Заунывное пенье о таежных оленях
Думается, немногие остались равнодушными к статье зоотехника-селекционера из бывшего совхоза "Помоздинский", опубликованной в одном из номеров районки. С болью в сердце делилась она воспоминаниями об интересном периоде в жизни хозяйства, заново открыла страницу из истории всего Верхне-Вычегодского района, всей республики. А меня этот экскурс в прошлое затронул потому, что, будучи сотрудником районной газеты, сам неоднократно сталкивался с темой лесного оленеводства, с проблемами развития совершенно новой ветви сельского хозяйства в условиях южного региона северной республики. Итогом многочисленных встреч с лесными оленеводами, знакомства со спецификой их работы, их быта стали статьи, очерки и даже стихи, которые находили читателя на страницах республиканской прессы. Так, стихотворение "Песнь о лесных оленях", посвященное Федору Хозяинову, одному из претворявших в жизнь этот серьезный эксперимент, выходило даже в сборнике "Голос пармы" (Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1984). Привожу в сокращенном варианте:
...Потчуешь гостя крепким чаем,
А заодно и строганиной,
Вприкуску столько вспомнишь баек,
Как будто вновь там побываешь,
Откуда родом был доныне.
Верховья Эжвы, лоно пармы
Ты родиной признал второю.
Здесь кров твой — чум с особой кармой
И новый мир с другим настроем.
И волчий вой, и дождь, и слякоть —
Тебе не привыкать к такому.
Гостил всего лишь раз, однако
Твой чум напомнил мне о доме...
Кто-то может сказать, что все эти записки — плод сенсационного восприятия увиденного нашей пишущей братией. И вправду журналистов очень притягивала эта своеобразная тема. Ведь в единственном районе на северо-западе России начали претворять в жизнь совершенно немыслимую задачу: приучить к обитанию в высоколесной тайге, парме, очень привередливых, порою непослушных животных — тундровых оленей. Был уже, конечно, опыт разведения лосей в Печоро-Илычском зверохозяйстве, но это ведь совершенно несходные по характеру, по природным требованиям индивиды.
В прессе писалось, что такой же опыт давно уже распространили где-то в Якутии, пытались его перенять даже у нас, в другом южном районе Коми, но в этом случае дело-то предстояло намного труднее. В обширной тундре олешки живут как на воле, корма — ягель, карликовый подрост берез и ивняка, богатый травостой буквально под ногами. А здесь, на Верхней Вычегде, уже с трудом встречаются большие боровые выпасы с белым мшаником, стаду приходится довольствоваться малочисленными кусками ягельников, вершинками деревьев, всевозможными грибами. Летом проще при поисках грибов, хотя и животные разбредаются по всей округе. Пастухам необходимо было следить за целостностью поголовья, охранять его от позарившихся на легкую добычу волков, медведей, росомах. Если в тундре немного легче спасаться от назойливого гнуса — на холмах широченная, подвластная всем ветрам площадка для пастбища, нескончаемые озера и реки, то в лесу, особенно в низине, трудновато спрятаться от кровожадных оводов, мух и мошкары. Зимой, разрывая наждачный наст в поисках пищи, олени разбивали копыта, а летом, особенно в безветрие, под их кожу, в основном в ноздри, впивалась всякая гадость, распространяя множество болезней.
Как рассказывает Агния Ивановна, пригнанных в суровую военную пору, в 1943 году, из далекой Ижмы оленей распределили по трем колхозам — в Выльгорт, Скородум и Великополье. Впоследствии, в начале шестидесятых, они объединились в один совхоз, мясо-молочного направления, — "Помоздинский". Основоположником объединенного хозяйства был известный на всю республику директор Михаил Амосович Пашнин. А пригнали стадо, где-то в 400 голов, из Кипиево и Диюра. В Ижемском районном музее хранится богатый материал об отправке оленьих обозов (где-то десять тысяч голов) на фронт, в Мурманск, есть и данные, кто организовывал переброску стада на Верхнюю Вычегду. Эжвинские жители еще не имели никакого представления, опыта по содержанию оленей, тем более — в совершенно других условиях, нежели в тундре. Первым на помощь землякам откликнулся опытный пастух Василий Ефимович Хозяинов, привезший с собой на аргышах и свою семью. Обосновалась она в Скородуме. Автор этих строк не раз встречался с его невесткой Агнией Григорьевной, проработавшей много лет чумработницей здесь, в Ягкоджских и Тимшерских лесах, ведь впоследствии старшим пастухом стал ее муж Федор Васильевич, фронтовик, воевавший тоже в составе оленьего батальона на Мурманском направлении и после демобилизации пошедший по стопам отца. Василий Ефимович же вернулся в Диюр.
Вместе с отцом оленеводческую династию Хозяиновых продолжили сыновья Александр и Николай, внуки деда-ижемца. Николай закончил Сыктывкарский сельхозтехникум и одно время был управляющим Скородумского отделения. При встречах с ним и как со специалистом, и как с простым пастухом я был тронут его заботой, тревогой за сохранение стада. Видимо, сохранилось в крови истинно ижемское воспитание.
Надо отметить, что в Диюре, как и в других ижемских селах-деревнях — Кипиево, Кельчиюре, Сизябске, Бакуре, Брыкаланске и тем более в Ижме, оленеводством поныне занимаются целые поколения. Умение работать в непростых условиях, находясь далеко от дома, здесь передается из рода в род. Каждую зиму, как только озера и реки затянет ледостав, в свои корали по Печоре поднимаются огромные стада — на сортировку. По некоторым данным, в Большеземельской тундре на выпасах только из Печорского края посезонно кочует около 36 тысяч голов. В основном из ООО "Ижемский оленевод". В Коми олени зимуют, а по пришествии весны, в конце марта — начале апреля, возвращаются на просторы тундры. Естественно, часть животных оставляется на потребительские нужды населения. Скажем, в магазине "Ижемское подворье", что в райцентре, наряду со всевозможной местной мясо-молочной и хлебобулочной продукцией почти в любое время года можно увидеть и богатый набор оленины — колбаса, копчености и даже, как в Воркуте, консервы из этого мяса. К сожалению, консервы эти завозятся из Нарьян-Мара — там освоено производство, по сути, истинно нашей продукции на более высоком уровне. На маленьком заводе в Диюре также выпускается деликатесная вкуснятина, которой снабжается весь Щельяюрский куст. В целом ижемское оленье мясо пользуется огромным спросом не только в районе, но и в Ухте, Сыктывкаре, даже в России и зарубежье. В хозяйствах Ижмы, как и в Заполярье, налажено попутное производство субпродуктов, а также замши, камуса, материала для декоративно-прикладного искусства, которые всегда в ходу у мастеров всего Северо-Запада. Ведь испокон веков купцы Коми-Припечорья славились поставками натурпродуктов в Москве, Петербурге. Кто знает, если бы всякие экономические реформы, продовольственные программы не привели сельское хозяйство в упадок, развитие оленеводства и в южных районах республики могло бы выглядеть совершенно иначе.
Но тундра небесконечна. Олени теперь на пастбища выходят в Ямало-Ненецкий округ. За использование угодий, за прибыль от хозяйствования на чужой территории надо платить. Большая часть нажитого от оленеводства в виде налогов и чистой продукции остается у соседей. И все же, не было бы выгоды от этой отрасли — республика бы во многом потеряла позиции на российском и мировом рынке.
* * *
А здесь, на Верхней Вычегде, только-только начинали появляться ростки начатого Хозяиновыми великого дела. Адаптированных уже лесных животных к осени собирали в обширных еще борах и незаболоченных местах за поселком Ягкодж и около р. Тимшер. Близ грунтовой дороги на Ухту был убойный пункт. Более сильные, молодые животные оставлялись для обновления стада. На мясо выделяли не меньше ста голов. Однажды, попав в скородумский магазинчик, не поверил глазам: на выбор покупателям висели целые туши оленины, полки тоже ломились под разрубленными кусками. Мясо из хозяйства иногда завозилось и в другие села-поселки района. В отход не отправлялось ничего: внутренности, шкуры, рога — все шло в дело. Из шкур умелые рукодельницы, кстати из местных, шили теплую одежду и обувь — малицы, пимы, тапочки. Камус использовался для обивки широких охотничьих лыж — по-коми лямпа, лызь. Одним словом, от лесного оленеводства прибыли было больше, чем растрат. Не надо было заготавливать сено, как домашнему скоту, не нужны были фермы со стойлами. Да и в рабочих штатах экономия. К тому же олени использовались и как транспортное средство, скажем для отправки почты в отдаленные населенные пункты. Ведь дорог, кроме зимников, до них не было вовсе. В моем альбоме еще сохранился снимок, как разгружали почту из упряжек в Усть-Неме. Вокруг снуют детишки, ни разу не видевшие таких диковинных животных.
* * *
Впервые в Ягкоджские леса, к оленным людям я попал в 80-х годах прошлого столетия. Была уже весна, из-за раскисших дорог машины ездили редко-редко. Тогдашний директор совхоза "Помоздинский" Владимир Николаевич Рогожников и главный зоотехник Иван Геннадьевич Попов заранее предупредили: к чумам в настоящее время попасть невозможно, да и никто не подпустит к животным человека незнакомого, без медсправки. Уже после посещения оленьего стада и с готовой рукописью я вновь обратился к Ивану Геннадьевичу. Теперь он уже не был против публикации. К тому же, будто невзначай, признался: "А я ведь тоже пишу стихи" — и показал замусоленную в поездках общую тетрадь, с длинными-длинными песнями, какие обычно поют каюры, проезжая на нартах по бесконечной тундре. За содействие в моей экспедиции попросил эти "стихи о том, что вижу" толкнуть хотя бы в районку. А мне, тогдашнему газетчику, и самому было что рассказать читателям про свое путешествие...
Поспрашивав местных жителей, лесопунктовских рабочих о приблизительных местах обитания лесных оленей, почти наобум отправился в путь-дорогу. В ботинках на высоких каблуках, в глаженых брюках (а как же — небось, райцентровский!) прошлепал по грязно-вязкой дороге, ведущей на Ухту. С грунтовки поглядывал: скоро ли попадутся следы никогда еще мною не виданных зверей? Но на затвердевшем за ночь снегу за бровкой не приметил даже ни заячьих завитков, ни куропаточьих строчек. Когда корка утреннего наста совсем раскисла и солнце стало медленно-медленно закатываться на север, наконец, решил разжечь костерок, хоть чуточку передохнуть, обсушиться. Размяв рыхлый почерневший снег на проталинке, только успел глотнуть газировку, прихваченную на дорогу, как послышалось урчание машины. Молодой водитель "вахтовки" подбодрил, что до стада уже рукой подать, ведь мной, оказывается, уже было пройдено больше полпути. Только вот с развилки еще придется протопать версты две-три. И пошутил напоследок: "Ищущий всегда найдет. Да такими-то темпами... Вон, еле на машине догнал". А на мои расспросы насчет оленей он высказался неожиданно: "Они иногда выходят прямо на дорогу. Бери — не зевай. Потерявшие совесть нелюди давят их без жалости. Забросят маленькую тушку в кузов — и ищи ветра в поле. Много олешков потерял совхоз из-за таких вот извергов".
* * *
Обходя оттаявшие лужи, увязая местами по колено в вязком киселе талого снега, добрался-таки до первого соснового пятачка. А дальше куда?
По заброшенной дороге давно уже не проходил никто, не то что не ездил. Но постоянно тешил себя надеждой: старая машинная колея все равно доведет хотя бы к какой-нибудь стоянке. Столько уже пройдено, негоже возвращаться с пустыми руками, то бишь с пустым блокнотом. Ведь редакция, а значит, и читатели ждут от меня интересный, трогательный материал.
И вот, наконец, на островке с молодой порослью сосняка увидел пересекающие просеку незнакомые следы. Так-то, охотясь в родовых угодьях в верховье речки Нем, что впадает в Вычегду, не раз встречал лосиные лежки, но эти размытые ямки в посеревшем мокром снегу были помельче. Заметил, посмотрев поближе: копытца малы для сохатого, но, как и у него, не расходились они на конце, а, наоборот, суживались. Там и сям оставленные маленькие какашки отличались от лосиных немного по форме. Неожиданно из елового молодняка послышалось не то хорканье, не то приглушенное шипенье. А потом и увидел их самих, таинственных обитателей пармы. По двое, по трое передвигаются меж деревьев, нисколько не пугаясь как из-под земли возникшего маленького существа с двумя большущими стеклышками на лице. Значит, до какого-то жилища уже недалеко — пастухи не могли оставить животных без надзора. В подтверждение моих догадок послышался лай собак. Около островерхого, конусовидного сооружения с натянутым поверх брезентом и еще каким-то материалом синего цвета стояла будочка на санях; их окружало несколько перевернутых нарт, создавая видение, что стоянка огорожена. По виду очень легонькие сани, не то что лошадиные розвальни.
Под остервенелый брех лаек из чума вышел мужик среднего роста, небритый, с посеревшим, видимо, от копоти лицом. Было заметно: не очень-то здесь рады незнакомцам. Леший, что ли, привел этого замызганного в грязи франта в очках, да еще на каблуках, да еще в такую-то пору? А может, кого-то привел за собой? Всякий люд бродит ныне по лесам, остерегаться надо не зверей, а их.
Все же поздоровался, бросил, как бы походя, пару вопросиков и открыл полотняную дверку, полог в теплый свой кров. Еще не привыкшими к темноте глазами обвел таежное жилище, заметил другого мужика, сидевшего за низеньким столиком около чугунной печки. Этот, по виду жилистый и верткий, с простым добрым лицом, назвался Федором Хозяиновым, другого, немногословного, представил Егором Григорьевичем Жангуровым. Они теперь дежурят вдвоем, но есть и другие работники, которые отпросились денька на два-три в свою деревню — проведать семью, заодно прикупить кое-что из провизии. С Федором Васильевичем, который руководил целой ватагой, в лес, оказывается, раньше ходила и жена. Чумработница Агния Григорьевна во всей округе слыла искусной мастерицей по пошиву национальной одежды и обуви. Дедовские традиции старались сохранять и дети, которым чум — дом родной.
* * *
После плотного обеда с крепким чаем, более близкого знакомства хозяева чума стали разговорчивей. Ведь все-то гостю интересно: это вот почему, а это вот как? Но лучше языки развязались после моего вечернего гостинца — бутылки белой. До полуночи протянулась беседа о своебытной жизни лесных оленеводов. Федор Васильевич о себе рассказывал скупо, его больше волновали свежие новости. И удивительно, не имея добротной связи, не получая достаточной информации из застаревших газет, он был в курсе событий не хуже меня, репортера. На вопросы же об участии в войне с ответами был предельно скуп. Это я потом уже узнал по своим каналам о его геройстве на Северном фронте. Со своими товарищами он отбил у фашистов целое стадо оленей, которое разбежалось при еще не виданной ими бомбежке. Не обмолвился фронтовик и о своих наградах.
А их, военных и мирных, оказывается у него полная грудь. В том числе и за участие на площадках ВДНХ в Москве.
Наутро, когда я еще потягивался после трудного перехода на мягком вольпасе — постели из оленьих шкур, за плотными стенами чума услышал стук топора и неспешный разговор двух ночных собеседников. Они готовились к своей повседневной... нет, не работе, а службе. Именно так бы я назвал их размеренные действия, рассчитанные по минутам, которые необходимы перед каждым выходом на дежурство. Дежурство, которое несведущему в этих делах, на первый взгляд, покажется простым и легким: надо обойти пастбище, согнать в один гурт разбежавшихся рогатых, проследить, не напакостили ли серые разбойники. У меня тоже была своя обязанность — по-новому оценить весь обиход лесных жителей, повторно расспросить рассказанные вчера случаи и небылицы, выяснить суть незнакомых слов и цифр, посмотреть хотя бы, как запрягается единственный здесь транспорт.
Судя по всему, таких, как я, писак и любопытствующих у этих оленных побывало немало. Но о своих проблемах и делах они старались делиться сдержанно, вместе с тем как можно доходчивей, не утаивая ничего. С интересом узнал, что означают слова "авко", "менурей", "важенка", "аргыш", "няртала", "хорей"... Насчет последнего слова я еще попытался пошутить, мол, и у меня в работе встречается похожее определение. Только не такое длинное, как ваш шест для управления упряжкой.
Перед тем как попить чайку и сесть в нарты, хозяева сделали меня невольным свидетелем самого неприятного для меня, а для них привычного действа — забоя и освежевания выбранного для гостя животного.
— Смотрителем стойбища остаешься ты с собаками. Вот тебе ведро, вот тебе приправы — чтобы к нашему возврату обед был готов, а в чуме прибрано, — уже садясь в нарты, указал старшой. — Побудешь у нас день-другой и узнаешь всю подноготную кочевой жизни.
Запряженные нарты-оленокаты одни за другими скрылись в заиндевевшем утреннем мелколесье.
Я уже знал, что при варке оленины, кроме соли, перца и лука (если они есть), ничего не добавляется. По крайней мере, уставшие дядя Федор и дядя Егор — так простецки получилось обращаться — полведра умяли безропотно, не придираясь. Конечно, не без моей помощи. Командировочному, привыкшему к сухпайку, эта еда была в прямом смысле невиданным яством.
До их приезда, как новоиспеченный сторож, я вновь обошел стойбище, окинул взглядом окружности чума. Пустые бочки около будки — снегоходов тогда еще не было, но чтобы заправлять пилу для заготовки дров и паяльную лампу, топливо необходимо; лабаз, второпях сколоченный между трех сосен — для хранения съестных припасов; три собаки на привязи — для острастки непрошеных гостей... В самом жилище нехитрый скарб компенсировался довольно уютной обстановкой. Конечно, это только можно было оценить при свете лампы и с откинутым пологом. Посуда прибрана, возле чугунной печки запас полешек, тут же бак с водой. У примитивного столика простые чурки вместо стульев: любая мебель при переездах лишний груз. И что бросилось в глаза: рядом с зеркальцем на стенке — склеенные целлофаном, помутневшие фотографии. Видимо, напоминающие дом родной, родные лица...
На другое утро та же неторопкая суета: уборка, сборы на обход. А мне эти сборы — что нищему подпоясаться, одежда уже высушена на специально для того протянутой веревке, блокнот в кармане. "Бур туй, доброго пути", — пожелали новые друзья, а заместо подарка всучили увесистый пакет с олениной и... огромные рога! Будет чем похвастаться перед друзьями, если, конечно, они правильно поймут, что означают рога для молодого папаши. Благодаря этому своеобразному подарку на обратном пути возникли такие ситуации, о которых вспомнить без смеха нельзя. Они описаны в республиканском журнале "Войвыв кодзув", впоследствии не грех упомянуть еще раз.
* * *
Года через два-три вновь удалось приехать к таежным оленеводам уже с группой журналистов. Уже была пробита устойчивая дорога, и уазику хватило часа, чтобы довезти нас от Ягкоджа прямо к чуму. Тогда в стаде было значительно меньше голов, следить за животными были назначены люди помоложе, в основном неопытные. Казалось бы, жизнь продвинулась вперед, везде технический прогресс, но работа лесных оленных мало в чем изменилась. Те же совковые условия, те же дедовские методы ведения хозяйства. Прогрессом разве что можно назвать приобретение колесной техники — для подвозки провианта, а в случае чего — для поездки в больницу, к родным в ближайший населенный пункт. Да еще неумолкающее радио, где передачи постоянно перебивал Китай.
Корреспондент республиканской газеты попросил хозяев сделать фото около чума с оленями для иллюстрации. А как же — последние из могикан! Но те только отмахнулись, делая вид, что все это показуха, в их работе нет ничего необычного. Согласились только тогда, когда сыктывкарский журналист предложил... нет, не бутылку, а пари: если попаду из вашей винтовки в спичечный коробок, уступить будете обязаны. А если нет, ничего страшного — обойдемся без снимков...
Щелчок из "мелкашки" ошеломил лесовиков: коробки за метров сорок как не бывало! Смущенным пастухам пришлось привести себя в порядок и встать перед объективом. Оказывается, у нашего коллеги был первый разряд по стрельбе!
Просматривая альбом со снимками, сделанными на стойбищах оленеводов, невольно снова проскальзывает мысль: кому это было выгодно — ставить палки в колеса при претворении в жизнь такого уникальнейшего опыта — по разведению не диких, а приученных и прирученных к новым, таежным условиям оленей? В единственном уголке северо-запада России! Уходят в былое целые династии пастухов, уходят и традиции, передававшиеся из поколения в поколение. Молодежь под влиянием так называемой культурной революции все больше заинтересована нововведениями в сфере компьютерных технологий, нежели сохранением традиций, уклада жизни предков. Это в Ижемском районе хоть как-то пытаются приобщить молодежь к исконно традиционным видам жизнедеятельности — охоте, рыбалке, оленеводству. В Щельяюре даже существует техникум, обучающий наряду с другими специальностями оленеводческим и речным профессиям. Вместе с тем в Усть-Куломском районе предпочли закрыть единственное училище, где, кроме специальности лесного механизатора, можно было выучиться и на строителя-каменщика, то бишь печника — самого востребованного работника в холодном северном краю. Какое уж там оленеводство! Но это к слову.
По утверждению Владимира Егорьевича Ануфриева, жителя деревни Диюр, фотографа, краеведа и просто небезразличного к судьбе родимого края энтузиаста, он не раз поднимал тему сохранения традиционных промыслов севера Коми, в российском прокате был даже фильм с использованием его материалов, однако проблемы коренного народа остались как бы незамеченными высокими чиновниками.
А оставшееся помоздинское стадо со временем разбежалось, разбилось на несколько групп. Разрозненный скот прибился к своим диким собратьям. Немало прирученных животных попало в лапы хищников. Но больнее всего — в лапы двуногих зверей. По Немской УЖД, узкоколейке, куда от Ягкоджа по прямой рукой подать, туши вывозились целыми платформами. Для отстрела в соседнем районе, куда ушла часть стада, нанимался даже вертолет. Вопиющий факт, думаю, оспаривать бессмысленно, остались еще живые свидетели, которые подтвердят такое варварство.
Так закончилась более чем сорокалетняя эпопея по возрождению одного из основополагающих элементов сельского хозяйства в Коми-крае. Не секрет, что большая часть бывших оленных людей, особенно первых пастухов, ушли из жизни из-за болезней, нажитых в тяжелых условиях тайги. Кто-то от нервного перенапряжения, кто-то от простуды, а кто-то и с диагнозом рака органов. Судя по всему, причина — в до сих пор не признанных и не подтвержденных высоких уровнях радиации. Район падения ракет, выпущенных с космодрома Плесецк, совпадал именно с территорией этой части Коми. При выпасе стада, гоняясь за хищниками, пастухи, вероятно, не раз утоляли жажду у ключей и ручейков, зимой для этого использовали растопленный снег. А ракетное топливо, гептил, не разлагается даже в земле несколько десятков лет. В Озъяге и Бадьельске, над которыми проходила траектория полета космических приборов, до сих пор помнят, как страдали одно время люди от глазных и внутренних болезней. Кто-то догадался сделать из найденного легкого металла остатков ракет крышу для лесной избушки, кто-то смастерил переносную лодку. Большинство из них уже покоятся под землей.
Надо отметить, что районом падения ракет (РПР) долгое время считались и верховья речки Нем, откуда, как уже было сказано, до Тимшера и Помоздинского куста расстояние напрямую довольно близко. К тому же угодья Усть-Немского лесхоза граничат с Коми-Пермяцким национальным округом, где, не секрет, в конце шестидесятых производились ядерные взрывы с целью воссоединения двух рек — Вычегды и Печоры. Никто не может опровергнуть влияние этих взрывов на окружающую среду, на здоровье населения. Как и взрывов в районе бывшего поселка Западный, что находился близ Вычегодско-Печорского тракта. Природа, она как сообщающийся сосуд — реки, ручьи переходят из одной территории в другую, переносчиками радиации могут быть и звери, птицы, рыбы. По рассказам охотников, на Неме не раз встречались совершенно белые лоси — альбиносы. Это ли не повод для сомнений насчет токсической безопасности в животном и растительном мире северной тайги.
Проживая в Усть-Куломе, я долгое время являлся донором по сдаче крови. Получилось так, что однажды пришлось переливать ее именно знакомому оленеводу из Скородума. Кровь шла носом, через гортань, врачи были бессильны ее остановить. Моя четвертая отрицательная группа оказалась как нельзя кстати. Впоследствии не раз еще встречался со спасенным мною человеком. Жив остался! И даже выходил с женой победителем в районном конкурсе на звание лучшей семьи. Это был один из лучших пастухов, Серафим Пашнин.
* * *
А к концу рассказа о лесных оленях, чтобы сменить его минорный тон, все же вернусь к более радужным воспоминаниям.
После того, первого похода к помоздинским оленеводам, как и ожидал, обратное расстояние до райцентра опять пришлось перекрывать пешком. Не надеясь ни на самолет, который летал пару раз в неделю, ни на попутку, которая в распутицу увязала аж до радиатора. С щедрым гостинцем пастухов и подаренным ветвистым рогом отправился в обратную путь-дорогу. В Помоздино отметил командировочное, прикупил кое-что для поддержки штанов, да так, снова на высоких каблуках, потопал по весенней грязи. Нет бы попросить у кого-то с возвратом хотя бы дырявые сапоги. Разомлевшее солнце стало подогревать и так вспотевшую спину уже за переправой у деревни Кырныш. Когда оно дошло до заката, я уже был около Великополья. Легко было на душе от всего — от увиденного и услышанного, от добротного материала для газеты, от теплых, но еще серых красок ранней весны...
Уже перед деревенским погостом кратковременный отдых. Минут пять–десять не в счет, пока стряхну усталость, авось, подвернется и попутная техника, ведь как-то же связываются населенные пункты заречья. Не успел зайти за кладбищенскую ограду, как услышал рокот мотора. Кто-то добирался в сторону Пожега. Взъерошенный, перепрыгнул через прясло, бросился навстречу огибающей лужи машине. "Сто-о-й,сто-ой!!!" — поднял я руку, а водитель, увидев меня, как дал газу! Обрызганный грязью, стоял на кромке дороги и не понимал, чем же не понравился шоферу? Ответ не замедлил себя ждать. В маленькой деревеньке с подходящим названием Мале я уже затемно постучался в первую попавшуюся избу. Уставший, промокший, хотел напроситься на ночлег. В приоткрывшуюся дверь выглянула пожилая хозяйка. "Нельзя ли где-то у вас купить полбуханки хлеба и немного молока?» — спросил я женщину. Но она, оторопевшая, как хлопнет перед носом задвижкой! Я опять в недоумении: чем же не по духу, чем ее испугал? Грязной одеждой ли, или видом своим несуразным — ведь лицо-то тоже не удосужился помыть в луже. А оказывается, она испугалась висевших за спиной рогов. Подумайте сами: как бы вы восприняли, если под ночь будет ломиться рогатый мути — черт? Хоть и мал ростом, и разговаривает просто, то есть по-коми.
Дальнейший волок тоже переходил не без приключений, ведь до Усть-Кулома оставалось еще верст шестьдесят, и на пути были Пожегдин, Пожегодская переправа, перекресток с дорогой на райцентр. Как и кто переправлял через объятую половодьем Вычегду в глухую темень, где приютили-обсушили добрые люди и нашли-таки попутку " человеку с рогами", — это уже другая история. А рога эти до сих пор висят в моей прихожей, напоминая самую первую встречу с оленными людьми.
* * *
Спустя несколько десятков лет жизнь опять столкнула с оленеводами. Теперь уже будучи в Ижемском районе. Каждый раз, приезжая в Припечорье к сыну, который, кстати, работает на том самом предприятии по переработке мяса и молока в Диюре, обязательно интересуюсь новостями о житье-бытье тундровиков. Однажды был свидетелем перегона животных по подтаявшему уже льду Печоры. Шли аргиши обратно на тундровые просторы и сопки, где в скором времени будет новый приплод, новое пополнение стада. Земляков провожал с грустью в глазах и старший внук, закончивший Щельяюрский техникум по специальности "оленевод-механизатор" и получивший права на снегоход и разрешение на приобретение оружия. Не раз он выходил в тундру как молодой специалист и, несомненно, видел себя продолжателем славного оленного рода-племени. Только вот армейская служба тоже почетное дело. Жаль, с трудом теперь отыщется такая молодежь на Верхней Вычегде... Может, у них нет в крови того, что есть у изьватасов?
