Аф павазу галстук
— Панемазь! Соркс уфамазь! — юватькшнесь кудса Егор Сергеевич пяденцянь илядня.
Ёрдазе лангстонза пинжаконц, ускозе кргастонза галстуконц. Кундась сивода панарти и, мезе ули виец, нотфтазе кафта кядьса! Пунятне пяярсть и срадсть кияксть келес. Рьвясь плманжа лангса кармась кочкамост и кайсемост халат зепозонза. Стясь и ужяльдиень вайгяльса пшкядсь:
— Ашедезь пане, а кошардодязь. Тонць вдь заявления сёрмадоть...
— Сякокс лиси — панемазь, сяс мес сёрмадыне вихцода. Афток статья коряс ласьфтелемазь.
— Ожука, — Люба сявозе мирденц кядьта и озафтозе ваксозонза. — Мезенкса панемс? Тон вдь аф кодамовок кагодонь канният-венепният, а оцюнять полафтыецат! Аньцек шнамань валхт и «сюкпрят» ширденза сатнеть.
— Калонь ашкодомска аф кондястихть шнамань «пракстасна», — яфодезе кяденц Егор Сергеевич. — Васькафнемань тевозост оду весть аф суван. Стане и мярьгонь: «Аф путса лемозень кагодть алу, аф тяштьса».
— Мес сярятьфтьсак пряцень, Егор? Путк ни «пурхцонь пулоняцень»! Мекольцекс вдь тондедот вии ломатть кагодть алу кядьснон путсазь. Кадок синь и отвечайхть.
Кулемок ня валхнень, Егор Сергеевич комотсь вастстонза, бта мешт пупазь:
— Мес, Люба, кодавок ёньц аф сявсак? Тя вдь школа! Шко-ла! Иттнень шумбрашисна и марнек эряфсна ся кагодть лангса! А школась тонафнеманди аф кондясти!
Поланц валняцка ашель. Шарфтсь и пезфтазень сельмонзон креслати ёрдаф галстукть лангс. Сенемня, стаф валазя питни котфста, эзганза пиксф китькскат нолдафт. Козя люстрать толоц налхкозь налхкфтозе галстукть зрнянь тюсса пункстаманянц.
Кундамок рьвять ванфонц, Егор Сергеевич кяжда фатязе галстукть и рямшазе кядьса. Ся кржа, панжезе келес вальмять и ёрдазе ушу.
Тя галстукть Люба рамазе мирденцты шачема шизонза питни магазинцта. Егор Сергеевич кельгозе, афи валхнезе кргастонза. Но аф ярмаксь ужялель авати — дяряй сонценнеть лангс щакшнезе мирденц? Якатякат перьфканза, лавкава ласькондят, а сон соркс уфатанза. Одеколоноцка апак токак ащесь. Кда улель аф алянь, Люба сонцьке валондоль — сяшкава танцтиель шинец. Няк, кудса ащи авати тясовок ашезь сафтов...
— Галстукть мельге пинжакцень аф лийфтьсак? — сргозсь арьсеманзон эзда Люба. — Саты ни кукорякшнемс, Егор! Тумс туть, а кода тяни эряма?
— Тят пичеде, ярмакфтома аф катте. Лия покодема васта муян.
Авась эстокоге эреклась и пшкядсь сяда ляпоняста:
— Од васту да галстукфтома? Молян валган инксонза, мзярс ашезь кеподе.
— Аф эряви! Пинжакненьге панархнень мархта кяшить.
— Кода ся стане — «кяшить»? — ашезь шарьхкоде рьвясь.
— А вов тяфта! Таксистокс молян. Джинсатне и свитерсь тоза вчёк ладяйхть.
— Рахсят, што ли?
— Ёфси аф. Машиназе ули. Кядне кодама эряви вастста касыхть.
— Лоткак, Егор, месть-повсь лабордомда! Такситнень вятнема оттнень сявондьсазь.
— А мон аф конторав. Монць карман вешендема, кинь ускомс. А «бомбилатнень» кизоснон аф кизефнесазь.
— Мезе ялгатне колгат азыхть? Мезе начальникне тянь лангс ванозь арьсихть? — кафта кядьса кундазе прянц Люба.
Афолемаль мярьге теенза тяфта, но валхне ни лиссть кургстонза. Егор Сергеевич стане варжакстсь лангозонза — бта лакай ведьса валозе. Кодак яфодьсы фкя пильгстонза тапочканц: — Вов тоза покоди ялганень! — Тоса омбоце пильгстонзоть: — Вов тоза начальникнень!
Люба сурозонза ашкорякшнезе халатонь карксканц и вешендсь мирденц сетьмофтемс валхт. А тона кодавок аф лоткафтови:
— Салай хорёкт и шава пря куркат перьфкан! Тошна ётксост, Любаня!
Аф ни сяшкава лама ённядоль Егор Сергеевичень рьванц пряса, но кудонь тефнень ёжу азоравакс вятезень. Кудоц най ару, шранц ваксс озат — вачеда весть аф стяят. А пяряканза кодама удалафт! Мирдть шумбрашинц мельге ванць лац, урматне кодгемонь кизоса алять вакска ётнесть. Аф ронгонь шулкфтома, аф седиень сялгома ашезь сода. Фкя ши аф мянди, нльне комляв иладовок меле куду ашезь лядонда. Сянкса покодемань вастсонза Жестонь Егорычекс лемнезь.
Любаняц фалу вакссонзоль. Итть Шкабавазсь теенза изь макса, вов и мирденц перьфке и авакс, и тядякс шарондсь. Шобдава прважасы покодема — нльне пульнять пинжаконц лангста уфасы. Обедонди ваи лямоц и котлетанза ни анокт. Илять танцтиста ужнафтсы да нинге цярканя каяй.
Ваймамовок миртть-рьват фалу марса яксельхть. Люба анась пря хуш вестьке омба масторть няемс. Лия начальниконь рьвятне коса аньцек ашельхть! А тоса прянь шнафтомс интернету карточкаснон путнесазь: тя Парижса, тя Миланца... А Люба Россиява аньцек арни. Мзярда Крыму, мзярда Карелияв али Байкалть ванома мирдец сявсы. Сянкса аф пяк пароль мялезонза и салава каясь сельме лия аватнень лангс.
— Минцень ширесонк тняра вастта — ванондомс сизят, — лоткафнезень Егор Сергеевич Любань пеняцяманзон. Аф Турцияв, аф Египету — козовок кяляцямс прянц ашезе макссе. — Туризмась Россияса келепнема, а ломаттненди — сон кирдема, ярмаконьке лия странава аф усксемат.
«А тяни Россиять эзгавок аф ули мезе усксемс, — стакаста куфкстсь Люба, — и надияфтф орське юкстама...» Авась аноклась мадома. Озась кроватть пес и ужяльдезь ётафтсь кядьса питни ацамть ланга. А кда обуцятне, конат тиендезь эряфснон тяшкава цебярькс, савихть полафтомс? Тя мяльсь пяк эвфнезе Любань, но сон сяка надиясь, што сембось арай меки вастозонза. Лиси мирдец шис-кафтс, варжасы, кодама стака «таксистонь кшить» добувамац, и тевонц кадсы. А то мезе пара ломаттне колгаст азыхть? Ляпоптезе тодувонц и мадсь. Егор Сергеевич нинге симондсь чайда, а пади, и «шапамняда» ськамонза копорясь. Катк нолдай цярканя-кафта, шять, аф ламода сетьмофтьсы прянц и сяда лац уды. Сай вандысь — цебярень кандысь, гайфти ялганзонды, кие-кие лезды. Кали тяфтама пара ломанти лямбе вастоня аф лиси? Ату вона кодама комедия арьсесь: «бомбилакс» моли, галстуконцка врнофтозе...
Ломаттне нинге удость, а таджиксь Хуршед ни тяльмонц кштифтезе: «вж-вж, вж-вж-вж!» Куттнень ингольснон и ёткснон сёксенда сон урятцезень курокста. Тяйсыне праф лопатнень, кочкасыне шава сюлекатнень — и ласькозь омбоце покодема вастозонза, мусоронь явфни-сортировандай комплексу. Макссть теенза общежитияса уженя, тоса Хуршед и эряй.
Мзярда тусь тяема, шабранза — мариецсь Васильсь и мокшень цёрась Игорёксь нинге удость. Шарондсть кафта пяли, кядьснон-пильгснон китнекшнесть — келдатнень эзда козовок аф кяшеват. Кафцьке покодсть шофёркс, мусоровост вятнесть. Шять, шобдаваньбяли аньцек матодовсть, а курок ни тага рульти кундама. Хуршед келдатнень лангс из пеняцякшне — сонь ашезь сусконда. Пади, вероц аф мялезост, аф танцти? Вдь Хуршед таджик, а келдатне тястоннет.
Мариецсь — алясь рьвяяфоль, а Игорёксь нинге ашезь кенере. «Эряви инголи ярмак кочкамс, — корхнесь мокшень цёрась, — а тоса ни рьвя куду сувафтомс». Тявок и тонавок аф симихнень эздот, тевснон содасазь лац. Но эсь шачема аймаксост нльне тяфтама прявий и машты кядь алятнендивок покодема васта ашель. Вов и сашендовсь теест Москуть алу вахтас арнемс и келдатнень аннемс.
Хуршедоньге мялецоль мусоровост вятнемс. Тя ёфси лия тев! Аф ни лацонза конвеерть ваксса ащекшнемс и кархчнень да ошкснень ёткса карамс. А мес теензовок пря аф анамс? Машинань вятема машты, праванза улихть. Лиссь кяльбрястонза весть, но шабранза рахазь:
— Тон месть, Фуршет! Кода комплекссь тоньфтомот? Лоткай!
Хуршед тонадсь ни тя пеетьфти лемти и ашезь кяжиякшне. Тяфта теенза сембе пшкятькшнесть: и покоди ялганза, и начальниксь, и сери кудса эряйхне. — Шумбрат, Фуршет! — кеподезе кяденц омбоце подъездста Толиксь. А сонць васенце автобусти ласькозь.
Ваймама шида башка, синь эрь шиня васетькшнесть. Тячи Толиксь цютькя поздазе, сяс, кода фалу, афи корхнесть. «Пара алясь, аф прянь няи», — варжакстсь мельганза Хуршед, — максоза Аллахсь шумбраши».
«Вж-вж, вж-вж-вж», — моразь морась тяльмось, но ашкордавсь эзонза кати-мезе. Савсь лоткамс. Тя тага мезе? Пиндолды пункстаманя мархта сенем галстук! Ванозе-тиезе Хуршед и тонгозе зепозонза.
Мзярда таджиксь сувась общежитияв, цёратне стясть ни. Озафтольхть шрать ваксса и ярхцасть. Пидесть пельметть, керсесть эчке печфонь колбаса. Порихть, а синць келдатнень эса сюдыхть: кода тяйть машфта, кода тяйть пане — сякокс мрдайхть.
— Аре мархтонк, Фуршет! — тердезе шабраснон Василь.
— Озак! — мярьгсь Игорёксь и шашфтозе маланяти стулть.
— Мон тувонь палда аф ярхцсян, — кеподезень кафцьке кядензон таджиксь.
— А мезе тя зепстот нюрьги? — няфтсь мариецсь цянгоняса сенем котф пенять лангс. Хуршед мезевок ашезь отвеча и тусь исяконь шонгарямонц эждема.
— Кода ина, топодят тянди! — азозе пяшксе куркт Игорёксь. — Кода аньцек пильгонзон усксесыне? Мон эстокиге венептелине.
Мокшень цёрась тазаль, сяс и ярхцась тазаста.
— А сонць тага фкя васта сявсь, — мярьгсь Василь, —коза ярмакнень тиендьсыне?
— Куду кучсесыне. Тоса рьвац и ниле шабанза. Да нинге сяряди тядяц мархтост эряй. Аф шикават...
— Мярьгат, минь шикаватама! Учат-аф учеви, мзярда вахтась аделави. Кудса рьвясь, танцти подкогольхть...
— Мезе-мезе? Гогольхть? — рахазевсь Игорёксь.
— Шава касма! Тяфта минь палонь пярякатненди мярьгихть.
Ёжес Хуршед сась аньцек больницяса. Иляденди, сменада меле, сувасть варжамонза Васильть мархта Игорёксь.
— Эхи эвфтемасть, Фуршет! — порогть лангста пшкядсь мокшень цёрась.
— Ашень пачкоде... Ашине кирде валозень... — сетьме вайгяльса азозе сярядись. Ёрась пеедезевомс, но ашезь лисе. Срмазе конянц и стакаста куфкстсь. Таджикть марнек пряц ашкотфоль бинтса, шамац петфнефоль пластырьса.
— Пачкоделеть, Фуршет! Да кода нинге лац! — сетьмофтезе Василь. — Кда фкя шоряф прясь афоль нулнофта каршезт.
— Афоли, ирецтоль? — кизефтезе Игорёксь.
— Аф, — яфодезе кяденц мариецсь, — цёратне корхтайхть, тевсь тоса шобда. Сонць кодама-бди администрациянь оцюня, а таксистокс эцесь. Мезенди — кати...
— Кие содасы, мезе козятненди аф сатни, — кеподезень лафтувонзон Игорёксь. Озась кроватть пес, сявозе сярядить кядьта: — Пчкат, Фуршет! Кяттне-пилькне вастсост, а прясь... а прясь унай-унай и ётай.
— Вчёк кода комплексса! Тейть ли унамати тонаткшнемс? — тяряфтсь весялготфтомс таджикть Василь. Палатав сувась медсестрась, и алятне эряскодсть кенкшти.
Кодак Хуршед лиссь больницяста, васенцекс щамонзон ёткста ванозе галстукть. Вастсонза. Тусь цютькя боку, кяжда ёрдазе мастору и кармась тапсемонза пильгса. Няйсь мусоронь кочкама контейнер, лийфтезе тоза прянц вельхкска галстукть и эряскодозь тусь куду. Пачкодсь ни больницянь пирьфти — лоткась. Тескафтозе конянц мокшендаса — и ласькозь меки! Ванды шобдава вдь сай мусоровозсь, шамдсы контейнерть, и мезе ули потмосонза, усксы комплексу. И кие содасы, кодама нинге зиян канды тя сюдоф галстуксь?!
Общежитияв Хуршед тусь аф виде киге, а тись шаркс и лиссь эрьхконять трвас. Вешсь модать лангста кев, ашкодозе валазя сенем котф пеняса, сотозе лацкас и ёрдазе ичкози-ичкози ведти.
А аф павазу галстукть васенце азороц куду стаки ашезь мрда...
Несчастливый галстук
— Уволили! Избавились от меня! Как таракана вытравили! — бушевал пятничным вечером Егор Сергеевич, вернувшись с работы.
Скинул пиджак, сорвал с шеи галстук и, взявшись за рубашку, прямо с пуговицами распахнул ее. Жена молча подбирала их с пола и складывала в карман велюрового халата. Поднявшись, смерила неодобрительным взглядом мужа и произнесла:
— Не уволили, а попросили. Сам же заявление написал!
— Это одно и то же. Не напиши я «по собственному», всё равно бы выжили. А еще хуже — по статье бы уволили.
— Постой-постой, — взяла Люба мужа за руку и усадила рядом с собой на диван. — Такие вещи так просто не делаются. Ты же зам! Есть у тебя замечания? Нет! Одни благодарности от мэра.
— Грош цена их бумажкам, — отмахнулся Егор Сергеевич, — пусть других благодарят. Я в их аферах участвовать не буду. Так и сказал: «Не подпишу, и точка».
— Да ты-то тут при чем, Егор? Пусть отвечают те, подписи которых поважнее твоей закорючки будут. Егор Сергеевич как ужаленный вскочил с дивана и, расхаживая по комнате, начал кричать:
— Да пойми же ты, Любаня! Это школа! Шко-ла! Безопасность детей на кону. И вот этой рукой поставив подпись, я самолично их безопасность перечеркну?! Ты с ума сошла!
Люба молчала с застывшим лицом и смотрела на галстук, брошенный мужем на подлокотник кресла — синий, с выбитыми узорами. Его «под золото» зажим так и поблескивал при свете богатой люстры. Поймав взгляд жены, Егор Сергеевич схватил галстук и с ненавистью скомкал в руке. Но, словно этого было мало, распахнул окно и со словами «прощай и не возвращайся!» вышвырнул на улицу.
Этот галстук Люба купила ему в прошлом году на день рождения, и Егор Сергеевич его очень любил. Недешевый, в стильном мужском магазине, в Москве приобретенный. Но не денег ей было жалко — не на свои же она мужа одевает. А было жаль заботы, потраченной, выходит, впустую. Не ценит, хлопоты ее воспринимает как должное. Как-то, один из самых брендовых, одеколон ему купила, такой аромат — сама бы душилась. Лет пять так и стоит целехонький — тоже, видать, с ним домохозяйка не угодила...
— Надеюсь, пиджак за галстуком не полетит? — очнувшись от мыслей, выдавила из себя Люба. — Может, хватит? Чего хорохоришься? На что жить будем?
— Не переживай, без денег не останемся. Работу найду.
Люба сразу оживилась и как можно мягче произнесла:
— На новую работу да без галстука? Пойду спущусь за ним, пока не подобрали.
— Не нужен он мне! — как ножом отрезал Егор Сергеевич. — И костюмы с рубашками можешь подальше убрать.
— Как так убрать? — не поняла жена. — А вот так! Таксовать пойду. В джинсах и свитере удобнее.
— Ты шутишь?
— На полном серьезе. Машина есть. Руки тоже из правильного места растут.
— Не говори ерунды, Егор! В такси молодых берут.
— Я частным извозом займусь, а у бомбил возраст не спрашивают.
— Но как же твой статус? Что скажет окружение?
Лучше бы Люба этих слов не говорила! Егор Сергеевич метнул на нее полный негодования взгляд и швырнул с правой ноги тапок:
— Вот туда мой статус! — А потом с левой: — Вот туда мое окружение!
Люба теребила пояс халата и подбирала подходящие слова, чтобы успокоить и отговорить мужа, а он всё продолжал:
— Вороватые хорьки и самовлюбленные павлины — вот кто меня окружает! Тошно мне среди них, Любаня. Жена Егора Сергеевича особым умом не отличалась, но в житейской смекалке ей отказать было нельзя. В хозяйственных делах она даже мужа за пояс затыкала. В доме у них было уютно, на столе — сытно и вкусно. А какие пироги она пекла! Егор Сергеевич всегда ходил на работу ухоженный и в свои шестьдесят на здоровье не жаловался. С похмелья денек дома не отлеживался, больничные не брал. В районной администрации даже Железным Егорычем его прозвали. Его Любаня была всегда рядом. Детей Бог им не дал, вот и выливала всю свою нерастраченную материнскую заботу на мужа. Утром проводит его на работу, сдув пылинки с пиджака, в обед борщом и котлетами встретит, а когда с работы вернется, к вкусному ужину еще и рюмочку нальет.
В отпуск супруги тоже ездили вместе. Люба всё просила хоть разок за границу ее взять. Жены других замов где только не побывали! Фотографируются в разных парижах и миланах и показывают потом в интернете. Да что там замов! Даже жены простых начальников управлений и те в год по нескольку раз летают. А они то в Крым, то в Карелию, то на Байкал. Поэтому Любе было завидно и одновременно обидно.
— И в России есть на что посмотреть, — каждый раз отвечал Егор Сергеевич, когда жена хотя бы на Турцию или Египет его уговаривала. — Надо внутренний туризм развивать. А нам — его поддерживать.
«Но теперь и он накрылся, — сокрушалась Люба, разбирая постель и готовясь ко сну. — И новая шуба плакала». Сев на кровать, она провела ладонью по шелковой простыне и тяжело вздохнула. Ее пугали мысли о том, что привычный уклад жизни и всё то, что его делало таким, придется поменять. Люба надеялась, что муж перебесится, переболеет и ходить в женах таксиста ей придется недолго. Попробует денек-другой, ничего не получится, и бросит эту затею. А то, что про них порядочные люди скажут?
Взбив помягче подушку, под звон посуды, доносящийся с кухни, Люба стала засыпать. Егор Сергеевич пил чай, а может, чего покрепче себе налил. Пускай расслабится, глядишь, отойдет. Выспится как следует, а утром по знакомым пройдется. Неужели такому хорошему человеку место в кабинете не отыщется? А то ишь до чего договорился: в таксисты пойдет. Даже галстук выбросил...
Дворник Хуршед ни свет ни заря взялся за метлу и побрел подметать территорию у двух домов. Остальные построившая их компания передала на обслуживание городу, а эти, по причине, только ей известной, оставила себе. Хуршеда меньше всего интересовал этот вопрос: взяли на подработку — и хорошо. Осенью он управлялся быстро. Сметет с тротуаров опавшую листву, соберет мусор и бегом на другую работу, основную — на мусороразделительный комплекс.
Жил Хуршед в предоставленном предприятием общежитии. Когда он уходил, его соседи по комнате — мариец Василь и мордвин Игорек — еще спали. Покусанные клопами, они переворачивались с боку на бок и расчесывали руки и ноги в кровь. Парни работали водителями мусоровозов. Небось, под утро только заснули, а скоро вставать и за баранку садиться. Хуршеда клопы почему-то не кусали. Может, из-за того, что кровь его им не по вкусу? Ведь он таджик, приезжий, а клопы-то местные...
Василь был постарше — человек серьезный, семейный, а Игорек еще не успел жениться. «Денег на свадьбу сначала нужно заработать», — говорит. Оба трудолюбивые, непьющие, но даже таким, как они, на вес золота парням, у себя на родине применения нет. Вот и приходится им на вахту в Подмосковье мотаться. Водить мусоровозы Хуршед считал делом солидным и по-доброму завидовал ребятам. Не раз говорил, что тоже будет проситься, ведь права у него есть. А соседи по комнате только посмеивались над ним: «Ты что, Фуршет! А мусор кто разбирать будет? Заклинит конвейер без тебя, к чертям собачьим!»
Хуршед уже привык, что вместо собственного имени его этим праздничным называли, и не обижался. И для начальника, и для напарников, и для жителей домов, которые он обслуживал, был усердным и приветливым дворником Фуршетом.
— Здорово, Фуршет! Уже метешь? — кивнул ему жилец из второго подъезда и побежал к остановке, чтобы успеть на первый автобус.
Кроме выходных, они с Толяном встречались каждое утро. В этот раз он сильно опаздывал, поэтому даже не поговорили. «Простой мужик, не зазнается, не то что остальные. Дай Аллах здоровья!» — посмотрел ему вслед Хуршед, и метла еще быстрее заплясала в его руках: вжик-вжик, вжик-вжик-вжик.
Наткнувшись среди березовых листьев на тряпку, метла остановилась. Дворник пригляделся — галстук, да еще и с блестящей прищепкой. Поднял, отряхнул и положил себе в карман.
Когда он пришел в общежитие, парни уже встали и перед выходом на рейс плотно завтракали. Отварили пельмени, порезали толстыми кусками колбасу — жуют, а сами клоповник свой проклинают. Сколько ни травили, а кровопийцам хоть бы что!
— Давай с нами, Фуршет! — пригласил Василь соседа к столу.
Игорек же пододвинул ему стул и сказал:
— Присоединяйся, братан!
— Я свинину не ем, — замахал руками таджик.
— А что это у тебя из кармана торчит, Фуршет? — показав вилкой, поинтересовался Василь.
Тот, ничего не ответив, засунул галстук поглубже в карман и пошел разогревать вчерашний суп с жареными овощами и чечевицей.
— Ну как же, наешься этим, — с полным ртом проговорил Игорек, — я бы давно кони двинул. Как только его ноги носят?
— Да еще и подработку взял, — поддержал напарника Василь, — а сам на хлебе и воде сидит. Куда только деньги девает?
— Так он домой все высылает. Там жена и четверо детей. И мать больная. Не пошикуешь.
— А мы с тобой шикуем, что ли? Ждешь не дождешься, когда вахта закончится. Дома жена, щи, подкоголи с мясом.
— Под чем под чем? — засмеялся Игорек.
— Дурень! Так у нас вареники называются.
— Теперь понял. А у нас это пярякат. Но как бы они, брат, не назывались, пахать нам с тобой одинаково приходится.
— Это точно! — согласился Василь и пошел одеваться. Хуршед выглянул из общей кухни и, увидев уходящих на работу парней, занес в комнату кастрюлю с супом. Скинул рабочую куртку, быстро поел. Потом, вытерев руки о штаны, встал перед зеркалом и прямо на засаленный свитер нацепил галстук. «Машаллах! Как красиво!» — произнес он довольный, глядя на свое отражение.
Найденный галстук так понравился Хуршеду, что он прямо в нем пришел на смену и встал у конвейера. День прошел как обычно. Но работники мусоросортировочного комплекса заметили странность в поведении Хуршеда. Враз стал молчаливым, серьезным, на шутки не реагирует. А когда начальник со второго этажа окликнул его «эй, Фуршет, подойди-ка!», прижав руку к груди и высоко подняв голову, неожиданно для всех произнес:
— Я не Фуршет, а Хуршед Джамшедович.
— Ну и дела... — удивился его напарник, стоящий по ту сторону мусороподающего конвейера. Начальник удивился еще больше. Пристально посмотрел на своего подчиненного и, пытаясь выговорить его полное имя, совсем запутался:
— Фуршет Джам... Хуршед Джам... шедович! Зайдите ко мне!
Не шаркая, как обычно, ногами, а быстрой и смелой походкой Хуршед поднялся на второй этаж и вошел в кабинет. Получив приглашение, сел.
— Тут такое дело... — стал объяснять начальник, — один из водителей мусоровозов заболел, давление шарахнуло. Сможешь на денек подменить?
— Смогу! — не раздумывая ответил Хуршед.
— Помню-помню, сам просился не раз. Вот и подвернулся случай. Права у тебя есть. Мужик ты серьезный.
— И два, и три раза смогу! Много смогу!
— Не торопись, — перебил его начальник. — Пока на денек, а там кого-нибудь из парней пораньше на вахту вызовем. — Понизив голос и приложив палец к губам, добавил: — Только шшш! Никому про это. Понял?
— Понял.
На следующий день, быстро убрав дворовую территорию, счастливый Хуршед с утра пораньше уже сидел за рулем камаза и направлялся в соседнее с городом село. Само оно было небольшое, а целых четыре предприятия в нем уместилось. Что ж им теперь, в мусоре задыхаться, если один водитель заболел? А Хуршед Джамшедович на что?
Поправив галстук, шофер крепче взялся за руль и включил дворники. Моросящий дождь усилился, а через минуту и вовсе превратился в ливень. Последнее, что запомнил Хуршед, — это слепящие огни перед собой и страшный удар. А потом — темнота. Пришел в себя он только в больнице. Вечером после смены к нему заглянули соседи по комнате.
— Ну и напугал ты нас, братан! — крикнул прямо с порога Игорек.
— Я не доехал... всех подвел, — пытался улыбнуться Хуршед и тут же скривился от боли. Вся голова бедолаги была забинтована. Белые полоски пластыря отчетливо выделялись на его темном лице.
— Доехал бы и вернулся! — успокоил его Василь. — Если бы один придурок на встречку не вылетел.
— Пьяный, что ли? — спросил Игорек.
— Да нет, — махнул рукой Василь. — Парни говорят, там вообще дело непонятное. Там шишка какая-то из администрации в бомбилы подался.
— У богатых свои причуды, брат, — проронил Игорек и, сев на краешек кровати, взял Хуршеда за руку. — Держись! Ты живучий! Руки-ноги целые, а голова... а голова погудит-погудит и пройдет.
— Точь-в-точь как на мусоросортировке! Тебе ли к шуму привыкать? — пытался развеселить больного Василь.
В палату вошла медсестра, и посетители заспешили на выход.
Как только Хуршеда выписали из больницы и выдали вещи, он первым делом проверил галстук. На месте. Отошел подальше, швырнул его на землю и принялся со злостью топтать ногами. Потом поднял и, отыскав глазами мусорную площадку, бросил источник своих бед в контейнер.
Хуршед уже выходил за ворота больницы, как остановился, шлепнул себя по лбу и заторопился назад, за проклятым галстуком. Иначе завтра мусоровоз его привезет на сортировочный комплекс, и кто знает, с кем еще он такую же злую шутку сыграет. В общежитие Хуршед пошел не по прямой дороге, а в обход, через маленький заросший прудик. Подобрал с земли камень и, крепко завязав его синей, с выбитыми узорами, тряпкой, со злостью швырнул в воду. А первого хозяина несчастливого галстука дома так и не дождались.
