к нам? Не годится так. Уаляхи****, не годится.

ДАУТ. Не успеваю, Исхак. Дел — по горло! Дни проходят в сутолоке и беготне, оглянуться вокруг некогда.

ИСХАК. Вести о вас и до нас доходят.

ДАУТ. Добрые или неважные?

ИСХАК. Вперемешку. Хорошее — сердце радует, а плохое — щемит.

ДАУТ (повесил камчу на стену и садится). Как поживает родня? Как твое здоровье? Давненько мы с тобой не виделись.

ИСХАК. На здоровье не жалуюсь, и родственники не плохо поживают. Лишь бы хуже не было.

ДАУТ. Как тебя занесло к нам? Насколько я тебя знаю, ты по гостям просто так расхаживать не любишь. Наверняка дело какое-то есть.

ИСХАК. По нынешним временам кто будет праздно шататься?

ДАУТ. Выкладывай. Помогу всем, чем смогу.

ИСХАК. Спасибо. Я долго думал, прежде чем идти к тебе. Посоветовался кое с кем, решил, что только ты можешь помочь делу. Если, конечно, захочешь.

ДАУТ. Скажи прямо, что тебя беспокоит?

ИСХАК. Я по поводу Лакмана, Кяса Лакмана, твоего аульчанина. Он племянник моей жены…

ДАУТ (разочарованно). А-а… Лакман, который в лес уходил?

ИСХАК. Да, укрывался, но кому он навредил? Что плохого сделал?

ДАУТ. По-твоему, он просто так прятался в лесу, присоединившись к банде?

ИСХАК. А что ему оставалось, если все нажитое — землю, плуг, косилку, коней, быков — отобрали и насильно загнали в колхоз на положении раба? И в царское время людей уж до такой степени в скотину не превращали. Говорят, Советская власть освободила труженика. Что оказалось на деле? Обман! «Потерпите сегодня, а завтра вы окажетесь в раю». И сколько так тянется? А райское завтра все никак не наступит. Бедняки, у которых ничего не было, встали на сторону новой власти, а такие, как Лакман, потеряли все разом. Разве это справедливо?

ДАУТ. Что ты говоришь такое, Исхак? Ты же не на другой планете живешь, должен понимать политику партии!

ИСХАК. Стар я, чтобы понимать подобное. Я верю тому, что вижу. Во время гражданской войны выдумали какую-то «продворстку», и у крестьян забирали все зерно, оставляя немного лишь для того, чтобы с голоду не подохли. Потом, когда Советская власть утвердилась, объявили: «Теперь вы свободны, обрабатывайте землю, выращивайте скот, и за исключением налога все останется вам». И мы, простофили, поверили, кинулись на поля, работали, не разгибая спины. Понемногу наши закрома стали пополняться, в домах стала появляться утварь, в хозяйстве — инвентарь, стали обзаводиться лошадьми, быками, коровами… Мы были благодарны Советской власти, пили воду с ее именем на устах. Но радость оказалась недолгой: «Нет другого пути, кроме как вступить в колхоз! Объединяйте свои земли, скот, орудия труда!» И что получилось? И тот, кто ничего не имел, и тот, кто клячонку держал, и тот, кто владел парой быков, коров, лошадей, стали одинаковы. Вот эта несправедливость и возмутила состоятельных крестьян, по этой причине некоторые из них и ушли в леса. Разве это правильно, когда и те, кто не покладая рук наживали добро, и те, кто прохлаждался, не ведая забот, становятся равными? Сколько людей власть обидела, обозвав кулаками, отобрав добро и выселив в места, где собак запрягают? И Лакман злосчастный оказался в их ряду. Потом власть обещала не преследовать, если скрывающиеся в лесах добровольно сдадутся. Лакман вернулся, жил и работал эти годы так, что даже пар не выходил из его рта. А его взяли и арестовали… Я знаю, что Ёдакимоф к тебе благоволит. Не мог бы ты его попросить, чтобы отпустили несчастного?

ДАУТ (встал, молча прошелся по комнате, остановился перед Исхаком). Да-а, не думал я, что ты обратишься ко мне с такой просьбой… В мои обязанности входит борьба с врагами Советской власти. Тот, кто не признает ее законов, кто становится поперек ее дороги, будь то даже брат родной, — мой личный враг! Ошибся ты, Исхак, сильно ошибся, если предположил, что я буду пособничать вчерашнему бандиту. Быстро же ты забыл, что Хариса, племянника твоего, убили именно они. А если детей моего брата осиротила пуля, выпущенная Лакманом? Что тогда?.. Его арестовали, значит, есть за что. Власть признала его виновным, значит, он виноват!

ИСХАК. Выходит, Советская власть тебе дороже всего. Так я понимаю?

ДАУТ. Правильно понимаешь. И нельзя иначе относиться к власти, которая позволила бедняку почувствовать себя человеком!

ИСХАК. Столько крови пролито, столько бедствий перенесено, бога взяли и отринули… Не слишком ли дорогая цена заплачена за то, чтобы нищий мог держать голову прямо?

ДАУТ. Верно, недешево далась нам наша власть, но великая идея, заложенная в ней, стоит этих жертв. А что касается верующих, где бы они ни находились, как бы с ними ни обращались, веру свою они не потеряют.

ИСХАК. По этой причине вы мечеть превратили в отхожее место?

ДАУТ. Если какой-то дурачок напроказничал от скудоумия, стоит ли раздувать это?

ИСХАК. Ничего себе невинное занятие! Негодяй испражнился посреди дома бога, а для тебя это всего лишь детская забава? Это кощунство! И куда уж больше раздувать?! Старики, пришедшие на молитву и узревшие чудовищное святотатство, перестали посещать оскверненный храм. А вам только того и нужно было — взяли и закрыли мечеть за ненадобностью. Хорошенькое дельце! Не знаю, сколько времени отпущено власти, допускающей подобное, но добром это не кончится. Бог не торопится, он поглядывает сверху на тех, кто, умничая, захватил власть. Рано или поздно все они понесут заслуженную кару. Божьего суда не избежит никто! И ты, Уыта, подумай об этом, пока не поздно. Это время — время испытания.

ДАУТ. Ты безоговорочно веришь в бога?

ИСХАК. Верую, альхамдулиллах*****! А ты? Власть превратила тебя в безбожника?

ДАУТ. Многое из того, что утверждает религия, очень далеко отстоит от требований времени, но тем не менее в существование бога я верю. И больше всего в этом меня убедила Октябрьская революция. Если в борьбе за справедливость пролетариат взял верх над капиталистами, разве такое могло свершиться без божьего соизволения? Разве не бог наказал богачей за развращение сытостью и богатством, за смешение греха и благодеяния? Всякая власть от бога, Исхак. Он дал трудящимся мудрых предводителей, наставил на верную дорогу и пустил по ней. Верю, что и за нами он продолжает наблюдать и испытывает нас. И, если мы станем пренебрегать счастьем, которым он нас одарил, он заберет его обратно. Вот такая у меня философия.

ИСХАК (усмехнувшись). Удивительные вещи ты рассказываешь, Уыта. Выходит, ты не безбожник. По нынешним временам и это уже неплохо.

ДАУТ (засмеявшись). Какой разговор! Конечно, если столько людей обитает на земле, должен быть и тот, кто опекает их, поддержит в трудную минуту, или, наоборот, осудит, пригрозит, заставит задуматься, если они позволят себе что-то непотребное. Как же иначе!

ИСХАК. Ты шутишь, кажется.

ДАУТ. И шутка, и веселье пусть никогда нас не покидают. Но всерьез я тебе скажу вот что. Время, как ты знаешь, не останавливается, движется вперед. И жизнь, будучи связана с ним, тоже не стоит на месте, шагает в ногу со временем. И все мы, жители земли, как бы приторочены к колесу жизни. Оно вертится, и вместе с ним кто-то возносится, кто-то опускается. Вращение колеса бывает разным в зависимости от того, движется по ровной степи, каменистой дороге, поднимается в гору или спускается в низину. Случается, что оно расшатывается, привязанные к нему люди срываются, попадают под него. Если в былые годы чаще всего под ним оказывались бедняки, то теперь оно давит тех, кто раньше верховодил. Как говорится, мир переменчив: пришло время, и колесо жизни вершит суд над ними. По кому-то оно пройдется и безжалостно раздавит насмерть, кому-то поддаст под зад и отшвырнет в сторону. И с этим ты ничего не поделаешь. Если хочешь, называй это божьим промыслом, хочешь — сваливай на жизненную чехарду. Поэтому, как бы ты ни относился к новой власти, ты ее не переиначишь: она должна была прийти — и пришла. Сама жизнь призвала ее. И, если ты не хочешь оказаться под этим колесом, приноровись к нему, соизмеряй свои действия с его вращением, живи в ладу с джамагатом******, работай, тянись к добру, сторонись зла. Тогда и власть, и бог станут опекать тебя, не дадут тебе пропасть.

ИСХАК. Все это просто молвить, но…

ДАУТ. Конечно, сказать и сделать — не одно и то же. Но, если человек захочет, мало что окажется ему не по плечу.

ИСХАК. …Но крика тех, кого это колесо подмяло, мы уже не расслышим. А как быть с теми, кого оно походя задело, искалечило, нанесло незаживающую рану? Сколько обид накопилось в их сердцах! Удастся ли им забыть все это и начать служить новой власти?

ДАУТ. Все возможно, лишь бы человек захотел. А с желанием он преодолеет все. Если же ему не по пути со временем, проще отойти в сторону, перебраться куда подальше от России. Но и тут вопрос: кто ж отпустит? Таким образом, выбор невелик.

ИСХАК. Раз мы разговорились о таких вещах, задам еще один вопрос. Забудь на минуту, что ты председатель аулсовета, стань на место простого жителя и скажи мне откровенно: эта власть долго еще продержится? Принесет она добро или пришла лишь на время, чтобы выместить прежние обиды, пролить реки крови и снова исчезнуть? Ответь мне на этот вопрос, Уыта. Не забывай, что я, вопрошающий, не чужой тебе человек.

ДАУТ (встал, прошелся вперед-назад, остановился напротив гостя). Раз ты ставишь вопрос так, значит, ты Советской власти не доверяешь. Столько лет мы с ней прожили, пора бы уверовать. Пора! Советская власть не с бухты-барахты свалилась нам под ноги, она завоевана кровью людей труда. Дорогу к пролетарской революции им указали Маркс, Энгельс, Ленин. Хотя сегодня их нет с нами, Сталин и его сподвижники взяли власть в свои руки и уверенно следуют их заветам. Ты, конечно, знаешь о том, что первая пятилетка, последовавшая за НЭПом*******, выполнена успешно. Когда этот план, разработанный партией и правительством, поместили в газетах, как только не высмеивали его враги революции, как только не изгалялись над ним, не веря в возможность его претворения! Даже пяти лет не понадобилось для его осуществления! Всего четыре года и три месяца! О чем это говорит? Наши люди Советскую власть считают своей. Хотя они сегодня измождены, живут трудно, недоедают, но они верят, что завтра обязательно станет лучше. Власть, которая сумела так организовать людей, страна, во главе которой стоит такой опытный руководитель, как Сталин, будут иметь долгую и счастливую судьбу! Я крепко верю в это. Кто знает, что ожидает меня впереди? Но покуда я занимаю эту должность, пока удается мне совершать благо для моих земляков, буду считать, что жизнь моя удалась, что была она ненапрасной. Таков мой ответ, Исхак. И ты перестань критиковать власть, помогай ей, живи с ней в согласии и не слушай тех, кто ее поносит. Советская власть твердо встала на ноги и с каждым годом укрепляется все больше и больше. И власть богатых в России никогда больше не вернется!

Даут садится. Некоторое время тихо.

ИСХАК. Доходчиво объяснил, спасибо. (Встает.) Ладно, Уыта, мне пора в обратную дорогу.

ДАУТ. Ты что, собираешься уехать сегодня? Ты не каждый день нас навещаешь. Оставайся, посмотришь наш праздник. Погуляй, отдохни, людей послушай. И день уже близится к концу, куда ты пойдешь? Когда я вернусь, мы с тобой еще посидим, поболтаем, а пока иди к нам, отдохни.

ИСХАК. Ладно, поглядим.

Направляется к двери.

ДАУТ. Я провожу тебя до дома и примусь за дела.

Выходят оба.

 

Акт II

Дом Даута. В одной комнате сидят Исхак, секретарь сельсовета Гаднан, завклубом Чагбан. Раздаются приглушенные голоса гостей из других комнат, мелодии гармони.

ИСХАК. Уаляхи, очень хорошо провели вы свои гуляния! Сколько народу было!..

ГАДНАН. Это ж праздник. Конец сельскохозяйственным работам! Кто ж останется в стороне?

ИСХАК. Если я расскажу своим сельчанам, что сам Ёдакимоф приезжал к вам, не поверят. И до чего складно говорил! И об Уыте хорошо отозвался! Уаляхи, такие слова заслужить надо!

ЧАГБАН. Немало таких, которым похвалы голову кружат. Но это к Уыте не относится: за его голову можно быть спокойным. Он не почести ради, а ради людей отдает себя работе.

ГАДНАН. Да, Уыта сумел нас объединить, воодушевить, повести к цели. Те, кто плохо знают его, болтают всякую чушь, считают его суровым, безжалостным. Да, характер у него есть. А как без него на такой должности? Жестковат, да. Но по отношению к кому? К врагам Советской власти. А к сельчанам своим как он относится? С любовью и уважением! И они ему отвечают тем же. Со времени создания колхоза только он один и является для нас авторитетом, только им согреваются сердца. И он не обманывает наших ожиданий. И труд его, и усталость вознаграждаются теперь благодарностью людей.

ЧАГБАН. Правда, второго, как Уыту, в этом ауле не сыщешь. Аллах накажет, если посмеешь сказать о нем худое. Но есть в нем и такие черты, которые, боюсь, могут довести до беды.

ИСХАК. О чем это ты? Поясни.

ГАДНАН. Слишком крут Даут порой бывает. Исхак, он тебе племянник, может, прислушается к твоему слову. Поговори с ним. Мы душой болеем за него, и потому тревожимся. А дело все в том, что он областное начальство ни во что не ставит. «Как ты человека приветишь, тем он тебе и ответит», — говорит пословица. Если сегодня они не выступают против него открыто, это может произойти завтра или послезавтра. Евдокимов тебя раз прикроет, два, но не бесконечно же? У него своих дел невпроворот. Надо бы Уыте наладить отношения с областью. Случается, когда верхам нужно подыграть, польстить, хотя бы притворно, ну, улыбнуться в конце концов. Он же всегда держит себя независимо, дерзит, не скрывает своего пренебрежительного отношения. Раз они власть, а мы ходим под ними, нельзя постоянно противопоставлять себя им, нужно как-то подладиться, проявить послушание, исполнительность. Тогда и они отнесутся благосклонно, окажут помощь при необходимости. Мне так кажется.

ИСХАК. Спасибо, что предупредили, постараюсь переговорить с ним, пока я здесь. Ах, если бы не было в нем вот этой чрезмерной строптивости!..

ГАДНАН. Сколько председателей сменилось у нас за последнее время!

ЧАГБАН. До Уыты убрали четверых.

ГАДНАН. Еще бы ничего, если бы просто уволили. Чем был плох Рахман Джабар? Знающий, мужественный! Если бы не он, Красная армия, остановившаяся на том берегу, разнесла бы наш аул в пух и перья! А началось с того, что двое красноармейцев перешли реку и направились к кошу, решив раздобыть овцу. Но там их встретили неприветливо, возникла ссора, в результате которой один из них оказался убит, а второй, раненый, сбежал к своим обратно. Те, недолго думая, взяли да развернули пушки в нашу сторону… Если бы Джабар тотчас же не помчался к ним, от аула осталось бы одно пепелище. А когда закончилась гражданская война и установился мир, ему припомнили дворянское происхождение и арестовали. И второго председателя — Дамара Джусупа — обвинили в содействии бандитам и посадили в тюрьму. После него поставили Каргана Османа. От него потребовали показаний на аульчан, уличавших их во вражеских намерениях против власти. Он отказался. «Ах так? Ты им сочувствуешь? Значит, ты и сам такой!» И взяли под стражу. Затем назначили Кощуна Хамида. Это при нем стали создаваться первые ТОЗы******** и колхозы*********. Хамид беспрекословно выполнял все указания сверху: не из-за любви к начальству, а самосохранения ради. Но и к нему беда подступила с неожиданной стороны. Однажды в станице за рекой проходило большое застолье. Он, видимо, перебрал горячительного и по пути домой где-то обронил наган. Некоторое время утаивал случившееся, но когда раскрылось все, обвинили в том, что сдал оружие бандитам, и упекли куда-то…

ЧАГБАН. Да по мне, эта должность самая распроклятая! Поэтому мы и боимся за Даута.

Дверь открывается и на пороге появляется мужчина.

ЧАГБАН (приподнимаясь). Заходи, Губед, чего остановился?

ИСХАК. Мы тут беседуем с ребятами, присоединяйся.

ГУБЕД (зашел, присел на стул). Сегодня праздник, а в такой день кому сдался уполномоченный? Никто не знает, где я нахожусь, и знать не желает.

ЧАГБАН. Долго тебя дожидались. Если б не объявился сегодня, лишился бы удовольствия увидеть все собственными глазами. Вы знакомы с Исхаком и найдете, о чем поговорить, а мы пойдем к людям, есть еще кое-какие дела.

Чагбан и Гаднан встают и уходят. Исхак и Губед остаются одни.

ГУБЕД. Ты посмотри на них: все отдыхают, а у них, видите ли, дела! Какие у них могут быть дела?

ИСХАК. Пусть идут. Наверно, я надоел им своей болтовней. Разве молодым со стариком будет интересно?

ГУБЕД. Не от тебя они убегают, а от меня. Каков хозяин, таковы и работники!

ИСХАК. Сдается мне, что ты не очень ладишь с людьми. Да, кстати, а почему ты не провожаешь Ёдакимофа? Мне казалось, что ты должен бы принимать участие в этом.

ГУБЕД. Все-то ты подмечаешь, старик. Вот войди в мое положение и подумай: разве областное руководство не должно было быть оповещено о приглашении Евдокимова? Даут обязан был посоветоваться со мной по этому вопросу. Я бы своевременно проинформировал властные круги, а они уже решили бы, как его встретить и проводить. Теперь ясно, что он меня попросту игнорирует. Не только не нуждается во мне, — даже видеть не желает. Кто пренебрегает мною, пренебрегает и теми, кто меня сюда прислал! И какими глазами они теперь посмотрят на меня, когда я расскажу о случившемся? Унизил меня твой племянник, старик.

ИСХАК. Ты говорил с ним по этому поводу? Что он сказал?

ГУБЕД. Ты что, не знаешь его нрав? Меня же во всем и обвинил, сославшись на мое отсутствие. Поссорились на этой почве… Если я и выпил сегодня, то исключительно по этой причине.

ИСХАК. Насколько я знаю Даута, он душой болеет за общее дело, хочет дойти до сердца каждого, а о себе нисколько не заботится. А о Ёдакимофе он не сообщил, скорей всего, потому, что и сам не был уверен, приедет он или нет. А ты погляди на ситуацию с другой стороны: руководство ведь для того и существует, чтобы помогать нижестоящим. А если Даут и сам справляется со своими делами, вас же это должно только радовать. А свою поддержку окажите тем, кто без нее обойтись не может. Вам бы осознать это и мирно работать вместе. Даут прямодушный человек. Если он кого-то и заденет правдой, сам злобы в сердце не таит. Так его Всевышний создал, что тут поделаешь?

ГУБЕД. Что поделать с ним? Много чего. Снять, к примеру. Снять и посадить!

ИСХАК. Скажешь тоже! За что его сажать? За то, что всего себя отдает работе?

ГУБЕД. Сажают и почище него. Если сегодня областные власти молчат, это не означает, что они ничего не замечают. Они все видят и знают! Из уважения к Евдокимову до поры до времени не предпринимают никаких мер. Но, поверь мне, рано или поздно твоего племянника возьмут за шкирку!

ИСХАК. Понесло тебя, Губед. Если бы за Даутом велись грехи, сам Ёдакимоф не хвалил бы его при всем народе. Ошибаешься, Губед. Сильно ошибаешься.

ГУБЕД. Евдокимов, конечно, не дурак. Хочешь — обижайся, хочешь — нет, но дураком выступает твой племянник.

ИСХАК. Как так? Кроме тебя, никто о нем такой ерунды еще не говорил.

ГУБЕД. А я тебе сейчас все разъясню. Кто в нашей области берет на себя больше всех соцобязательств**********? Колхоз этого аула! Почему? Потому что Евдокимов поощряет! Он хочет, чтобы и другие хозяйства брали пример и впрягались в соцсоревнование***********. Хотя показатели этого колхоза неплохие, но случалось ранее, что и они не вытягивали план: то засуха у них, то град, то бандиты подожгли амбары с зерном… Ты глянь: они бандой прикрывались! Что из этого следует? А то, что для краевой власти Даут твой всего лишь игрушка, послушное орудие.

ИСХАК. Не понимаю, зачем тебе нужно о большом деле говорить непотребными словами? Что плохого в том, что по примеру одного колхоза подтягиваются остальные? И Даут не кукла. Я это точно знаю.

ГУБЕД. Я не закончил еще. Скажи мне, Исхак: а что, в области нет председателя лучше, чем Даут? Почему Евдокимов избрал именно его и выдвигает в передовики?

ИСХАК. Спроси его самого. Я откуда знаю?

ГУБЕД. И ты делаешь вид, будто ничего не замечаешь.

ИСХАК. Говори ясней!

ГУБЕД. Дело не в председателе, а в его жене! Ну, подумай сам: кому не приглянется такая красавица, как Гуаща? Не просто хороша — обаятельна. Вот что пленило Евдокимова! И потому он чуть ли не каждый месяц наезжает сюда, бывает в гостях у Даута. А хозяин уходит утром и заявляется ночью. Тут и дураку понятно, какие отношения завязываются за его спиной. Люди сразу сообразили и уже судачат об этом, он один как будто ничего не понимает.

ИСХАК. Каждый судит по себе. Ты выдумал грязные небылицы и болтаешь, как базарная баба! Тебя для этого сюда прислали, чтобы высматривать, сколько раз приезжает Ёдакимоф?

ГУБЕД. И это входит в мои обязанности. Как называется мужчина, который, зная, что жена его является забавой для другого, молчит и терпит? А? Да, по всей видимости, он и в жене-то не особенно нуждается. Зачем она ему? В ауле немало одиноких женщин, которые, может быть, и не блещут такой же красотой, как Гуаща, но не против пригреть председателя. В том числе и вдова, мужа которой он собственноручно укокошил. Если он позволяет себе такое, почему Гуаща не может ответить ему тем же? От нее ж не убудет? Они пока терпят друг друга, но похоже на то, что оба сидят на пороховой бочке. И рано или поздно бочка эта рванет и разнесет все в клочья!..

ИСХАК. Если до Уыты или его родни дойдет хотя бы малая часть того, что ты тут наплел, уаляхи-биляхи-уаталяхи************, — тебе не сносить головы! Если тебя не пристрелят сразу, то отдубасят палками, как скотину, выволокут за аул и выкинут, как сдохшую собаку! Такими словами не играются! И почему ты мне все это выболтал? Считаешь меня стариком, не способным поставить тебя на место? Я вырос с твоим отцом, и только в память о нем сдерживаю себя. Чем выискивать изъяны у других, полезнее было бы избавляться от собственных!

ГУБЕД. И какие же недостатки ты во мне находишь?

ИСХАК. А ты сам не знаешь? Твои родители живут подаянием аульчан в старой лачуге, а вы с женой в своем городе, как свиньи, думаете только о себе! Разве можно называть человеком того, кто забывает об отце с матерью?! Прислали тебя уполномоченным, и ты уже невесть что о себе возомнил, возводишь поклеп на Даута. А он не чета тебе! Он за свой аул голову положить готов, и жители его уважают. А ты знаешь, как земляки к тебе относятся? Они плюются при упоминании твоего имени за то, что опозорил их. Хотя я стар и не имею большого ума, но все ж не такой дурак, как тебе кажется. Понимаю, почему ты собираешь и разносишь сплетни. Хочешь вбить клин между Ёдакимофым и Даутом, чтобы потом областная верхушка, как шакалья стая, накинулась и растерзала его! Ты этого добиваешься?

ГУБЕД. Вон куда ты повернул! Ошибся я, доверив тебе такие сведения. И тебе нет никакого дела до моих родителей! Понял?!

ИСХАК. Лучше тебе сейчас уйти отсюда. А было б еще лучше, если бы ты убрался в другой аул. Сам же видишь, что ты тут не ко двору. Если же ты сболтнешь свои бредни еще кому-нибудь, более несдержанному, я тебя предупредил о последствиях.

Губед встает и удаляется. Исхак выходит вслед за ним.

 

 

Акт III

Кабинет председателя аулсовета. Сидят Даут и председатель колхоза Джамбот.

ДАУТ. После нашего мероприятия не сомневаюсь, что мы окажемся под пристальным вниманием обкома*************. Не удивлюсь, если завтра-послезавтра к нам нагрянет ревизия. Я уже поговорил с бухгалтером, попросил привести в порядок всю отчетную документацию, особенно за последние два года. Нужно поскорее завершить выдачу зерна колхозникам. Кто может взять причитающееся по трудодням самостоятельно — пусть забирают, остальным организуйте помощь подводами. Продумай этот вопрос с завхозом. Если мы сейчас не обманем, оправдаем надежды крестьян, в следующем году отдачи будет еще больше. Дело не только в этом: если люди горбили спину, проливали пот, труд их должен быть вознагражден. Иначе для чего они надрывались? Областная верхушка, выслуживаясь перед вышестоящими, попытается заставить нас принять участие в сверхплановой сдаче, забывая о том, что никто не обязан отдавать что-либо сверх установленных норм. Существует указ на этот счет. Я не смогу отобрать у людей заработанное и передать государству. Не возьму грех на душу. И пусть там (указывает пальцем вверх) относятся ко мне как хотят.

ДЖАМБОТ. Опять ты суешь голову в пекло, Уыта. Не простят они нам этого. И так мы у них словно колючка в глазу.

ДАУТ. Не беспокойся. Сегодня для нас главное — наши труженики. Мы должны позаботиться о них, удовлетворить их потребности. А если ежедневно заглядывать в рот начальству, мы и шага не ступим самостоятельно. Кто захочет, обвинит тебя в краже воды. Я не думаю, что им нечего будет предъявить мне в случае чего, но и до того времени давай работать так, как мы считаем нужным. Если нет вопросов, я закончил.

Джамбот удаляется. Даут выходит вслед за ним. Из-за сцены слышно, как он дает распоряжение секретарю: «Найди посыльного. Пусть позовет Крыма». Возвращается в кабинет, садится, выдвигает ящик стола и начинает шарить. Двое юношей вводят в кабинет бедно одетую пожилую женщину с разорванным рукавом платья.

ХАСАН. Зураб велел доставить ее к тебе. Вот…

ДАУТ (перестает копошиться, задвигает ящик и некоторое время смотрит на вошедших). Вижу, что самооборона не дремлет. Зачем привели ее? Что она натворила?

ХАСАН. Слышал бы ты, как она орала… И по тебе прошлась, и по всей Советской власти. Кулачье отродье!

ИСЛАМ. Она проклинала тебя.

ХАСАН. Как ни уговаривали ее, ничего не добились: раскричалась на весь аул. Тогда мы посадили ее на бричку и привезли. Допроси и накажи ее.

ДАУТ (обращаясь к юношам). Хорошо, вы свое дело сделали, теперь оставьте нас. Подождите на улице. (Ребята выходят. Даут встает, подвигает стул.) Садись, Крымхан. (Женщина садится, присаживается и Даут.) Рассказывай, что случилось? Советская власть тебе не по душе?

Женщина не может начать разговор, плачет. Даут ее успокаивает.

КРЫМХАН. О чем еще говорить? Все, что накипело, я уже высказала этим юнцам. Правильно они сказали: хулила я тебя и власть, так что можешь меня арестовать.

ДАУТ. Это успеется. Ты лучше расскажи, что тебя вынудило срамить меня? Разве я тебе сделал что-нибудь плохое?

КРЫМХАН. Ты — нет. Но сколько горя принесла мне власть, которой ты служишь! Где вся моя родня? Увезли на край света, откуда уже никогда не вернутся. Меня не тронули только потому, что стала снохой другой семьи. Сколько мук я вынесла! Кто за это ответит? Ты и твои предшественники! Вы разорили аул! Добились того, что один завидует другому, сосед доносит на соседа…

ДАУТ. Постой, Крымхан, не завирайся, не лезь туда, где ты ничего не смыслишь. Если твою родню выслали, это только потому, что они стали врагами Советской власти, власти трудового народа! Если бы их своевременно не обезвредили, они вступили бы на путь открытого вооруженного восстания. И чего бы они добились? Ничего! Даже белым не удалось свергнуть новую власть, а куда там твоим мятежникам? И что бы их ожидало в таком случае? Верная смерть. Поэтому, Крымхан, радуйся, что так обошлось. Хотя и сосланы, но — живы, работают, не теряют надежды на возвращение. И Советская власть не просто так установилась — это возмездие: она пришла для того, чтобы тем, кто наживался за счет простого народа, воздать по заслугам. Если ты веришь в бога, считай, что она ниспослана Аллахом. А раз так, и раз я председатель — я сторонник этой власти. Ты можешь проклинать меня, можешь превозносить, но я буду выполнять свой долг. И по-другому не будет. Поэтому не говори лишнего, не ставь себя под удар. Разве это хорошо, что тебя, женщину в годах, за руки вводят в мой кабинет? Некрасиво это, Крымхан.

КРЫМХАН. А то, что они вытворяют, красиво? Напьются и своему же аульчанину наган к башке приставляют! Поперек им слова не скажи. А как относятся к родне кулаков или тех, что схоронились в лесу? Пристают к дочерям, невесткам, позорят, пытаются насильничать. И к парням придираются беспричинно, избивают ни за что. Если им выдали ружья, не для того ведь, чтобы издеваться над людьми? Ты и твои помощники только о том и думаете, чтобы заставить людей горбатиться, только об урожае и печетесь. А заглянули бы в сердца ваших работников!..

ДАУТ. Крымхан, тебя снова заносит. Скажи лучше, что произошло между тобой и этими ребятами?

КРЫМХАН. Много всего накопилось в душе моей разнесчастной, а бесстыдство их вывело меня из себя. Ты знаешь русскую марушку, соседку мою, что работает в пекарне? Напали на нее, вот я и не сдержалась. И твой Зураб верховодил этой компанией. Я закричала, вбежала в дом, пока они не успели набезобразничать. Они приставляли ко мне свои ружья, но рот свой заткнуть я им не дала. Так разошлась, что и не помню, чего наговорила. Из-за Зураба, видимо, и на тебя перекинулась. Если он сын председателя, это ж не дает ему права на бесчинства. Он даже не понимает, что своим поведением позорит тебя. Нехорошо вы его воспитали. Совсем нехорошо. Они, наверно, испугались, что я сама приду к тебе и выложу все, вот и выставили меня виноватой. Даже не сомневаются, что ты меня посадишь. Что ж, арестовывай! Может быть, жизнь на Салафках даже лучше здешней…

ДАУТ (встал, прошелся по кабинету, вышел и вернулся вместе с секретарем совета. Обращается к Крымхан). Вместе с Гаднаном сходите в магазин, выбери себе платье и иди домой. Если не будет твоего размера, возьми отрез на платье.

КРЫМХАН (приподнимаясь). Нет у меня денег на платье. Я ж не работаю, откуда у меня такие доходы?

ДАУТ. Ты об этом не беспокойся, я потом сам расплачусь. Считай, это мой подарок тебе за правду.

КРЫМХАН. За правду? И не упечешь меня за решетку?

ДАУТ (смеясь). Разве можно сажать в тюрьму за то, что тебе открывают глаза?

КРЫМХАН. Спасибо, Даут, но с сыном поговори. И другие перенимают его повадки. Нельзя распоясываться до такой степени. А если б эта женщина скончалась? Как бы он потом оправдался?

ДАУТ. Я разберусь с ним. Если кто-либо из них начнет тебе угрожать, дай мне знать. Ну, всего хорошего! Гаднан, позови ко мне Хасана и Ислама.

КРЫМХАН. Всего доброго, Даут.

Крымхан и Гаднан выходят, заходят Хасан и Ислам.

ДАУТ. Ислам, беги, приведи сюда Зураба. (Юноша хочет сказать что-то, но Даут указывает ему рукой на дверь. Ислам выходит. Обращаясь к Хасану.) Теперь поговорим с тобой откровенно. Отвечай на вопросы прямо и кратко. Если соврешь или начнешь увиливать — тебя ожидает камера. Ты понял меня?

ХАСАН. Да.

ДАУТ. Где вы выпили?

ХАСАН. У Кяса Ахмада. Мы дежурили там на свадьбе.

ДАУТ. Кто предложил пойти к русской женщине?

ХАСАН. Зураб.

ДАУТ. Что вы у нее забыли?

ХАСАН. Ничего. Мы хотели проверить, есть у нее гости или нет. Вошли в дом, Зураб прошел в комнату, но тут ворвалась Крымхан, загородила проход. Когда попытались ее оттеснить, она закричала…

ДАУТ. Что Зураб потерял в комнате русской женщины?

ХАСАН. Я ж говорю: хотел выяснить про мужчину, который бывает у нее.

ДАУТ. Что за мужчина?

ХАСАН. Приходит к ней кто-то. Мы подумали: может, из банды?

ДАУТ. Выяснили?

ХАСАН. Говорю ж, Крымхан помешала.

ДАУТ. Вы приставали к Варваре?

ХАСАН. Нет. Ислам и я сразу покинули дом, и Зураб не стал задерживаться после того, как там объявилась Крымхан. Да и народ начал собираться…

ДАУТ. Не выгораживай ни себя, ни других!

ХАСАН. Никого я не выгораживаю, рассказываю, как было.

ДАУТ. К кому из местных женщин вы наведывались до этого? (Хасан молчит.) Что, так много, что не знаешь, с кого начать?

ХАСАН. Этот вопрос лучше задать Зурабу.

ДАУТ. Может быть, ты позабыл и тех ребят, которых вы поколотили?

ХАСАН. Ничего не забыл. Они получили по заслугам.

ДАУТ. И ты полагаешь, что вы поступили правильно?

ХАСАН. Не уверен, но, если взвесить хорошенько, должно быть правильно. Если власть принадлежит нам, трудящимся, нужно ж заставить врагов подчиниться. А как же добиться этого, если не запугать? «Там, где нет страха, нет и стыда», — говорят в народе.

Входят Ислам и Зураб.

ЗУРАБ. Что ты хотел, отец? Ты сдал в милицию старую ведьму?

ДАУТ. Об этом мы попозже поговорим. Останься, а Хасан и Ислам продолжат дежурство. (Обращаясь к ним.) Не пейте там, даже если будут угощать. Ведите себя пристойно! Не забывайте, что вы защищаете от посягательств не только аул, но и честь Советской власти. Идите. (Ислам и Хасан выходят.) Оружие твое заряжено?

ЗУРАБ. Да. Зачем тебе?

ДАУТ. Хочу посмотреть. Дай-ка сюда.

Зураб передает отцу наган. Даут осматривает его, открывает сейф, кладет туда и закрывает на ключ. Сын смотрит непонимающе.

ЗУРАБ. Ты хочешь выдать мне другое оружие?

ДАУТ (снимает со стены камчу). Да, но сначала всыплю плетей по тому месту, откуда у тебя ноги растут.

Начинает хлестать сына. Зураб сначала пытается уворачиваться от ударов, остановить Даута: «Что ты делаешь, отец? Перестань! Перестань!», но потом молча встает лицом к стене. Даут хлестнул еще несколько раз и остановился.

ЗУРАБ. Отец, что с тобой? Зачем ты меня выпорол?

ДАУТ. Значит, считаешь, что ты ни в чем не виновен? А приставать к женщинам и бесчестить их, по-твоему, не вина? Напиваться и от нечего делать дубасить аульских парней — это тоже не вина? А то, что скотство твое порочит власть в глазах тех, с кем ты так поступаешь, в глазах тех, кто это видит и слышит, — тоже ничего не значит? За время пребывания в отряде ты успел набедокурить и испоганить свое имя. Предупреждал я тебя, что так вести себя не следует? Что тебе нужно перемениться? А мать еще защищала тебя. Это из-за нее ты стал таким взбалмошным!

ЗУРАБ. Кто натравил тебя на меня? Подкулачники? Или эта ведьма? Ты забыл, что они твоего брата убили? А я не забыл! По мне, они хуже холеры, я их за людей не считаю. Не то что клеймить, я готов их всех уничтожить!

ДАУТ. Эй-йа, да ты еще хуже, чем я себе представлял. Что ты несешь? Ты не имеешь права устраивать самосуд! Власть для того и существует, чтобы разбираться и воздавать по заслугам. Если бы стало известно имя убийцы брата, он не избежал бы сурового наказания!

ЗУРАБ. А как быть с теми, кто улыбается тебе в лицо, а за глаза поносит? Кто их судить будет? Ты веришь тому, что тебе говорят, но не догадываешься о том, что тебя попросту надувают.

ДАУТ. Есть недовольные властью, это не секрет. И если я председатель сельсовета, то их отношение к власти переносится и на меня. И что ты с этим поделаешь?

ЗУРАБ. Я не о том. Как бы ты поступил, если бы при тебе стали оскорблять твоих родителей? Ты простил бы наглеца?

ДАУТ. А что, нами срамят тебя?

ЗУРАБ. Я не хотел говорить, но, если ты считаешь, что я своевольничаю, вынужден назвать причины.

ДАУТ. Говори. Я слушаю.

ЗУРАБ. Про тебя распускают слухи, будто ты для того застрелил Джакана Хизира, чтобы обхаживать его жену. Говорят, что наша мать — любовница Евдокимова, и только потому ты занимаешь свою должность. Многие из наших аульчан только делают вид, будто они твои единомышленники. Когда ты споткнешься, тогда только узнаешь их настоящее лицо. А до тех пор они с тобой в прятки играют.

ДАУТ. Оказывается, ты стал кое в чем разбираться. Это неплохо. Но есть в тебе и дурные наклонности. В первую очередь — злоупотребление спиртным. Потом — неумение сдерживать себя, обозленное сердце. Заметил ты или нет, но о мщении ты вспоминаешь только тогда, когда находишься под хмельком. Это не годится. Мы родились в этом ауле, живем и будем жить здесь. Раз так, нельзя обращаться с земляками как попало. Если ты сейчас по неосторожности оступишься, будешь каяться всю жизнь, изматывать свое сердце, не зная, как исправить допущенную оплошность. Со мной так и приключилось. Зачем нужно было мне стрелять на свадьбе в окружении пьяных мужиков? Безмозглый Патщу ухватился за мой револьвер, чтоб я дал ему пострелять. Я дернул руку и нечаянно нажал на курок. Пуля попала в стоявшего рядом Хизира. Так на глазах аульчан произошло это несчастье. На суде многие из них выступили свидетелями и рассказали все как было. Хотя меня и оправдали, но сам-то я свою вину чувствую, совесть мучает, хочется как-то загладить свое невольное прегрешение. Поэтому я в меру сил своих помогаю женщине, которая по моей вине осталась вдовой. И это послужило поводом для сплетен. Ах если бы можно было повернуть время обратно!.. А то, что начали болтать про мать, — для меня новость. Дичайшая!

ЗУРАБ. И что делать теперь?

ДАУТ. Эх, сынок, Аллах создал человека не только сплетником, но и завистником, злопамятным, с дурным самомнением… Мало ли у него пороков? И за один присест ты его не исправишь. Как бы ты ни убеждал, как бы ни воздействовал на сознание, оно меняется очень медленно. Для того чтобы человек стал лучше, нужно саму жизнь изменить к лучшему. А для этого нужно время. И нужно быть более терпеливым к человеческим слабостям, и, вообще, нужно быть добрее… И потому тебе с твоей ненавистью находиться более в отряде самообороны нельзя. Если ты в запале убьешь кого-нибудь или совершишь еще какой-нибудь грех, ты же погубишь себя и нас.

ЗУРАБ. Как так, отец? Мои сверстники состоят в нем. Нельзя мне выходить из отряда.

ДАУТ. Не все члены отряда чисты сердцем, к сожалению. Но, если кто-то из них совершит проступок, вину повесят на тебя, не только потому, что ты командир отряда, но и потому, что ты сын председателя аула. Поэтому поступим так, как я сказал. Не бойся, без дела сидеть не будешь, пойдешь учиться.

ЗУРАБ (обиженно). Мне можно идти?

ДАУТ. Можно.

Зураб выходит. Даут встает, из кармана пальто, висящего на стене, достает пачку папирос, закуривает и садится. Входит Губед.

ГУБЕД (садится, не здороваясь). Скучаешь от безделья, да? Не ждал меня?

ДАУТ. Я должен был тебя дожидаться? Пора уборки прошла, необходимости в тебе никакой. Когда нужно — приходи, оставайся.

ГУБЕД. Нужен я или не нужен, устанавливать не тебе.

ДАУТ. Если бы я решал такие вопросы, ты знаешь, как бы я поступил.

ГУБЕД. Когда ты перестанешь высокомерничать? Если руководство направило меня уполномоченным в твое хозяйство, значит, ты подчиняешься мне. А раз так, не строй из себя невесть кого, а разговаривай как подобает.

ДАУТ. Ты бы хотел, чтобы я встал перед тобой навытяжку и спрашивал разрешения на все свои действия? Я не первый год на своем посту, знаю свое дело. Точно так же и Джамбот. Чему ты можешь нас научить? Ничему. Чем ты нам помог за все время, что ты тут околачиваешься? Ничем. Просто бегаешь туда-сюда с важным видом, будто на самом деле что-то из себя представляешь. А для нас все равно, что ты есть, что тебя нет вовсе.

ГУБЕД. Конечно, зачем я тебе, когда у тебя такой защитник! Ты чувствуешь его поддержку, и потому ведешь себя так бесцеремонно. Но ничего, это ведь не будет продолжаться бесконечно. Твое самоуправство надоело всем, и руководящие круги скоро примутся за тебя. Когда твоя «надежда и опора» узнает, какие делишки водятся за тобой, он скорехонько открестится от тебя. И тогда мы посмотрим, как ты заговоришь.

ДАУТ. Ты для того пришел, чтобы сказать мне это? Других дел у тебя нет?

ГУБЕД. Я потому тебе об этом говорю, что неправильно ты себя ведешь. Разве ты не должен был посоветоваться со мной, прежде чем вызывать Евдокимова? Я бы сообщил куда следует, и они рассмотрели бы этот вопрос.

ДАУТ. Что они должны рассматривать? Какое значение имеет ваше решение, твое мнение, мое мнение, если члены колхоза хотят пригласить к себе человека, чье имя носит их хозяйство? Это он помогал нам, когда областное начальство нас не замечало. И сегодняшние наши достижения связаны с ним, а вы выдвигали другой колхоз. Ты прямо скажи, что преследуете нас из-за того, что мы помешали вашим расчетам. Ты как будто находился рядом с нами, а сердцем оставался на другой стороне.

ГУБЕД. Хорошо, если хотя бы это до тебя дошло. Но еще много чего ты недопонимаешь. Вы в этом году рано справились с уборкой и выполнили план по сдаче сельхозпродукций. Но какая была необходимость так скоропалительно раздарить остатки колхозникам? Не лучше было, как поступают другие колхозы, сдать сверх плана государству хотя бы половину того, что вы выдали крестьянам? Из-за этого они от голода не опухли бы, у них ведь еще приусадебные участки имеются. Ты бы и авторитет свой поднял в глазах вышестоящих. Видишь, и тут ты допустил политический просчет.

ДАУТ. Я считаю, что тот, кто работал в поте лица, должен увидеть результат своего труда. Тогда в следующем году он сработает еще лучше, и к власти у него доверия прибавится.

ГУБЕД. Советская власть не пошатнется от того, что кто-то ей сегодня не доверяет, а вот то, что ты потакаешь людям с частнособственническим душком — непростительная ошибка. И далеко не единственная, между прочим. Вспомни почин «Красный обоз», когда вы прямо в краевой центр сдали муку, мясо, масло, мед… Не лучше было все это направить в область? Захотелось покрасоваться перед Евдокимовым, чтобы он заметил и оценил? Или здесь какая-то другая подоплека? Но это все — дела прошлые. Меня до глубины души возмутило то, с чем пришлось столкнуться сегодня. Зашел в магазин купить папирос, и что я застаю? Вместо того чтобы подвергнуть заслуженной каре дочь кулака, ты велел купить ей платье. Этого нам еще не доставало! Кто ты такой после этого, и на чью мельницу льешь воду?! Наше руководство и так недолюбливало тебя, но, поверь, если я доложу о том, что ты покровительствуешь кулакам, твои выходки без последствий не останутся. Тебе придется за все ответить!

ДАУТ. И как вы меня терпели до сих пор, если я состою из одних недостатков? Что ж вы раньше молчали? Все, что ты перечислил, никакими прегрешениями не является, и уж тем более политическими. Я работаю так, как считаю нужным, и мне нет никакого дела до того, что ты и твои начальники думаете по этому поводу. Если я вам не подхожу — увольняйте.

ГУБЕД. «Увольняйте», говоришь? Тот, кто не справляется со своими обязанностями, одним увольнением не отделается. Вспомни, чем закончили твои предшественники. И не рассчитывай на снисхождение! Ты печешься только о своем ауле, а настоящий руководитель должен думать прежде всего о стране!

ДАУТ. Я и об этом не забываю, но мои аульчане мне ближе. Разница между нами в том и заключается, что тебе судьба твоего народа безразлична. Вопреки твоим ухищрениям, искусственно создаваемым на нашем пути препонам, абазинский колхоз занял первое место по Черкесии! Что я хотел сказать этим? Что мой народ если не лучше, то никак не хуже других. И я горд, что мне удалось это доказать! А если к тебе в кабинет заходит земляк и заговаривает с тобой на абазинском, ты отвечаешь ему на русском. Ты и тебе подобные не только стыдитесь, но уже и боитесь говорить на родном языке.

ГУБЕД (встает). Все. Мы закончили политграмоту! С сегодняшнего дня тебя ожидают крупные неприятности. Это я тебе обещаю!

Губед выходит. Даут некоторое время сидит в задумчивости, потом встает и отяжелевшими шагами направляется к выходу.

 

Акт IV

Помещение в колхозной конторе. Присутствуют: Тамха Крым — секретарь партийной организации, Хоста Чагбан — секретарь комсомольской организации, Бабуг Хана — председатель женсовета, Друко Ятак — бухгалтер колхоза, Хасан и Ислам — члены отряда самообороны, Крымхан. Все ждут следователя из области, перешептываются. Губед молча сидит в стороне.

ГУБЕД (обращаясь к присутствующим). Чтобы время не пропало даром, давайте обсудим кое-какие вопросы. Вы наверняка наслышаны о прошедшей проверке. Я изложу вам положение дел, а вы перескажите другим…

ХАНА. Извини, Губед, что перебиваю, но, если ты будешь рассказывать нам обо всем, о чем будет беседовать с нами тот, кого мы ожидаем? Еще: ты собрал актив, а зачем тут эти двое парней (указывает на Хасана и Ислама), бухгалтер, Крымхан?

ГУБЕД. Ты опережаешь события, Хана. Но раз ты спросила, я отвечу. Мы ждем человека, который будет допрашивать вас, в том числе и названных тобой. Вы должны понимать, как складываются обстоятельства: Джамбот находится в следственном изоляторе, дает показания, а председатель ваш — в больнице. Видимо, простудился, пока ездил в город на допросы.

КРЫМ. Губед, мы все хорошо знаем Даута и Джамбота. Если они и допустили какие-то недочеты, то по незнанию. Зачем доводить до арестов?

ГУБЕД. Было бы простительно, если бы такую позицию занимал кто-то другой, но тебе, секретарю партийной организации?!. Я просто удивлен, что соответствующие органы до сих пор тобой не заинтересовались. Но ты не очень расслабляйся — когда ты понадобишься, они найдут тебя и спросят. Поэтому для тебя же будет лучше, если будешь вести себя как подобает, а не кидаться выгораживать преступников. Запомните: советские правоохранительные органы никогда не ошибаются! Они хорошо знают свое дело!

Плановые ревизии у вас проходили и раньше, но в этом году комиссия работала с особой тщательностью, не только здесь, но и в других аулах. Какие нарушения обнаружены? Не стыкуются между собой учет прихода и расхода, нет ясности в том, куда что подевалось…

ЯТАК. Мы с тобой уже обсуждали эту тему, и я тебе все разъяснил. Зачем нужно еще раз поднимать этот вопрос?

ГУБЕД. Хорошо. Повтори то, что ты мне рассказал, нашему гостю, и мы увидим, удовлетворится ли он твоим ответом. Теперь по некоторым «недочетам», как выражается Крым. В этом году почти все колхозы сдали государству сверхплановую продукцию. А вы? Притворились глухими, не захотели услышать того, что рабочий класс нуждается в сельхозпродуктах. Думаете только о себе! И ваш председатель — в первую очередь! Вы подвели всю область, в том числе и меня. А когда вы недавно приглашали Евдокимова, почему не поставили меня в известность? Нет сомнения в том, что эта вина полностью лежит на Дауте. И разве только в этом он виноват?! Наверняка вы в курсе того, что поведение его сына выходит за все мыслимые пределы! Недавно средь бела дня они стали приставать к невинной женщине. Вот Крымхан тут сидит, свидетельница по этому делу. Если бы не она, вы догадываетесь, чем это могло закончиться. Я считаю, что человек, не сумевший воспитать собственного сына, недостоин занимать должность председателя сельского совета. Знаете ли вы, что он сделал, чтобы Крымхан отказалась от своих слов? Повел в магазин, платье ей купил. Вы думаете, он свои деньги потратил? Я очень сомневаюсь.

КРЫМХАН. Он мне сделал подарок за то, что я от него ничего не скрыла. Он сам так сказал.

ГУБЕД. Да он дурачит вас! А как он ненавидит другие народы? Особенно черкесов! И забывает при этом, что мы с ними бок о бок прожили столетия! Знаю, не так давно некоторые наши аулы были записаны как черкесские. Ну и что с того? Что изменилось бы, что потеряли бы мы, если бы даже все абазинские аулы стали черкесскими? Язык ведь у нас никто не отнимает — говори сколько влезет! Зато все мы научились бы читать и писать на черкесском! Мы только обогатились бы, а терять ничего бы не потеряли.

КРЫМ. Вот так же рассуждали при образовании области: что рано или поздно все превратятся в черкесов. Потому и промолчали те из абазин, что находились тогда у власти.

ГУБЕД. Оказывается, по этому вопросу ты еще и Даута перещеголял! Не знал я, что все у вас запущено до такой степени!

КРЫМ. Это говорит о том, какими глазами ты смотришь на нас и по какой шкале оцениваешь. Мы тоже кое-что соображаем. У черкесов был свой расчет в том, чтобы назвать область Черкесией: таким образом, из всех народов области они выдвигались на первый план и оказывались на виду. И это у них получилось. И возгордились этим, стали свысока поглядывать на тех абазин, что не знают их языка. Если мы соседи и действительно столь близки, почему бы им не выучить абазинский?

ГУБЕД. Они же не виноваты, что наш язык такой трудный! Не всякий его освоит.

КРЫМ. Насколько он сложен, настолько же и богат! Захотели бы — выучили!

ГУБЕД (иронично). Как широко вы мыслите, как глубоко копаете!.. Я гляжу на вещи просто. Пусть абазины живут, не ведая других забот, чем те, о которых вы с Даутом болтаете. Вы забываете об одном, и это вводит вас в заблуждение. Мы живем при Советской власти под руководством Ленинской партии. Все народы у нас имеют равные права. Почему вы забываете об этом? Выходит, Крым, и ты недалеко отстоишь от Даута, если разделяешь его взгляды. Раз ты такой, значит, и члены партийной организации рассуждают так же. Ты воспитываешь в них недоверие к национальной политике Коммунистической партии и Советского правительства.

КРЫМ. И как же быстро наловчился ты формулировать обвинения! Все, что мы ни сделаем, все, что ни выскажем, — ошибочно! И только ты один у нас во всем прав и непогрешим! Как же мы будем жить вместе дальше?

ГУБЕД. Учитесь, набирайтесь ума-разума, беспрекословно выполняйте указания сверху! Живите идеями партии и в соответствии с законами, которые вырабатывает власть. Если будете выходить за эти рамки, дорога ваша будет короткой. Почему в вашем ауле за недолгое время сменилось так много председателей? Они отходили от партийной линии. Даут одно время справлялся со своими обязанностями неплохо, но и его стало заносить в сторону. Да, нелегко быть руководителем! У иного, случается, рога вылезают, и он начинает бесноваться, как бык. Особенно такие недалекие, как Даут. Если вовремя его не остановить, он распаляется и начинает лезть на стену. Сколько раз закрывали глаза на его выходки! Простили даже смерть человека! Известны также его неблаговидные отношения с вдовой убитого. Но и тут делали вид, будто ничего особенного не происходит. Но нет ничего, что не имело бы конца. И Даут добрался до своей конечной остановки — сам же свою погибель и выкопал.

ХАНА. Губед, да что на тебя нашло?! Это был несчастный случай, и аульчане видели, как все произошло. Даута оправдали в суде, а ты снова заводишь старую историю. Ты не боишься греха? Если бы вместо тебя прислали уполномоченного другой национальности, и то не стал бы возводить столько напраслины на невинного человека. А ты свой же — и хуже врага! Напрасно стараешься утопить Даута в луже грязи, мы знаем его лучше тебя, и никто твоим словам не поверит.

КРЫМ. Правильно говорит Хана. Именно благодаря Дауту наши люди поверили Советской власти. Он старается, чтобы колхоз встал на ноги, чтобы крестьяне стали жить лучше, и ни сил, ни времени для этого не жалеет. И сердце у него доброе, не чета твоему. И, если где-то проявляются недостатки, он первым замечает, реагирует, находит способы борьбы с ними. А ты клевещешь на него для того, чтобы мы вслед за тобой твои же слова повторили следователю. Но Даут нужен нам, нашему аулу. И сегодня у нас нет другого, кто мог бы его заменить. Если где-то он и допустил нарушения, он же человек, такой же, как и мы, а не спустился с небес. И не стоит бесславить его из-за мелочей.

ГУБЕД. А сколько раз он выставлял меня в дураках? Сколько нареканий схлопотал я из-за него? И Евдокимова он вызвал, ни у кого не спрашивая разрешения. По-твоему, ему можно унижать меня, и все ему должно сходить с рук? Пора кончать с его безрассудством!

КРЫМ. Хотя мы, аульчане, не обладаем особыми познаниями, но в состоянии отличить человека, душой болеющего за дело, от того, кто создает видимость. Хочешь — обижайся, хочешь — нет, но с твоим приходом стали расползаться слухи и домыслы. Если в ауле случилось малейшее происшествие, об этом моментально узнает областная администрация.

ГУБЕД. Правильно. Сотрудник аппарата должен сообщать обо всем, что происходит на местах. Разве ты не знаешь, что классовая борьба продолжается? Товарищ Сталин утверждает, что в будущем она станет еще острей и беспощадней. Именно для выявления скрытых врагов и необходимо ставить в известность органы о всех искривлениях и извращениях политики партии. Крым, ты в очередной раз показал, что не соответствуешь занимаемой должности. Мне казалось, что тебя можно рекомендовать на место Даута, теперь тебе этого не видать!

КРЫМ (иронизируя). Ты ж меня убил, Губед! Как же я теперь проживу без председательского кресла?!

ГУБЕД. Усмехайся, усмехайся. Как бы тебе не пришлось выплакать столько же!

Открывается дверь, входит высокий мужчина в очках. Он качнул головой в сторону сидящих в знак приветствия, поздоровался за руку с Губедом.

АХМАД (обращаясь ко всем). Извините, что заставил вас ждать.

ГУБЕД. Ну что вы, мы времени зря не теряли, провели содержательную воспитательную беседу. (Обращаясь к собравшимся.) Это — Тако Ахмад Эдикович, сотрудник следственных органов, ведущих дело Даута и Джамбота. Послушайте, что он вам скажет, на вопросы отвечайте коротко и ясно. Не забывайте и о тех фактах, которые я вам изложил.

АХМАД. Вы и так потеряли много времени из-за меня, поэтому постараюсь не задерживать вас долго. (Обращаясь к Губеду.) Если я правильно понимаю, здесь собрался актив аула, не так ли, Губед?

ГУБЕД. Так точно. Но я пригласил еще несколько человек, которые могут быть нам полезны.

АХМАД. Хорошо. Теперь проведи их в соседнюю комнату и вводи сюда по одному, чтобы я мог с ними поговорить.

Губед выводит всех, но вскоре возвращается с Крымхан.

ГУБЕД. Она в возрасте уже, устала, наверно. Поэтому начнем с нее.

АХМАД. Правильно. (Обращаясь к Крымхан.) Садись, мать.

Крымхан садится, Губед присаживается возле Ахмада.

ГУБЕД. Расскажи Ахмаду, как и от кого защитила ты Варвару, как тебя поволокли в сельсовет и так далее. Не скрывай ничего.

КРЫМХАН. Ребята из отряда выпили на свадьбе, ввалились к моей соседке. Сначала было тихо, потом голоса стали громче, и я пошла туда, пока глупыши чего-нибудь не натворили. Меня пытались остановить, но я вырвалась, вошла в дом и стала стыдить парней. Они нахамили в ответ. Меня зло взяло, обругала всех, досталось и Дауту…

ГУБЕД. Твои проклятья достигли цели. И что же ты о нем говорила?

КРЫМХАН. Мало ли? Кого летом ужалила змея, тот и зимой пугается веревки. Эта власть моей семье причинила много горя, поэтому я не люблю начальников, в том числе и Даута. Когда же меня доставили к нему, не возьму грех на душу, говорил он со мной хорошо. А я набралась духу и выложила все, что накопилось за столько лет. Спасибо ему! Хотя я и задела его за живое, но он в ответ ни одного грубого слова мне не сказал. А потом еще поблагодарил за то, что я ему правду открыла, велел отвести меня в магазин и купить платье. Какой председатель еще способен на такое? Ты, Губед, никогда так не поступил бы. Ты только умеешь выворачивать все наизнанку: «Приодел кулачье отродье, он им сочувствует!..»

ГУБЕД. Что ты несешь, несчастная старуха?

КРЫМХАН. Аллахом, Аллахом клянусь! Мне твои слова соседи передали. И после этого ты привел меня сюда, чтобы я клеветала на Даута. Кроме хорошего, ничего плохого я от него не видела. Если сын ведет себя неподобающе, причем тут отец?

ГУБЕД (обращаясь к Ахмаду). Видишь, как он ей заткнул рот тряпками? Не только заткнул, но еще и переманил на свою сторону!

КРЫМХАН. За то время, что ты ошиваешься в этом ауле, кому ты сделал хоть крупицу добра? Что-то ни о чем таком ни от кого я не слыхала.

ГУБЕД. Если ты состарилась, соответствуй своему возрасту и не лезь в то, в чем не разбираешься!

КРЫМХАН (обращаясь к Ахмаду). Люди меня Крымхан-правдолюбкой называют. Когда говоришь правду, многим она не по нутру. Как Губеду, например. (Обращаясь к Губеду.) Я не виню, я тебя перед богом раскрываю, чтобы он ниспослал тебе судьбу, которую ты заслуживаешь.

АХМАД. Хорошо, Крымхан. Спасибо за сведения. Мы, наверно, утомили тебя. Иди домой. (Обращаясь к Губеду.) Пригласи следующего.

Губед выходит вслед за Крымхан и возвращается с Гаднаном.

ГУБЕД. Он секретарь сельсовета, заместитель отряда самообороны, и у него есть что сказать.

АХМАД. Гаднан, каким видится тебе ваш председатель: хорош ли, плох ли? Какие в нем достоинства и недостатки?

ГАДНАН. Даут таков, что сам отдается работе полностью и другому снисхожденья не сделает. Если ты не выполнил поручения, не спустит. Всегда прямо говорит то, что думает. Добр. Это он мне поручил отвести Крымхан в магазин. На ней платье было старое-престарое, и пока ребята довезли ее до сельсовета, оно поизорвалось еще больше. Даже неловко было смотреть на нее. Ему стало жалко ее, поэтому он и потратил на нее свои деньги, порадовал старуху.

АХМАД. А каков он по отношению к другим сельчанам? Что говорят о нем?

ГАДНАН. У него на первом месте всегда работа, но и о людях не забывает. Он — свой. В основном им довольны: видно, что дело свое знает, руководит умело, жестковат, правда. И за это некоторые его недолюбливают.

АХМАД. Есть сведения, что на каждом кошу************** ему режут барашка. Что ты можешь сказать по этому поводу?

ГАДНАН. Случается и такое. Если совпадает, например, что у чабанов закончились припасы. Он съест полголовы, кусочек курдюка, запьет бульоном. Вот все, что ему перепадает. Все остальное остается пастухам.

АХМАД. Хочу уточнить некоторые детали, связанные с отрядом самообороны. Как ты оцениваешь поведение ребят? Они не злоупотребляют своим положением?

ГАДНАН. Я понял вопрос. Осенью или зимой, когда в ауле играют свадьбы, во время праздников замечаются нарушения. Обычно это связано с употреблением спиртного: хозяева угощают, а ребята не всегда умеют отказаться. В таких случаях мы собираем отряд, обсуждаем происшествие, выносим порицания, напоминаем про дисциплину. Если провинность грубая, изгоняем из отряда.

ГУБЕД. Как Зураба, сына Даута.

АХМАД. Из-за Крымхан?

ГАДНАН. Да. Ходила молва, что соседка Крымхан связана с бандой. Ребятам донесли, что кто-то к ней приходит тайно. Ну, подвыпившие решили разобраться, явились непрошено. Потом мы разбирались с этой женщиной, выясняли обстоятельства дела.

АХМАД. Что она сказала? Была попытка изнасилования?

ГАДНАН. Нет. Она встречается с мужчиной из города, навещает ее время от времени, но он никак с бандой не связан. Мы проверяли. Спроси Ислама с Хасаном, они были тогда вместе с Зурабом.

АХМАД. Пригласи-ка их, Губед.

Губед выходит и возвращается с Исламом и Хасаном.

ГУБЕД (указывая на парней). Они друзья Зураба. Этот — Хасан, этот — Ислам.

АХМАД. Скажи-ка, Хасан, с какой целью вы пошли к Варваре?

ХАСАН. В тот день мы дежурили на свадьбе. Живущий неподалеку от нее парень сообщил, что видел у нее незнакомого мужчину.

АХМАД. И?

ХАСАН. Мы пришли, но никого не застали. Варвара сказала, что тот уже воротился в город.

АХМАД. Вы приставали к ней?

ХАСАН. Я оставался на улице. В дом заходили Зураб и Ислам.

ИСЛАМ. Зураб сказал Варваре, что ее гость состоит в банде, а она его скрывает. Она отрицала. Когда он стал настаивать, та заплакала.

АХМАД. Он бил ее?

ИСЛАМ. Нет.

АХМАД. Зачем вы Крымхан потащили в сельсовет?

ИСЛАМ. Она разразилась проклятьями в адрес Советской власти, Зураба, Даута…

АХМАД. Какими?

ИСЛАМ. «Чтоб вы пропали вместе с вашей властью! Люди, как ишаки, день и ночь работают на нее! Никому нельзя рта раскрыть! И вас, щенят, превратили в волчат, и теперь набрасываетесь на всех средь бела дня! А вместо тебя, нечестивца, было б лучше, если б отец породил пса! Чтоб я видела вас покойниками!..». Это она уже Зураба и Даута имела в виду. Мы посадили ее в проезжавшую бричку и повезли к Дауту.

АХМАД. Зачем?

ИСЛАМ. Она клеймила власть трудового народа и нас, значит, она — враг. Мы хотели, чтобы Даут разобрался с ней, а он поговорил и отпустил. Нам обидно, что из-за нее Зураба выгнали из отряда. Даут же его и выставил.

АХМАД. Губед, у тебя есть вопросы?

ГУБЕД. Ислам, ты друг Зураба и являлся соучастником его издевательств над невинными аульчанами: избивали ребят, приставали к девчатам с постыдными намерениями. Вспомни, что ты комсомолец, и признайся честно в совершенных проступках.

ИСЛАМ. Дядю Зураба застрелили бандиты, поэтому он их ненавидит. В трезвом состоянии он своевольства не допускает, но, когда выпьет, начинает искать повод для вымещения обиды на их родственниках. Ну, подрался пару раз. Когда мы рядом, сдерживаем его, пытаемся остудить…

АХМАД. Губед, если у тебя больше нет вопросов, все трое могут быть свободны. Пригласи следующего.

Выходят все вместе, и Губед возвращается с Ханой.

ГУБЕД. Это председатель женсовета Бабуг Хана.

АХМАД. Садись, Хана. Как по-твоему, вот тот «Красный обоз», что был направлен в краевой центр, не мог быть поделен по сговору между вашим руководством и руководством края?

ХАНА. Мы с Даутом и Джамботом выросли в одном ауле, знаю их с детства и уверена, что на такое они не способны. Если кто-то наживается за счет другого, рано или поздно это как-то проявится: станет одеваться лучше, обустраивать дом, набивать его барахлом, тратиться на женщин… Ни Даута, ни Джамбота нельзя упрекнуть в чем-либо подобном: они остались такими же, какими и были до вступления в свои должности.

ГУБЕД. Почему же? Разве Даут не навещает вдову убитого Хизира? Весь аул об этом говорит.

ХАНА. Как он ходит и по какой причине, лучше меня никто не знает. Ахмад, может быть, ты не слышал об этом печальном событии. Несколько лет назад на одной свадьбе во время танцев во дворе Даут решил выстрелить в честь невесты, но, когда поднял револьвер, пьяный сосед потянул его руку, и пуля угодила в стоявшего рядом Хизира. Суд установил непреднамеренность убийства, но не в характере Даута отмахнуться и забыть о своей вине. У вдовы на руках осталось двое сирот, и он помогает им по мере возможности. Мне по своей работе приходится часто встречаться с женщинами, выяснять, обсуждать, пытаться устранять их проблемы. Вместе со мной иногда к вдове Хизира заходит и Даут, покупает детям сладости, одежду…

ГУБЕД. Удивительные вещи происходят здесь сегодня! Послушать их, так Даут просто ангел, и для полноты картины ему не достает только крыльев. Ахмад, тебе не кажется, что их специально кто-то подговорил? Тебе нужно вести себя с ними по-другому, вызывая к себе в кабинет. Что это за представление такое? Я говорю одно, они гнут свое. Что за люди?!

АХМАД. Не торопись с выводами, Губед. Пусть каждый высказывает свое мнение.

ХАНА (указывая на Губеда). Если все наши руководители такие, как он, — горе нам! Время и так трудное, люди еще не свыклись с новыми порядками, им нужно помогать осваиваться, а тут еще он со своими доносами. Я не сомневаюсь в том, что все козни против Даута и Джамбота подстроены им. (Обращаясь к Губеду.) Если ты ни во что не ставишь земляков, не забывай хотя бы о боге: он не простит клеветы на невинных людей. Твое озлобление вернется и падет на твою же голову.

ГУБЕД. Ахмад, обрати внимание, как она разговаривает! Их глава только делал вид, будто проводит антирелигиозную пропаганду, а председатель женсовета пугает меня божьей карой!

ХАНА. Нас так воспитали с детства. Ахмад, ради бога, поговори там, наверху: пусть уберут его и присылают другого, а то нам с ним несдобровать.

ГУБЕД. Еще бы туда ты свой нос не совала! Если меня понадобится сменить, об этом позаботятся другие!

АХМАД. Ладно, Хана. Если тебе больше нечего добавить, ты свободна. Скажи там, чтобы зашел следующий.

Хана выходит, заходит Ятак.

ГУБЕД. Вот колхозный бухгалтер — Друко Ятак. Он должен быть в курсе всего, что приходит и уходит из колхоза, но результаты проверки говорят об обратном.

АХМАД. Садись.

ЯТАК (садится). Опять ты за свое, Губед. Почему это я не знаю? Сколько обозов с мукой, мясом, маслом, медом мы отправили в помощь краю! Все отчетные документы до каждого килограмма я передал комиссии, но она считает их недостаточными.

ГУБЕД. А что ты хотел? Для того чтобы вам поверили, нужно представить не только свои, но и документы той стороны: сколько и чего они приняли от вас. Где они, Ятак?

ЯТАК. Мы ведь помощь оказывали, а не план сдавали. Как можно требовать документ от того, кому ты, допустим, подаешь милостыню?

ГУБЕД. Милостыня — это то, что ты отдаешь из своего кармана. А тут речь о государственной собственности!

АХМАД. Вы с Крымом ездили в край, должны были встретиться с тем, кто принимал у вас продукцию. Почему вам не выдали подтверждающие документы?

ЯТАК. Да, ездили. Но тот человек попал в аварию и погиб.

ГУБЕД. Почему не обратились к своему защитничку?

ЯТАК. Евдокимову? Его в Москву вызвали. Сошлось так.

ГУБЕД. Видите, чем своевольство оборачивается? Почему нельзя было вашу «милостыню» привезти в область и сдать, как все нормальные колхозы? Вы лезли на глаза первому секретарю крайкома, чтобы он вас заметил и возвысил. Видать, слишком возвысил. Так высоко, что теперь падать будет очень больно. У тебя есть вопросы, Ахмад?

АХМАД. Я понял суть дела. Пусть идет.

ГУБЕД. Скажи Крыму, чтоб вошел.

Ятак выходит, заходит Крым.

АХМАД. Он последний, если не ошибаюсь?

ГУБЕД. Да, хотя по своему положению он самый первый — секретарь партийной организации Тамха Крым. И то, что нам тут все наврали, — его рук дело. Вот и надейся на него после этого!

КРЫМ. Губед, когда ты покончишь со своим злопыхательством? Неужели ты до сих пор не понял, что люди вокруг тебя — не скот, они не позволят обращаться с собой как заблагорассудится. Я ж говорил тебе, что дело, которое ты пытаешься раздувать, не имеет под собой никакой почвы.

АХМАД. Ты о переплете, в который угодили Даут и Джамбот? Считаешь его безосновательным?

КРЫМ. Да. Если проблема только в отсутствии части документов, их ведь можно еще отыскать.

АХМАД. Ты ладил с Даутом и Джамботом? Во всем понимали друг друга?

КРЫМ. Шероховатости, конечно, случаются, но у кого их не бывает? Это рабочие моменты. В основном работаем слаженно. Если нужно решить вопрос, собираемся, обсуждаем, вырабатываем общую линию. Если возникает необходимость, обращаемся к Губеду, но его часто не оказывается на месте. Хотя он и числится уполномоченным в нашем ауле, но основное время проводит в городе. Вот он обижается, что его не предупредили о приглашении Евдокимова. Мы его ожидали долго, но он так и не явился на наше заседание. Если б он присутствовал, может, дельную мысль подсказал бы. Теперь пытается свалить все на Даута. Чтобы обвинять кого-то, самому нужно быть праведным. Губед пробыл у нас около месяца и понял, что здесь люди разбираются в своих обязанностях и неплохо справляются с ними. Поначалу это его озадачило, но, поразмыслив, сообразил, что это ему на руку: в нем особо не нуждаются, и он может свободно заниматься своими делами. Бывало, что он попадался на глаза колхозникам два-три раза в неделю, случалось и реже. Но из-за этого никто ведь не пошел на него жаловаться.

ГУБЕД. Кому нужны эти россказни? Не обязательно выкладывать все, что взбредет тебе в голову! Ахмад, ты нуждаешься в его болтовне? Если у тебя нет вопросов, отпусти его. Видно ведь, что он подпевала своих товарищей.

АХМАД. Не перебивай. Продолжай, Крым.

КРЫМ. Потом стала обнаруживаться одна закономерность: как только в ауле происходило малейшее происшествие, Губед появлялся тут как тут, высматривал, выспрашивал, а потом все это доходило до областного начальства. Не нужно быть особенно проницательным, чтобы догадаться, чьих это рук дело. И если раньше нам было все равно, находится он в ауле или нет, то с некоторых пор стали предпочитать его отсутствие присутствию. Когда имя нашего колхоза зазвучало, мы вышли в передовики и завоевали переходящее красное знамя, ему захотелось, чтобы был отмечен и его вклад в наши достижения. Но чего не положил, обратно не поднимешь: никто и нигде «заслуг» уполномоченного не заметил. Уязвленное самолюбие требовало удовлетворения, и он все свое озлобление направил против Даута. Видно, ему показалось, что чем больше он его очернит, тем благообразнее будет выглядеть сам. Достойный человек не опустится до низости, доносительства, он никогда не использует их для самовозвеличения…

ГУБЕД (в ярости). Хватит выслушивать его бредни! Или я покину дознание!

АХМАД. Как вижу, вы не переносите друг друга. Раз так, завершим беседу на этом. Не расстраивайся, Крым. Удача еще вернется к вам.

КРЫМ. Спасибо! Я надеюсь на это. Ахмад, ты не каждый день приезжаешь к нам. Отведай нашего хлеба-соли, потом вернешься в свой город.

АХМАД. Пусть ваш стол всегда красуется изобилием! Мы с Губедом тут побудем еще немного. Всего хорошего!

КРЫМ. Ладно, всего доброго!

Крым жмет руку Ахмаду и выходит. Оставшись наедине, Ахмад и Губед некоторое время молчат.

АХМАД. Завидую Дауту и Джамботу, что у них такие работники. В трудной ситуации остались им верны.

ГУБЕД. Ты это серьезно говоришь?.. Конечно, если поглаживать их по головке, они спокойно будут выгораживать преступников. Ты веришь им?

АХМАД. А ты?

ГУБЕД. А что я? Я знаю требования времени, и слова их для меня никакого значения не имеют.

АХМАД. Зачем же ты их собрал?

ГУБЕД. Я полагал, что, увидев тебя, они осознают свои заблуждения. Если бы ты разговаривал с ними потверже, и ответы у них были бы другими.

АХМАД. А какие ответы ты ожидал?

ГУБЕД. Я бы заставил их признать и перечислить все прегрешения их председателей. Если бы ты повел дело так, как я говорю, они выложили бы все, что нам нужно.

АХМАД. «Нам» или «тебе»? Не путай эти понятия.

ГУБЕД. Хорошо: я надеялся услышать подтверждение своим догадкам. Но здесь я понял одно: все допрашиваемые — не просто свидетели, а соучастники преступления. Они сообразили: если обвинят Даута, получится, что оговорили самих себя. Поэтому они так рьяно его защищали. Но невольно одну его вину они все-таки раскрыли. Я имею в виду проклятья старухи в адрес Советской власти. Если бы Даут был настоящим советским руководителем, он должен был задержать ее, а вместо того ты знаешь, как он с ней обошелся.

АХМАД. Ты думаешь, арест старухи поднял бы авторитет Советской власти? Выпад Крымхан, конечно, резковат. Но тут есть повод задуматься о том, что вынудило ее выпалить все это. Наша власть чересчур сурово обошлась с зажиточной частью населения. И сколько таких в одном только этом ауле? И рана еще не зажила. Ты вспомни ее слова: «Никто не может рта раскрыть, как ишаки днем и ночью работай на нее!». Как бы хлестко ни звучали, но по сути своей они верны. А разве Октябрьская революция для того свершилась, чтобы люди страдали вот так? Если Советская власть — власть трудящихся, нужно учитывать их мнение. У нас ведь диктатура пролетариата, а не чиновников.

ГУБЕД. Мы с тобой кто такие?

АХМАД. Мы с тобой? Служащие. Мы призваны служить людям, помогать им устраивать лучшую жизнь. Даут — тоже служащий. Почему они так заступаются за него? Потому что видят, чувствуют: он соответствует своему назначению. Они поверили в него, знают, что он их не предаст и не обманет. Я больше скажу: от того, что ими руководит прямолинейный, честный, неподкупный человек, авторитет Советской власти только укрепляется, они проникаются к ней большим доверием. А теперь, Губед, без обид, сопоставь себя с ним.

ГУБЕД (горячась). Ты для того мне целую лекцию прочел, чтобы подвести к такому выводу? По-твоему, я выявляю врагов народа для личной выгоды?

АХМАД. Губед, я тебя знаю не первый день. И, если я старше тебя, выслушай меня, не кипятясь. Вывернуть что-нибудь наизнанку несложно, куда трудней выправлять потом. Но и это все-таки возможно, если осознать ошибки и вовремя их исправить. Хотя ты на Крыма поглядываешь свысока, но он тебя раскусил: ты изо всех сил вытягиваешься, чтобы тебя заметили и подняли на ступеньку выше в областных структурах. И именно по этой причине ты возводишь напраслину на других. Как мне сообщили, это ты надоумил инкриминировать Дауту и Джамботу расхищение «Красного обоза». И ты выбрал удачный момент: когда погиб сотрудник, принимавший те самые подводы. На сегодня действительно некоторых документов в деле недостает. А если они появятся завтра? Но это не все. По сведениям, полученным мною, тот сотрудник погиб не в результате несчастного случая, а от умышленного наезда. И не исключено, что пропажа расписок — дело рук налетчиков. В чьих интересах это убийство и исчезновение документов? Кому это выгодно? Пораскинь мозгами на досуге: к чему могут прийти органы, если начнут разрабатывать эту версию? И я не удивлюсь, если в поле подозрения окажешься и ты. Ты вторгся в налаженную работу колхоза и сельсовета в корыстных целях, внес сумятицу, дезорганизацию, от имени Советской власти обвинил в несуществующих преступлениях… Не думаю я, что все это сойдет тебе с рук. Неужели нет других способов выдвинуться? Когда ты понял, что здесь ты ни к чему, почему не попросился в отстающий колхоз, чтобы на деле показать свою работоспособность? И тебе не пришлось бы брать грех на душу… И еще небезынтересная информация для тебя: до Евдокимова дошла весть о произошедшем. Он позвонил в область и сообщил, что бросает все дела и направляется к нам. Подумай, в какую историю ты вляпался.

ГУБЕД (растерянно). Что я такого сделал? Чтобы обвинять меня, нужно иметь веские основания, иначе твои слова и ломаного гроша не стоят.

АХМАД. И постыднее всего, Губед, что ты объектом своих злодеяний избрал аул, жители которого говорят с тобой на одном языке, частицей народа которого ты являешься.

ГУБЕД. Я интернационалист. Нас Коммунистическая партия так воспитала.

АХМАД. Интернационализм — хорошее дело, когда все вокруг интернационалисты. А сегодня дела обстоят далеко не так. Каждый мыслящий человек, радеющий за свой народ, желающий ему блага, старается возвысить его, а ты втаптываешь в грязь. Выслуживаясь перед начальниками, ты выставляешь себя интернационалистом в надежде на то, что тебя усадят в кресло повыше. Ты предал свой народ и совесть свою в придачу. А такой человек никаким интернационалистом быть не может. Не нужно людям морочить голову. Я небезосновательно рассчитываю, что все твои старания окажутся напрасными. Если за дело взялся сам Евдокимов, можешь не сомневаться, что справедливость восторжествует. Именно поэтому те, на кого ты так безоглядно полагался, выглядят сегодня как мокрые курицы.

ГУБЕД (поразмыслив немного). Когда ты вернешься, что ты скажешь обо мне?

АХМАД. Ты сам знаешь, о чем я буду говорить. Чтобы тебя защитить, мне нужно повернуться спиной к истине. Этого я не сделаю, ты меня знаешь. Расскажу как есть, постараюсь не очень сильно тебе навредить. Но со своими намерениями пробраться наверх можешь распрощаться. Пока еще не поздно, попросись в другой колхоз или на другую должность. Пусть это станет тебе уроком на будущее. Оставь Даута и Джамбота в покое. Это все, что я хотел тебе сказать. Мне пора идти.

Оба встают и выходят.

 

Акт V

Дом Даута. В комнату входят Исхак, Ахмад, Гуаща.

ГУАЩА (расставляя стулья). Садитесь. Я тоже хотела поехать с ними, но не взяли. Сказали, чтобы я столы готовила к возвращению.

ИСХАК. А я удачно попал. Я даже не знал, что Даута сегодня выписывают. Тревожно было на душе, собрался к вам, а тут — праздник! Гуаща, ты знаешь Ахмада?

ГУАЩА (взглянув на Ахмада). Приезжал один, активистов допрашивал. Это он?

ИСХАК. Да. Он по делам наведался в соседнюю станицу, увидел меня на дороге и подвез. Это он мне и рассказал про Даута, обрадовал меня.

ГУАЩА (обращаясь к Ахмаду). Спасибо тебе, Ахмад. Аульчане много хорошего про тебя говорили. Всех тронула твоя человечность и спокойный голос, не то что наш Губед — самовлюбленный индюк. А ты знаком с нашим***************, Ахмад?

АХМАД. Да, я встречался с Даутом в эти дни. Крепкий мужчина. Такого не согнешь.

ГУАЩА. Ладно, вы беседуйте, а я займусь столами.

Гуаща выходит.

ИСХАК. Кто бы мог подумать, что Даута и Джамбота, работавших на совесть, преданных Советской власти, могут заподозрить в мошенничестве! Вся округа завидовала их успехам. И разве областное начальство не должно было взять их под свою защиту? Уаляхи, не знаю, что и предположить. Как ты думаешь, Ахмад, их насовсем отпускают?

АХМАД. Как тебе сказать? Ни в чем нельзя быть уверенным. Их обвинили в том, что под видом «Красного обоза» они не край снабжали, а бандитов. Статья довольно суровая. И дела их сегодня так обстоят, что нет прямых доказательств их невиновности.

Хана вносит блюда, расставляет на столе. Мужчины принимаются за еду, продолжая разговор.

ИСХАК. Кому в голову могла прийти такая дикая мысль?! Неужели они не знают, что родного брата Даута убили бандиты? Как он мог помогать им после этого?

АХМАД. Знают, они все знают, Исхак. Поэтому официально Даут не арестован, нет против него никаких улик. Под стражей содержится только Джамбот, и всю вину перекладывают на него. По делу Даут проходит свидетелем. Как будто и не арестован, но постоянно под рукой, в любой момент могут вызвать, допросить. Если бы он дал показания на Джамбота, подтвердил бы его вину, может быть, и оставили в покое. Но он упорствует, защищает товарища. Поэтому так долго и тянется эта канитель. С одной стороны, у них руки связаны, боятся Евдокимова, а с другой — разбирательство получило огласку, чтобы его можно было замять просто так.

ИСХАК. А зачем им понадобился Джамбот? Неужели в области нет настоящих расхитителей?

АХМАД. У него нашли слабое место: выяснили, что в царское время служил офицером в армии. Теперь ему припоминают это, уличают в том, что скрывал. А раз так, значит, нечист душой… В таком ключе и ведут следствие.

ИСХАК. Ты глянь, к чему придрались! Человек против власти ничего не совершил, а арестован. Разве так можно?

АХМАД. Дело тут не во власти, а в том, кто ее представляет. И, когда она попадает в руки преследующих лишь корыстные цели, становится тревожно. Одни используют ее для самовозвышения, другие — для мести, третьи — для обогащения… И, когда с властью начинают обращаться таким образом, она не только отстраняется от нужд трудящихся, но и разочаровывает их. Боюсь, что я когда-нибудь не выдержу…

ИСХАК. Ахмад, держи себя в руках! И не вздумай уходить оттуда. На кого мы тогда останемся? У тебя не только доброе сердце, но и светлая голова. Ты знаешь их слабости, недостатки. А раз так — ты сильнее, умнее, найдешь способ сохранить себя. Поэтому — не торопись.

АХМАД. Эх, Исхак, Исхак, посмотрел бы ты в душу тех, кто вращает ручку мира! Когда ты слушаешь притворные речи местных вождей, истинную цену которых знаешь прекрасно, сердце падает и обмирает, разуверяешься во всем… Сейчас меня останавливает лишь одно — жду реакции усатого на все это. Поговаривают, что он хочет просеять сквозь сито весь чиновный государственный и партийный аппарат. Но отсеет ли это сито невиновных от виновных, вот в чем вопрос.

По поводу Даута хочу сказать, что он должен быть осмотрительней, пока дело окончательно не уляжется. Не оставляйте его одного что дома, что в дороге. Не верится мне, что его просто так отпускают. И родных предупреди. Будьте осторожны.

ИСХАК. Поскорей бы выпустили, а о его защите аульчане позаботились бы…

Снаружи поднимается шум.

ХАНА (приоткрыв дверь). Даут вернулся!

ИСХАК. Наконец-то!

АХМАД. Вырвался-таки, хотя и задержался немного. Пойдем, встретим его.

Ахмад и Исхак выходят и спустя некоторое время возвращаются с Даутом, Крымом, Гаднаном, Зурабом, Исламом, Хасаном и другими.

ИСХАК. О, Даут, если дело так пойдет и дальше, ты скоро износишься от объятий!

ДАУТ. Да, в такие невеселые минуты люди становятся особенно дороги. Ахмад, я рад, что ты здесь.

АХМАД. Весь день сидим вот, тебя ожидаем. Хорошо, что ты выскользнул из их рук.

ДАУТ (обращаясь к сыну). Зураб, мы, старшие, посидим здесь, остальных гостей располагайте по другим комнатам и угощайте.

Все, кроме Исхака, Даута, Ахмада, Крыма, выходят. Оставшиеся рассаживаются.

ИСХАК. Что-то задержались вы.

ДАУТ. Если ты спешишь, им-то куда торопиться? Врачи меня осматривали так, будто первый раз сегодня увидели. Заботу проявили, как никогда до этого: лекарства, уколы... Я даже съязвил в их адрес. Хотели придержать еще, но я не согласился. Они свое: нужен уход, не совсем поправился, а я сердцем уже дома… Тогда потребовали расписку, что не буду иметь претензий в случае ухудшения состояния. Расписался. За последнюю неделю совсем пришел в себя, ничто не беспокоило. Правда, на обратном пути сердце стало покалывать…

КРЫМ. Уаляхи, ты перепугал меня, когда неожиданно свалился набок.

ДАУТ. От радости, наверно. Перевозбудился, должно быть. Или что-то из лекарств мне не подошло.

АХМАД (тревожно). Как ты сейчас, Даут? Сердце не беспокоит больше?

ДАУТ. Терпимо. Вялость какая-то в теле. Но это — ерунда. Главное — правда всплыла. И Джамбота скоро отпустят. Счастье в том, что я вернулся к землякам, могу с чистой совестью смотреть им в глаза. Знаете, о чем там я так долго и мучительно переживал? Что скажут аульчане, если тем удастся опорочить меня, обвинить в том, чего я не совершал, а потом, не дав возможности оправдаться, казнят или посадят в тюрьму. Я никогда не лицемерил, не обманывал никого. В самые трудные времена, когда приходилось высылать кулаков, я и тогда не лукавил, открыто проводил политику партии, объяснял, что другого пути у нас нет. И от того, что неспособен на двуличие, я не смог кому-либо из них помочь. Знаю, что многие затаили на меня обиду, пытаются отомстить. Что тут поделаешь? Грешен человек. Но главное — не забывать, что тебя ожидает расплата за содеянное. Я творил добро в меру своих возможностей, пытался защитить свой народ от накатывающегося колеса жизни…

АХМАД. И тебя задело это колесо, чуть было не раздавило. Почему так произошло, Даут? Как ты думаешь?

ДАУТ. Я часами ломал голову над этим вопросом, но ясного ответа так и не получил. Но знаю одно: если сегодня и жизнь моя, и работа вернутся в прежнюю колею, я останусь тем же, кем и был. Не смогу я измениться, даже под угрозой расстрела. Ты должен знать, Ахмад, по какой причине меня так долго мурыжили: добивались, чтоб я дал показания на Джамбота. Хотели, чтоб я его оговорил, свидетельствовал в том, чего он не совершал. Пусть делают со мной все что хотят, но я не пойду у них на поводу, не стану возводить напраслину на человека. Такова моя природа. Но и понял я, как ясный день: с такой позицией я оказываюсь меж двух жерновов, и рано или поздно они меня сокрушат. И кому пожалуешься? Такова, значит, моя судьба. Но и до того момента я постараюсь сослужить людям, среди которых вырос…

Открывается дверь, молодые люди вносят блюда, накрывают стол. Сидящие негромко переговариваются. Расставив посуду с едой, молодые удаляются.

ИСХАК (сделав жест в сторону бутылки). Мне водки не наливайте.

АХМАД. Ты здесь старший, Исхак, и мы хотели услышать от тебя первый тост.

ИСХАК. Ничего страшного. Я тебе передаю старшинство, слово за тобой.

Крым разливает водку по стаканам и расставляет их перед Ахмадом, Даутом и собой.

ДАУТ. Еще раз спасибо тебе, Ахмад. Твою человечность я отметил еще тогда, когда заходил меня проведать. Ты непохож на других. Насколько я могу судить, и ты находишься между жерновами. Будь осторожен, береги себя. Спровоцированная гибелью Кирова репрессивная волна катится с севера… Прости, что перебил твое слово. Будем живы, не потеряем друг друга. Слушаем тебя, брат.

АХМАД. И тебе, Даут, пусть Аллах отпустит как можно больше здоровья и долголетия. Твое возвращение сегодня собрало много народа. Их подкупает твоя честность и принципиальность. Недавно, когда беседовал с твоими аульчанами, я был удивлен тем, что ни один из них тебя не предал. И сегодня повторяю, что завидую тебе. А остальное, в чем вас безвинно обвиняют, — это мета времени, сложного и тяжелого. Из тех, кто сегодня находится у власти на разных уровнях, редко кто уверен в своем завтра. Как бы там ни было, будем верить в лучшее. Дай бог тебе сполна насладиться жизнью, Даут, оставаясь опорой для семьи и аульчан до белых седин. Дай бог, чтобы горести, преследовавшие тебя последнее время, остались позади и больше тебя не тревожили. Пусть твоя жизненная дорога окажется так же чиста, как и твое сердце. Завершая свое слово, я хочу попросить тебя об одном: сегодня воздержись от водки. Возможно, что принятые тобой лекарства окажутся несовместимы с ней.

ДАУТ. Ни о чем не беспокойся, Ахмад. Что бы я ни предпринимал, мне не удастся увернуться от того, что написано у меня на роду. Даже если и случится непоправимое, мне будут завидовать в том, что сменил наш мир на иной в час веселья и радости. В окружении таких близких по духу и открытых сердцами людей, ей-богу, и смерть не страшна.

ИСХАК. Ты не шути, Уыта. И я поддерживаю Ахмада в этом деле.

ДАУТ. Я с удовольствием выпил бы за его прекрасные слова даже яд, но раз вы настаиваете, не стану. (Остановился, приложил руку к сердцу.) Вы пейте.

АХМАД. Что, и сейчас сердце дает знать о себе?

ДАУТ. Об этом я скажу после. Пейте, ешьте на здоровье!

Крым наливает Исхаку и Дауту ситро, все четверо выпивают и принимаются за трапезу. Вскоре Даут начинает прерывисто дышать, прикладывает ладонь то ко лбу, то к сердцу.

ИСХАК. Что с тобой, Уыта?

ДАУТ. Что-то не то. Как во время обратной дороги. Сердце клещами сжало.

Даута начинает тошнить. В то время как он начинает падать со стула, его подхватывают сидящие за столом и быстро переносят на кровать.

АХМАД (торопливо). В ауле есть фельдшер?

КРЫМ. Да. Пойду, скажу, чтоб срочно вызвали.

Крым выходит, Исхак и Ахмад остаются с Даутом.

АХМАД (проверяя пульс Даута). Уаляхи, сердце останавливается. Сволочи! Хоть и выпустили, но ошейник с него так и не сняли, теперь вот душат. Оправдываются худшие мои опасения. Все, перестал дышать. (Снова проверяет пульс.) И сердце уже не бьется. (Пытается массировать сердце Даута, дышит ему в рот, но безуспешно.) Эх мы, горемычные! И этого тоже потеряли! Такого человека!..

Исхак выходит и зовет Гуащу. Скоро комната наполняется людьми, женщины начинают причитать. Спустя некоторое время появляется Крым с фельдшером. Женщин просят покинуть помещение. Они выходят, и врач начинает обследование. Потом грустно качает головой, тем самым выражая, что медицина бессильна.

АРТЕМ ЗАХАРОВИЧ. Он много выпил?

АХМАД. Водки — ни капли, только полстакана ситро. Не успел даже закусить.

АРТЕМ ЗАХАРОВИЧ. Странно. Нужно срочно сообщить в больницу, где он лежал.

АХМАД. Я буду возвращаться в город, сообщу куда и кому следует.

Ахмад и фельдшер выходят. Гуаща и другие близкие входят и начинают причитать возле покойника.

ИСХАК (обращаясь к женщинам). Сестры мои, если можно, сдержите рыдания. Грех так убиваться. Бог вдохнул в него жизнь, он же и призвал его обратно. Тут уже ничего не поправишь. Лучших людей всевышний чаще и быстрее призывает в свое воинство.

Плач понемногу стихает.

КРЫМ. Оплакивать нужно тех, кто при жизни не сумел ощутить тепла земного, кто сходит с лона земли, себя никак не проявив. О Дауте этого не скажешь. Если мы сегодня льем слезы, то оплакиваем не его, а себя, потому что мы осиротели, потеряв такого руководителя и вдохновителя. Покуда мы будем живы, он останется в наших сердцах. И мы доведем до конца те дела, которые он не успел довершить. Люди, оставляющие после себя памятный след, не несчастны.

ИСХАК (собираясь с силами). Пойдем, Крым, позаботимся о предстоящих проводах. Нужно успеть оповестить многих…

Исхак и Крым выходят.

 

Занавес.

 

* Евдокимов Ефим Георгиевич — реальное историческое лицо, первый секретарь Северо-Кавказского крайкома партии. Колхоз аула Кубина в 1930-е годы был назван его именем.
**МТС — машинно-тракторная станция.
****До 1922 г. территория современной Карачаево-Черкесской республики называлась Баталпашинским отделом. 12 января 1922 г. отдел был преобразован в Карачаево-Черкесскую автономную область, через четыре года (26 апреля 1926 г.) единая административная единица разделилась на Карачаевскую автономную область и Черкесский национальный округ. В состав округа входили два района: Абазино-Ногайский и Эльбурганский. 30 апреля 1928 г. Черкесский национальный округ преобразовали в Черкесскую автономную область, входящую в состав Северо-Кавказского края. Административным центром области стала станица Баталпашинская. 
****Уаляхи — междометие: ей-богу, честное слово.
*****Альхамдулиллах — ритуальное молитвенное восклицание: «благодарение Богу», «хвала Аллаху».
******Джамагат — народ, общество.
*******НЭП — новая экономическая политика, проводившаяся в 1920-е годы в Советской России.
********Товарищество по совместной обработке земли — первичная форма коллективного хозяйствования в СССР.
*********Колхоз (коллективное хозяйство) — производственное объединение крестьян для коллективного ведения сельского хозяйства.
**********Соцобязательства — социалистические обязательства.
***********Соцсоревнование — социалистическое соревнование.
************Уаляхи-биляхи-уаталяхи — то же самое, что «уаляхи», но усиленное троекратно.
*************Обком — областной комитет партии.
**************Кош — временный стан для пастухов и скота.
***************«Наш» — имеется в виду Даут. Раньше у абазин жена не называла мужа по имени.