Аманакай кашан келер?..
Домбырашы Каирбек Межитовка багыслайман
Болады сондай куьнлер…
Вак-туьек соьзлерден, андай-мундай эрис-суьрислерден тамам арып, уьйде де, туьзде де оьзинъе орын таппай, ялгызлыкты излейсинъ. Ялгыз-ялгыздан калсанъ, оьз яшавымды тешкерейим, оьзиме тыстан карайым деп ойларга коьмилесинъ. Сондай аьлге мен, боьтен де, кыс куьнлеринде келемен. Узакка созылган аязлары ман, боранлары ман, сувык куьнъирт куьнлери мен кыс такатынъды таьвесеектей болып, ишинъди пытлатады, юрегинъди сыгылтады, янынъды сызлатады, савлай дуныя эне янсыз бир зат болып коьринеди. Яслыгынъда, сондай аьлде болсанъ, тенълеринъди табасынъ да, ярым тавып, олар ман бир ерде олтырып, коьнъил авлатпага болатаган эди. Сейирлиги сол эди, сондай айкасувлардан, аракы ишсенъ де, ишпесенъ де, коьнъилинънен куьнъиртлик тайып, юрегинъ енъилленеди, янынъа кайдай ды бир тынышлык келип, яшавга аваслыгынъ оьседи. Эндиги болса, йолдаслар ман ярым ман олтырув да ярдам этпейди. Белки, алдынгындай аракы ман олтырувды кызыклы деп санамаганым уьшинме яде сол тенъ-дос дегенлер мен айкасув да бездиргени уьшинме, не де болсын оларга тартылув йок: неге десенъ олардынъ кайдай экенлерин сынагансынъ, акыл-анъламларын, аьли не зат акында соьйлеп болатаганларына дейим билесинъ. Не де болсын яным сызлаган сол куьнлерде мен сондай айкасувларга асыкпайман эм де ымтылмайман. Мен сол куьнлерде ялгызлык излеймен.
Уьйден кашпага алгасайман эм мойыкканша сыякта кыдыраман: уьйге ювык орамларда, кар баскан каладынъ орта паркында кезинемен. Таныйтаган аьдемлер мен рассам, ян кезиндирип юретаганымды билдирмеек уьшин шырайымды коьнъилли этпеге шалысаман. Ишимдеги сызлавды, коьнъилсизликти кайтип те болсын ясыраман. Расатаганлардынъ касында, боьтен де, бираз болса да айкаскан аьдемлер мен токталгым келмейди. Соьйлегим келмейди. Янлары авырмаягын, эртерек, авызымды ашпай турып та билемен. "Ким сени анълаяк, кимге керексинъ?" — деген соравды ишимде коьниктиремен. Аьдет этип, бир-эки авыз соьз бен авысып, тез болып таймага асыгасынъ.
Сол куьн мен де парк ишинде айландым: ялгызлыкка коьниккен коьнъилимди шаялмадым. Оьзимди биревге де керекпеген наьсипсиз кисидей сездим. Коьнъилимди тоьккендей аьдемди яным излемесе де, яшавымда сондай кисидинъ йоклыгы мага айлак оькинишли эди: алал аьдемнинъ бавырмалыгы, демевлиги, анълаган соьзин айтканы кимге де керегеди, сайсы. Эм сувык, эм огырсыз болып коьринген бу дуныядынъ маьнесине аьли де бирев де шыгалмаган, а мен болсам, симсирейген коьнъилимди йылыткандай, эсиме бир аьруьв зат алайым деп ойлайман. Эсиме бир зат та келмейди. А сондай затлар болганды да яшавымда! Болган! Аьруьв танъ аьдемлер мен де айкасканман, сырагалы болып та юрген шакларым аз тувыл. Тек сол куванышлардынъ, сол ийги куьнлердинъ бириси де эсиме келмедилер. Коьзлеримди туман куьплегендей, ишим сызлап турды.
Акылымды баскан ойлардан босанаяк болып, мен тоьгерек ягыма карайман, коькти, тереклерди коьзлеп аламан. Сонъ эсим карда токталады. Энъкейип увысыма кардан аламан, бармакларым ман сыгаман, кар бузлавыктай болганда, аямды ашып, оны тешкеремен, ийискилеймен. Танавларыма соккан сувыклык ашшытып алады. Сувык тарткан бу ийис мага бир бек таныс болып сезиледи: кайдай ды бир эстеликли кысты эсиме алаяк болып шалысаман, тек сондай кыс эске келмейди. Коьзлеримди карлы туман басканы болмаса, оьзге сезим сезилмейди… "Калай кыйынды?! Эске алгандай зат та йок. Аьше, суьйтип болатаганым, уьйтип кайтип яшамага болаяк?! Белки, склероз болып, эсим йойылган болса ша?!" — деп шекленип аламан. Ден савлыгымнынъ мини йок экенин де билемен, тек сылтавымды бир затка авдарсам экен.
Кардынъ ийиси болса танавлардан таймайды, бурнымды кутыклайды, эсимди айт деп туьрткишлейди. Юре турып парктынъ шетине калай еткенимди оьзим билмедим. Сол ерде куьплескен яс-явкады коьрипа артыма бурылып адымлайман, сонъ сокпактан тайып, тереклер арасына кирип, тийилмеген карга аякларым ман басып адымлар этемен. Озган кыстынъ кайдай болганын эсиме алаяк боламан, тек эстеликли бир зат та коьнъилимди козгамайды. Акылым кыстынъ оьзгелерин сайбыластырды. Солардынъ бирисиннен коьринис коьз алдыма келди: карлы орамлар, ашшы еллер, Москвадынъ йылы метросында юруьвлер. Командировкаларда, боьтен де, кыс шагында бас калада мен коьп боламан. Сонынъ уьшин бас каладагы кыс акылымды бийлеп алатаганы: Москвадынъ ызыгывлы яшавы, метросы, конагуьвлери, — боьтен де, сисе мен бетоннан ясалган давдырамдай "Россиядынъ" меканы — коьз алдымнан йылысып кеттилер.
Сосы коьринислерден кайдай ды бир эстеликли затты эсиме алаяк болып шалысаман. А эсиме калкып шыгатаган не десенъ: семинарларда, йыйынларда болган енъил-елпуьв танысувлар, гостиницадагы боьлмеде Москвада яшаган таныс авылдаслар ман, йол уьстиндеги таныслар ман аракы ишип, останкино пиво увыртлап, йыйылысып олтырганым, туькенлерде шеретлерге тизилип турганым дегендей затлар. Сонынъ арасында бирден эсиме "тык" деп бир он йыл артта озган кыс келип те туры. Эште, мен сол йыл Россия язувшыларынынъ курултайына барган эдим. Бир кеше Москва областинде яшаган ердесимиз, меним сейиримди калдырып, мага тел сокты. Каирбектинъ тел согувынынъ маьнеси: курултайга мен тувылтта атам келген болар деп излейди экен. А сол йыл курултайга элши болып мен сайланган эдим.
Атамнынъ Каирбек пен танысканы айлак сейирли. Сол танысув да кыста язувшылардынъ кезуьвли бир курултайы озатаган заманда болган. Кеше атам кайтаятырып, конагуьйге киреятырган ерде бир таныс анъ эситеди. Сейирсинмей болмайды, ян-ягына каранады. Каранса карансын, бетон корага сирелип, колларына домбыра ыслаган эки эркекти коьреди. Касларына барады. Тынълайды: булар кезуьв-кезуьв мен домбыра согадылар. Мине узын бойлы эр киси оьз оьнерин эситтирген сонъ, касындагы кселтек, толы эркек бармакларын домбырасында ойнатып баслайды. Москвадынъ ортасында, сосындай аязлы кешеде, тыста ким ди биревлердинъ домбыра согып турганлары атамды бек сейирге калдырады. Сонынъ уьшин де атам аьжейипсинип коьп заман кисилерге карап турады.
Толы кисидинъ сокканы казак анъ экенин анълайды. "Аьлемет казахлар! Сосылар ман соьйлейимме экен?" — деп атам эки акыл болып турады. Артистлер десе де, артистлерге де усатпайды.
Кеселтек киси соккан анъын кутылган сонъ, домбырасын тизлерининъ арасына кысып, авызы ман уьрип тонъган колларын йылытады.
— Эндиги сен бас, — дейди ол косагына.
Узын бойлы колларын бир-бирине уйкалап алып, домбырасын коьтерип акыртын шертип баслайды. Домбыра наьзик, ярасык сазды тоьгилтти. Казах пан ногайдынъ сазлары бек усап кететаган болса да, анъларды билген оьнерши кисилер, оларды айырмага боладылар. Атам да кулагынынъ эситетаганы ногай анъ экенин сол саьатлей анълап, оьз-оьзине ыйнанмай турады. Сосы анъды кайдан билгенин домбырашыдан сорамага тартынады. Узын бойлы киси домбырасын аясы ман кагып шертуьвин кутылады эм:
— Коьрдинъме, домбырады кайтип сокпага керегин?! — деп тап-таза ногай тилинде мактанып алады.
Атам кисилердинъ касларына ювык келип:
— Сосы сиз ногайларсызба? — деп сорайды.
Узын бойлы бирден коькирексип домбырасын йогар коьтерип:
— Элбетте, ногайлармыз! — деп атамды кушакламага атылады.
Ол атамды оьмири таныган, билген аьдеминдей этип кушаклайды. Эне сол киси Каирбек эди. Ол Москва туьбиндеги заводлардынъ бирисинде исши болып ислейди экен. Ол сосы якларда аьскершилигин озгарган сонъ, тувып оьскен Ногай шоьлине кайтпайды, орыс кызга уьйленеди эм Москва областининъ яшавшысы болып, юрегатлы йырмадан артык йыллар да кеткенлер. Толы битимли казахтынъ аты — Мырзатай. Онынъ бактысы да Каирбектикине усайтаган эди, тек Мырзатай уьйленгеннен сонъ айырылган эм ялгыз яшайды. Оларды ювыкластырган зат добыра эди, сонынъ уьшин олар тез-тез расаиаган болдылар, экеви де аракыдан тартпага да суьетаган эдилер. Мырзатай, язувшылар курултайларында казах язувшылары ман распага болатаганын билип, досын алып келеди. Оннан алдын олар сосындай бир йыйылыска келип, оьзлерине сыйлы конакбайларды тапканлар, коьп сыйланып кеткенлер. Тек эне муна йол олар казах тувылтта, ногай язувшы ман таныстылар. Каирбек болса, оьзининъ аз санлы ногайыннан мунадай уьйкен курултайга аьдем келмеге болаягын эсине де алмаган. Ол, язык, язувшы барын да билгени йок, неге десенъ ол сол юртын таслап кетуьви мен тувган ерлери мен байланыстыв коьтере де уьзип койган. А мине атам ман танысканнан сонъ, ол, сол кадер коьп йыллар озган болсса да, тувган-оьскен яклары ман айкасувын баслайды. Каирбек сосындай йолга йылына бир кере, отпуск алган заманда шыкты. Бас деп ол бизим уьйге — атамга келди: бу затты бузып болмас шарттай этип этти. Аьдетинше бир юма, эки юма конак болып турды. Сонъ арбатынгы йолын бардырып, шоьлди йоклады. Атам онынъ келгенине кадели суьйинетаган эди: оны аьруьв этип сайлады, авылга аькетти, дослары ман таныстырды. Авылга аькетсе, кардашларды, конъысыларды йыйып, оларга домбыра анъларын эситтирди. Бизде, Кобанда, домбыра кавгадан алдынгы йылларда койылган болса да, авылдаслар Каирбекти тынъламага кызыксынып келдилер. Домбыра сазларын баьриси де бирдей яраттылар деп айтпага кыйын: бу сорав — баска соьз. А мине авылшылар йырды коьбинше аьлде соьзлери айтылып йырланганын яраттылар, Каирбк йырлардынъ соьзлерин билмейтаган эди, коьбинше мутылып калган, сийрек анъларды эжуьвлеп, дуныясын мутып домбырасын сокты. Сонынъ уьшин Каирбектинъ аьлемет, сейирли анъларын атам радиога яздыртты. Йырлардынъ соьзлери айтылмай, тек анълары шертилсе де, Каирбектинъ домбырасы оьзининъ саьарли дуныясына аьдем коьнъилин сол саьатлей бийлеп аькетеди.
Каирбек ногайша соьйлесе де, тилди мутып бараятканы сезиледи. Элбетте, ол зат анав такым йыллар халкынъ ман айкаспай яшаганнан себеп болады. Шырайы, сыпаты — таза ногай, а мине тувган тили мен соьйлемеге аз-маз кыйналып алады. Сонынъ уьшин де болар онынъ лахырда куйып олтырмага суьймейтаганы. Мен оьзим оны ман неше кере расканымда да бир, эки авыз соьз аннан-муннан айтамыз да, токтаймыз. Айтаягым, оны ман хабарласув аз болган. А мине арымайын саьатлеп соккан домбырасын мен янымды берип, коьнъилимди тоьгип коьп тынъладым, тагы джа янъыдан тынъламага безбедим.
Суьйтип пен сол баягы кыста мен курултайдынъ сав куьнги аьрекетиннен арып, конагуьвге еттим де бираз тыншайып алайым деп янтайдым. Тел согылды, мен трубкады коьтердим.
— Суюн, кардашым! — деп атамнынъ атын айткан кувнаклы даваз мени завкландырды. — Таптым, сени таптым! — деди ол.
— Бу кимди? — деп меним кызыксынувым козгалды.
— Суюн, мен сени мундагы справочныйдан сорастырып таптым! Таптым!
— Аьруьв! Аьруьв! — деп мен де онынъ соьзин йоьпледим, куванышын куьнъиртлендирмеге тартынып.
— Сенинъ язувшылардынъ йыйыныннан калмаягынъды билдим де, курултай акында эситкенлей, йолга шыктым да, туппа-тувра конагуьйге келдим. Сага расарман деп мен мунда айланып юретаганлы бир-неше саьат те болды. Суьйтип мен энтте юреек болар эдим, бараяткан бир язувшыдан сени сорадым, ол мага справочныйдан сора, деп явап берди. Суьйтип сени таптым, Суюн, яным-коьзим! — деп бу тоьгине берди.
— Мен Суюн тувылман, онынъ улыман, — дедим мен ога.
— Э-э-э! Иса, амалым, мен Каирбекпен! — деди ол.
Мен биринши шарлакка туьстим де кенъ аятта оны коьзледим. Каирбек мага азгандай болып коьринди, бетин янъы оьскен сакал баскан, уьстинде туьсин йойган пальто, басында да коьргени тайган коьрпе боьрк. Онынъ коьриниси юрегимде аянышлы сезимди тувдырды. Ол колындагы газеталар ман оралган домбырасын йогар коьтерип, бир колы ман коьзилдиригин туьзетип, мага атылды, берк кушагына кысты, сонъ мага карап, куванганнан оьзининъ аясы ман боьркине кагып, тагы да мени кушаклады.
— Яшав нешик? Уьйдегилер аман-эсенме? Атанъ, балалар сав-саламатпа? Оьзинънинъ ден савлыгынъ яхшыма? — деп соравларды тез-тез куйдыртып, оьзи де коьзясланып мага суьйинишли карады. Онынъ айлак коьнъилшен, бавырмалы экенин билсем де, бу кадер бек яланътоьслиги янымды шымтып алды.
— Тарткасынъма сосы сен? — деп сорадым мен, онынъ берген соравларына явап бермеге асыкпай.
— Ерунда! Эне сени тапканым аьлемет! Сонынъ уьшин бек суьйинемен. Буьгуьн курултайдынъ басланганын уьйдеги айтты. Мен де соны эситкенлей, досымды излеп табайым деп, уьйден ел болып шыгып кеттим. Досымнынъ орнына улын таптым. Юрегим сезим турды ийгиликли йолыгыс болаягын, — деп суьйинген Каирбек оьзиндикин айта берди эм ийинлеримди тагы кушагына кысты.
Биз мен туратаган боьлмеге коьтерилдик. Мен тез болып, зияпетлер салып, сыпырамды тиздим, аракы да салдым. Йолыгысувдынъ куванышы аста-акырын сабырланган сонъ, хабарласувымыз ялкувлы озды. Каирбек кайтарып-кайтарып сол бир соравларды берди: "Атанъ, уьй, яшав?" Мен де соравларына коьре, сол бир явапларды беремен. Суьйтип тез арадан соьйлемеге зат таппай каламыз. Хабарласув туьзилмекине оьзимди шуьшледим, не заь айтаягымды билмей, кыпынъладым, коьзлеримди тоьменге туьсирип олтырдым, оьзимди ас пан алдангандай этип коьрсетип, авызымга салганымды узаку шайнап, колымнан шанышкышымды туьсирмедим. Белки, онынъ ясы уьйкенлиги уьшин соьзимиз тавланып кетпеди, яде эткен эсимиз келисип келмеген себепли кенъеспеге ортак соьз таппадык. Кыйын айтпага не уьшин экенин. Коганыма тагы да тешкеруьвли карап аламан. Ол мага уьйкен каладынъ — Москвадынъ шынты исши аьдеми болып коьринди, онынъ куьнделик яшавы коьз алдыма келди: куьн бойлап заводта болув, алдындагы станогына телинуьвли карап заманын озгарув, исиннен босаганлай, кисесинде акшасы болса, аракы-шагыр туькенлердинъ касында оьзиндейлер мен йыйылысып, акша косылысып, кайдай ды бир таса муьйислерде "шайтан сув" ман ишти йылытув, онъайлы куьнлеринде аракыды уьйине де аькелмеге болады эм оны аьелиннен ясырып акырын ишеди, аракысы да, акшасы да йок куьнлерде, иши пысып, аьдет этип, кинома яде баска заьпа — маьне де бермей. амалсыздан "кутыкты" карайды, ким ди бирев сисе мен келсе, яде тартпага деп шакыра калса, баьрисин де таслап, шагыр тартып завкланады. Уьйкен каладагы исшилердинъ коьбисининъ яшав коьриниси эне сондай.
— Улынъ кайтеди? — деп уьнсиз турганымызды боьлемен.
— Ога не болаяк? Юреди, бугадай сейирип! Кайынанасы ман яшайды! — дейди Каирбек бираз оьктемсигендей болып.
— Уьйленди солма, мен эситкен йокпан? — деп сейирсинемен. — Сен ата борышынъды толтырдынъ; йолга салдынъ, эндигиси бирший акында да кайгырмасанъ болаяк, э?!
— Э-гей, кайтарасына борыш айлак оьскен…
— Неге?..
— Ай сайын, кыйын агымды алган куьн, коьмек излеп келеди. Тувган баланъа ярдам этпей болама? Мине хатын ман колдан келгенди этемиз, — дейди конагым эринлерин эмшейтип.
— Болган да… оьстиргенсинъ… оьзинъ де картайгансынъ. Аямага да керек сизди.
— Айхай сени… Ондай ой онынъ басына да кирмейди. Сыйырды савмага келгендей, щелегин тутып, зарплат куьнинъде сени саклап турады. Не этеексинъ, аьще? Бола берсин. Уьйдеги мен мага да буйырганы болады.
— Каирбек-агай картлык акында да ойланмага керекти де…
— Картлык не? Ога дейим яшаганынъ ийги. Эне, бизде заводта яп-яслай тымалап оьлип кететаганлар бар. Мен картлык уьшин кыйналмайман. Бир зат болар.
— Тувган якларынъа кайткынъ келмейим? Ят ерлерде оьлип калган аьруьв тувылтта!
— Не заты аьруьв тувыл? Лесинънинъ каерде шириегининъ не баскасы бар?! — деп ол коьзилдиригин бармаклары ман туьзетип, соравлы мага карады.
Аракыды биз таьвестик. Соны коьрген Каирбек коьтере де ялкыды, юзине айыплык эндирип, ян-ягына каранды. Онынъ сондай шырайын коьрип, мен де тартындым. Онъайлыша сыйламадым, бугай, деп ойландым.
— Сен мунда олтырып тур, мен ресторанда не барын карап келейим, — деп орнымнан турдым.
— Дурыс этесинъ! — деп тирилди Каирбек.
Барган еримнен боьлмеге сисе алып кайтканымды коьрип, Каирбек суьйингеннен эне шоршып кетти.
— Аьперим, балам! — деди ол мактап.
Биз бирер тостакай аракы увыртлап алдык. Каирбек коьнъилленип тагезасын ашып, домбырасын шыгарды эм креслосында онъайлы олтырып, алатынынъ шеклерин шертип алды.
Уьшинин айтсам, мен де, авылдасларымдай болып, соьзлери айтылган йырларды артык суьетаган эдим. Элбетте, мен анълайман, юрек сызлаткан анъларды, коьнъилинъди куьлтиретип тургысткан куьйлерди тынълап, дуныянъды мутып олтырув уьшин, эште, уьйреншиклик те керек. Не де болсын мен Каирбекке:
— Каирбек-агай, соьзлери болган бир йыр эситтирсенъ экен, — деп тиледим.
— Соьзлер не? Бос зат олар. Соьзлерп — ол аьдемнинъ яшавында уьстине кийген кийимдей. Тап эне боьрки, баьпиши, костюмы. Ол затлар тозадылар, модадан шыгадылар, асытырасынъ… Суьйтип аьдемнинъ яшавында соьзлер де…
— Соьзсиз де болмайды да, мине биз экевмиз бир-биримиз кайтип айкасаяк эдик? — деп мен де оьзимдикин айтаман.
— Дурыс. Кийимлерсиз де биз аьли олтыралмас эдик.
— Кийимсиз олтырмага болаяк та болар.
— Соьзсиз де яшамага болаяк. Мине мен армияда бир йыл бирев мен соьйлемей тургаман, неге десе орысша соьз билмейтаган эдим… Ол тувыл яшавдынъ маьнеси.
— А не экен маьнеси? — деп разы болмасам да сорадым.
— Маьнеси? Энъ маьнелиси — мине! — деп ол колы ман коькирегине сокты.
— Юрек, аьдем яны, солма?
— Аьше, аьше. Яны. Аьдемнинъ яны! Муна домбырадынъ анълары, куьйлери — ол аьдемнинъ яны! — деп коькирегине тагы дла согып, домбырасын шертип баслады.
Мен кулак салып тынълайман. Домбырадынъ сеси куьшлене береди. Эм бираздан уьйкен оркестр анъ шыгаргандай болып эситилди. Сызланып шыккан аьлемет анъ боьлмеди савлай бийледи. Бир зат тилегендей, биревди излегендей, саз савлай дуныямды муттырып, янымнынъ ишине синъди. Бас деп бир ялгыз аьдемнинъ давазы, сонъ давыслар оьсип, косыла берип, уьйкен халктынъ давысына айланды. Сол давыс савлай дуныяды, коькти, коьктеги кудайга каратылып, коьмек тиледи. Куьш бер деп сызлады. Каирбек басын шайкап, кайтарып-кайтарып согады. Коьзлери янып йогар карайды. Энъ сонъыда домбырадынъ капагына аясы ман кагып бирден токталды. Уьндемй турды. Шырайына тигилип караганымда, караборан бетиннен вак коьзяслардынъ тыгырып кеткенин эследим.
— Каирбек, не болды сага, не болды? — деп ададым.
— Оьпкелимен, Иса, бек оьпкелимен! Бирев де бизим анъларды тынъламайды, анълагысы келмейди. А бу алат агаштан этилген болса да — тири зат, онынъ кайдай яны бар!..
— Неге уьйтип бек юрегинъди авыртасынъ?! Коьплер сенинъ куьйлеринъди суьедилер, мен де суьемен, яратаман, — дедим мен тыншайтаяк болып домбырашыды.
— Аьше, аьше… Тек, балам, сенде де бир етиспевлик бьар. Домбырады тынълаган аьдем эринлерин кымып, анъды эжуьвлеп сес шыгармага яде басын шайкалтып турмага тийисли. Неге десенъ сол заманда домбырашы оны тынълайтаганларын, анълайтаганларын сезип турады. А бизим аьдемлер оны да этип билмейдилер.
— Мен де билген йокпан. Эндиги суьйтип этермен, — дедим мен.
Каирбек оьзине куйып, тостакайды актарып уртлады. Сонъ ойлы болып, соккан сазын тагы да кайтарып эситтирди. Мен болса анъды бурнымнан алдырып эжуьвледим. Соны коьрген Каирбек коьнъилленип шалды.
— Дурыс! Савбол! — деп бакырып домбырасын сога берди.
Мен тагы да бек кызыгып, савлай кевдем мен шайкалдым.
— Аманакай, кайда кетти? — деп Каирбек мен билмеген соьзлерди бакырып айтты да, йырлап баслады:
— Аманакай, кайда кетти?
— Кумга кетти.
— Не этпеге?
— Балта мынан тал шавып,
Шана этпеге.
Шана этпеге,
Шана этпеге.
— Ол шанады не этти?
— Атлар егип шанага
Тойга кетти,
Тойга кетти,
Тойга кетти.
— Аманакай кашан келер?
— Аманакай язда келер,
Куьзде келер,
Куьзде келер. Балам, сага
Алма-каьмпет аькелер,
Балам сага
Алма-каьмпет аькелер.
И-иии, и-иии, и-иии…
Суьйтип Каирбек сонъында сызлатып эжуьвлейди, мен де бурнымнан алып эжуьв этемен, эм экевмиз де анъга уйкасып шайкаламыз. Каирбек домбыра шалувын коьтеринки этеди, давазын да бек коьтереди:
— Аманакай кайда кетти?
— Туье егип арбага
Тавга кетти,
Тавга кетти,
Тавга кетти.
— Аманакай кашан келер?
— Аманакай туьске келер,
Кеште келер,
Кеше келер,
Эртен келер,
Балам, сага
Алма-каьмпет аькелер.
Балам, сага
Алма-каьмпет аькелер.
И-иии, и-иии, и-иии…
Суьйтип сонъысын неше бир кере эжуьвлейди, сонъ бармаклары ман домбырага каты согып, токталады. Каирбектинъ юзи яйнайды, мага сукланып карайды. Мен кызыксынып, сейир этуьвимди тыялмай, ога карап:
— Не аьлемет йырды бу? Мен оны алдын сен йырлап эситкен йокпан, — деймен.
— Мен оны аьдемлерге аз эситтиремен. Оьзим йырламага суьемен. Меним уьйдегилерим де бизим йырлардан — яхил, бирший анъламайдылар. Бир зат айтпасалар да, домбыра согувга селеке этетаганларын билемен. Сонынъ уьшин олар турып мен домбырады айлак сийрек согаман, тек окында тойларда, ийгиликлерде булай завк уьшин "Катюшады", "Подмосковные вечерады" шалып аламан. А ногайша оларга эситтир, эситтирме — баьри бир. Боьтен де бу йырды…
Суьйтип Каирбек мага "Катюша" ман "Подмосковные вечера" дегенлерди де согып эситтирди. Мен сукланып тынъладым эм кутылгандла ишимдегин ыслаялмай:
— Бек аьлемет, Каирбек! Соьз йок. Уьйдегилердинъ тек сосы эки йыр уьшин де сени коьп суьйип, коьп сыйламага кереклер.
— Олар муна йырларды суьедилер, а бизикилерди анъламайдылар, анълагылары да келмейди, — дейди Каирбек куьлемсиреп.
— Каирбек, муна соьле йырлаган йырынъ акында айтсанъ экен. Ол — бала йыры да, а сен оны бир баьтир йырындай этип коьтеринки коьнъил мен йырлайсынъ?!
— Аманакай йырын айтасынъма? — деп ол кылпысып куьлемсиреди эм коьзилдиригин туьзетип алды. — Дурыс, мен оны бала шагымда эситкенмен. Домбырады согып мени нагашатам уьйреткен. Онынъ аты да, сеникиндей болып, Иса эди. Топырагы кадер яша. Аманакай акында бу йырды эситкенимде, мен айлак та кишкей бала эдим. Нагашатамнынъ алты баласы бар эди, а бизим атамыз оьлгенде, ога тагы да уьш бала косылды. Он эки аьдем болып биз ямпик кара уьйде яшадык, бириннен бири кишкей балалар, шыйкылдаган шипийлердей, сонда оьстилер. Уьш уьйкен аьдем, тогыз бала болып, бир кишкей боьлмеде ашлыкты да кеширдик, тонъганды да билдик. Сол бала заманымдагы кыслар аьли де эсимнен кетпейди. Боьтен де, шоьлде отын деген зат оьмири етпейди, а яккан тезегинъ тез таьвесиледи. Сол аш, сувык кыс куьнлеринде нагашатамыз домбыра согып эне-мине шыгаяк янымызды тирилтетаган эди. Онынъ бала йыр болып билгени де сол сынъар бир "Аманакай" эди. Соны кайтарып-кайтарып йырлайды, а биз болсак коьзлеримизди бакырайтып тынълаймыз. Аманакай деп бизим авылда аьдем болыпты. Нагашатамыз оны коьзлери мен коьрген де эткен, а биз тек эситкенмиз. Кыйынлы аьл болса, авылды Аманакай йоклайды экен. Арба ман да, шана ман да келген, авылдасларына арпа, бийдай, туз дегендей затлар аькелген. Аштан оьлеяткан аьдемлерди аьжелден куткарган. Балаларга болса онынъ зияпетлери оьз алдына болган. Оларга ол алма, каьмпет-колаш уьлестирип, завкландырган. Сонынъ уьшин халк онынъ акында, Аманакайдынъ оьзи сав заманында, йыр шыгарган. Мен сол йырды эсим-дертим кетип, дуныямды мутып тынълаганман. Эм Аманакай авылымызга эне-мине келеек болар деп уьмитленип саклап турганман. Ол оьлген болса да, биз, балалар, оны савдай коьретаган эдик. Йолда арба, кайдай ды коьлик коьрсек, оны Аманакай келеятыр деп ойланып, авылдынъ шетине шабатаган эдик… — деди Каирбек давазын тоьменлетип эм коьмекейин босатып, домбырасын сызлатты:
— Аманакай кашан келер?
— Аманакай туьске келер,
Кеште келер,
Кеше келер,
Эртен келер…
И-иии, и-иии, и-иии… — деп Каирбек соьзлерин койып, эжуьвлер неше бир йырлады. Йырлап болып, мага тешкеруьвли карады.
— Аьше, соьзде ме маьнеси бу йырдынъ?! Алма-каьмпет мага керегим, дос! Мине сен мага айтасынъ: тувган яклар акында ойлайсынъма? — деп. Айхай да ойлайман, кайтип те бир сагынаман! Бирев — адасып-сасып сол тувган якларымнан уьйиме келсе деш. Неше бир кере сондай затты саклаганман. Мине уьйимде, ялгыз пешке капалып, сесин бек шыгармай, муна анъды домбырамда согаман. Аманакайды карайман, саклайман… А ол да келмейди… Аьскерден сонъ мен авылга кайтпадым. Аьскершилигимди бардырган шакта мен соьле яшайтаган хатыным ман таныскан эдим. Сога уьйлендим де мунда калдым. Эллинши йылларда болды сол зат. Сол йылларда, соьлегиндей болып, йол коьп юрилмейтаган эди, оьзим де кайтайым деп тартылмадым, суьйттим де тувган яклардан уьзилип калдым. Онынъ себеби йок тувыл. Мен аьскерге кетеектен алдын аьелимизде мунадай затлар болды. Агам оьлди, онынъ бийкесин, балалар оьксиз болып калмасын деген маьне мен, мага бердилер. Суьйтип мени зор ман уьйлендирдилер. Мага — мыйы катпаган яска не? Уьйкенлердинъ айтканын эттим. А аьскерден сонъ кайткым келмеди. Не зат суьйселер, соны ойлансынлар, деп койдым, тек оьз эркиме карсы шыкпага унамадым, яным тартылмаган аьдем мен не уьшин яшамага керекпен деп, басымды алып кутылдым. Кавымнынъ алдында айыплы болган болсам да, оьзимше эттим. Эне суьйтип он бес йыл биревлерин де коьрмей яшаганман. Сонъ кардашларыма бардым. Олар да мени эш бир зат та болгандай этип йолыгадылар, уьндемейдилер. Шуьшлемеселер де, айыплы болып каравларын сеземен. Мен оларды йылына бир кере йоклайман, а олар мага коьтере келмейдилер. А мен саклайман, белки, ишлериннен ким ди бирев келер деп уьмитленип тураман. Тап бала шакта Аманакайды саклагандай болып, саклайман. Аманакайларым болса, йок. Биревге тоьгинсем экен, ишимдегин анълатып айтсам экен, бавырмалы соьз олардан эситсем экен, а олар йок, келмейдилер. Савлай яшавымды Аманакай келер деп, саклап яшадым. Тувра яшадымма, оьтирик яшадымма, билмеймен. Мундагылардынъ — хатынымнынъ, улымнынъ — алдында бир тувралык, ондагылардынъ алдыларында — баска тувралык. Мундагылар авылды эситкилери де келмейдилер. Пишем авылда бир кере болган эм сол саьатлей онда оьзгелей бармаягын билдирди. Улым бир кере де болганы йок, айттыргысы да келмейди. "Авыл, шоьл — каранъалык!" — дейди пишем. Улым да сол затты йоьплей кояды. Улымды да шуьшлеп болмайман, неге десенъ коьрмеген, айкаспаган аьдемлер, таныс болмаган ер ога ят болып коьринедилер. Тамам суьйтип авылдагылардынъ да: барсанъ, суьйингендей боладылар, оннан сонъ карайсында, аьр кимнинъ оьз каьри, кайгысы, яшавы. Керексинъме оларга деп те ойлайсынъ?! Тоьх сени… Сол Аманакай келмеспе экен деп ойланып, тап бала шагынъдагындай саклап, коьзлеринъди бакырайтып яшайсынъ. Болмага керекти де ол яшавда?.. — деп Каирбек соравлы карамын меним коьзлериме кадалтып токтайды.
— Бар ол яшавда, — деймен оны тынышландыраяк болып мен.
— Биревге бар, биревге йок, — дейди ол ойлы давазы ман.
Сол вакытта ким ди биревлер эсигимизди кагадылар. Олар меним танысларым экен. Бизим коьнъил сол саьатлей туьрленеди. Тамада сайланып, тилеклер айтылып, шав-шувлы олтырув басланады Биразлай Каирбектинъ колына домбырады ыслаттылар, дамбыр-дуьмбир этип столга аялары ман кактылар, карс соктылар, ойын курадылар. Аманакай акында Каирбек оьзге йырламады. Таныслар кеш шашылдылар. Каирбектинъ шешинмеге мадары болмай, кийими мен диванда уйклап кетти.
Эртениктие ол танъ атпай турды, тез йыйылды, домбырасын газеталар ман орады. Мен тураяк болган эдим, ама ол мени тургыстпады.
— Ят, ят, балам. Мен барайым, куллыкка заманында етиспеге керек. Савбол! Бир зат оьтирик эткен болсам, кеширерсинъ, — деп караногай аьдетинше тез-тез соьйлеп ол боьлмеден шыгып кетти…
Мен кар капланган парк ишинде кыдырып юремен, Каирбек пен сол йолыгысканым коьз алдымнан таймайды, онынъ домбыра сокканы коьзге коьринеди, сызлаган анъ кулагыма шалынады. Окында коьз алдымдагы коьринис авысады: кара тон кийген, басына баслык байлаган ак сакаллы карт коьринеди. Карт йылы куьлемсирейди эринлери мен ымлап: "Сага не керек?" — деп сорагандай болады. Мен билмеймен не керегин, не айтаягымды. Каирбектинъ йырлаганын кайтарып, эринлерим мен сыбырдайман:
— Аманакай кашан келер?
— Аманакай туьске келер,
Кеште келер,
Кеше келер,
Эртен келер…
Сол соьзлерден ишим янланып, куьнъирт дуныя йогалып, йылынып кетеди де ярыкланады. Бирден Каирбекти коьрмеге айлак бек суьйгенимди сеземен. Оны сагынганымнынъ маьнеси: Каирбекке, Аманакайга усаган аьдемлер яшавымызда раса турса экенлер деген уьмит коьнъилимди бийлеп алган эди.
Аманакай когда вернется?
Памяти домбриста Каирбека Межитова
В жизни бывают моменты, когда, усталый от всех дрязг, от неприкаянности, не находя себе места ни дома, ни в обществе, ищешь одиночества, чтобы осмыслить собственное существование. Такое со мной случается зимой, особенно когда она успевает надоесть своими затянувшимися холодами, застоявшимся снегом, однообразными темно-синими сумеречными днями. Вокруг образуется беспросветная пустота, негде и нечем отогреть свою душу. В молодости я находил утешение в общении с приятелями, находил с ними какой-либо угол и проводил время за бутылкой, изливая скорее не приятелям, а самому себе все, что накопилось внутри. Удивительно, но это общение облегчало душу, с неё будто осыпалась ржавчина, исчезала инородная грязная накипь, очищенная таким образом душа готовилась растить новые всходы, заряжалась новой энергией. Теперь же общение за бутылкой мало чем помогает, хуже того: в этом видится что-то банальное, наивное…Может, оттого, что сейчас в выпивке не видишь той радости, того озорства, которое было раньше. Да и приятели стали не те, во многих давно разочарован, потерял любопытство, с которым прежде познавал их характеры и повадки, ничем они не привлекают, общение с ними кажется напрасным времяпрепровождением.
Когда наступает такой момент, я тороплюсь уйти из дома и до изнеможения гуляю по прилегающим к дому улицам, по заснеженным аллеям центрального парка, при виде знакомых делаю жизнерадостное выражение лица, стараюсь показать, что озабочен важным делом, всячески скрываю, что на душе скребут кошки и подтачивает болезненная тоска. Я боюсь задерживаться возле таких людей, особенно возле тех, кто когда бы то ни было близко общался со мной. Я знаю, что никто из них не проникнется сочувствием к моему душевному состоянию, напротив, они даже могут порадоваться, что мне хуже, чем им. Поэтому с ними я более всего осторожен, быстро обмениваюсь дежурными словами и как можно правдоподобнее делаю вид, что тороплюсь по очень важным делам.
В тот день, прохаживаясь по парку, я ощущал особую тоску, до обиды было больно за себя. Я казался самому себе очень жалким, никому не нужным, одиноким человеком. Хотя я сам никого не искал, никому не хотел доверяться, все же было обидно, что нет участливого к моей жизни человека, хотелось услышать доброе, сочувственное слово, ощутить встречную теплоту.
Так гуляя, я хотел вспомнить что-то хорошее из своей жизни, но, как говорят в таких случаях, хоть убейте, ничего такого в голову не шло, все попытки были тщетны. И это немало озадачивало. Ведь были же в жизни хорошие минуты, чем-то я был доволен, чему-то радовался, были приятные встречи с хорошими людьми, удачи, что-то получалось в творчестве. Но все эти радости и удачи растворялись в прошлом…
Я пытался зацепиться за что-нибудь в своих воспоминаниях, но все равно всё тонуло в каком-то абстрактном тумане. Так борясь в мыслях, я решил сделать это с помощью какого-либо предмета и остановил свое внимание на снеге. Я даже взял в руку комок серого снега, сжал его в ладони, превратил в ледяную сосульку. Разглядывая сосульку, я ее даже понюхал, ноздри обдало холодом и сыростью. Я ощутил запах, знакомый с далеких времен: он сразу вызывал у меня в воображении образ зимы. И я постарался восстановить в сознании какую-либо памятную зиму. Задумался над тем, что же я делал в прошедшем году. Но толком ничего не вспомнил. Перед глазами плыл снежный туман… «Ужас! — подумал я. — И вспомнить нечего. Неужели дошел до такой жизни?! Может, склероз?» Я постарался ухватиться за эту мысль как за спасение. На самом деле, хотя мне едва перевалило за сорок лет, я иногда ощущал провалы в памяти, но бывали моменты, когда какие-то вещи вспоминал до малейших подробностей, чем немало удивлял и жену, и знакомых. Скорее всего, это происходило от работы сознания, которое оставляло только самое необходимое и избавлялось от ненужного.
Запах снега стал сильнее будоражить мою память, и я не заметил, как вышел на самый край парка. Увидев кучку молодых людей, стоящих на тротуаре, я резко повернул обратно, свернул с тропинки в сторону почерневших клёнов и пошел по нехоженому снегу. Прошлую зиму я так чётко и не вспомнил, поэтому сознание унеслось в другие зимы. Перед глазами всплывал снег, ветер, ходьба по тротуарам, езда в такси, тёплое московское метро. Я отметил, что в последние годы зимой чаще, чем в другие сезоны, бываю в разъездах, большей частью навещаю Москву, поэтому у меня всплыли в сознании московские зимы, перед глазами проносилось столичное метро, гостиницы, в первую очередь огромная «Россия» с её разнообразными блоками и подъездами, сложной пропускной системой, устланные коврами номера, буфеты и рестораны…
Я напрягал память, желая вспомнить что-то знаменательное, но вместо этого из кладовой памяти извлекались мимолётные встречи, шапочные знакомства на семинарах или совещаниях, приходили на ум посиделки в номерах, изысканная для провинциала гостиничная еда: останкинское пиво, сосиски, балык из буфета. Неожиданно вспомнилась давнишняя, лет за десять до того, зима. Тогда, по-моему, был съезд российских писателей. В номер по телефону позвонил земляк, живущий в Московской области: нашел он меня по справочной гостиницы. Вообще-то Каирбек искал моего отца, тоже писателя, думая, что он-то обязательно должен прибыть на съезд, но в ту зиму не отец, а я был избран делегатом. Я обрадовался этому неожиданному звонку и тотчас спустился встречать знакомого.
Отец часто рассказывал, как познакомился с Каирбеком… Дело было зимой и тоже во время какого-то писательского съезда. После одного из заседаний вечером отец возвращался к себе в номер. Когда он подходил к гостинице, неожиданно услышал знакомую мелодию. Отец обернулся и увидел сидящих на заснеженном бетонном парапете двух мужчин с домбрами в руках. Он прислушался к музыке и подошел ближе. Игравший до той поры высокий мужчина приостановил свою домбру, но игру сразу подхватил второй — низкорослый, полноватый мужчина. Отец был удивлен тем, что в центре Москвы, на морозе, в темноте люди состязались в игре на нетипичном для столицы инструменте. Он прислушался к игре низкорослого домбриста и узнал казахскую мелодию. Пригляделся к лицам, к одежде. По виду незнакомцев на артистов не походили, очень уж по-простецки, даже по-сельски они были одеты. «Интересные казахи… Заговорить с ними на родном языке или нет?» — подумал отец (ногайский и казахский языки очень близки, можно изъясняться без переводчика). Низкорослый, доиграв мелодию, зажал домбру между коленями и стал дыханием согревать замёрзшие пальцы.
— Давай теперь ты, — сказал он напарнику по-казахски.
Высокий потёр ладони, легко стал перебирать струны и еле слышно щёлкать пальцем по деке инструмента.
Мелодии и манера исполнения на домбре у казахов и ногайцев схожи, но есть отличительная черта, которую могут распознать люди, часто слушающие сазы наших народов. Эту отличительную черту отец заметил сразу, когда обернулся на звуки, но тогда он не решился довериться первому впечатлению. Отец слушал родную мелодию, затаив дыхание, но никак не мог решиться узнать у незнакомца, откуда она ему известна. Высокий, заканчивая игру, заключил её щелчками пальцев по дереву домбры.
— Понял, как надо играть? — с чувством превосходства сказал он низкорослому на чистом ногайском языке.
Тогда отец подошел вплотную и нерешительно спросил:
— Вы ногайцы?
Высокий встрепенулся, вскинул руку с домброй над головой, радостно вскрикнул:
— Конечно, ногайцы! — и кинулся обнимать отца.
Он обнял его, как будто знал всю жизнь. Это и был Каирбек, рабочий одного из подмосковных заводов. После армии он не вернулся в родной аул в далекой Ногайской степи, женился на русской девушке и сделался жителем Московской области. Низкорослого казаха звали Мырзатай, они были почти одинаковой судьбы с Каирбеком, но Мырзатай успел развестись и жил один. Дружили они на почве игры на домбре, а еще оба любили выпить. Мырзатай знал, что на съездах писателей можно встретиться с казахскими писателями. Знал также, что писатели — народ общительный, с уважением относящиеся к музыкантам, вместе с Каирбеком приходил сюда, и не было еще случая, чтобы они оставались без приглашения в писательский номер, где их всегда хорошо встречали и обильно угощали.
Таким чудесным образом отец познакомился с Каирбеком. Каирбек о том, что у ногайцев есть свои писатели, и не помышлял. Так что и он не меньше отца был удивлен этой встречей.
После этого знакомства Каирбек каждый год, как по расписанию, приезжал летом к нам и гостевал дней десять — пятнадцать. Отец всегда встречал его с радостью, угощал, возил в аул. В ауле отец собирал родственников, соседей, знакомых, чтобы они послушали домбру Каирбека. У наших ногайцев, на Кубани, домбра почти исчезла еще до войны. Не все аульчане были охочи слушать музыку домбры, кроме этого, все желали, чтобы музыка сопровождалась словами, а Каирбек в большинстве случаев исполнял музыку без слов, текстов песен он мало знал, к тому же он исполнял очень редкие мелодии. По инициативе отца его игру записали для музыкального фонда радио. Аульчане же не вникали в музыкальные тонкости, поэтому даже женщины, приходящие послушать гостя, сожалели о том, что музыкант мало поёт.
Каирбек хотя и говорил на родном языке, остро ощущалось, что он начал его забывать. Он не находил нужных слов и часто мешал их с русскими. Конечно, сказывалось то, что, живя долгие годы на чужбине, он годами не общался с соотечественниками. По всему своему внешнему виду он был ярко выраженный степной ногаец: смуглое лицо, узкие глаза, черные как смоль волосы — да и очень выдавал его нерусский акцент. Сколько я его помню, он говорил всегда одно и то же. Немногословно расспрашивал о житье-бытье и предельно кратко отвечал на заданные вопросы. Серьёзно с ним беседовать было невозможно. Он не мог точно выразить мысль, терял нить разговора и часто некстати вставлял слова. Я думал, что он так разговаривает только на родном языке, но как-то, сидя в русскоговорящей компании, заметил, что по-русски он говорит ещё хуже. Меня сильно удивляло, что он при всем своем косноязычии может сосредотачиваться в музыке и искусно умеет передавать свой душевный настрой: косноязычие говорит о неполадках в душе…Каирбек знал на память множество народных мелодий.
В тот день я, изрядно подуставший от напряженного съездовского дня, лежал на кровати гостиничного номера с единственным намерением: сомкнуть глаза и отдохнуть часок-другой. По вечерам делегаты обязательно собирались у кого-нибудь и бурно общались за бутылкой. Все мы, съехавшиеся с разных концов страны, в этом общении находили особое удовольствие, которое для нас превосходило по значимости официальные заседания. На такой случай каждый из нас припасал одну или две бутылки крепкого напитка. Помню, что я уже начал дремать, когда раздался звонок.
Я поднял трубку.
— Суюн, родной! — назвал имя моего отца радостный всхлип в трубке. — А я тебя нашёл! — закончил он устало.
— Кто это? — удивился я.
— Я тебя нашёл по справочной в гостинице, — не слыша моего вопроса, продолжал о своём голос в трубке.
— Хорошо, хорошо. Но кто это? — терялся я в догадках.
— Ходил, ходил вокруг гостиницы… Один из ваших писателей встретился, он и посоветовал спросить в справочной. Я тебя нашел, Суюн!
–Я не Суюн. Я его сын, — поправил я.
— А-а! Иса, сынок, это я, Каирбек!
Я спустился в холл гостиницы. Каирбек стоял возле проходной, он был весь осунувшийся, видимо, замерз на улице. На нем было тёмное выцветшее пальто, на голове каракулевая шапка-ушанка, в руке он держал завернутую в газеты и обвязанную нитками домбру. Он тоже увидел меня издалека, погладив ладонью заросшее редкой щетиной лицо и поправляя очки на переносице, кинулся мне навстречу. Налетев на меня, крепко обнял, тут же отпрянул, восхищенно посмотрел и хлопнул ладонью по своей шапке, выражая особый восторг. Я сразу вспомнил эту манеру приветствия Каирбека, но все равно растерялся от такого горячего всплеска чувств.
— Как живёшь?! Как дома? Все живы-здоровы? Как отец, как дети? Как твоё здоровье? — Каирбек скороговоркой выпалил шквал вопросов, и снова обнял меня, и долго не выпускал из своих объятий.
Я почувствовал запах крепкого винного перегара.
— Пил, что ли? — спросил я, не торопясь с ответами на его вопросы.
— Ерунда, главное, нашёл тебя! Это жена мне сказала, что съезд писателей начался. Ну, думаю, своего друга найду, а тут ты, друга сын… Всё равно отлично! — ликовал Каирбек. Он радостно хлопнул меня по плечу. Потом уставился на меня, и я заметил, как у него из-под очков блеснула слеза и покатилась по заросшей щетиной скуле. Каирбек был готов разрыдаться. Я испугался этого и, дёрнув его за рукав пальто, повёл к себе.
Мы поднялись в номер. Я на скорую руку накрыл стол: вытащил заранее купленные нарезки сыра, колбасы, поставил бутылку водки. Вначале разговор у нас не клеился. Каирбек спрашивал про мою жизнь и, не дожидаясь ответа, спрашивал об отце, затем следовал вопрос об ауле или ещё о чем-то. Я не успевал отвечать, и между нами устанавливалась недоуменная пауза. Ясно было, что между нами нет никаких точек соприкосновения: сказывалось различие в возрасте, а главное, различный круг интересов. Еще в первые встречи я сделал вывод, что Каирбек — типичный представитель московского рабочего класса. Это впечатление не проходило и сейчас. Я приблизительно так рассуждал о нем: день его проходит на заводе, за станком, семейная жизнь зиждется на том, что он примерно приносит домой получку, естественно оставляя себе заначку, которой всегда мало, но в первые дни после зарплаты её хватает на то, чтобы он вносил свою долю и, как принято, распивал со знакомыми бутылку на троих; а как только заначка кончается, он рано приходит домой и до сна проводит время перед «ящиком». Передача зарплаты жене — это его святая обязанность, бутылка же — определённый стимул жизни. Может, мое предубеждённое отношение тоже мешало нашей беседе.
— Как твой сын? — задаю я дежурный вопрос.
— А что с ним? С ним ничего не случится. Здоров как бык! С тёщей живет. Один ребенок у него. Воспитывает, — самодовольно отвечает Каирбек.
— А я и не знал, что он женился. Значит, ты свой отцовский долг исполнил, теперь тебе не о чём тужить, — поддерживаю я его самодовольный тон.
— Как бы не так. Ещё исполняю.
— Как это понять?
— Просто. Каждый месяц, в день зарплаты, за помощью приходит. Родная кровь! Помогаем!
— Сколько можно. Должен же он родителей пожалеть.
— Он ничего и не спрашивает. Думает, что так и положено. Как на дойку коровы, с ведром и чистыми руками приходит в день зарплаты. А мы со старой вымя подставляем. Что делать? Пожалуйста. Нам с женой хватает.
— Каирбек, надо же о старости подумать? Обеспечить надо свою старость…
— Что старость? У нас молодые прямо за станком отключаются — и вся твоя старость! Некогда думать о старости. Государство не даст нам пропасть.
— А на родину переехать не хочешь? На чужбине помирать нехорошо…
— А что плохого? Какая разница, где костям гнить?! — Он резко вскинул голову, поправил очки на переносице и внимательно посмотрел мне в глаза.
Я ничего не сказал. Водку мы закончили. Каирбек несколько раз брал в руки бутылку и разглядывал, что осталось на дне, затем вопросительно глядел на меня. Я отворачивался от его взгляда. Когда Каирбек окончательно убедился, что выпивки больше нет, сделал обиженное выражение лица и откровенно заскучал. Мне стало чуть неловко за то, что я не угостил его как следует.
— Ты подожди в номере, а я посмотрю, что есть в ресторане. — Хоть и лень мне было идти на поиски спиртного, я, извиняясь, встал из-за стола.
— Это другое дело! — воодушевился Каирбек.
Когда я вернулся в номер с бутылкой водки, Каирбек не смог сдержать своего восторга:
— Молодец, сынок! — вскрикнув, он даже подпрыгнул на месте.
Мы выпили по стопке. Каирбек в приподнятом настроении стал разворачивать газеты и доставать домбру. Вытащив, он сел поудобнее в кресле и лихо стал перебирать струнами и щёлкать по корпусу инструмента.
Я, как и мои земляки, предпочитал музыку со словами и потому поторопился сказать:
— Каирбек, давай со словами.
— Что слова? Это пустышки, — пробубнил он себе под нос. Кончив настраивать домбру, он резко вскинул голову и усмехнулся. — Слова — это то же, что одежда, обувь, шапка у человека. Всё это изнашивается, их меняют и меняют. Так и слова в жизни человека изнашиваются…
— Но без слов мы с тобою не могли бы общаться, не правда ли?
— Правильно. Без одежды мы тоже не сидели бы.
— Без одежды ещё можно, — усмехнулся я.
— Без слов тоже можно жить, — улыбнулся Каирбек. — Я в армии целый год почти ни с кем не разговаривал, потому что по-русски ни одного слова не знал… Так что слова — это не главное.
— А что же главное?
— Главное? Главное — вот! — Он ударил себя по груди.
— Сердце, душа?
— Да. На душе жизнь держится. — И он еще раз ударил себя по груди.
Он опять стал играть на домбре. Сперва перебирал попеременно на каждой струне в отдельности, создавая два самостоятельных звука, после ускорил темп игры, эти два звука незаметно стали сливаться, и вскоре казалось уже, что играет целый струнный оркестр. Затем он стал замедлять темп, и вдруг полилась какая-то просящая, жалобная, будто кого-то ищущая музыка. Я сразу вспомнил, что уже слышал от Каирбека эту мелодию. Он удивительно варьировал домброй: сначала казалось, что о чем-то просил или искал помощи какой-то маленький, бессильный человек, но сразу после явственно ощущалось, что голоса просящих крепнут, и в самом апогее остро чувствовалось, что это огромная толпа, целый народ взывает к небесным силам о помощи. Каирбек уже не смотрел на домбру, взгляд его был направлен куда-то вверх, и в этом взгляде я почувствовал какую-то фанатическую отрешенность. Каирбек ещё несколько раз повторил этот наигрыш, затем, как обычно, щелкнул пальцами по деке домбры и резко остановил игру. Я заметил текущие по его лицу слезы и был немало этим удивлен.
— Ты что, Каирбек? Что с тобой?! — всполошился я.
— Обидно, Иса. Очень обидно! Никто не слышит этой нашей музыки. Домбра хотя сделана из дерева, но это живой инструмент. Из него жизнь исходит…
— Не принимай так близко к сердцу. Многим нравится твоя музыка. И мне нравится твоя игра. А эту мелодию я запомнил ещё с прошлого раза, — попытался я успокоить его.
— Когда играют на домбре, то положено, сомкнув губы, подпевать мелодию, а кто не умеет этого делать — хотя бы кивать головой в такт. Когда это делается, домбрист видит, что его слушают. Он же не для себя играет, а для людей. А у нас сидят как чурбаны…
— Просто я не знал этого. Теперь буду поддерживать, — сказал я.
Каирбек налил себе стопку и, не дожидаясь меня, быстро выпил. Немного задумавшись, он с усилием улыбнулся и стал играть прежнюю мелодию. Я стал ему подпевать, сначала робко, затем всё громче и громче. Каирбек одобрил мои действия и стал вдохновенно подпевать и сам.
— Хорошо! Правильно! — прикрикнул он и еще больше усилил игру.
Я тоже вошел в раж и даже стал в такт мелодии раскачиваться туловищем. Каирбек, кивая головой, показывал мне, что всё правильно. Затем опять резко остановил игру. Я подумал, что он остановился, чтобы передохнуть, но он нагнулся к домбре и стал наигрывать другую мелодию.
— Аманакай, куда ушел?! — вскрикнул он слова доселе мне незнакомой песни и тихо запел:
— Аманакай куда ушёл?!
— Ушёл в пески.
— Что делать там?
— Чтоб ветки нарубить,
Чтоб сделать сани,
Чтоб сделать сани,
Чтоб сделать сани.
— Что сделал он с санями?
— Запряг коней буланых в них,
На свадьбу праздновать поехал,
На свадьбу праздновать поехал,
На свадьбу праздновать поехал.
— Аманакай когда вернётся?!
— Аманакай весной вернётся,
А может — осенью,
А может, сегодня даже.
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт,
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт.
И-иии, и-иии, и-иии…
Каирбек с пронзительной тоской запел припев. Я тоже подхватил припев. И мы оба в такт музыке стали раскачиваться. Каирбек стал сильней бить по струнам и запел громким голосом:
— Аманакай куда ушёл?!
— Запряг в арбу верблюда,
Поехал в горы,
Поехал в горы,
Поехал в горы.
— Аманакай когда вернётся?
— Аманакай вернётся к полдню,
А может — к вечеру,
А может — завтра,
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт,
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт.
И-иии, и-иии, и-иии…
Он еще раз повторил мелодию, но только без слов, затем, щёлкнув пальцами по домбре, с лихачеством остановил песню. Каирбек весь сиял от радости и несколько раз подряд глубоко вздохнул и залпом выдохнул. Меня раздирало любопытство.
— Что за интересная песня? Первый раз слышу её, — обратился я к нему.
— Я её давно никому не пел. Обычно эту песню пою один. Домашние мои ничего не смыслят в нашей музыке: ни сын, ни жена. Они насмехаются над моей домброй, поэтому при них стараюсь ничего не играть. Иногда на каких-либо праздниках, так, для потехи, «Катюшу» или «Подмосковные вечера» сыграю — и на этом всё…
Каирбек тотчас настроил домбру и сыграл сначала мелодию «Катюши», затем — «Подмосковных вечеров». Эти песни на домбре прозвучали очень необычно. Я не сдержал восхищения:
— Каирбек, отлично! В твоей семье только за это должны всю жизнь благодарить!
— Это им нравится! А вот нашу музыку они совсем не понимают, — усмехнулся мой гость.
— Каирбек, ты мне про эту песню расскажи!
— А-а, про Аманакая? — Он улыбнулся, поправил очки на переносице. — Я её в детстве от дяди слышал. Кстати, дядю тоже Иса звали, как тебя. Он меня и на домбре научил играть. Когда он пел про Аманакая, я был совсем маленький, еле доставал до висящей на стене домбры. Удивительный человек был дядя: своих детей шестеро, а когда нашего отца не стало, то к его шестерым наших трое прибавилось. Вот все девять один меньше другого жили в одной тесной комнатёнке. Жили впроголодь, но самым страшным был холод. У нас в степи зимой нечем топить, кизяка никогда не хватало. В эти холодные и голодные дни дядя нас и забавлял игрой на домбре. А нам, детям, больше всего нравилась песня про Аманакая. Когда-то в нашем ауле жил человек с таким именем. Дядя сам видел живого Аманакая. Он появлялся в ауле, когда аульчанам становилось очень туго. Он то зерно привозил, то соль доставал. То на арбе, то на санях ездил и всегда выручал своих земляков. Больше всего его любили дети, у него всегда был для них гостинец. Они к нему так и липли. А песня про него ещё при его жизни родилась, её только дети и пели, никто не знает, кто ее сочинил, считай, настоящая народная песня. Я эту песню всегда как заколдованный слушал. И все время ждал Аманакая. Если в ауле появится добрый человек, то про него говорили: «Совсем как наш Аманакай!» Хотя он давно умер, мы, дети, никогда не верили этому. Даже взрослые верили в его бессмертие и часто говорили, что он разъезжает по другим аулам и скоро должен у нас объявиться. И мы свои взоры от дороги не отрываем, любую арбу принимаем за Аманакаеву, любого путника принимаем за Аманакая… А что слова? Проще и слов не найдешь, — сказал Каирбек с грустью, опять взял домбру и стал играть.
— Аманакай куда ушёл?!
— Запряг в арбу верблюда,
Поехал в горы,
Поехал в горы,
Поехал в горы.
— Аманакай когда вернётся?
— Аманакай вернётся к полдню,
А может — к вечеру,
А может — завтра,
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт.
Тебе, сыночек мой,
Конфет и яблок он привезёт.
И-иии, и-иии, и-иии.
Каирбек долго и пронзительно пел припев. Я тихо, но без прежнего оптимизма поддерживал его. Закончив пение, он внимательно посмотрел мне в глаза:
— Разве дело в словах? Конфет и яблок мне не надо. А вот до сих пор жду Аманакая, человека, которого я никогда не видел… Ты думаешь, что я не скучаю по родине. Скучаю, друг, еще как скучаю. И по людям своим скучаю. Ты даже не представляешь, как я хочу, чтобы кто-нибудь намеренно или случайно навестил мой дом. Сижу дома и месяцами, годами жду. Запираюсь в своей комнате, тихо играю эту мелодию и жду Аманакая. А его нет да нет… После армии я в родные места не вернулся. Во время службы познакомился со своей будущей женой, с ней и остался на всю жизнь. В конце 50-х это случилось. Время такое, тогда особо не разъездишься, честно говоря, мне домой возвращаться не хотелось. Дома меня против моей воли женили на жене покойного старшего брата. Такой обычай существовал, делалось это для того, чтобы детей брата за родом сохранить. А мне каково?! Я молодой парень… Разводиться нельзя. А жить с женой брата не мог, поэтому я и не вернулся домой. Пусть как хотят думают обо мне родственники. Только через пятнадцать лет я навестил родной аул. Все сделали вид, что всё позабылось, но я даже у них не остановился и после не останавливался, я к ним не ездил, и они ко мне не ездят. Вот жизнь какая! Я жду своих Аманакаев, а их все нет. Жду тех, кто может понять меня, жду участливых аульчан, хочу всё рассказать, всё объяснить… Трудно без понимающего человека. У меня перед своей семьёй одна правда, а перед родными в ауле — другая. Моя сегодняшняя жена всего раз в ауле была, а сын не был и слышать не хочет о моей родине, потому что жена с утра до вечера твердит: «Аул, пустыня, дикость!» А сын машинально повторяет за ней ее слова. В аул как приедешь, сестра, племянники, племянницы ради приличия спросят про жизнь, а после — молчок. Ни слова. Говорить не о чём. Как будто мои им враги… — Каирбек глубоко вздохнул, покачал головой, цокнул языком. — Вот и жду своего Аманакая, должен же он быть на белом свете. Неужели его нет, неужели я его так и не увижу?! — Каирбек вопросительно посмотрел на меня.
— Должен он быть, — согласился я.
— Для кого-то должен быть, а для кого-то его нет, — задумчиво проговорил Каирбек.
Как раз в это время в дверь постучали. В комнату вошли мои приятели-писатели.
Настроение сразу изменилось. Началось шумное кавказское застолье. Посыпались остроумные тосты, дежурные приветствия, комплименты, иногда просили Каирбека играть на домбре, под его игру устраивали танцы, хлопали в ладоши, стучали по столу, как по барабану. Песню про Аманакая Каирбек больше не исполнил. Писатели разошлись поздно. Каирбек прямо в одежде заснул на диване. Я пытался раздеть его, но так и не добудился.
Утром он встал затемно, быстро собрался, завернул в газету домбру. Я приподнялся с постели, хотел одеться, но он не позволил.
— Лежи, лежи, я пойду, мне надо на работу успеть. Если что не так, извини, — проговорил он под нос и быстро вышел из моего номера…
Я ходил по заснеженному парку, а перед моими глазами стоял играющий на домбре Каирбек. Иногда вместо него возникал образ белобородого старца в чёрном тулупе, в каракулевой папахе, с обвязанным вокруг шеи белым башлыком. Старик улыбался и безмолвно спрашивал: «Чего же ты хочешь? Что тебе нужно?» Я же не знал, как ему ответить. «Чего же я хочу? Что мне нужно?» — спрашивая себя, я ходил по аллее. В ушах звенела просящая мелодия Каирбека, и я, сомкнув губы, стал про себя произносить слова песни:
— Аманакай куда ушёл?
— Аманакай когда вернётся?
— Аманакай вернётся к полдню,
А может — к вечеру,
А может — завтра…
Я стал тихо напевать песню. Душа моя оживала, налёт чёрствости сходил с неё сам по себе, мир казался светлее и добрее. Мне очень захотелось увидеть Каирбека или похожих на него людей. Теперь я был почти уверен, что сам Каирбек и есть тот самый Аманакай из песни.
