Черный день

Черный день

 

Действующие лица:

АМАТУ, вдова, муж которой погиб на фронте
ШАМСИЯТ, дочь Амату
ЧАРГАС, сын Амату
СИЯЛИ, глухонемая золовка Амату
ШАМАЛА, невеста Чаргаса
АЛИЛАВ, председатель сельсовета (парень без руки)
КАДАРАН, парторг колхоза
ШАЛЛАСУ, финагент
КРАСАВЧИК, юноша, аульский юродивый
АЛИШАЕВ, первый секретарь райкома
КАЛАНДАРОВ, уполномоченный обкома партии
АБИДИНОВ, начальник НКВД
КАСАДА, соседка Амату, мать фронтовика

 

ДЕЙСТВИЕ I

Картина 1
Сакля в горном ауле, бедная, но аккуратно прибранная. Амату, сидя на тахте у окна, крутит веретено и тихо напевает печальный мотив. Чуть поодаль от нее сидит Сияли и чешет на шерсточесалке шерсть. С улицы слышен голос из репродуктора:

«От Советского информбюро: в полосе среднего течения Днепра наши войска успешно форсировали реку и захватили плацдармы в трех местах: севернее Киева, южнее города Переяслав, юго-восточнее Кременчуга. Немцы ведут против наших переправившихся через Днепр войск ожесточенные контратаки, которые отбиваются с большими для противника потерями. Наши войска шаг за шагом расширяют плацдармы…»

АМАТУ (внимательно прислушивается, отложив работу). О чем сообщили-то? Хоть бы знала этот язык, будь он неладен… Может, сказали, что конец войне? Чаргас, сынок!.. (Обрадованная своей догадкой, вскакивает и от волнения мечется по комнате.) Значит, домой возвращается мой волоокий! Свет очей моих! Золото мое червонное!

СИЯЛИ (не понимая, что происходит, внимательно следит за движениями Амату, потом жестами спрашивает у нее). Му-му-му? Хав-хав-му?

АМАТУ (подходит к Сияли и громко, чтобы она услышала, говорит). Говорят, что Чаргас возвращается! Чаргас! Стройный мой!

СИЯЛИ (услышав имя Чаргаса, обрадованно). Хо-хл-хо!.. Мамм-мамм!.. (Прижимает обе руки к груди и покачивается, как бы кого-то лаская.)

АМАТУ (подойдя к открытому окну). Шамсият! Эй, Шамсият! Наверное, не слышит — чтоб ей не подрасти! (Поправляя на ходу ремешки волосника, спешит к двери, но, словно вспомнив что-то, останавливается.) Казан! Казан! Сначала поставить казан: ведь голодный же придет мамин олененок! Конечно голодный! (Уходит в кладовку и тут же возвращается, неся в руке казан.)

Сияли крутится около нее, пытаясь что-то сказать, но Амату не обращает на нее внимания, и Сияли выходит в другую комнату. С улицы доносится голос Кадарана.)

ГОЛОС КАДАРАНА. Тавш-тавш!.. Чтоб сон тебя одолел! Ну что за упрямый ишак?!

АМАТУ (поставив казан на пол, подбегает к окну). Кадаран! И ты, сынок, тоже слышал, что война кончилась?

ГОЛОС КАДАРАНА. Да нет… не слышал… Что, правда, кончилась, да? Вовек бы ее, проклятую, не знать!

АМАТУ (радостно кивает). Кончилась, сынок, кончилась! Даже мой Чаргас, говорят, едет домой!

ГОЛОС КАДАРАНА. Весточка-то какая радостная! (После паузы.) Постой-ка, а кто тебе это сказал?

АМАТУ (замешкавшись). Мне?.. Мне, что ли, сынок? Мне сердце мое сказало... (Прижимает руку к груди.)  Вот это самое… Да и радио — вот тоже…

ГОЛОС КАДАРАНА (печально). Эх, тетушка Амату! Сердце сказало, говоришь? Боюсь, неправду оно тебе сказало, твое сердце.

АМАТУ (не желая верить Кадарану). Да ну тебя, Кадаран! Что ты такое говоришь, сынок?! Разве радио может обманывать?!

ГОЛОС КАДАРАНА. Тетушка Амату, да я же ведь тоже радио слушал.

АМАТУ (с надеждой). Правда, сынок? И что же оно сказало, свет мой?

В комнату входит Сияли; на ней — нарядное платье и красивый платок. На ходу она пытается подпоясать платье каким-то ремешком, но у нее ничего не получается, и Сияли, вздохнув, садится на тахту.

ГОЛОС КАДАРАНА. Тавш-тавш! Сказало, что на реке Днепр был большой бой, и наши побили много фашистов.

АМАТУ (печально). Только это и сказало, свет мой? Чтоб одной рекой унесло их всех! О Аллах! Избавь нас, Великий, от этой беды! (Кадарану, тихо.) А об окончании войны, значит, ничего не сказало, да?

ГОЛОС КАДАРАНА. Не сказало… пока что... Сказало, что наши войска наступают, — и все.

Подпоясавшись наконец и оглядев себя со всех сторон, Сияли, радостно мурлыча что-то, берет казан и выходит из комнаты.

АМАТУ (с ненавистью потрясая сжатыми кулаками). Чтоб Аллах забрал их, этих немцев проклятых! (После короткой паузы, с горечью.) Понимаешь, Кадаран, сердце у меня как-то странно… забилось… вот и подумала, что сын мой возвращается… вот и обрадовалась… (Тяжело вздыхает.) Ладно, иди, сынок, ступай, не то твой ишак совсем заблудится. (Закрывает окно и оборачивается.) О Аллах! О Господи дорогой, укрой моего сына крылом Гавриила! Охрани моего сына от злой вражеской пули!

Входит улыбающаяся Сияли.

АМАТУ (оглядывает Сияли, ее платье, платок и пояс). Да сохранит тебя Аллах! (Тихо.) Бедняжка, кажется, приготовилась встречать племянника. (Объясняет языком и жестами.) Мы ошиблись, Сияли! Ошиблись, понимаешь? Война, Кадаран говорит, еще не кончилась. А Кадаран — человек знающий: как-никак парторг колхоза.

Сияли пристально смотрит на Амату. Наконец поняв, о чем она ей говорит, с грустью осматривает свой наряд и, прослезившись, понуро опустив голову, медленно выходит из комнаты. Раздается стук в дверь.

АМАТУ. Кто там? Заходите!

Входит Касада.

КАСАДА. Как вы тут, живы-здоровы?

АМАТУ. Да живы, живы — слава Аллаху! Проходи, соседка. Вы сами-то как?

КАСАДА. Что одна сидишь, соседка? А где дочери? Сияли где?

АМАТУ. Дочери пошли собирать по аулу металлолом для фронта, а Сияли… (оглядывается) где-то здесь. Чем занимаетесь, соседка? Мы уж наслышаны, что вы письмо от Махали получили — да настанет день его возвращения! Что пишет? Как он там? (Садится на тахту и берется за веретено.)

КАСАДА (подойдя к тахте). Получили, соседка, получили... Да ты не переживай: вернется и твой Чаргас — с радостью вернется! А письмо… Думаешь, я помню? Пишет о фронте: он сейчас в какой-то чужой стране воюет, а в какой — не запомнила. (После паузы, немного замявшись.) Это… Я что спросить-то хотела: ходят разговоры, будто девушек из нашего аула отправляют на трудовой фронт. Это что — правда?

АМАТУ (кивает). Правда, соседка, правда. Завтра едут. (Вздыхает.) Останусь я одна, как шайтан.

В комнату входит Сияли.

КАСАДА. Почему одна? А Сияли? (Неумело размахивая руками, пытается знаками спросить Сияли.) Как ты?

СИЯЛИ (не понимая вопроса, смотрит на Касаду с недоумением). Ммамм-ммамм-ммамм… (Отворачивается и садится за шерсточесалку.)

АМАТУ. А Сияли завтра в Чираг пойдет.

КАСАДА (заинтересованно). Зачем ей туда идти?

АМАТУ. Да я месяца три назад дала моей куначке хорошую кишку летнего топленого масла, просила выручить за нее хоть немного денег, чтобы соль купить, керосин… А ответа все нет и нет.

КАСАДА. Почему так?

АМАТУ. Куначка моя просила прислать к ней Сияли: говорила, что надо помочь ей покрасить пряжу из козьей шерсти, соткать бахромчатый платок. Ну я и пообещала ее отправить, но не сразу, а когда немного теплее станет. Думаю, что куначка ждет прихода Сияли, чтобы заодно и деньги за масло с ней прислать.

КАСАДА. Наверное… Наверное… Ну что ж, пусть сходит: хоть немного развеется.

АМАТУ. Что ж ты, соседка, все стоишь? Подойди поближе, присядь.

КАСАДА. Нет, садиться не буду: некогда мне. Я ведь на минутку зашла — узнать, не найдется ли у вас хоть немного бараньего жира. А то внуки одно постное едят — отощали совсем.

АМАТУ (искренне). Именем Аллаха, соседка, клянусь, твоей и своей душой… (Умолкает, припоминая что-то.) Нет, подожди-ка, подожди. (Обрадованно.) Есть! Есть хороший кусок топленого жира! (Отложив веретено, встает, выходит из комнаты и сразу возвращается, неся в руках сверток.) На, соседка, бери! С пустыми руками я тебя к малышам не отпущу.

КАСАДА (взяв сверток, обрадованно). Дай Аллах, соседка, чтобы твой Чаргас вернулся! И чтобы ему всегда светили солнце и луна! Да будешь ты жить, доставая рукой до всего, до чего она дотянется!

АМАТУ. Радости и твоему Махали! Да исполнит все Аллах, что хочет твое сердце!

КАСАДА (идет к выходу, но останавливается). Хотела еще о чем-то спросить, да забыла… А, вот, вспомнила! (Возвращается к Амату и, оглянувшись, негромко.) Слушай, соседка, а ты ничего не слышала про то, что лакцев якобы будут переселять в Аух?

АМАТУ (удивленно-растерянно). Нет, не слыхала. (Возмущенно всплескивает руками.) Да что за вздор?! Какой шайтан сказал тебе такое?!

КАСАДА (пожимая плечами). И вовсе не шайтан, а… (понизив голос) одна женщина из Ахара, гостья Базалаевых… вчера у них была… ну, в общем, говорила, что по Ахару идет такой слух — о переселении лакцев в Аух.

АМАТУ (не поверив, машет рукой). Да ну тебя, соседка! Да кого ты слушаешь?! Знаешь, всяким аульским сплетням верить — это…

Раздается стук в дверь.

КАСАДА (испуганно оглядываясь на стук). Ну, не знаю… Будем надеяться на добрую волю Аллаха… Пойду-ка я, соседка! До свиданья.

Касада уходит, едва не столкнувшись в дверях с Алилавом и финагентом.

АЛИЛАВ (входит в комнату и останавливается у двери). Здравствуйте! Можно к вам?

Согласно мусульманскому обычаю, Амату и Сияли встают. Сияли несколько секунд пристально смотрит на финагента, затем быстро выходит из комнаты через дверь, ведущую в кухню.

АМАТУ (вежливо, но с прохладцей в голосе). Здравствуйте. Добро пожаловать.

ФИНАГЕНТ (почувствовав недовольство, немного смущенно). Спасибо… Вот… приходится иногда заходить…

АЛИЛАВ (виновато). Гость настоял, вот пришлось к вам зайти. Как живете, тетушка Амату? Чем занимаетесь?

АМАТУ (сдержанно). Ничего, сын мой, — слава Аллаху! Хорошо, что пришли.

В комнату из кухни, держа в руке большие щипцы, стремительно входит Сияли.

СИЯЛИ (держа в правой руке щипцы, а левой — показывая финагенту на дверь). Хов-хов-хов!.. Мамм-ммамм-ммамма…

ФИНАГЕНТ (всерьез испугавшись Сияли, прячется за Алилава). Э, э, э! Э-э-э, постой! Погоди! Ну хоть вы скажите ей!.. Э, э, э!

Сияли пытается ударить финагента щипцами. Алилав и Амату стараются удержать ее, но справиться с разъяренной Сияли им никак не удается.

ФИНАГЕНТ (бегает от Сияли по комнате). Де… де… держите ее! Де…  держите!.. От… отберите у этой… сумасшедшей щипцы!.. А-а-а!..

Сияли, вырвавшись из рук Амату и Алилава, снова бросается на финагента. Финагент убегает на кухню и захлопывает за собой дверь. Наконец Амату и Алилав с трудом успокаивают Сияли и усаживают ее на тахту. Амату садится рядом с ней, а Алилав подходит к двери в кухню и стучит в нее.

АЛИЛАВ. Все в порядке! Выходи!

ФИНАГЕНТ (из-за двери, опасливо). А щипцы?

АЛИЛАВ (сдерживая усмешку). Что — щипцы?

ФИНАГЕНТ. Щипцы, спрашиваю, у нее отобрали?

АЛИЛАВ. Да отобрали, отобрали… Выходи, не бойся.

ФИНАГЕНТ (выходя из кухни, с негодованием). Что же это такое, а?! Даже убить готовы! Человека ударить! И прямо по голове! И чем? Железными щипцами! Что за упрямый, глупый народ! Просто не знаю… Одни науськивают собак, другие ворота на засов запирают, третьи — щипцами по голове! Ну что за народ, а?!

АЛИЛАВ (злясь, недобро смотрит на фининспектора). Ты о народе не говори. Не надо. Оставь народ в покое, ладно?

АМАТУ (сдержанно усмехаясь). Можно подумать, что другие встречают тебя с зурной и с барабаном.

ФИНАГЕНТ (не в силах успокоиться, возмущенно). Да, не с зурной и барабаном! Но, во всяком случае, и не с щипцами! Ну это надо же такое!

АМАТУ (перестав сдерживаться, возмущенно перебивая). А ты когда-нибудь слышал о том, что змея никогда не забывает того, кто отрубил ей хвост? Или, может, не слышал? А может, просто не помнишь, как мы тебя умоляли, как на колени перед тобой становились, когда ты пришел в наш дом… вот в этот самый дом!.. Пришел с милиционером и забрал у этой глухонемой бедолаги ее единственное шелковое платье, которое она берегла для особо радостных случаев?! Что, забыл, да?! Да если бы не это, разве бросилась бы она на тебя, как та самая змея?!

СИЯЛИ (поняв, о чем говорит Амату, показывает на свое старенькое, выцветшее, латаное-перелатаное платье и платок с потертой макушкой). Ммамм-ммамм-ммагь… (Растопырив два пальца правой руки, пытается ткнуть ими в глаза финагента).

ФИНАГЕНТ (испуганно отшатывается). Да скажите же ей, пусть успокоится! Ну сколько же можно?!

Алилав уводит Сияли в кухню, возвращается в комнату и останавливается перед финагентом.

АЛИЛАВ (примирительно). Не надо горячиться: она — несчастный, старый человек.

ФИНАГЕНТ (мотнув головой и повернувшись к Амату, строго). Ну-ка, скажи мне, почему не подписываешься на заем?

АМАТУ (изумленно). Что, опять заем?! Да я семь раз, семь раз уже подписывалась на заем!

ФИНАГЕНТ (раскрывая папку и обращаясь к Алилаву). Как их фамилия?

АЛИЛАВ. Чупановы.

ФИНАГЕНТ (роется в бумагах). Та-а-ак, Чупанова… Ага, вот! Так, для начала проверим налоги. Налог с пашни… уплачен, с дома… уплачен… Лошади нет, с коровы… да, уплачен, с осла — тоже, индивидуальный налог… тоже уплачен… (Удивленно смотрит на Амату.) Это как же так?!

АМАТУ (победоносно глядя на финагента). А вот так!

ФИНАГЕНТ (хмуро глядя на оборот бумаги). Так… так… (Обрадованно.) О! А с овец? С овец шерсть почему не сдана?

АМАТУ (возмущенно всплескивает руками). Да как можно сдать шерсть с овец, которых и в помине нет?

ФИНАГЕНТ. Как так — нет? Здесь черным по белому написано: три головы!

АМАТУ (пожимает плечами). Сдохли…

ФИНАГЕНТ (смотрит на Амату с недоверием). Как это — сдохли?

АМАТУ. Ну… как тебе объяснить… В общем, испустили дух.

ФИНАГЕНТ (строго). Нельзя было дать им пасть! Падеж овец, коров и прочей скотины — это диверсия по отношению к государству! Почему ты позволила своим овцам пасть, а?!

АМАТУ (пожимает плечами). Ну, насчет версии… или как ты там сказал… я ничего не знаю… Но в следующий раз, когда корова или осел начнут подыхать, я тебя позову, чтобы зажал им горло.

ФИНАГЕНТ (снова копается в бумагах). Кто такая Чупанова Шамсият?

АМАТУ. Моя дочь.

ФИНАГЕНТ. А Чупанова Сияли? (Опасливо оглядывается на дверь в кухню.) А-а-а, это, наверное, та, которая… гм… ну да… Вот! (Тыкает пальцем в бумагу.) Не уплатила бездетного налога! (Смотрит в другую бумагу.) Теперь посмотрим, какова подписка на заем… Чупанова Амату. На первый — подписалась, на второй — подписалась, на третий — подписалась, на четвертый — подписалась, на пятый — подписалась, на шестой… на седьмой… (Удивленно качает головой.) Надо же, на все подписалась…

АМАТУ (напористо, загибая пальцы). А ты еще прибавь к этим займам два пуда ячменя, сданные на корм лошадям, когда отправляли мужчин на фронт, две мерки крупы и сычуг масла, отданные в помощь идущим на трудовой фронт, две тысячи рублей, сданные на танковую дивизию имени Шамиля, две тысячи рублей и серебряный пояс — на эскадрон Гаруна Саидова, две посылки с шерстяными свитерами и две — со сладостями, запеченными на масле, отправленные тем, кто в пламени войны… А еще…

ФИНАГЕНТ (прерывая). Подожди! Подожди! Хватит мне тут, понимаешь, дек-ла… ла… ла-ми-ро-вать! Раз-дек-ла… ла…ми-ро-валась тут, понимаешь! С вашего хозяйства еще положено уплатить налог с шерсти трех овец и бездетный налог с Шамсият Чупановой и Сияли Чупановой!

АМАТУ (грустно вздыхает). «Ложись-ка спать, Вацада, а где лечь, Мисиду!» (В зал.) Ну как не пожалеть глупого человека? (Резко встает, быстро идет в кухню, выводит оттуда Сияли и подводит ее к финагенту.) Вот она! Вот сам ей и скажи, чтобы родила!

Сияли, размахивая руками, бросается на финагента. Испуганный финагент бегает от нее по всей сцене.

ФИНАГЕНТ (убегая от Сияли). Я… я… я говорю, эту беду… Ей…

АМАТУ (успокаивая Сияли, финагенту). Зачем бегаешь? Остановись и скажи ей, чтобы родила!

ФИНАГЕНТ (с угрозой). Смотри, женщина, — ты неправа!

АМАТУ. Тогда, выходит, ты прав? Вот и скажи ей: пусть родит!

АЛИЛАВ (поднимая единственную руку, финагенту). Садись. Вот теперь — садись: ты опозорился.

ФИНАГЕНТ (возмущенно). Кто — я?! Я, что ли, опозорился? Я — не позорюсь!

АМАТУ. Слушай-ка, пусть ты и не позоришься, но спрошу… хоть и стыдно мне перед вами о таком говорить… (Алилаву.) Извини, сын мой… (Финагенту.) Скажи, от кого рожает женщина?

ФИНАГЕНТ. Как от кого? Ясное дело — от мужчины.

АМАТУ. А раз так, то давай, научи наших женщин, наших девушек, как родить, лишь повалявшись в пыли! Ведь все наши мужчины — на фронте, с врагом воюют!

ФИНАГЕНТ (качая головой, с угрозой). Смотри, если будешь так говорить… Если уже так говоришь, то я сию же минуту приведу милицию! (Поворачивается к Алилаву.) Товарищ председатель сельсовета!

АЛИЛАВ (пытаясь успокоить финагента). Погоди… Не торопись…

ФИНАГЕНТ (в ярости тычет пальцем в свое горло). Слушай, председатель, ты мне уже вот так надоел! Здесь — не спеши, там — потерпи, в другом месте — будь милосерден! Я, между прочим, на государственной службе!

АЛИЛАВ (взбешенно проводит ладонью поверх своей головы). А ты мне — вот так! Ты чего хочешь — людей в могилу живыми загнать, да?! Скажи, этого хочешь?!

ФИНАГЕНТ (тем же тоном). А ты что думал, я сюда в милосердие с вами поиграть пришел?!

АЛИЛАВ. Если так, то знаешь что? Иди-ка ты отсюда! Ко всем чертям!

ФИНАГЕНТ (после паузы, тихо и с угрозой). Хорошо, я уйду… Но учтите: я еще покажу вам, кому из нас и к каким чертям идти! (Резко поворачивается и быстро уходит, хлопнув дверью.)

АМАТУ (сочувственно смотрит на Алилава). Ради Аллаха, сынок, зря ты так: не надо тебе было этому негодяю таких слов говорить — навлечешь ты теперь на себя беду.

АЛИЛАВ (нервно шагает по комнате). Если навлеку, то, значит, так тому и быть! (Кивает на отсутствующую руку.) Тяжелее этой беды, тетушка Амату, думаю, уже не будет!

АМАТУ (тихо и задумчиво). Как знать, сынок… Как знать…

Сияли бросается к Алилаву и начинает целовать его руку и лицо. С большими мешками в руках, звякая металлоломом, входят Шамсият и Шамала.

ШАМСИЯТ (с грохотом опускает мешок на пол). Ух! Чуть весь дух не вышел.

ШАМАЛА (так же, с грохотом, опускает свой мешок). Все! В ауле теперь не осталось ни кусочка железа, ни кусочка меди!

АМАТУ. Ах вы мои дорогие! Да оставили бы все эти железки за порогом!

ШАМСИЯТ (многозначительно смотрит на Алилава). Нам хотелось показать свою добычу нашему председателю.

АЛИЛАВ (несколько раскованно). Председатель и так хорошо знает о вашей работе.

Сияли скрывается в кладовке, возвращается оттуда с кувшином и уходит за водой. С шумом открывается дверь, и в комнату верхом на палке «въезжает» Красавчик. На нем — ушанка с отвисшим «ухом», старая солдатская шинель, галифе, азиатские хлопчатобумажные галоши. На плече — большая матерчатая сумка, из которой наружу торчит всякая всячина: рукоятки деревянных пистолета, сабли и ножа, мяч из войлока… На шинели позванивают ордена, медали и значки.

КРАСАВЧИК (делая вид, что натягивает повод и останавливая коня). Пю-пю-бю-бюп! Тр-р-р! Оттановить тут, чтоб ты иддох от даворота киток! (Помахивает плетью.) Ну-у! Немнотко вперед! Вот так! Тр-р-р! Теперь оттановить!..

ШАМСИЯТ (улыбаясь). О-о-о! Цветок ты мой из слоновой кости! Самовар ты мой золотой! Красавчик, иди-ка сюда, дорогой!

АМАТУ. Да уподобишься ты самому себе, сынок! Наверно, я бы лопнула, если бы в эту тяжелую минуту ты не появился.

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, я на этой матине к вам приехал. Хорото, что приехал?

АМАТУ. Хорошо, сынок, хорошо! Как не хорошо? Иди, сынок, поближе, расскажи нам новости.

ШАМСИЯТ (шутя). Оставьте в покое моего жениха: он же ко мне пришел! Иди, Красавчик, сядь рядом со мной!

ШАМАЛА. Да замолчи ты! Какой же он твой? Красавчик — мой жених! Разве не так, Красавчик?

КРАСАВЧИК (смущаясь, Шамале). Ты обман говоритт.

ШАМСИЯТ. А я, Красавчик, говорю серьезно.

КРАСАВЧИК (обрадованно). Етли так, ты к нам придетт втера?

ШАМСИЯТ (подходит ближе). Цветок ты мой из слоновой кости, самовар золотой, с радостью приду!

АМАТУ (хмурясь). Послушайте, грешно заставлять этого юношу смущаться. Он уже не маленький мальчик, а парень, которому пора жениться. (Красавчику.) Подойди, сынок! Подойди сюда, ко мне, и садись.

ШАМСИЯТ (шутя). Именно поэтому я и обещаю выйти за него. Он меня на своей машине в Москву повезет. Повезешь, Красавчик?

КРАСАВЧИК (обрадованно мотает головой). Не-ет, на бадар.

ШАМСИЯТ (кивает). О да, на базар, на базар!

АЛИЛАВ. Погоди-ка, Красавчик, ты на чем ты приехал? (Кивает на палку.) Это у тебя что — машина или конь?

КРАСАВЧИК. Лотадь-матина.

ШАМАЛА (тихо). Ну и слова же у него…

КРАСАВЧИК (нацеливается деревянным пистолетом в Алилава). Ты - у-у-у! Ты патит. Татах-татах-татах. Ты упал! Теперь ты умер. Тетя Амату, ткады-ка, ттобы он умер.

АМАТУ. Боже упаси! Нельзя так говорить, дорогой! Он же тебя любит.

ШАМАЛА. Красавчик, слушай, почему тебя зовут Красавчиком?

КРАСАВЧИК. Потому тто кративый!

АЛИЛАВ. И от кого же ты такой красивый?

КРАСАВЧИК. От кративой матери и кративого отца.

Все смеются.

АМАТУ. Вот так всегда и отвечай, сынок, только так! Аллах да хранит тебя!

КРАСАВЧИК (Алилаву). Я знаю, датем ты прител тюда.

АЛИЛАВ. И зачем же?

КРАСАВЧИК (в сердцах, кивнув на Шамсият). Глядеть на Тамтият. (Делает шаг к Алилаву.) Я тебя ид этого питтолета убью. Потом этим киндалом дареду. (Садится на палку верхом.) Тетя Амату, я даведу эту мою матину, а ты не дай ему глядеть на Тамтият, хорото? (Алилаву.) А то я тебя датрелю. («Заводит машину».) Тр-р-р, бю-бю-юп!

АМАТУ. Хорошо, сынок, хорошо, не дам.

АЛИЛАВ. Постой-ка, Красавчик, ты что, так сильно любишь Шамсият?

КРАСАВЧИК. Люблю, ттадал. Ты не любитт ее. Ты другую любитт.

АЛИЛАВ. Какую другую?

КРАСАВЧИК. Другую, которая далеко. (Поворачивается к Шамсият.) Я кратив?

ШАМСИЯТ. Красив, красив. Как же не быть красивым моему золотому самовару, цветку из слоновой кости? Я ни за кого, кроме тебя, не выйду. Иди-ка, поцелуемся. (Идет к Красавчику с распростертыми объятиями.) 

КРАСАВЧИК (всерьез смутившись). Не-ет, они будут тмотреть!

ШАМАЛА. Не будем смотреть, Красавчик, не будем! Мы закроем глаза, а ты поцелуй ее.

ШАМСИЯТ. Пусть смотрят. Из-за того, что они будут смотреть, разве испортится наша сладкая любовь? (Широко разводит руки, делая вид, что хочет обнять Красавчика.) Иди ко мне, мой тур!

КРАСАВЧИК (убегает, крича). Не-не! Не хоту, не такроют! Они на меня тмотреть будут! Ту-рр! Бю-бюп! (Выбегает на улицу.)

Слышится стук в дверь. Шамсият идет к двери, чтобы посмотреть, кто пришел.

АМАТУ (вслед Красавчику). Да убережет тебя Аллах, свет мой! Так сердце мое согрел... Правду говорят, что юродивые приносят аулу благодать.

АЛИЛАВ. Пойду и я — мне еще в сельсовет надо зайти.

АМАТУ. Иди, сынок, иди. Как-нибудь выберемся на базар, найдем какой-нибудь выход.

АЛИЛАВ. Ты насчет шерсти? Не надо ничего делать: этот вопрос я решу. До свидания. (Уходит.)

ШАМАЛА. Россказни Красавчика меня так отвлекли, что чуть не забыла корову на водопой отвести! Я пойду, тетя Амату, а вечером зайду.

АМАТУ. Хорошо, дочка, приходи.

Шамала уходит.

ШАМСИЯТ (с порога). Мама, тут какой-то нищий пришел.

АМАТУ. Отдай ему, дочка, что есть. А мы на ужин похлебку приготовим: нам и того хватит. Говорят, что нищие приносят дому благополучие.

ШАМСИЯТ (идет в кладовку, возвращается, неся в руке половину лепешки, и направляется к выходу). А нищий-то — странный какой-то… На шпиона смахивает.

АМАТУ (не одобряя реплики). Не надо, дочка, не бери грех нá душу. (Шамсият выходит из дома.) Как много нищих-то развелось, а? Просто ужас! Эх, жизнь, жизнь… Вот какое время наступило для людей.

По радио передают Указ о присвоении звания Героя Советского Союза Ризвану Сулейманову.

 

Картина 2

Небольшая площадь в центре аула. По одну сторону — родник, по другую — годекан. За ним, на столбе — радиорепродуктор в форме бубна. На проводы тех, кто едет на трудовой фронт, на площади собралось все население аула.

КАДАРАН. Товарищи! Товарищи! Прошу внимания! Прошу не шуметь! Еще есть желающие выступить? Если есть, прошу выйти вперед!

АМАТУ. Я хочу сказать, если можно.

КАДАРАН. Почему же нельзя? Конечно можно! Товарищи, слово предоставляется Чупановой Амату.

Амату выходит вперед, спускает с головы на плечи платок, поправляет волосник, потом снова надевает платок на голову.

АМАТУ. О Аллах, дай им доброго пути! И пусть, выполнив свой долг, возвратятся они к нам с радостью. И — здоровыми! Да будет их приезд радостнее, чем отъезд. А судьбу злых людей Аллах сам определит. Аллах да воздаст по заслугам и злым врагам! Да возвратятся с радостью и здоровыми все, кто пошел на фронт, и мой Чаргас — тоже, в свои дома, к своим дорогим!

ГОЛОСА. Аминь!.. О Аллах!.. Дай-то Бог!..

АМАТУ. Юноши, девушки, дорогие аульчане! Сегодня мы, весь Советский Союз, переживаем трудные, тяжелые дни. Наши отцы говорили: «Не старайся из чести, не бросайся в огонь». Сегодня вся наша страна защищает свою честь, а ради чести нам приходится и в огонь бросаться. Мы должны выдержать испытание, посланное нам судьбой, и геройски показать себя. Наши мужчины там, в огне войны, и здесь, в тылу, женщины и дети не должны уронить их чести! Еще раз — доброго пути вам! Возвращайтесь с радостным сердцем!

ГОЛОСА. Аминь, о Аллах!.. Дай Бог!.. Да здоровы будут язык твой и уста твои, дорогая Амату! Пусть твой Чаргас вернется с радостью!

КАДАРАН. Так, значит… Тише, товарищи, тише! Прошу внимания! По-моему… Так, значит…

ГОЛОС ИЗ РЕПРОДУКТОРА (все поворачиваются в его сторону). А теперь передаем информацию о сборе средств на строительство авиаэскадрильи имени Гаруна Саидова в Кулинском районе. Воодушевленные словами великого Сталина и благодарностью Красной Армии за участие в строительстве танковой колонны «Шамиль», колхозники и колхозницы высокогорного Кулинского района в дополнение к суммам, собранным в Фонд строительства танковой колонны «Шамиль», с большим подъемом вносят средства на строительство боевых самолетов имени верного сына лакского народа, героя гражданской войны Гаруна Саидова. Только от тринадцати колхозов в отделение Госбанка поступило семьсот тысяч рублей. На родине Гаруна Саидова, в колхозе имени Тельмана, за один день собрано сто двенадцать тысяч рублей. Следом за ними колхоз имени Гаруна Саидова внес сто двадцать тысяч рублей, колхоз «Красный партизан» — сто двадцать пять тысяч рублей. Председатель колхоза «Красный партизан», инвалид Отечественной войны Буграев, внес десять тысяч рублей. Сбор средств на самолеты авиаэскадрильи имени Гаруна Саидова продолжается по всему району.

Радио замолкает. Играет музыка. Все радостно кричат: «Ура!»

КАДАРАН (обращаясь ко всем присутствующим). Это — тоже приятная новость! Хоть и не сказали по радио, но среди указанной суммы есть и тридцать тысяч рублей, собранных нашим небольшим аулом, а кроме того — шесть килограммов серебряного лома, семь золотых колец, три пары серег, которые превратятся в горячие пули и пробьют подлые сердца коварных врагов! А теперь, товарищи, думаю, что неплохо было бы нам и повеселиться в честь того, что мы получили приятную весть, возвеличивающую наш народ, и что сегодня так торжественно провожаем на трудовой фронт нашу славную молодежь! Что скажете?

Зурна и барабан играют туш.

ГОЛОСА. Скажем, что очень хорошая мысль! Согласны! Это — хорошее дело!

КАДАРАН. В таком случае, прежде чем снова заиграют зурна и барабан, неплохо было бы всем нам послушать хорошую песню! Что скажете, люди?

ГОЛОСА (одобрительно). Песню! Песню! Так будет лучше! Хорошо бы, чтобы Шамала нам спела! Шамалу зовите! Зовите Шамалу!

АМАТУ (подбадривая Шамалу). Спой, дочка, спой. Дай Аллах, чтобы в твоей жизни не настал час, когда нельзя будет петь. (Поворачивается к собравшимся.) И в вашей тоже, дорогие сельчане…

Кто-кто передает Шамале бубен. Она, немного смущаясь, поет «Дилбар».

ГОЛОСА. Здоровья тебе, Шамала! Чтоб вернулся твой жених! Счастья тебе, дочка!

КАДАРАН. Ну что ж, повеселились немного, а теперь прошу отъезжающих на трудовой фронт трогаться в путь. За аулом, возле большого хлева, вас ждет фаэтон. Шамсият, Шамала, Бахтун, остальные — не задерживайтесь!

Появляется Красавчик; держа в руке лист бумаги и не обращая ни на кого внимания, он идет к Шамсият.

КРАСАВЧИК (протягивает Шамсият бумагу). На, бери. Там поттальон дал. Кратив я?

ШАМСИЯТ (принимает бумагу). Красавчик, бальзам души моей! Никак, к проводам любовную записку принес, бутон ты мой золотой?

Шамсият окружают девушки, смеясь и спрашивая, не от жениха ли любовное письмо.

ШАМСИЯТ (вскрикивает не своим голосом). Махали!

Музыка умолкает. Все одновременно оглядываются и смотрят на Касаду, затем опускают головы.

КАСАДА (с душераздирающим криком). Махали-и-и, сынок мой дорого-о-ой! Погасло сияние души-и-и мое-е-ей! Махали-и-и-и-и! А-а-а-а-а!.. (Без чувств падает на землю. Женщины начинают плакать, мужчины стоят молча, некоторые горестно кивают скорбно опущенными головами.)

 

ДЕЙСТВИЕ II

Картина 3

Сакля Амату. Амату, сидя на тахте, прядет пряжу и негромко напевает грустную протяжную песню.

АМАТУ (поет)

Уживаются две отары овец на горе одной
без грома войны.
Уживаются и два стада коров на ферме одной
без грома войны.
В тесных скалах отвесных горные туры живут
без грома войны.
В Дагестане быстрые реки и горы живут
без грома войны…

Входит грустный Красавчик.

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, я к вам прител.

АМАТУ. Вот и хорошо, что пришел, свет мой. Только что же ты без коня пришел, сынок? Где ты был? Откуда идешь?

КРАСАВЧИК. На матине приехал. Был у тети Катады. Ты ей ткады, ттобы не плакала.

АМАТУ. Она все плачет, сынок? Ну, что ж тут поделаешь… Ох, не приведи Бог и врагу плакать, как ей…

КРАСАВЧИК. Когда к нам домой придет, я дареду врага этим киндалом. Нет, нет (показывает деревянный пистолет), ит этого питтолета таттрелю. (Немного подумав.) Потом этим киндалом отреду руки.

АМАТУ (кивая). Отрезай, сынок, отрезай! На куски его разруби — да искромсан будет он, как злой шайтан!

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, ткадешь тете Катаде, ттобы не плакала?

АМАТУ. Скажу, сынок, обязательно скажу. Я как раз собиралась ее навестить.

КРАСАВЧИК (обрадованно). Етли тетя Катада переттанет плакать, братет Махали домой приедет. (Пауза.) Потом он мне питтолет выредет. Питтолет, который у меня Танку отобрал.

АМАТУ. Да, настанет день, когда Махали вернется, свет мой. Да повторено будет Аллахом то, что говоришь ты! Да услышит Господь то, что говорит ангельское сердце твое! Кто там сейчас у Касады, свет мой? Или она одна?

КРАСАВЧИК. У тети Катады тетя Ханита и тутие люди. Вте платют. И я плакал.

АМАТУ (горестно вздыхая). Что ж делать, свет мой… Материнское чрево — горячо. Ох, не приведи Господи познать такое! Отныне, кроме поминального плача, никакого другого добра сыну она уже не сделает. И не сможет сделать. Никогда… Не дай Бог, не дай Бог… На доброе наведи нас, Аллах!

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, какой бывает враг? Т одним гладом во лбу, да?

АМАТУ. Враг, свет мой? Нет, сынок, с одним глазом во лбу — это див, сказочный великан.

КРАСАВЧИК. Тогда какой те бывает враг? Т предлинными утами, да?

АМАТУ. Нет, сынок: враг — это обычный человек.

КРАСАВЧИК (сильно удивлен). Как обытный теловек?!

АМАТУ. Как человек. Как ты, как я, как Алилав.

КРАСАВЧИК (возмущенно, с большим сомнением). Не бывает так! Ты обман говоритт!

АМАТУ. А какой же он, по-твоему, свет мой?

КРАСАВЧИК. Враг — людоед, поняла ты? Ты меня обманываетт! Я больте к тебе не приду! (Поворачивается, чтобы уйти.)

АМАТУ (успокаивая, поспешно). Да, свет мой, ты прав: враг именно такой, как ты говоришь! Не расстраивайся; иди ко мне, сядь рядом.

КРАСАВЧИК. Не пойду, ты обман говоритт!

АМАТУ. Нет, свет мой, не уходи — я не буду больше так говорить. Подойди-ка ко мне, я тебе бибички дам. Вот, на, посмотри!

КРАСАВЧИК (обиженно). Не хоту. Не надо.

АМАТУ. Значит, и когда Шамсият вернется, ты к нам не придешь? А она ведь уже скоро вернется.

КРАСАВЧИК (обрадованно). Ткоро приедет, тетя Амату? Приду! Я тдеть оттанусь, никуда не уйду. (Возвращается, подходит к тахте.) Втера приедет?

АМАТУ. Нет, не сегодня вечером, а завтра. Завтра вечером приедет, свет мой.

КРАСАВЧИК. Нет, ткажи, тто втера приедет!

АМАТУ. Приедет, сынок, приедет. На-ка, я тебе сладкого снегу дам. (Достает из-под подушки большой кусок сахара и протягивает Красавчику. Красавчик берет сахар, разглядывает его и несколько раз облизывает.)

КРАСАВЧИК. Бибитка, тладкий тнезок, тладкий тнезок! (Подпрыгивает, кружится.) Я его тпряту до приедда Тамтият.

АМАТУ. Не надо, не убирай, свет мой, съешь сам.

КРАСАВЧИК. Нет, не тъем, оттавлю для Тамтият.

АМАТУ. Ешь, ешь: Шамсият тебе еще привезет. (Тихо, сама себе.) Да приедут они в здравии и радости!

КРАСАВЧИК. Что приведет?

АМАТУ. Сладкий снежок привезет.

КРАСАВЧИК. Откуда приведет?

АМАТУ. Оттуда, куда она поехала.

КРАСАВЧИК. Нынте приедет?

АМАТУ. Приедет, приедет... (Сама себе.) Чтобы ты не перевелся! Ведь как любит Шамсият — тьфу, тьфу! Да окажись ты удачей самому себе!

КРАСАВЧИК. Ур-ра! (Снова начинает подпрыгивать, пытаясь изобразить танец.) И Тамтият тладкого тнегу приветет! Ур-ра! (После двух-трех танцевальных движений останавливается.) Тетя Амату, я хоту плятать.

АМАТУ. Пляши, свет мой, кто ж тебе не дает?

КРАСАВЧИК. А ты тыграй мотив.

АМАТУ. Сыграть, свет мой?

КРАСАВЧИК. Тыграй.

АМАТУ. Какой мотив, сынок?

КРАСАВЧИК. Хоротый.

АМАТУ (поет, хлопая в ладоши). Тулухуми-тухуми, туху-туху тухуми, тухулуми, тухуми, тухуми да тухуми.

Красавчик поднимает руки, но, не зная, как их правильно держать, начинает просто поворачиваться из стороны в сторону. Затем вдруг останавливается и со злостью топает ногой.

КРАСАВЧИК. Не играй «тутулами»! Он плотой!

АМАТУ. Плохой? Тогда какой же тебе сыграть, свет мой?

КРАСАВЧИК. Хоротый тыграй.

АМАТУ. Хороший — это какой, сынок?

КРАСАВЧИК. Таргу-таргу тыграй.

АМАТУ. А-а! Чаргу сыграть, свет мой?

КРАСАВЧИК. Тыграй.

АМАТУ (вновь поет, хлопая в ладоши). Чаргу, чаргу мотив, чаргу танцуйте, девушки…

Красавчик неуклюже танцует, делая слишком широкие шаги, затем, запыхавшись, останавливается и подходит к Амату.

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, ттанцевал я как мальтик-кратавет?

АМАТУ (ободряюще улыбается и кивает). Да, сынок, станцевал, станцевал! Как мальчик-красавец станцевал — будь здоров! Дай тебе Аллах, чтобы избавился ты от своих недугов!

КРАСАВЧИК. Кратив я теперь?

АМАТУ. Красив, свет мой, очень красив! (Сама себе). Да передастся всем аульчанам чистота души твоей, свет мой!

КРАСАВЧИК. Ткады, что я — толотой тамовар, тветок из тлоновой котти.

АМАТУ. Но ведь так не я говорю, свет мой: так тебя Шамсият называет.

КРАСАВЧИК. И ты ткады.

АМАТУ. Ну, свет мой, ведь сказала уже.

КРАСАВЧИК (настойчиво). Ткады ете!

АМАТУ. Мой золотой самовар! Цветок из слоновой кости! Боже, спаси тебя! Боже, спаси! Да будешь ты сам себе подобен, дорогой… (Принюхивается.) Кажется, что-то подгорело…

КРАСАВЧИК (облизнув кусок сахара). Это тладкий тнедок, тла-а-адкий!

АМАТУ (перебивая Красавчика). Ой, свет мой, пока с тобой разговаривала, у меня молоко убежало! (Выбегает в кухню.)

Входит взволнованный Алилав.

АЛИЛАВ. Тетя Амату! (Замечает Красавчика.) Салам алейкум!

КРАСАВЧИК. Не талам алейкум! Тамтият нет дома, э-э-эй, к кому прител ты?

АЛИЛАВ (зло). Да погоди ты со своей Шамсият!

КРАСАВЧИК (разозлившись). Не любитт ты Тамтият!

АЛИЛАВ (отмахивается). Не люблю, Красавчик, не люблю! (В сторону.) Хоть бы говорил нормально, а то и не поймешь…

КРАСАВЧИК (громко, в гневе наступая на Алилава). На Тамтият я денють! Понял ты? Дурак!

АЛИЛАВ. Да женись, брат, женись! Хоть завтра! Только меня в покое оставь! (Отворачивается от Красавчика.) Вот напасть-то.

КРАСАВЧИК (достает из висящей на его плече сумки деревянный пистолет и направляет на Алилава). Я тебя из этого питтолета даттрелю, ппавх. (Подпрыгивает.) Потом выколю твои глада. (Выбрасывает вперед руку и почти касается пальцем глаз Алилава.)

АЛИЛАВ (отклонив голову). Ну, это уже слишком! Ты, брат, уже переходишь все границы! Смотри, запру тебя в хлеву сельсовета!

КРАСАВЧИК (в испуге отступает). Не-е, не дапреть, дурак!

АМАТУ (выходит из кладовки, держа полотенцем чугунок). Пропади моя пустая голова! Поставила молоко вскипятить, и ничего не осталось: половина — сбежала, половина — подгорела.

АЛИЛАВ. Тетя Амату, здравствуйте!

АМАТУ. Здравствуй, сын мой, Алилав! Здравствуй, дорогой! Вот видишь, какая беда: пока с Красавчиком разговаривала, чугунок с молоком сгорел.

АЛИЛАВ. То-то я думаю, что за запах такой...

КРАСАВЧИК. Тетя Амату, ткады ему, ттобы не дапирал меня в хлеву.

АМАТУ. Не запрет, сынок, не запрет. Это он просто так, шутит. Погодите, сынки, хоть окно открою: может, и выветрится этот запах. (Открывает окно и поворачивается к Алилаву.) Алилав, что в ауле нового, дорогой?

АЛИЛАВ. Тетя Амату, я к вам к первым прибежал, чтобы сообщить вам главную новость.

АМАТУ (испуганно). Что за новость, сын мой?

АЛИЛАВ. Что чугунок сгорел — это ерунда! Вот как бы наши дома не сгорели!

АМАТУ (пугаясь еще сильнее). Не дай Аллах! Что ты говоришь, сын мой? Мой Чаргас? Шамсият?

АЛИЛАВ (сам испугавшись более Амату). Да нет же, не то! (Подходит к Амату вплотную). Тетя Амату, новость не о Чаргасе и не о Шамсият.

АМАТУ (в отчаянии ударяя себя по коленям). Ой-ой, что теперь мне делать? О ком же тогда, сын мой?

АЛИЛАВ. Нет-нет, новость совсем о другом.

АМАТУ. О чем же о другом, сын мой? Сердце мое готово разорваться! Скажи же скорее, о чем твоя новость?

АЛИЛАВ. Сегодня нас… весь наш аул… будут переселять в Аух…

АМАТУ (опираясь на тахту руками). Да что ты такое говоришь, сын мой? Ведь эти разговоры давно уже прекратились!

АЛИЛАВ. А вот и не прекратились. И не пустые это были разговоры, а… (Махнув рукой.) В общем, я зашел к вам раньше, чем к другим, чтобы вы успели спокойно собраться: упакуйте то, что возьмете с собой, и приберите то, что можете оставить… Скоро сюда придут арбы из соседнего аула. (Поворачивается к двери, собираясь уходить.)

АМАТУ. Что ты говоришь, сын мой? Это шутка?

АЛИЛАВ. Я что, тетя Амату, похож на мальчишку, чтобы такие глупые шутки шутить?

АМАТУ. Ой-ой, что теперь мне делать! (Ударяет себя по коленям.) Какой же глупец принял такое решение, сын мой? Так неожиданно все, так не ко времени!

АЛИЛАВ. Спросить бы их самих, этих начальников, у которых головы набиты не иначе как одной соломой.

АМАТУ (возмущенно). Что же это за начальники-то такие, а? В такое трудное время, когда измученным людям есть нечего! На днях надо сев начинать, а они… Это что же за начальники, которые могут такое безрассудное дело затеять?

КРАСАВЧИК (неожиданно прерывает их). Я де тказал тебе, тто нет Тамтият! Эй, дурак!

АЛИЛАВ (не обращая внимания на Красавчика). И я им то же самое говорю, что и вы мне сейчас! Но никто и слышать ничего не хочет.

ГОЛОС АУЛЬСКОГО ГЛАШАТАЯ. Услышьте, лю-юди-и-и! Все, кто есть в ауле — и млад, и стар, — собирайтесь на майдан главного очара! Будет обсуждаться очень важный для аула и всех вас вопрос! (Обрадованный криком глашатая, Красавчик повторяет «Утлытьте, люди!» и смеется, бегает и прыгает.) Для обсуждения этого вопроса приехали большие начальники из района и из столицы. Услышьте, э-эй!

Амату и Алилав продолжают стоять как вкопанные. Красавчик, передразнивая глашатая, бегает вокруг них.

Звучит грустная музыка.

 

Картина 4

Площадь возле главного кладбища. Ожидая, пока соберется народ, в центре ее стоят Алилав, Кадаран, Каландаров, Алишаев, Абидинов и другие и о чем-то негромко переговариваются. Алилав сердится, не соглашаясь с Каландаровым. Каландаров пальцем подзывает к себе Кадарана, что-то говорит ему, и Кадаран, нехотя соглашаясь с ним, кивает головой. С разных сторон селяне по одному, по двое выходят на площадь.

КАДАРАН (подавшись чуть вперед и откашлявшись). Товарищи! Товарищи! Прошу внимания! Сегодня, сейчас, в этот час, здесь рассматривается вопрос, который имеет большое значение для нашего аула и его жителей.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Если это вопрос о переселении жителей аула в другое место, так мы хотим сразу сказать, что напрасно вы его поднимаете!

КАДАРАН. Товарищи! Каждый, кто хочет высказаться, может позже выступить, а пока прошу дослушать. Для решения этого вопроса к нам приехали секретарь райкома Алишаев, уполномоченный обкома Каландаров, начальник НКВД Абидинов.

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Можно спросить у этого уполномоченного обкома?

КАДАРАН. Товарищи! Прошу немного терпения. По этому очень важному для всех нас вопросу слово для выступления предоставляется Лахбару Махмудовичу Каландарову. Затем желающие тоже смогут выступить и задать свои вопросы.

КАЛАНДАРОВ (шагнув вперед и приняв важную позу). Дорогие товарищи! Братья! Сестры! Все вы хорошо знаете… так, значит… как скуден и водой, и пашнями, и сенокосами, и пастбищами наш лакский край. Так, значит… Как трудно живется нашим людям в этих глухих и тесных скалах и долинах. Сколько жизней наших отцов потрачено в напрасных попытках прокормить свои семьи уходом то на отхожие промыслы, то в Кюринские края, то на извоз… Так, значит…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Говори короче, что хочешь сказать, не затягивай песню!

КАДАРАН. Товарищи! Товарищи! Прошу спокойно выслушать и не торопиться с выводами! Нехорошо, знаете, перебивать, когда человек выступает.

КАЛАНДАРОВ (со злостью смотрит туда, откуда раздался голос). Кроме того, в настоящее время всюду и пашут, и убирают урожай с помощью машин, тракторов… так, значит — техники. А у нас здесь нет ни земли, ни дорог для использования такой техники. Поэтому…

КРАСАВЧИК (выбегает из-за кладбища верхом на коне-палке, обвешанный деревянными пистолетами и кинжалами). Бю-пю-бюп! Тр-р. Ттой тут. Ттой, ткадал, ттоб ты тдох от даворота киток!

Все оглядываются в сторону Красавчика. На несколько мгновений над площадью воцаряется тишина.

КРАСАВЧИК. Утлытте, эй! Утлытте, эй! (Подняв вверх обе руки, подпрыгивает и выкрикивает: «Утлытте, эй!»)

КАДАРАН. Эй, Красавчик, прекрати шуметь и уходи отсюда!

КРАСАВЧИК (зло глядя на Кадарана). Не уйду!

КАДАРАН (взмахнув правой рукой и топнув ногой). А я тебе говорю: уйди!

КРАСАВЧИК (продолжая подпрыгивать). Дадан-дадан! Кададан, кададан-дадан! Дадан-кадак-кададан!

Начальник милиции, не зная, что делать, нетерпеливо поглядывает то на Каландарова, то на Красавчика. Каландаров что-то говорит Кадарану, и тот идет к Красавчику. В этот момент из толпы выходит Амату, подходит к Красавчику и берет его за руку.

АМАТУ. Иди, свет мой, иди. Не поднимай шума. Не то они тебя обидят.

КРАСАВЧИК (уходя, оглядывается). Я его этим питтолетом дареду.

КАЛАНДАРОВ (снова приняв важную позу). Так, значит… Поэтому, товарищи, любимый вождь нашей коммунистической партии и всех горских народов, великий Сталин, демонстрируя ежедневную, ежечасную заботу о темных наших народах, решил переселить людей, живущих в этих скудных, тесных и темных горах, на равнину, всесторонне обеспеченную, просторную… так, значит… богатую лесами, полями и пастбищами… так, значит… где есть селения с освещенными электричеством домами, к порогам которых люди подъезжают на машине… так, значит… А можно и трактор подогнать, и другую технику…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Скажите хоть, где это такой Эдем, а?

КАДАРАН. Товарищи! Товарищи! Товарищи!

ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Он что же, приехал усыпить нас этой своей колыбельной песенкой?

Из толпы раздаются недовольные голоса. Каландаров исподлобья смотрит на Кадарана.

КАДАРАН. Эй! Товарищи! Товарищи! Прошу внимания! Товарищи!..

Шум не стихает.

КАДАРАН (в сердцах). Да послушайте же! Дайте же человеку закончить свое выступление! А после можно будет сказать все, что хотите. Мы же с вами не на базаре находимся, товарищи!

КАЛАНДАРОВ (обиженным тоном). Вы, наверное, слышали такую лакскую поговорку…

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Ну, ну, любопытно! Что за поговорка?

КАЛАНДАРОВ. Когда козе предложили овечью шерсть, говорят, она ответила: «Не хочу ничью, кроме козьей». Что же…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. И правильно ответила! Если бы козе нужна была овечья шерсть, Аллах ей сам бы ее дал!

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Может, ты завтра и ослу рога дашь?

ТРЕТИЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. А может, еще и корову прикажешь оседлать?

КАЛАНДАРОВ (в некотором замешательстве). Во… вообще-то, интересный вы народ… (Растерянно смотрит на стоящих с ним рядом.)

В разговор вмешивается секретарь райкома Алишаев.

АЛИШАЕВ (нежно-ласковым тоном, словно боясь обидеть). Товарищи! Прошу еще немного внимания! Товарищ, выступавший перед вами, не явился ни сверху — с гор, ни снизу — с пастбищ. Он направлен сюда обкомом партии и государственными органами. Кроме обкома партии, за ним стоят правительство Дагестана, Верховный Совет, если хотите, НКВД и другие органы.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Ты нас своим НКВД не пугай!

АЛИШАЕВ. Я вас не пугаю, но вы особенно-то не храбритесь: тигра ведь тоже подстреливают, хоть и он не боится… Если вы не уважаете того, кто перед вами выступает, уважьте хотя бы тех, кто его сюда прислал. Наберитесь же терпения, товарищи, и дослушайте до конца то, что он вам скажет. (Каландарову.) Прошу!

КАЛАНДАРОВ (слегка осмелев). Товарищи, здесь Кадаран допустил небольшую ошибку, сказав, что вопрос обсуждается. Вопрос давно уже рассмотрен Дагестанским обкомом ВКП(б), Совнаркомом, Президиумом Верховного Совета. И то, что вы поднимаете шум, есть не что иное, как удар кулаком по шилу. Сейчас… (смотрит на наручные часы) вернее, через два часа… сюда прибудут шестьдесят арб с таким расчетом: одна арба — на два хозяйства. А сейчас вы должны разойтись по домам и в течение двух часов собраться для отправки на новое место жительства.

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. О-го-го! Вот как оно дело-то обстоит! Как быстро-то… Интересно, а для чего два часа? А чего ж вам нас сразу-то не отправить — прямо отсюда?

КАДАРАН. Товарищи! Товарищи, прошу внимания!

АБИДИНОВ (выйдя вперед, решительно). Прошу внимания!

КАЛАНДАРОВ. С собой нужно взять лишь самое необходимое: одежду, пищу… И лишь столько, чтобы в дороге не проголодаться и не простудиться. На новом месте вас ждут дома современной постройки, обставленные и обеспеченные продуктами, теплые, светлые, просторные. Перед каждым домом — сад с разнообразными плодовыми деревьями…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ (иронизируя). В общем, Божья благодать!

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Неужели никого другого не нашли, кроме нас, грешных, чтобы переселить в такой рай?

АБИДИНОВ (подавшись навстречу голосу). Слушайте!

КАЛАНДАРОВ (с пафосом). Все это вы должны воспринять с большой благодарностью, идущей от души, как подарок отца всех бедных людей всего мира, великого отца всех народов Иосифа Виссарионовича Сталина! (Обводит собравшихся строгим взглядом). Да здравствует Великий Сталин! Ур-р-ра!

Селяне опускают головы. Никто, кроме стоящих рядом с Каландаровым, не поддерживает его. Только Красавчик, выйдя из толпы, поднимает обе руки вверх.

КРАСАВЧИК. Утлытте, э-эй! Атталин! Атталин! Утлытте, э-эй!

Каландаров смотрит сначала на прыгающего Красавчика, затем на селян, будто спрашивает: «Он или вы?»

КАДАРАН (несколько испуганно). Эй вы, аульчане, что вы делаете?! Вы что, оглохли, что ли?! Неужели имени Сталина не услышали? Ну-ка, еще раз: ура! Раз, два, три!.. Да здравствует Великий Сталин! Ур-р-ра!

Все стоят, опустив головы. Кадарана никто не поддерживает.

КРАСАВЧИК (громче прежнего, как будто выполняет очень важную работу). Услытте, э-эй! Да драттвует Атталин! Да драттвует Атталин!

КАЛАНДАРОВ (Красавчику, в гневе). Эй! Исчезни! Безобразие, понимаете ли! Что это, товарищ Абидинов!?

КРАСАВЧИК (замолкает и с удивлением смотрит на Каландарова). Не иттедну оттюда, дурак! Ты там уйди оттюда! (Указывает рукой.) Вон туда.

Алишаев что-то шепчет на ухо Каландарову.

АБИДИНОВ (кивнув в сторону Красавчика). Лахбар Махмудович, он немного того…

КАДАРАН (с чувством страха и стыда). Товарищ уполномоченный! Лахбар Махмудович, прошу… нет, умоляю, прости! Люди в большой печали из-за неожиданности происходящего.

КАЛАНДАРОВ (в ярости скрипя зубами). Так, значит… этот разговор мы с тобой чуть позже продолжим. Безобразие, понимаете ли! Позор!

КАДАРАН. Понимаю, товарищ уполномоченный, понимаю…

КАЛАНДАРОВ (наступая). Такие как вы должны быть повешены на первом же столбе! (Грозя пальцем). И я этого добьюсь, вот увидите!

Милиционер хватает Красавчика за руку и отводит его в сторону. Красавчик вырывается. Амату подходит к милиционеру и что-то говорит ему. Милиционер отпускает Красавчика, и тот вместе с Амату возвращается в толпу.

КРАСАВЧИК. Да не драттвует твой Атталин! Дурак, я тебя убью из этого питтолета!

КАДАРАН (волнуясь, раздраженно). Послушайте, товарищ Каландаров, в конце-то концов, что вы хотите этим сказать?

КАЛАНДАРОВ. То, что хочу сказать, я тебе позже скажу.

ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Что за беда? Что за несчастье? О чем он говорит?

ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Это бедствие, посланное нам Аллахом!

КАДАРАН (Каландарову). А вы что, думали, что люди вот так, запросто, оставят жилища своих отцов? Оставят память о своих предках, оставят все, чем они всю свою жизнь жили? И пойдут за вами, радостно насвистывая? Пойдут, даже не представляя, куда и зачем идти? А я ведь вас предупреждал, что этот вопрос не то что за два часа — даже за два дня нельзя решить!

КАЛАНДАРОВ (в ярости вытаскивает из-за пояса пистолет). Да я тебя… я тебе сейчас пристрелю — прямо здесь, на месте! За срыв мероприятия государственной важности! (Алишаеву). Так, значит, товарищ секретарь райкома! Я требую, чтобы вы немедленно приняли меры по отношению к таким вот (кивает в сторону Кадарана) бузотерам. Немедленно!

Алишаев берет Кадарана за локоть, отводит немного в сторону и что-то ему говорит.

ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Это кто? Может, это Израэль, приехавший за нашими душами? Так отправьте его обратно по той же дороге, по которой он приехал!

ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Ты-то сам откуда? Твои-то земляки что, уже переселились туда, куда ты нас гонишь?

КАЛАНДАРОВ. Не переселились. Но, если будет нужно, и они переселятся.

ГОЛОСА ИЗ ТОЛПЫ. О-го-го! Посмотрите-ка на него! Послушайте, люди!

ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ой, свет, почему же именно мы должны переселяться в чужие края? Или мы чем-то провинились? Не лучше ли вам все то добро и благодать, которые вы тут нам обещаете и предлагаете, оставить самим себе?

ТРЕТИЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Нет, мы, наверно, не провинились, а очень кому-то понравились!

Каландаров некоторое время молчит, не зная, что сказать, потом поворачивается к Алишаеву.  

КАЛАНДАРОВ. Так, значит… Секретарь райкома, прошу остановить эти атаки на меня, а то…

АЛИШАЕВ (раздраженно). А то что? (Тихо, в сторону). Сам заварил кашу, сам и расхлебывай!

АЛИЛАВ (сделав шаг в сторону Каландарова, со злостью). Послушайте-ка, вы (передергивается всем телом), Лахбар Махмудович… вернее, не Махмудович, а «Мах… бедович»! Кого вы здесь хотите напугать своим пистолетом?

КАЛАНДАРОВ (удивленно). Вот тебе на! Вот тебе на! Так значит, это и есть председатель сельсовета, получающий государственное жалованье?

АЛИЛАВ (с иронией). Да, так и значит… Но какова бы ни была моя служба и каким бы ни было жалованье, я на них свой народ и свою родину не променяю. Это во-первых. А во-вторых… (Каландаров что-то хочет сказать, но Алилав, повысив голос, напирает.) А во-вторых, вы хоть знаете, где следует доставать и на кого направлять этот пистолет? Если не знаете, спросите у нее! (Хлопает себя по пустому рукаву.) Она вам точно скажет!

В толпе, уже начиная жалеть Алилава, плачут женщины. Слышатся голоса, некоторые звучат возмущенно.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Пусть душа твоя будет здорова, свет наш! Так и надо!

ВТОРОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Если бы ты был мужчиной, ты бы не здесь, перед женщинами, стариками и детьми, пистолетом своим размахивал, а поехал бы туда, где надобности в нем куда как больше! (В толпу.) Собака несчастного, говорят, лает на дом хозяина. Видно, люди, и к нам пришло время, когда счастье отвернулось от нас!

КАЛАНДАРОВ (сбитый с толку неожиданно резкими словами Алилава). А вот это ты зря! Это ты себе уже лишнее позволяешь, лишнее! Это я тебе говорю, я! Лишнее ты себе позволяешь, ох лишнее! Та-а-ак, значит…

АЛИЛАВ (резко поворачиваясь к Кадарану). А ты-то за что «Ура Сталину» орешь? Ты что, действительно не понимаешь, что это — начало конца нашего народа? Что этого наши дети и внуки нам не простят?! Никогда не простят! Ты хоть это понимаешь?!

АМАТУ. Дай Аллах, чтобы ты счастлив был, свет! Да будут полны жизнь и счастье у тебя, чтобы ты насыщен был ими!

ТРЕТИЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Да упокоится душа матери твоей в раю, сокровище наше!

АЛИЛАВ. Сначала погнали всех, кто мог хоть слово сказать, чтобы постоять за народ, в огонь войны, а теперь тут приказывают нескольким бедолагам — старикам, старухам, — бросив землю своих предков, свою родину, переселяться неизвестно куда! Почему?! В чем они перед вами провинились? Из-за какой такой острой нужды, по каким таким особым причинам переселять надо именно их? (Каландарову). Вы что, хотите сказать, что самые несчастные и бедствующие люди на этой земле — это мы, лакцы? А разве по пути сюда, на нашу землю, вам не попались на глаза те, у кого вообще нет ни клочка пастбища, на котором смог бы прокормиться хотя бы маленький козленок? Или, может, вам встречались пашни, обработанные руками тех, кто живет среди каменистых скал? Почему не их переселяют в это ваше райское гнездышко? Почему не переселяют туда тех, кто живет в диких горах и лесах, до которых с трудом добираются даже лошадь и осел?

ПЕРВЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Да откроются тебе все семь миров, сынок! Дай Аллах, чтобы над твоей головой, сокровище, всегда сияли солнце и луна!

АЛИЛАВ. А не переселяют их потому, что у них есть и нация, и те, кто за нее может постоять! А не дрожат за собственную шкуру и свое кресло, как наши… Посмотрите вокруг, чем заняты другие народы! Они созидают единую нацию, присоединяя к себе племена, которые даже языка друг друга не понимают! Они увеличивают свою численность, выступая тамадой за большим семейным столом! А наши… (Взмахивает единственной рукой.) А наши — наоборот: разъединяют свой народ, которого и всего-то с горсточку. Наверное, хотят, чтобы он, разъединенный, быстрее исчез. (После паузы, повисшей в мертвой тишине.) Вот недалеко от нас, в Абхазии, жила национальность мусульманской веры — убыхи. Поверив нескольким каландаровым, которые посулили им полные столы в Турции и жизнь как в раю, лишь бы не жить с русскими, они переселились в Турцию. И сегодня от целого народа не осталось ни одного человека. Ни одного — понимаете вы это? Родина отцов — что Багдад. Здесь даже голые камни и земля дают силу. Если уедем отсюда, то и нас постигнет та же участь, что постигла их. И те, кто сейчас затевает это дело, навсегда останутся врагами и для нас, и для внуков наших. А дело это неправедное затеяли те, кто завидует нашему прекрасному народу, кто хочет уничтожить его историю!

ГОЛОСА ИЗ ТОЛПЫ. Правильно, Алилав! Верно! Ах, хорошо сказал! Так все оно и есть! Это работа тех, кто нас ненавидит! Ни шагу со своей земли не сделаем!

КАЛАНДАРОВ (поводя пальцем из стороны в сторону). Это уже провокация! А как с провокаторами поступать, мы знаем. (Абидинову.) Немедленно арестовать! Я вам приказываю! (Секретарю райкома.) Вы видите, что срывается мероприятие? Я один не буду за это отвечать! И вообще, я сейчас делаю то, что должны делать вы!

АЛИШАЕВ. Не торопитесь. Пусть выскажут наболевшее. Потерпите немного: они сами успокоятся. Это не такая работа, которую можно сделать кавалерийским наскоком, второпях. Такую работу надо проводить терпеливо и умеючи.

АБИДИНОВ (с облегчением, после слов Алишаева). Умело, да. Нужно умело провести мероприятие. Иначе и кровь пролиться может.

АЛИЛАВ (немного успокоившись). Стало быть, захватив с собой поесть и одеться, сядем мы на арбы и поедем, насвистывая песенки! Даже поговорка есть у нашего народа: да не останемся, не зная, что с чем делать. Это о людях, которые ломают голову, ища способа справиться со своими бедами: сошьют рубашку — остаются без брюк, брюки сошьют — без рубашки остаются. Но о какой еде и одежде может вообще идти речь, когда люди еле перебиваются лишь похлебкой да травами, потому что отправили для помощи фронту и молоко, надоенное у коровы, и яйца, снесенные курицей, и шерсть, состриженную с овец? В состоянии ли люди сейчас, в эти холодные дни ранней весны, в снег, в дождь, в слякоть отправиться в неизвестность?!

ГОЛОСА ИХ ТОЛПЫ. Нет! Не могут! Что могут дети и старики, какая сила у них? Да здоровы будут и язык, и уста твои, свет! Что бы мы без тебя делали!

АЛИЛАВ. Вот еще что, земляки. Те, на чьи земли хотят переселить нас, выселяемых со своей родины, — такие же люди, как мы: они — мусульмане, рожденные, как и мы, отцами и матерями. Позор — согревать руки на огне, на котором горят чужие головы. Еще неизвестно, какой день наступит завтра и как сложится судьба. Мир, говорят, успевает сделать три круга, пока машешь папахой. И у них большая нация и своя история.

КАСАДА (вся в черном, словно тень, выходит вперед). Дети мои, мои сыновья, сегодня исполнилось семь дней, как убит подлой вражеской пулей мой Махали — упокой, Аллах, его душу! Сегодня — семь дней…

КАЛАНДАРОВ. Не тяни, говори короче, короче! (Алилав и Кадаран сердито смотрят на него.)

КАСАДА (высвободив ухо из-под платка, чтобы расслышать). Короче скажу, сынок, короче. Махали отдал свою жизнь за Родину, оставив после себя сиротами троих детей. Я прошу вас (снимает с головы платок) уважить мое материнское горе и по нашему мусульманскому обычаю разрешить мне отслужить панихиду по моему сыну на кладбище. А завтра… завтра я первая пойду, куда поведете…

КАЛАНДАРОВ (косо посмотрев на Алишаева, Алилаву и Кадарана, кивает на Касаду). Вот ваша работа! Секретарь партийной организации, председатель сельсовета, идите теперь с ней на панихиду — «играть с котятами, бросив молотьбу на току в дождь».

АЛИШАЕВ (не выдержав). Слушай, надо же иметь элементарное уважение к своему прошлому! Кроме того, с тобой разговаривает мать погибшего на фронте сына! Нельзя же отрубать голову, если велено снять шапку!

КАДАРАН (с сожалением). Хоть внешность у тебя и человеческая, да, видно, вовсе не от человека ты уродился…

АЛИЛАВ (сердито). Из яйца вылупился…

КАЛАНДАРОВ (в растерянности, не зная, как быть, секретарю райкома). Слушай, до каких пор я должен терпеть эти оскорбления?

АЛИЛАВ. Слушайте, люди, да с кем мы разговариваем? Пошли-ка по домам!

Алилав подходит к сельчанам, собирающимся расходиться по домам. В этот момент с головы начальника милиции, стоящего перед толпой лицом к начальству, Красавчик срывает фуражку и убегает.

АБИДИНОВ (встревоженно). Эй, эй! Стой, я тебе говорю! Быстро иди сюда! Ах ты поганец! Негодяй! (Бежит вслед за Красавчиком. Никто из присутствующих не обращает на них внимания.)

КАЛАНДАРОВ (смотрит на погнавшегося за Красавчиком Абидинова). Вот вам! Вот! Пожалуйста! И это — люди? Это — порядок? Эй, Абидинов! Абидинов!

АЛИШАЕВ (поняв, что дело принимает неприятный оборот, тоном человека, готового взять ситуацию в свои руки). Товарищи! Эй, товарищи, прошу минуту внимания!

КАДАРАН. Товарищи, слушайте! Слово хочет сказать первый секретарь райкома!

АЛИШАЕВ. Наше дело добром не кончится, если мы с вами начнем бросаться из одной крайности в другую. Мероприятие, которое проводится сегодня, организовано не мною, не приехавшим сюда товарищем или кем-нибудь из присутствующих.

ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. По чьей бы воле оно ни проводилось, все равно — большая несправедливость совершается!

АЛИШАЕВ. Прошу выслушать меня до конца! Эта работа проводится по решению, принятому государством. Я хочу всем вам сказать, что у государства, принявшего такое решение, достаточно сил и средств, чтобы исполнить его и довести начатое до конца. Поэтому я говорю всем: не надо поднимать шума и терзать самих себя! Придите к согласованному мнению: пусть знающего послушает незнающий, и пусть младший прислушается к старшему!

КАДАРАН. Вот, совсем другое дело, когда человек знает обстановку и умеет довести идею до людей.

АЛИЛАВ (Алишаеву). Короче говоря, если мы правильно понимаем, ты нам хочешь сказать: делайте что велят, иначе заставим. Так, что ли?

АЛИШАЕВ (сердито). Нет, не мы заставим, а нас заставят. Если ты до сих пор ничего не понял…

АЛИЛАВ (взволнованно). Эй, люди! Эй, мужчины! Если у вас есть глаза, посмотрите на меня! (Показывая на пустой рукав). Вы знаете, сколько мне лет? Если кто не знает, скажу: двадцать. Всего-навсего двадцать! Ради кого, ради чего я, такой молодой, стал калекой? Разве не для того я поехал в такую даль, чтобы защитить землю наших предков — вот эти горы, долины, вот эти жилища, выстроенные нашими отцами, добывавшими камни в этих скалах и таскавшими их на своих спинах? Разве не за то я воевал, чтобы сюда, на нашу землю, не ступала нога, обутая во вражеский сапог? Так ответьте мне, люди: разве справедливо, что меня, вернувшегося из того адова огня, теперь гонят неизвестно куда из родного края, как глупого телка, которому все равно куда идти, лишь бы там было тепло и сытно? По какому закону, согласно какому такому правосудию это происходит? Какой дурак принял такое решение?

КАЛАНДАРОВ. Товарищ секретарь райкома, пора разобраться с этим провокатором! Ему все прощали, все ему с рук сходило, так теперь он совсем обнаглел и начинает даже государство грязью обливать! Будто он один воевал!

АЛИЛАВ. Я и такие как я воевали с врагом, а здоровые и сейчас еще воюют. И Берлин они возьмут. А вы и такие как вы, неся впереди себя коровье брюхо, будете всю жизнь сосать кровь у бедняков, отнимать у них их исстрадавшиеся души! В этот аул, чтобы вы знали, пришло около тридцати похоронок! За что они отдали свои молодые жизни? Ради вашего брюха и вашего кресла?

КАЛАНДАРОВ (оглядываясь и ища глазами кого-то). Слушайте, в конце концов, терпение имеет свой предел. Абидинов! Товарищ Абидинов!

АЛИШАЕВ (тихо и сердито). Послушайте, вы! Вы сами раздражаете его, вынуждая говорить подобные слова. Вы что, не можете потерпеть, пока эти люди выскажут все, что у них на душе наболело? Можете или нет?

АМАТУ (выйдя из толпы и показывая на Алилава). Правильно говоришь, сын мой! Да здоровы будут язык и голова твои — дай Аллах тебе счастья и полноты жизни! Дорогой жамаат! Братья, сыновья! Все, что говорит Алилав, — правда. У человека есть только одна мать, родившая его, и место, где он родился, — тоже только одно. Оно потому так и называется: родина, или отчизна, если на этой земле родился и его отец. Но если отец женится после смерти матери или развода на другой женщине, то эта женщина станет человеку мачехой. Если мы, покинув нашу родину, переселимся в другое место, то оно станет для нас чужбиной. Жизнь у мачехи и на чужбине — это одно и то же. Мы не хотим рая на чужбине и тамошних сахара, фиников и вина. Вот и все, что я хотела сказать...

Без фуражки на голове возвращается запыхавшийся Абидинов.

АБИДИНОВ. Ох, негодяй! Исчез, пропал с моей фуражкой, только его и видели… Как сквозь землю провалился! Или небеса его забрали.

Никто из толпы не обращает на него внимания. Каландаров и Алишаев сначала смотрят на Абидинова, как на какую-то невидаль, которую видят впервые, затем друг на друга.

КАЛАНДАРОВ (обернувшись к Алишаеву, кивает). Вот, посмотрите на начальника вашего НКВД. Вот и решай с такими проблемы!

АМАТУ. Да, еще одно! За родину погиб мой муж, а сын и сегодня продолжает воевать, защищая от лютого врага свой край, эти горы и ущелья. И дочь моя сейчас не где-нибудь, а на трудовом фронте.

КАДАРАН. Вы меня извините, но, мне кажется, это дело затеяли те, кто ненавидит наш самобытный, талантливый народ, умеющий выходить из любой ситуации, имеющий славную историю! Те, кто хочет уничтожить его и ищет для этого удобный повод.

КАЛАНДАРОВ (Кадарану, негромко). Ты бы помолчал, парторг… О каких это ненавидящих ты говоришь?

КАДАРАН. Если это не так, товарищ Каландаров Лахбар Махмудович, то в таком случае объясните и мне, и людям: кому пришла в голову идея сначала раздробить, а потом и разбросать наш народ по разным, чужим ему местам? Народ, который сумел сберечь свои родные аулы? Народ, не один раз возрождавший из руин и пепла свою родину, героически защищавший ее от врагов? Вспомним наших предков — от Кайдара Табахлинского и Парту Патимы до Хана Муртазаали!

Абидинов подходит к толпе, спрашивает: есть ли у Красавчика родственники и где можно найти его.

АЛИШАЕВ (гневно кричит). Абидинов!

АБИДИНОВ. Извините, товарищ первый, не могу найти фуражку.

АЛИШАЕВ (повысив голос). Что-о?!

АБИДИНОВ. Фуражку, говорю, товарищ первый (кладя ладонь на голову), фуражку не могу найти. Один нечестивый снял с моей головы фуражку и убежал.

Люди в толпе начинают посмеиваться, прикрывая рты руками.

АЛИШАЕВ (с сарказмом). А голова — на месте? Голова-то у тебя как — на месте, я тебя спрашиваю?

АБИДИНОВ. Да, товарищ первый, на месте.

АЛИШАЕВ. Сомневаюсь... Ладно, ты пока успокойся, успокойся… А вопрос о твоей фуражке мы обсудим на заседании бюро райкома. Вот там и разберемся, что ты за начальник НКВД такой, что даже фуражку на своей голове уберечь не в состоянии.

АБИДИНОВ (обиженно). Товарищ первый!

АЛИШАЕВ (сквозь зубы). Прекрати, говорю!

АЛИЛАВ (Каландарову). Я не знаю, как, откуда и через кого вы оказались на этой работе… Но если бы ваши ум и сознание могли предположить все, что сегодня здесь произойдет, то те слова, которые сегодня мы вам говорили, должны были сказать нам вы.

КАЛАНДАРОВ (пренебрежительно). Прежде чем судить о моей должности и моем уме, сначала научитесь сморкаться.

АЛИЛАВ. Эй, люди, скажите: вам не надоели эти разговоры? Посмотрите-ка на них! (Кивает на Каландарова и его свиту.) Посмотрите — и запомните этих людей, чтобы рассказывать о них своим детям и внукам. Ведь именно эти люди сегодня являются и хозяевами нашей с вами жизни, и причиной нашего нынешнего состояния! Горе-наследники нации, аники-воины… Это они на всю жизнь останутся для нашего народа костью в горле! Это им будет навеки «благодарна» наша нация! (Потирает плечо отсутствующей руки здоровой рукой). Вот теперь стою я и думаю: куда и с кем ходил я воевать, если враги здесь, у меня дома?

На некоторое время над площадью воцаряется мертвая тишина.

АЛИШАЕВ (успокоившись). Послушай-ка, парень, что я тебе расскажу. Говорят, у одного человека жил медведь, выросший из прирученного им медвежонка. Говорят, что, когда хозяин спал, медведь никого к нему не подпускал. И вот однажды, когда хозяин спал, на лоб ему села муха. Медведь со всего маха ударил муху своей мощной лапой — и, само собой, убил. А заодно убил и хозяина.

АЛИЛАВ. Что ты хочешь этим сказать?

АЛИШАЕВ. Боюсь, как бы и нам не оказать своему народу такую же медвежью услугу.

АЛИЛАВ. Как это?

АЛИШАЕВ. Ну, как… Возможно, все, что ты говоришь, и верно, и в душе и я, и другие думают точно так же. Но что от этого толку? У одного листа две стороны: на одной стороне написано одно, а на обороте — другое. Я тебе уже говорил, что у государства, принявшего это решение, для его реализации найдутся и силы, и средства. И если мы доведем дело до решения вопроса этими самыми силами и средствами, вот тогда мы и поступим по-медвежьи. Понял?

Некоторое время все молчат. Алилав тоже молчит, опустив голову и глубоко задумавшись.

АЛИЛАВ (вскидывает голову, будто чего-то испугавшись). Понял-то понял, но вспомнил и кое-что другое.

АЛИШАЕВ. Что именно?

АЛИЛАВ (вновь задумался, опустив голову). Говорят, крокодил, пожирая добычу, из жалости к ней проливает слезы. Но… что теперь об этом говорить… (Неожиданно резко выступив вперед, громким голосом.) Если начинает тухнуть мясо, его солят, но если протухает сама соль, тогда уже не знаешь, что и делать… Идемте, дорогие сельчане, идемте! Примем с большой и сердечной благодарностью «заботу государства» о нас и отправимся по указанному нам пути — все, во главе со мной! Куда придем — там и будем, где умрем — там и останемся. (Показывает рукой в сторону кладбища.) Но сначала пойдем туда, на окраину аула, на кладбище: попрощаемся с теми, кого здесь оставляем, — с отцами, братьями, сестрами. А затем — туда (показывает в противоположную от кладбища сторону), в преисподнюю, на чужбину.

С плачем и стенаниями народ вслед за Алилавом и Кадараном направляется в сторону кладбища. На месте, образовав треугольник, остаются Каландаров, Алишаев и Абидинов: некоторое время они стоят и молча курят.

АЛИШАЕВ (затянувшись несколько раз и бросив окурок на землю). Да, прав Алилав. Позор. Позор на всю жизнь и после смерти… (Помолчав). Несмываемый… (Отходит в сторону на несколько шагов, возвращается, вновь закуривает. Потом, словно сам себе). Малодушие. Преступное малодушие проявил я при решении вопроса о своем народе. Нет, нужно было твердо стоять на своем! (Глядя исподлобья на Каландарова, громко.) Народ мне этого никогда не простит! Понимаете вы, уполномоченный? (Чуть тише, сердито, сквозь зубы.) Карьерист несчастный.

КАЛАНДАРОВ. Постой, ты, кажется, хочешь всю вину взвалить на меня?

АЛИШАЕВ (в сердцах). Ну хоть бы теперь ты заткнулся! Ведь я тебе сто раз говорил: нельзя расселять маленький народ! Нель-зя! Но в тебя, как видно, вселился административный зуд! Что, решил потрафить начальству? Показать себя примерным государственным работником? Небось, захотелось как можно быстрее подняться вверх по служебной лестнице? Ну, ничего-о, ничего-о… По крайней мере, это послужит хорошим уроком — лично для меня: уроком для того, чтобы впредь не поднимать по службе таких карьеристов, как ты! (Указав пальцем в ту сторону, куда пошел Алилав). Загубишь парня — не прощу! (Абидинову, который стоит понурый, опустив непокрытую голову.) А с тобой, начальник эн-кэ-вэ-дэ, разговор еще впереди! Когда оттуда вернемся…

Алишаев собирается уходить. Раздается крик Амату, зовущей на помощь.

ГОЛОС АМАТУ. Жамаат! Тревога, жамаат! Касада повесилась! О Аллах, неужели никого нет?

Абидинов бежит на крик Амату. Алишаев, обхватив голову обеими руками, сначала делает круг на месте, потом, по-прежнему держа голову руками, широкими шагами выходит на улицу. Оставшийся на середине сцены Каландаров, довольный собой, многозначительно улыбается, поглаживает рукой подбородок и поправляет галстук.

Звучит грустная музыка. Неожиданно она прерывается. По радио зачитывают телеграмму Сталина лакскому народу.

 

Картина 5

Дорога в ущелье Хютхют. Подъем. Идет дождь со снегом. Слышатся поскрипывание арб и понукающие волов возгласы: «Воха!», «Хай!»

ГОЛОС КАДАРАНА. Толкайте, толкайте! А ну-ка, еще немного! Ну! Ну! Еще, еще! Во-о-от… Ай, машаллах, чтоб не сглазить… Теперь гоните, гоните и не останавливайтесь!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Эй, девочка! Ну-ка, слезай с арбы: видишь, волы устали, останавливаются! Сядешь после подъема, когда начнется ровная дорога.

ГОЛОС КАДАРАНА. Эй, Алилав, не хочешь по нужде? Пойдем, заодно и дух переведем, пока остальные подтянутся.

Из-за подъема, обляпанные с ног до головы грязью, выходят Кадаран и Алилав.

АЛИЛАВ. Хоть бы прекратился этот проклятый дождь.

КАДАРАН. Да, он нам все дело портит. Если бы не эта проклятая слякоть, давно бы уже добрались до Левашей.

АЛИЛАВ (присаживается на плоский камень). Уф! Сил не осталось…

КАДАРАН (усаживаясь недалеко от Алилава). Даже с одной рукой ты и то бросаешься на помощь каждому.

АЛИЛАВ. Так одни же старухи и старики. Эй, ты что, сел на мокрую землю? Подложи что-нибудь. Не хватало, чтобы еще и ты заболел: тогда я совсем пропаду.

КАДАРАН (ища, что подложить). Честное слово, брат, лучше умереть, чем жить в этой преисподней.

АЛИЛАВ. Преисподняя… Да, это ты правильно сказал. Эх, до какой же беды народ довели!

КАДАРАН. Разве нет? Сам-то подумай, разве это жизнь? Разве это мир? Даже в аду, наверное, не мучают грешников так жестоко.

АЛИЛАВ. Эх, дру-уг! Это только начало. Какая участь ждет нашу нацию — только Аллаху известно… Слушай, у тебя не осталось подымить?

КАДАРАН (засовывая руку за пазуху). Должно быть немного крошева татарника.

АЛИЛАВ. Это чересчур горько.

КАДАРАН. Ну, извини: махорка бедняка, другой не имеется…

АЛИЛАВ. Нам нельзя долго сидеть. У трех последних арб ступицы в любую минуту готовы развалиться. Если это случится, нам конец.

КАДАРАН (дает Алилаву клочок бумаги для самокрутки). Слушай, я все злюсь на того уполномоченного, на паршивца этого.

АЛИЛАВ (скручивает самокрутку). Да ну его… настоящее дерьмо, натуральный подлец.

КАДАРАН. А райкомовский — молодец.

АЛИЛАВ. Да какой там молодец? Был бы он молодцом, мы бы так не страдали.

КАДАРАН. Ну, все же… относительно…

АЛИЛАВ (о самокрутке). Будь она неладна, никак не научусь скручивать одной рукой!

КАДАРАН (отдает Алилаву свою). На, кури эту, а ту я спрячу для себя… По крайней мере, ничего особенного он не говорил.

АЛИЛАВ. Еще бы! Знаешь, когда репутация подмочена, то и язык сам по себе костенеет.

КАДАРАН (прикуривая папиросу, сначала Алилаву, потом себе). Ладно, оставим их в покое, а то услышит кто-нибудь, начнутся вопросы.

АЛИЛАВ. Здесь-то теперь — кто о чем расскажет?

КАДАРАН. Что, забыл нашу поговорку? Пролетающая птица — и та...

Не замечая Алилава и Кадарана, прихрамывая, приходит Красавчик. Он садится на камень и начинает развязывать шнурок на брюках.

КАДАРАН. Э-эй! Эй! Не спеши так. Что, пришлось побегать от расстройства?

КРАСАВЧИК (расстроенный тем, что его заметили). Нет, не бегаю. Хоту ттрую тделать.

КАДАРАН. Струю? А-а… Ну, делай, делай…

КРАСАВЧИК (топнув ногой). Вы тмотреть будете.

КАДАРАН. Не будем смотреть, делай струю.

КРАСАВЧИК (завязывая брючный шнурок). Будете тмотреть.

АЛИЛАВ. Ладно, иди во-о-он за тот бугорок, там делай.

Красавчик скрывается за бугром.

АЛИЛАВ (глядя ему вслед). Жалко парня... Слушай, посмотри, что у него с ногой: если я спрошу, он со мной спорить начнет.

КАДАРАН. Хорошо, сделаем.

КРАСАВЧИК (появляется из-за бугра, на ходу завязывая шнурок). Кадаран, брат, ткажи, враг и тюда придет?

КАДАРАН. Какой враг?

КРАСАВЧИК. Дитлир!

КАДАРАН. Нет, брат, сюда он точно не придет. А зачем он тебе?

КРАСАВЧИК. Он поранил мою ногу. Я его питтолетом дарежу.

КАДАРАН. Ногу тебе поранил? Кто, Гитлер?

Алилав смеется.

КРАСАВЧИК. Над тем тмеется этот дуратек?

КАДАРАН. Эх, друг! Знал бы ты… знал бы ты, из-за какого Гитлера болит твоя нога! Ну-ка, подойди сюда! Что у тебя с ногой?

КРАСАВЧИК (подойдя к Кадарану). Тколюча воткнултя, больно ттанет.

КАДАРАН (Алилаву). Что он говорит?

АЛИЛАВ (смеясь). Говорит, что тколюча уколола.

КАДАРАН. А что такое тколюча? А-а-а, понятно: колючка… А ну-ка разуй ногу, давай посмотрим, что с ней.

КРАСАВЧИК (Алилаву). Ты Тамтият не любитт.

КАДАРАН (осматривая обнаженную ногу Красавчика, встревоженно). Да сохрани тебя Аллах, она ведь уже и загноиться успела!

АЛИЛАВ (тоже встревоженно). Да?

КАДАРАН. Сам посмотри. Нет, ты глянь, какой выносливый оказался! Кто другой с такой ногой и шагу не сделал бы, а этот парень…

АЛИЛАВ (смотрит на ногу Красавчика). Действительно, гной. Смотри, даже не сказал, что болит.

КРАСАВЧИК. Я домой хоту.

КАДАРАН. Что-о?

АЛИЛАВ. Говорит, что домой хочет.

КАДАРАН (тяжело вздохнув). Охо-хо-хо-хо... (Делает круги ладонью руки.) Нет, брат, больше у нас ни дома, ни родины: все пошло прахом…

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (доносится из-за бугра). Ве-е! Арба сорвалась! Алилав! Кадаран! Люди-и-и! Ой, никого нет, что ли? Арба! Арба вниз покатилась! Ве-е-е!

(Раздаются голоса еще нескольких женщин, слышен плач.)

АЛИЛАВ (вскакивает с камня, Кадарану). Беда! Бежим! Ого-гой! Мы уже иде-ем! Все… Конец всему… (Убегает.)

КАДАРАН (бежит за Алилавом, бросив разутого Красавчика). О Аллах! Да как же такое случилось?

ТОТ ЖЕ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Вав-тав! С арбой и Сайдилла сорвался!

ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ой, что теперь будем делать?

ГОЛОС КАДАРАНА. Как же она сорвалась, будь она неладна?

КРАСАВЧИК (испуганно подхватывает свою обувку-чарык и бежит следом за Кадараном). Тетя Амату, меня оттавили одного, ттобы меня волк тъел!

ГОЛОС АМАТУ. Ай, свет мой, ай! Что говоришь, что случилось?

ГОЛОС КРАСАВЧИКА. Меня там оттавили, ттобы меня волк тъел.

ГОЛОС АМАТУ. Не съест, свет мой, не съест: днем волков не бывает. Зачем снял чарык? Иди садись, надевай его.

ГОЛОС КРАСАВЧИКА. Я домой хоту.

ГОЛОС АМАТУ. Нет у нас теперь дома, сынок... Нет его больше, мы его потеряли.

ГОЛОС КРАСАВЧИКА. Там етть, не потерялся.

ГОЛОС АМИЛАВА. Сайдилла, Сайдилла! Нет, все… Поздно — умер... Эй, кто-нибудь! Подайте, что там есть: бурку или палас… или еще что…

ГОЛОС АМАТУ. Есть, есть! Камчатый палас есть. Вот лежит, с арбы упал. Это его палас, Сайдиллы. Вот, возьмите, я сейчас передам.

ГОЛОС КАДАРАНА. Подожди, не надо: здесь грязно, мы сейчас сами возьмем.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Да потухнет очаг того, кому пришла в голову мысль так безжалостно наказывать нас! Ой, беда!

ВТОРОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Аминь, дай Аллах!

ГОЛОС АЛИЛАВА. Расстели с этого бока, вот тут. Так, хорошо…

ГОЛОС КАДАРАНА. Все, поднимайте! Осторожнее! Осторожнее, говорю: здесь скользко… Вот так… так… Теперь приподнимите палас и поверните тело… Головой вперед. Так… А теперь — идите.

Вносят на паласе труп Сайдиллы.

КАДАРАН (опустив край паласа и вытирая пот со лба). Осталось бы нам лишь это горе пережить…

Женщины начинают оплакивать покойного.

АЛИЛАВ (тоже вытирая пот). Что делать будем?

КАДАРАН (оглядываясь). А наши господа совсем из виду пропали.

АМАТУ (накрывая покойника буркой). Давайте прочтем молитву за упокой его души.

Кадаран возглашает «Фастыгу», все читают молитву.

АЛИЛАВ (Кадарану). Господа наши, наверное, давно уже в Левашах — ночлег себе готовят.

КАДАРАН (сквозь зубы, зло). Да пропади они пропадом! (Громко.) Люди! Гоните арбы, не давайте им останавливаться!

АЛИЛАВ. Арбы-то погоним, а что с трупом будем делать?

КАДАРАН. Придется похоронить его где-нибудь здесь. Найдется у кого-нибудь бязь на саван?

АМАТУ. Чего надо? Бязи? У меня есть, у меня. Сейчас... (Уходит.)

АЛИЛАВ (Кадарану). Постой-ка, постой… Ты говоришь, здесь его похороним?

КАДАРАН. А ты что, хочешь тащить его с собой? И как? На спине, что ли?

АЛИЛАВ. Но ведь это — отец двоих сыновей, которых он отправил защищать Родину! Что мы им скажем, когда они вернутся? Как в глаза им посмотрим?

КАДАРАН. А-а-а! Вон ты как заговорил! Тогда, может, ты и понесешь его на спине?

АЛИЛАВ. А разве он не мусульманин?

КАДАРАН (сердясь). Мусульманин. Да.

АЛИЛАВ. А мы? Мы с тобой — разве не мусульмане? Да разве можно его, самого уважаемого в ауле мужчину, закопать где попало — вот так, без ритуального лаваша, без заупокойной молитвы? Так могут поступать только неверные!

Появляется Абидинов. Все разом поворачиваются в его сторону, удивленные появлением самого начальника НКВД.

АБИДИНОВ (без приветствия). Минуточку, граждане! (Вытаскивает из планшета бумажку.) Чанкуев Алилав?

Оглядывается вокруг. Все смотрят на Алилава.

АЛИЛАВ (нисколько не испугавшись). Это я.

АБИДИНОВ. Прошу пройти со мной!

АЛИЛАВ. Куда?

АБИДИНОВ. Там объяснят, куда.

АЛИЛАВ. Понял. (Мгновение стоит в раздумье, глядя себе под ноги, затем поднимает голову.) Можете повременить, пока мы закончим с погибшим?

АБИДИНОВ. Никак нет! Некогда мне тут с вами…

АЛИЛАВ (насмешливо). Ну, раз некогда, то и мы не можем не дорожить вашим драгоценным временем. (Оглядев окружающих.) Дорогие сельчане, как видите, у меня отнимают волю. Аллаху известно, когда отнимут и жизнь. Прощайте! И — простите меня… (Обнимает Кадарана.) Извини, брат! Видно, придется тебе теперь стараться за двоих... Прощай!

КАДАРАН (растерянно, не в состоянии осмыслить происходящее). Эй, эй, Алилав… ты… ты что это такое говоришь? Почему — прощай? (Смотрит на окружающих в недоумении, словно ища объяснений, но все стоят молча и опустив головы. Входит Амату с бязью в руках.)

АМАТУ (не зная о том, что происходит). Ой, люди, что будем делать? Видно, правду говорят: уж если отвернется удача, то и весь мир на голову обвалится. Еще у двух арб ступицы развалились!

Никто не реагирует на слова Амату. Она удивленно смотрит на всех вокруг.

КАДАРАН (смотрит на Амату, потом закрывает лицо руками, и плечи его начинают сотрясаться от рыданий). Я никогда не плакал… Никогда в жизни я не плакал…

Все вокруг тоже начинают плакать и причитать.

По радио передают Указ о присвоении Якову Сулейманову звания Героя Советского Союза.

 

Картина 6

Предрассветная пора. На авансцене — Шамсият с сумой из клетчатого паласа.  Она возвращается с трудового фронта.

ШАМСИЯТ (садится на валун). Уф! Хоть и мокро — с козой, хоть и побита — с мамой. Правду говорят, что родина — это настоящий Багдад. (Поправляет волосник и платок, вглядывается в небо.) Звезды — ну прямо как бриллианты! А какие крупные-то — ого-гой! Нет, там, на равнине, звезд почти не видно: лишь изредка увидишь одну или две, да и те еле-еле мерцают… А воздух-то здесь какой — уже совсем весенний! Значит, уже совсем скоро землю покроет свежая зелень, и долины наполнятся ароматом примулы и кукушкиных сережек… Люди выйдут на поля, на пастбища… (Вдруг что-то вспомнив.) Ах, Шамала, как коварно ты со мной поступила! С каким лицом явлюсь я теперь перед твоей матерью и своим братом?! Что я им скажу?! (Задумалась; затем, словно опомнившись.) Удивительно: уже светает, а из аула не слыхать ни петушиного крика, ни лая собак. (Встает, взваливает на спину сумку.) Надо успеть, пока мама не занялась скотиной! (Уходит.)

Поднимается занавес. Сакля Амату, но в ней нет ни дверей, ни окон — вместо них висят старые паласы. Тахта-лежанка полуразвалилась. Из домашнего скарба нет почти ничего.

ШАМСИЯТ (переступив через порог, замечает, что нет двери). Ва! Мама! (Осматривает опустевший дом.) В чем дело? (Обнаруживает на тахте спящую в соломе Сияли, принимает ее за Амату.) Мама! Мама! (Пытается разбудить.)

СИЯЛИ (вздрагивает, просыпается, в замешательстве смотрит на Шамсият. Не узнав ее, вскакивает с тахты и в испуге забивается в угол комнаты). Мма-мма-ммамм! (Отмахивается от Шамсият.)

ШАМСИЯТ (сообразив, что Сияли испугалась, спокойно). Тетя, не бойся! (Показывает на себя.) Это я, Шамсият. Не узнаешь? Скажи мне: где мама? Мама где?

Сияли ощупывает себя, словно пытаясь понять, сон это или явь.

ШАМСИЯТ (выйдя чуть вперед). Вав-шав, что же мне теперь делать? (Громко, с плачем.) Тетя!

Сияли наконец узнает Шамсият и подбегает к ней. Обнявшись, они плачут навзрыд.

ШАМСИЯТ (высвободившись из объятий Сияли и продолжая плакать, спрашивает ее словами и жестами). Тетя, что стряслось? Где мама?

СИЯЛИ (сжавшись в комочек и еще сильнее рыдая, объясняет руками, что не знает ничего). Мма-мма…

ШАМСИЯТ (рыдая еще громче). Ой, враги черные, что мы вам плохого сделали?! Что за ад вы здесь сотворили, на нашей земле?! Разве в аду заставляют людей так мучиться? Да постигнет вас черная беда, проклятые черные враги! Да будьте вы навеки прокляты за ваши страшные злодеяния!.. Что мне теперь делать?! Что делать мне теперь?! Неужели во всем нашем ауле не найдется никого, кто мог бы объяснить, что здесь случилось?!

Шамсият выбегает на улицу и поименно выкликает соседей. Сияли плачет, повернувшись к залу, затем вдруг падает и, тоскливо воя, начинает скрести скрюченными пальцами земляной пол.

Из-за занавеса доносится голос Шамсият, которая плачет и зовет сельчан.

 

Картина 7

Сакля Амату. На полу под окном, вытянув ноги, сидит Шамсият. Она наматывает тряпочки на деревянную куклу. Рядом Сияли накладывает заплатку из черного холста на белый бязевый платок.

ШАМСИЯТ (прижимая куклу к груди). Не плачь, дочка, не плачь… Я тебе монпансье дам, когда мама с базара придет… и алычу дам… и яблоки… Может, грудь пососешь, дочка? Сейчас дам... (Начинает расстегивать одежду на груди, но Сияли бьет ее по рукам. Шамсият отходит от Сияли и вновь пытается открыть грудь.)

СИЯЛИ (ругает Шамсият). Мма-масамм-мму? Го-го! (Вырывает из рук Шамсият куклу и бросает ее на пол.)

ШАМСИЯТ (передразнивая Сияли). Мю-мю-мю! (Встает, поднимает куклу, набрасывается на Сияли, потом садится поодаль, спиной к ней, и продолжает ласкать куклу.) Побили тебя, дочка, побили? А ты все равно не плачь… Не надо плакать, дочка… Если будешь плакать, тебя бабайка унесет… (Просовывает руку за воротник одежды, почесывает подмышку и от щекотки смеется. Почесывает другую подмышку — и смеется еще громче. Через некоторое время поворачивается к Сияли.) Тетя, давай мириться. Только больше не бей мою курносенькую. Ты больше не будешь бить мою курносенькую, а? Ведь правда, не будешь? (Сияли во все глаза смотрит на нее.) Если не будешь, то я тебе песенку спою. Спеть, тетя? (Сияли вдруг кивает головой, будто поняла, что ей говорят.) Я буду петь, а ты хлопай. Хорошо, тетя?

Сияли удивленно следит за каждым движением Шамсият. Та встает, выходит на середину сцены и через силу, с натугой откашлявшись, начинает петь.

ШАМСИЯТ (поет)

Приходи к нам, Сталин, родной наш отец,
Когда гонят весной с равнины овец…
Мы с тобою, компартия, расцвели,
Ты — садовник, хранитель нашей земли.

Закончив петь, Шамсият несколько секунд смотрит в зал. Вдруг, будто чего-то испугавшись, она делается серьезной и, уставившись в одну точку, начинает говорить со злостью.

ШАМСИЯТ

Говорят, как будто из горных скал
Добывают руду, все говорят.
А из наших, из лакских гор и скал —
Неужели здесь добывают яд?

Говорят, как будто в земных полях
Золотую пшеницу сеют-жнут.
Неужели в наших лакских полях
Только аспиды из земли растут?

Говорят, коль есть земля и вода,
Зацветут и камни в раю таком.
Неужели лакский луг навсегда,
Навсегда окажется подо льдом?

Говорят, что сакля к сакле растут,
Прижимаются гнезда горных сел.
А на лакских склонах в аулах, тут,
Неужели свету конец пришел?

О, Парту-Патима, моя сестра,
Ты исполнила долг, отдала жизнь,
И теперь ты спишь спокойно? Пора!
Подними же голову, оглянись!

Узкоглазых монголов с гор крутых
Ты бросала в пропасти — нрав твой крут,
Чтоб в аулах лакских твоих родных
Развелись шайтаны и жили тут?

Эй, очнись, вставай, Муртазаали,
Где летучий твой удалой отряд?
Здесь никто не пашет родной земли,
Все поля заброшенными стоят.

Ты сражался, саблей махал своей,
Сколько саблю рука держать могла,
Чтоб гороховых посреди полей
Лебеда горючая проросла?

Сердце льва, Саидов Гарун, орел,
Разве ты не видишь? — в доме пожар,
Неужели спишь с тех пор, как ушел,
На границе селения Цудахар?

Бедняков, что в этих горах меж скал
Засевали хлеб в тесноте долин,
Для того ли вместе ты собирал,
Чтоб изгнали их в черный день один?

Газыри твои — красота груди,
Драгоценный кинжал истер твой бок,
Эй, Саид Габиев, проснись, приди,
Разве ты исполнил священный долг?

Ты спокоен там, где вечная тишь,
Наша жизнь, Саид, тебе далека,
В азнаурско-грузинских долах спишь,
Не шумит, не будит Койсу-река?

Мог ли думать ты, завершая путь,
Что аулы лакские — посмотри —
Под засильем, гнетом когда-нибудь
Превратятся в камни и пустыри?

У кого есть мать, как же счастлив тот,
У кого отец, как же счастлив тот,
Но счастливее в тысячу раз тот,
Кто на родине дорогой живет!

Шамсият, как будто испугавшись того, что сказала, в смятении смотрит в зал и вдруг громко вскрикивает, падает на колени и начинает рыдать, ударяя себя по бедрам, затем катается по сцене. Неожиданно останавливается и начинает дико хохотать, потом вскакивает на ноги и, как солдат, с песней направляется к выходу.

ШАМСИЯТ (громко поет)

Мы — Советов дети, счастливы мы,
Нам пути открыты, стучат сердца,
Крепко любим нашу Родину мы
И Великого Сталина, отца…

В саклю с вещмешком в руке, в солдатской форме, прихрамывая, входит Чаргас. Пораженный увиденным, замирает у порога.

ШАМСИЯТ (испугавшись Чаргаса, громко). Вав-шав. Ве-е! (Закрыв руками лицо, прижимается к стене, потом выбегает на улицу. Чаргас не узнает Шамсият. Некоторое время он с удивлением смотрит ей вслед. Отодвинув палас, свисающий в дверях, замечает Сияли, которая с удивлением и страхом смотрит на него, не узнавая.)

ЧАРГАС (подбегает к Сияли). Тетя!

СИЯЛИ (наконец узнает Чаргаса, пытается подняться). Хов-хов! Ммумм-ммумм-мму-у-у!

Чаргас помогает ей встать. Сияли, рыдая, обнимает Чаргаса. Он целует ее лицо, руки и, не совладав с собой, начинает плакать, утирая глаза.

ЧАРГАС. Тетя, что случилось с нашим аулом, с нашим домом? Где мама? Где Шамсият? Где все? Где?!

Осторожно, с опаской входит Шамсият. Останавливается у дверей, прижавшись спиной и руками к стене, глядит на Сияли и Чаргаса. Чаргас не сразу замечает ее. Сияли продолжает плакать и не выпускает Чаргаса из своих объятий. Наконец Чаргас замечает Шамсият и пристально всматривается в нее.

ЧАРГАС. Шамсият? Ба! (Осторожно убрав руки Сияли, делает несколько шагов навстречу Шамсият). Сестра!

ШАМСИЯТ (мотает из стороны в сторону головой и машет руками). Эге-гей — нет-нет! Эге-гей — нет-нет!

ЧАРГАС (испуганный ее криком, останавливается. Затем делает еще несколько шагов вперед). Шамсият, сестра! Что за беда с тобой стряслась? Ты не узнала меня? Я твой брат, Чаргас!

ШАМСИЯТ (с вытянутыми перед собой руками). Ве-е! Не хочу, не хочу! Не хочу людей! Убегайте, убегайте! (Бросается к выходу. Уже с улицы доносится ее голос.) Убегайте! Дуду-Рамазан! Данка-Али! Тарай Хажу! Лапа-Муса! Убегайте! Убегайте, люди идут!

ЧАРГАС (рыдает, съежившись от отчаяния и боли). Шамсият! Сестра! (Опомнившись, выбегает следом за Шамсият.)

На сцене остается одна Сияли. Она стоит, покачиваясь из стороны в сторону, и смотрит в зал.  Неожиданно в дверном проеме за ее спиной, еле волоча ноги, появляется Красавчик — весь в лохмотьях, неузнаваемо изменившийся. Он смотрит затуманенным, отсутствующим взором в зал, затем делает шаг вперед, закатывает глаза и падает. Заметив Красавчика, Сияли испуганно отбегает к стене, но потом решается подойти к нему. Она наклоняется над Красавчиком и рассматривает, пытаясь понять, кто это.

СИЯЛИ (узнав Красавчика, еще больше пугается, машет руками). Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! (Пытается поднять Красавчика.)

КРАСАВЧИК (придя в себя). Хоту кутатт... (Теряет сознание.)

Поняв, что ей одной не справиться, Сияли выбегает на улицу и зовет на помощь Чаргаса.

КРАСАВЧИК (снова придя в себя, пытается подняться, но не может. Становится на четвереньки и всматривается в зал. Собрав последние силы, едва слышно и тоскливо). Э-эй... э-э-эй… лю-ю-юди-и-и… Где-е-е вы-ы-ы… лю-ю-ю… ди-и-и?.. Я… уми-и-и… ра-а-а-а… (Падает.)

По радио передают Указ о присвоении Амет-Хану Султану во второй раз звания Героя Советского Союза.

 

 

Занавес.