Ышиз Падыш
Верос
Котырес Музъем борды
Бырттэмын милям гуртмы…
Вал уллёез ми азьлань но азьлань валтӥськом. Ог ньыльдон пала валъёс отын, вань чуньыос но.
Ми — вал возьмасьёс: Миклай, Виталько но мон, пӧлысьтымы самойыз покчиез.
Уллёысь куд-ог ужась валъёс дагаямын, паськыт гоп кузя тапыр-тапыр кылӥське, эсьмаса, кизилиос ик зуркало кадь.
Я, вуим, лэся. Миклай валзэ уллё азе поттӥз но сюлоеныз шлач-шлач! кышкатыса дугдытӥз уллёез.
Чебер ик солэн валэз. Вольыт но кузь чыртыё, паськыт гадё но пур-пур лобаськись быжо. Эсьмаса, Гаянлэн Падышез кадь.Нимъссы но – огкадесь ! Эх, мынам сыӵе ке луысал валэ... Мынам Тайзакелы Миклайлэн Падышозяз, ой-ой!
Озьы ке но, Тайзаке мыным кельше, визьмо со. Котькытын медло, гуртэ ачиз сюрес шедьтоз. Вылаз ик уг куртчылӥськы но вылысьтыз уг сапкылы. Только синмыз пал. Но ничо, со ваньзэ одӥгеныз но адӟе.
Хрум-хрум кылӥське возь вылын. Пичи гинэ ты вылын шутэтскись толэзь но кылзэ кадь валъёслэсь сиськемзэс.
Ойдо сие, сие, кужым пыртэ мугорады. Ӵуказе нош ик уже. Кудӥз уробое кыткиськоз, кудӥз энер улын ветлоз, кудӥз возь вылын лачкиос нуллоз. Котькудӥзлэн аслаз ужез.
Валъёс йӧлвыл пыр кадь уяло, йырзэс выллань чатырто — эшъёссэс учкыло, нош ик сисько. Тани ӝоген шутэтскыны интыяськылозы. Гоплэн огпал бамаз — мон, пичи гинэ сик дорын — Виталько, нош сопалаз — тыл кадь етӥз Падыш вылаз — Миклай.
Тю-юр! шултӥз кӧня ке улыса Миклай, иське, тылскыны ӧте.
Тылскеммы бере, котырын эшшо пеймытгес луиз на. Шулдыр тачырто кӧс улвайёс. Мон поттӥ пещтэрысьтым картошка, ми сое пыжом, Виталько — шаньгиоссэ, анаез туннэ пӧрам, нош Миклай — книгазэ.
— Я, давай. Кыӵе страницаяз вуим ини?— матазгес кариськиз Виталько.
Мон вал возьманын кыкетӥзэ гинэ ай, ваньмыз паймымон но выль адске, нош Миклайёс толэзь пала ини ветло.
— Ми, Серги, книга лыдӟиськом. Туж интересной, лешак басьтон,— вераськоназ атаезлэсь тышкаськон кылзэ пыртӥз пияш,— гожтэм кыӵе ке Шульц. Ачиз, пе, со индеецъёс пӧлын улэм. Азьпалаз вераське вал, кызьы Одинокой Бизон индеец, вождьзылэсь кылзӥськымтэен, бизонэз вииз. Вань уллё пегӟиз но племязы сютэм кылиз... Вот.
Книга страницаос вылын югыт-пеймыт луылэ, нош Миклай лыдӟе но лыдӟе.
...Тани мон но, киям пыӵал, йырсиосы пельпумозям, Одинокий Бизонэн ӵош лашкинтӥсько пумтэм-йылтэм прериетӥ. Котькытын тушмонъёс, нош мынам синмы ӧрӟилэн кадь сак, пыӵалэ но шонер ыбе.
Кытын ке сикын кучыранлэн куараез кылӥськиз. Собере, лӧптыса сямен, ну, ява, кутскиз ук: мяугетэ но, черекъя но. Кин сое ваиз татчы, самой тунсыко интыяз?.. Валъёс но нырысь пельёссэс чорк карылыса султылӥзы вал но, пумен буйгатскылӥзы.
— Ыбоно сое,— Виталько поӝигзэ поттӥз. Мынам синъёс ик таба быдӟаесь луизы: кытысь шедьтэм меда?
— Ӵок ойдо, нюлэскысь сое утчаны — турын кабанысь венез кадь. Я, эшъёс, картошмы но пыжиз кадь,— шлоп пытсаз книгазэ,— ярам, уйёс трос на, таиз но ӧз быры на.
Эшъёслэн йырсиоссы кыкназылэн кузесь. Огезлэн — сьӧд, мукетызлэн — горд ӵажал кадь. «Эсьмаса, индеецъёслэн кадь ик».
Эгырын пыжем картофкалэсь мар меда вань ческытэз! Вылаз ик кизилиос мынекъяло ке, ог-огенызы ляпаен шудо ке, матысь сикысь тылобурдоослэн куараоссы кылӥсько ке, небыт тӧл сяськаяськись беризь шӧм вае ке. Умой...
Хур-хр-фру! шокало валъёс. Чуньыос анайёссы вӧзы, шунытэгес интыяськылэмын. Айы валъёс но сак кылзо уй куараосты.
— Ай мон Падышез утялто,— школае ветлон сумкаысьтыз поттӥз няньзэ Миклай,— со туннэ мар ке умой ӧвӧл, куртчылӥськыны но выре вал.
Миклай пеймытэ ышиз. Виталько, киысьтыз вакчи сюлозэ лэзьятэк, нырулыса кылле.
Тани тылскем дуре мынам Тайзаке лыктӥз. Мон сое ӧй ик сьӧлталля, ачиз лыктоз. Валлэн мусояськись шуныт йырыз пельдорме бичатэ. Яратэ ик та пересь валэ нянез. Нош чыртызэ вешаськод ке, синъёссэ ик лычсуземеныз кыньылэ...
— Падыш ышиз!—олокытысь зымиськыса сямен Миклай потӥз. Тайзак тэтчытскыса ик огпала бызиз.
— Кызьы ышиз?— пыд йылаз Виталько тэтчиз.
— Вот озьы ик. Ӧвӧл но тӥни,— ӝог котырскиз тылскем дортӥ.
— Нош Починкаос доры ке пегӟытскиз. Соослэн но уллёзы кыдёкын ик ӧвӧл. Илля нюкын гинэ,— шуиз Виталько.
— Оло, чиганъёс нуизы,— мон но верано кариськи.
— Чиганъёс, чиганъёс,— чибиньлэсь сямен шонаськиз Миклай,— кытчы меда пыриз? Соин ведь бригадир ворттылэ, ӵукна ӧз ке шедьты сое — всё...
— Тон сьӧлтад ук, лэся, вал сое,— пуксиз Виталько.
— О-о.
— Каром тазьы, эшъёс. Витальколэн запас серметэз вань. Али мон кудзэ ке валэз куто, нош ми Сергеен Падышез утчалом. Ярам-а?
Ми ӝог гинэ тылскемез сюен пазям но — вырӟим. Нырысь ик Илля нюке. Шунды ӝужан палан векчи гинэ льӧльыраны ӧдъя ни. Кытын меда бускель колхозлэн уллёез? Но сое ми ӝог гинэ шедьтӥм. Гопе васькыкумы, вал гырдалтэмъёс кылӥськизы. Валъёс шӧдӥзы милемыз.
Ӧй вал Падыш татын, ӧй вал. Нош собере кытын?
— Утчалом нюкъёстӥ. Тон огпалтӥз, мон та палтӥз,— кер-кор шока Миклай.
— Валэд укыр азьтэм бызьылэ, урысэн одӥг йӧтты ай,— пеймытысен кылӥськиз на.
Тайзак валаз кадь солэсь верамзэ, ваче пыд тэтчытскыса лобиз. Мон люгы кадь со вылэ кырмиськемын. Марлы, марлы, нош валэн ворттылыны ми, гурт пиос, умой дышемын!
Кытын меда Падыш? Оло ошмес дорын-а? Тайзакез отчы валтӥсько. Куке но та ошмес дорын, эксэй дыръя на ай; Ӟизми нимо пинал пиез урядник ыбыса вием, пе. Юзыр-кезьыр луисько, сюломе эшшо юнгес кырмисько. Та гоп нап согиськемын пипуэн. Сюлмы дыр-дыр тэтчаса, быдэсак сое потӥ. Ӧвӧл мискинь пилэн вужерез но (алдам, иське, пересь Керентей бускель), ӧвӧл Падыш но.
«Эх, пиос, оскиськиз тӥлед»,— тушсэ кырмалоз ини бригадир.
Нюклэн пумаз Миклаен пумиським. Солэн тусызъя ик, вал вылын пукемезъя ик валай — со но шедьтымтэ.
— Падыш! Падыш! — шуккиськиз кӧлӥсь нюк кузя.
— Падыш! Падыш! — кесяськиськом Миклаен уртче. Тайзаке но чорт-чорт гинэ пельёссэ карылэ.
— Гуртэ ӧз-а меда берты…— верай мон Миклайлы, кесяськыса жадьыса.
— Ойдо, иське, эскером. Уг тодӥськы, кытысь утчаны ик.
Валъёсмы пӧсязы. Ӵукна лысву пыдъёссэс коттэ.
Тани адскиз гурт пумын сылӥсь вал гид. Пушказ юг ӝуало лампочкаос. Валъёсмес кенер борды ӝогак гинэ думылыса, гидэ пырим. Азямы Эрткемей Тимок потӥз, пересь конюкмы.
Пурысьтам кир-пазь тушез кечлэн кадь адске. Бадӟым сьӧд галифеен со кыӵе ке начальник кадь йӧтэ.
— Кыӵе-сыӵе пыӵ куртчиз тӥледды?— паймем тусо луиз пересь.
«Вералом-а?» — шоре учкиз Миклай. Собере лулӟиз но шуиз:
— Марым, Тимок агай...
— Марым-турым, вера ӝот-ӝот, по-солдатски,— мыйыкез лек вырӟиз вал утисьлэн, собере мынектӥз,— Падыш-а ышиз?
— О-о,— ми ыммес ик усьтӥм. Вот пересед?!
— Ойдолэ ай,— кырмыштӥз со милем. Паймыса сьӧраз кыстӥським. Потӥм кенерам гид азбаре. Шуныт гужем омыр нясь-нясь ёзвиостӥ кошке.
— Тӥни,— купырмем чиньыосыныз возьматӥз Тимок. Кенер дорын ик Падыш сылэ, со вӧзын туганэз, музъем вылын али гинэ вордскем чуньы йырзэ чорк ӝутыса кылле.
— Фу, шедиз, лэся,— мур лулӟиз Миклай.
— Кизилиез мон юри кельтӥ ни вал. Шӧдӥ, туннэ чуньыялоз шуыса. Нуналыз но вуиз. Олокытысь-мар уйшор уе, кенер пуӵез ик тӥяса ,Падыш вуиз. Ну, малпасько, таидлэн но атай сюлмыз чидамтэ. Вал веть со, пиос, валась туж.
Али ӝужась шунды сиос небыт вешало мусо чуньыез. Дырын-дырын анаез нюлыштылэ сое.
— Кисьтэм-басьтэм атаез кадь,— сипыртӥз Миклай.
— Я, пиос, ойдолэ, ойдолэ ум люкетэ,— тамак пуйызэ поттыса ,дыртытӥз пересь Тимок милемды,— эшшо син но усёз.
Нош Падыш кыӵе йӧно сылэ, йырыз вылӥе ӝутэмын. Эшшо но чеберскиз на кадь со. Мумы валэз шудыса гинэ чыртыяз, мугораз йырыныз, нырыныз мырӟылэ. Собере ка-ак! гырдалтӥз ук, ява! Быдэс Инмар дунне тыр…
Падыш* пропал
Притулилась деревня моя
К огромному шару земному…
Гоним лошадей, целый табун. Голов сорок, не считая жеребят и однолеток. Многие лошади подкованы, и от их топота дрожат звезды на черном небе. Мы гоним их все дальше и дальше. Мы — это Миклай, Гарань и я – самый младший.
Кажется, прибыли на место! Вот и выпас. Миклай рванул вперёд и — шлач! шлач! — взмахивая длинным кнутом, щелчками остановил лошадей.
Эх, ну и красавец же конь у Миклая! Шея гибкая, высокая, спина темным лаком отливает, чуткие ноздри отзывчиво подрагивают, грудь мощная и широкая, бабки сухие, а хвост — вспенённая волна за кормой. И кличку Падыш ему дали не только потому, что левая нога до колена бела, а из-за того, что у Туймата, верного сподвижника самого Пугачёва Омеля, возглавлявшего у него отряд удмуртов в повстанческом войске, коня тоже звали Падышем. И, как доносят предания, не было у Туймата коня резвее и милее Падыша. И сильнее, и вернее.
Мне представляется вместо вихрастого, в заношенном пиджачишке Миклая сам Туймат, оседлавший лихого Падыша. И лунные блики, и ранние звезды, и тени деревьев прибавляют к моей фантазии все новые и новые штрихи. Потому-то и нравится мне пасти лошадей в ночном…
Мне б такого коня, мне б скакать на быстроногом Падыше… Нет, нет, не буду, даже мыслями не хочу обижать моего старого доброго друга, моего смирного Тайзака. Добрый мой конь, добрый мой Тайзак, никогда не сбросит, никогда не укусит, а дорогу домой найдёт в любую погоду, в любой тьме непроглядной, хоть и одноглазый. За долгий свой лошадиный век каждую кочку в округе изучил, каждый пенек.
— Хрум-хрум, — аппетитно звучит над лужком. Мягкие лошадиные губы прихватывают сочную росистую траву. Подрагивающий в черном зеркале небольшого прудка месяц улыбается этому хруму.
Ешьте, ешьте на здоровье, глотайте луговую силу, завтра снова работать: кому-то телегу возить, кто-то под седлом пастуха окажется, кто-то будет волокушей сено стаскивать.
Лошадиные силуэты плывут в тумане, изредка поднимая над туманом головы, взглянут друг на друга и снова склоняются к траве. Вот насытятся и лягут. На одном краю луга — я, на другом, у лесочка — Гарань, а дальше, невидимый, носится на своем неугомонном Падыше Миклай. Сам не знает покоя и коню не дает. Но вот спустя время раздается лягушачье тюрлюканье — сигнал Миклая. Пора зажигать костер и отдыхать.
Всё шире круг света у костра, а тьма вокруг все гуще, все плотнее и все больше схожа с дёгтем Тимок-агая**, конюха нашего. Весело потрескивают сухие еловые ветки. Вынимаю из песьтэра*** картошку — и в уголь. Гарань достает свежие шанежки, Миклай — бутылку молока, а следом — толстенную книгу… Так, интересно… что это он там?..
— Давай, начинай, — нетерпеливо придвинулся к нему Гарань, и в полыхах костра яснее стали рыжинки конопушек на его носу. — На чём остановились, не помнишь?
— Мы, Серёга, — торжественно обратился ко мне Миклай, — читаем такую книгу!.. Начнёшь — не оторвёшься! Лешак ее забери!.. Шульц какой-то написал.
— Джеймс Виллард Шульц, — не удержался и блеснул познаниями Гарань, подняв указательный палец. Это прозвучало так торжественно и важно, что можно было подумать, будто он сам диктовал книгу какому-то Шульцу или, на худой конец, был близко с ним знаком.
— Шульц, — сказал Миклай, — долго жил у индейцев Северной Америки и вот написал про них… Книга о великом охотнике — Одиноком Бизоне. Однажды он не послушал вождя племени и убил бизона в запретное время. Зря не послушал. Стадо убежало, а племени пришлось голодать…
Миклай склонился к книге, по лицу его и страницам проскакивают блики костра. И от этого речь его кажется волшебно живой, каждое слово тут же обретает вес и плоть.
…Вот уже и в моей руке ружьё, волосы ветер разметал по плечам, на ногах — лёгкие мокасины, под седлом — молодой быстроногий Тайзак. Вместе с Одиноким Бизоном я мчусь по бескрайней прерии. Враги то и дело возникают из тьмы, окружают, но рука моя по-прежнему верна, а глаз меток…
В ближнем леске гулко ухнула сова, и тут же раздалось как бы мяуканье, переходящее во всхлипывание. И всё в одном месте. Хороша компания! Сова да филин — на простофилин... Звали вас? Лошади, встрепенувшись, успокоились. И мы вновь повернулись к костру.
— Надо бы пристрелить его — Фильку глухого, — воинственно заявил Гарань и вытащил поджиг. Ого! Вот это да! Оказывается, у него и поджиг есть!.. Почти что пистолет…
— Да ладно тебе, — сказал я примирительно, — он же не виноват, что у него такой голос. Да и как его найдешь в темноте? Что иголка в сене… Давай-ка лучше картошечку попробуем, кажись, поспела. Налетай! А книгу потом дочитаем, вон сколько еще ночей у нас впереди…
Только теперь я догадался об истинном значении ремешков, что перехватывали волосы на лбу моих друзей — индейским гурам , и сам стал подумывать, где бы раздобыть и себе такой же!
А картошка из костра – объеденье! Кто не пробовал, много потерял. А если к этой горячей, хрустящей, пропахшей дымком картошке добавить далекий свет перемигивающихся на черном небе звездочек, пересвист ночных птиц в ближнем леске, настой цветочных запахов, доносимый мягким и теплым ветром, журчание недалекого ручья…
— Хург — фру! — выдыхают лошади, жеребята елозят, тянутся к материнским сосцам, устраиваются потеплее и поудобнее.
— Пойду-ка, — говорит Миклай и вынимает из старой школьной сумки хлеб, — проведаю Падыша. Какой-то он сегодня не такой, неспокойный, чуть даже укусил меня…
Миклай исчез в темноте, Гарань дремал, уронив голову на грудь и не выпуская из рук кнута. К огню приблизился Тайзак. Я его и не стреноживаю, далеко не уйдет. Постоял, пощекотал мне подбородок бархатными губами: хлеба просит. Любит старичок хлебушек. А если еще и шею при этом почесать, так и вовсе от удовольствия глаза зажмурит.
— Падыш пропал, — внезапно вынырнул из темноты встревоженный Миклай. Тайзак, словно он был в чём-то виноват, тут же отпрянул в сторону.
— Как пропал? — встрепенулся Гарань и протер глаза.
— Да вот так. Нет нигде!
Миклай нервно обошел костер.
— Может, убежал к якшурскому табуну? — предположил Гарань. — Недалеко ведь, версты три, в Ильинском логу.
— А может, цыганы-конокрады? — вставил я.
— Какие там цыганы! — досадливо, как от комара, отмахнулся Миклай. — Их сроду тут не бывало… Куда ж все-таки Падыш девался? На нём бригадир ездит, до завтра не найдем — пропали…
— Так ты ж его стреноживал, кажись! — удивился Гарань.
— Ну да, уздой… Действительно, странно… Сделаем так. Гарань, ты останешься здесь и отвечаешь за лошадей. А мы с Сергой — на поиски. Дай-ка, Гарань, запасную уздечку…
Сперва подались в Ильинский лог. На востоке уже алела тонкая, с лезвие бритвы, полоска. Табун соседнего колхоза нашли быстро. Когда спускались в лог, наши лошади зафыркали, в ответ заржал вожак чужого табуна. Нет, Падыша здесь не видали. Пастухи, такие же, как и мы, ребятня, только плечами пожимали…
— Ладно, будем искать по мелким ложкам, — решил Миклай, — сперва в этом! Ты — слева, я — справа!
Он тронул пятками свою лошадь и скрылся в зарослях.
Тайзак, словно понимая важность происходящего, вхрапнул и, забыв про старость, пошел галопом. На тяжелые работы его уже не берут, и он подкопил силенок. Он мчался, а я репьем вцепился в его гриву. Нас, деревенских, этому учить не надо. Но где же Падыш? Может, у Белого родника? Со страхом веду Тайзака в заросли. Говорят, когда-то давным-давно здесь царский урядник застрелил сбежавшего от господских истязаний парня. Даже имя его сохранило предание — Зизми. И с той поры плачет-надрывается где-то поблизости от этого места его душа… Вода же в роднике холодна и прозрачна. И называют этот родник в народе Белым. Зажмурившись и от страха втянув голову в плечи, я что есть силы ору:
— Пады-ыш!
Но звонкий мой крик сразу же тонет в густом ольшанике, что покрывает склоны лога. С замершим сердцем, боясь обернуться, покидаю лог. Не видать ни призрака, ни Падыша. Жаль!.. Мне сразу же представилось укоризненное лицо бригадира Конда-агая: «Эх вы, и доверить ничего вам нельзя…» Наверху увидел Миклая. Понур и печален. Значит, и он не нашел Падыша…
— Пады-ыш! — раскатываются над округой наши голоса, и ржание Тайзака вторит им. — Пады-ыш!..
— Может, он домой ушел, — без всякой надежды говорю я.
— Делать нечего, надо проверить…
Вот уже и конюшня колхозная видна. Ярко проблескивает в окнах электричество. Привязываем коней и заходим. Встречает нас Орткемей Тимок, старый, но главный по лошадям. Реденькая седая бородка всклокочена, но широкие, с заплатой на заплате, армейские галифе придают ему начальственный вид.
— Что за муха вас укусила? — усмехнулся он.
Миклай тоскливо взглянул на меня и выдохнул:
— Это самое, Тимок-агай…
— Что — это самое?.. Отвечайте чётко и ясно, как когда-то нас Жуков учил на войне.
Большие его усы грозно задвигались, но под усами вновь мелькнула усмешка.
— Падыша потеряли, чертенята?
Мы от удивления раскрыли рты: «Ну и старик! Насквозь видит…»
— Пойдёмте, — сказал он.
Вышли на огороженный широкий двор. Летний теплый ветер ударил в лицо запахом кизяка.
— Вот. — Тимок-агай указал узловатым прокуренным пальцем.
У самой изгороди стоял наш Падыш, а рядом — молодая рыжая кобылица. Между ними дрожал на своих тоненьких ногах-ходульках очаровательный жеребенок.
— Фу! — радостно выдохнул Миклай.
— Звездочку-то я нарочно придерживал. Смотрю, пора ей жеребиться. А в полночь — глядь! — Падыш стрелой летит да как сиганет через изгородь… Аж прясла сломал. Да, думаю, отцовское сердце — не камень, чует. Конь, а понимает лучше некоторых людей…
Первые солнечные лучи ласкают жеребенка. Первые лучи первого в его жизни утра. А рядом — отец, высокий и сильный Падыш, рядом — мать, ласковая Кизили****, которая заботливо вылизывает сына…
— Вылитый отец! — восхищенно шепчет Миклай.
— Ладно, ребятки, пойдёмте, не будем мешать, — говорит Тимок-агай. — Еще сглазим — тьфу-тьфу…
И словно только сейчас замечает нас Падыш, высоко и гордо вскидывает голову и ка-ак заржёт! И ржание его разносится по всему освещённому утренним светом Божьему миру.
* Падыш (удм.) — конь с белой передней правой или левой ногой.
** Агай (удм.) — уважительное обращение к старшему мужчине.
*** Песьтэр (удм.) — род сумки из бересты.
**** Кизили (удм.) – звезда.
