Ышарады Аллах
Апендилеге къарасам, бабаслагъа къарасам, сёзлерине тынгыласам, Аллахны ышаргъанын кёрмейме, аны кюлгенин эшитмейме. Бу дунияда уа жокъду ышаргъандан бла кюлгенден акъыллы адам. Аллах кеси да жарыкъ сыфатлы болмаса эди, аллай адамланы жараталлыкъ тюйюл эди, жаратса да, сюерик тюйюл эди. Излейме эски китаблада Аллахны ышаргъанын, кюлгенин. Табама Библияда «Ионаны Аллах Ненавич шахаргъа ийди» «Бар, анда адамланы диннге бур, мени сёзюмю эшитмеселе, бу дуниядан къурутурма», — де. Иона Аллахны сёзюн эшитдирди адамлагъа, ала Аллахха бет бурдула. Аллах да кечди гюнахларын. Олтурады Иона шахар къатында, ачыуланып: «Нек кечди Аллах бу гюнахлы адамланы?» — деп. Олтурады Иона, тюбюнден исси къум къыздыра, башын кюн кюйдюре. Тёгерегинде, кырдык, терек огъай да, чыгъана окъуна ёсмей. Бир кечени ичинде Аллах Ионаны къатында уллу терек ёсдюрдю. «Къууандынгмы, Иона?» — деп сорду Аллах. «Бек къууандым, Аллахым». Сора бир кечен ичинде Аллах ол терекни къурутуп къойду. «Жарсыдынгмы Иона?» — деп сорду Аллах. «Бек жарсыдым, Аллахым, алай жарсыдым, жашарыгъым окъуна келмейди». «Сен жарсыйса бир кечеге ёсген, бир кечеге къуругъан терекге, мен а къалай жарсымайым жюз минг бла жыйырма адамлагъа, сол къолларын онг къолларындан айыралмагъан адамлагъа?» Алай, ойнай-кюле, Ионаны къатында терек ёсдюре, Ионаны къууандыра, ол терекни къурута да Ионаны жарсыта, кюле-кюле, Аллах уллу магъананы ангылатды.
Чегем сууунда чабакъ тута, жарлы Иона эсиме келди. Бир гитче чабакъчыкъ тутдум да, айтдым Аллахха: «Ма бу гитче балачыкъны иеме суугъа, къайытарама Саннга, къалай иги адамма, кёресе Кесинг. Сен а манга гитче чабакъчыкъны орунуна, уллурагъын, семизирагъын бер». Бир-эки атлам атлагъанлай, аллай чабакъ къапмаймыды, аны кётюргенни къой да къой, уллу терекни къалын агъачдан чыгъаргъанча, ууаныкны терен урудан кётюргенча, ол Чегем сууну шоркъаларындан сюйреп, сыртыма ауаргъа жетиб, кючден-бутдан бир уллу чабакъны чыгъардым.
Къууандым, Аллахха шукур, дедим. Ингирге дери айландым суу бойнунда, гитче чабакъны суугъа ие, уллусун суудан чыгъара, кюле-ойнай. Аллах бла сатыу- алыу эте. Аллах да жети кёкню бийигинден маннга къарай ышара-кюле, хурджунуму, къолуму чабакъдан толтурады. Ашырдым Аллахны бир къууанчлы кюнюн. Ингирде бет-къол жууайым деп, чабакъладан толу уллу хурджунну тик ташха салып, суу таба бет бурдум, сыртым бла сууда тауушла эшитип бурулсам, чабакъларым, тик ташдан учхалап, шуу-шуу деп, суугъа кетдиле. Аланы тутама деп, кесим да, суугъа жыгъылып, адамыча жибип, кючден-бутдан, бир бешисин артха, хурджуннга жыйдым. Иги да жибип, сууукъсурап, женгил хуржунчугъуму сыртыма атып барама, тик тёшге ёрлей, юй таба. Ингир. Жангы ай ышарады, манга къарай. Аллах да кюледи, ауузундан ингир булутла чыгъара, кюледи. «Ким бла сатыу-алыу этеригинги билирге керексе», — дегенча. Мен да кюлеме, бийик дуппурда олтуруп, ачлыгъымы, жибигеними да унутуп, харх этип кюлеме кесим кесиме. Къаяла да кюлгеними, къатлап-къатлап, артха къайытарадыла. Харх этип, Чегем сууу чабып барады, кюле-ойнай, Аллахны, адамны да къууанч кюнюн башха эллеге, башха жерлеге теркирек жетдирейим деп.
Улыбается Боже
Смотрю на попов, смотрю на муллу, внимаю их речам, но в словах их не слышу улыбки Господа, не вижу смеха Его. А ведь на земле самый умный человек — человек улыбающийся. Если бы Боже не был улыбчив и смешлив, как бы он создал такого умного человека? Как радугу бы нарисовал, не улыбаясь? Как бы летали птицы и цвели деревья без улыбки Божьей? Как бы шагнул ребенок, если бы Господь не улыбался? Просто у Бога нашего смех и серьезность нераздельны. Все слова всех служителей церкви разве серьезней и значимей цветка улыбающегося? И стал я искать в святых книгах следы Божьей улыбки и смеха. Нашел в Библии. Жители города Ниневия непомерно грешили и тем вызвали гнев Божий. И позвал Господь многострадального Иону, во чреве кита поскитавшегося вдоволь. И сказал Господь Ионе:
— Пойди в город сей и скажи живущим там — если они не вернутся к вере моей, — сотру их с лица земли. И пошел Иона в град сей, и видел там блуд и мерзости, и передал им Иона слово Божье, и покаялись жившие там, и Господь простил их. И сидел у ворот города Иона, опечаленный решением Господа, и казалось ему, что нет прошения ниневийцам.
И сидел Иона у врат городских, голову пекло солнцем, снизу поджаривала земля, вокруг ни травинки, ни куста какого. И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головой его была тень, и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению. И устроил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло.
Когда же взошло солнце, навел Бог знойный ветер, и солнце стало палить голову Ионы так, что он изнемог и просил себе смерти и сказал: «Лучше мне умереть, нежели жить».
И сказал Бог Ионе: «Ты огорчился за растение, которое не сажал, не выращивал, которое за день выросло и за ночь погибло, а каково мне уничтожить те двести тысяч живущих в городе сем людей, не могущих отличить, где у них левая, а где правая рука».
Так, посмеиваясь, Боже вразумлял Ионе Большое... На рыбалке я вспомнил Иону, может, кит на ум пришел, может, рыба потому что не ловилась, может, потому, что на речке почти что видимы и время и Бог. Долго бродил я и, наконец, поймал крохотную рыбку, и возопил я к Господу Богу всей своей усталой плотью и изнуренным духом: «Боже, возвращаю тебе маленькую, а Ты вместо нее дай мне большую и жирную».
И двух шагов не прошел —как вот она, громадина, вначале думал, камень подвернулся. Нет, тронулась, тянул я ее, будто годовалого барана из ямы глубокой, будто ветвистое дерево из чащи дремучей, тянул, тянул —еле вытянул, да и сам при этом опрокинулся. Такого зверя еще не видели наши старожилы, ох и нацокались бы они языками... если бы... Ходил я по речке, малую рыбку выпускал, большую к рукам прибирал. Ходил, смеялся да с Богом торговался. К вечеру утомился, уж больно мешок тяжел оказался. Ну, думаю, пора и домой. Перед тем, как умыться, положил мешок на покатый камень, да к реке повернулся, — слышу сзади шу-шу-шу, оглянулся — моя рыба из мешка скользь, и несет ее река, будто поленья уносит. Кинулся я за ней, сам взмок весь, поймал несколько штук, остальные поплыли, помахивая мне на прощание своими радужными хвостами. Иду, карабкаюсь на бугор мокрый и злой, запыхался, сел отдохнуть. Вечерело, улыбнулся месяц, горы выдыхали звуки, собранные за день, и бежала река, хохоча, и Боже смеялся, пуская белые облака, засмеялся и я. И торопилась река донести радость Божью до земель далеких и грустных.
