Тихая свадьба

Тихая свадьба

Отрывок из повести «Жизнь деда Ляксея»

 

Три года прожил я без жены. А потом надоело так жить. Чего хорошего, когда не с кем поговорить? Выйдешь из дома — один, войдешь в дом — тоже никого нет, кругом один. Онемеешь. Иногда разговаривал со своей коровой. После смерти Анны не забросил корову, молочко для старого человека ох как нужно! Только Буренку трудно было мне доить. Приспособишься к ней, а она то ведро твое опрокинет, то самого тебя вдарит. Проговоришь с ней немало времени, уговариваешь, тогда лишь успокоится, подпустит к себе.

Ещё раз скажу, трудно одному жить. Правда, иногда приходят навещать сыновья, дочери. Придут, посидят-побалакают и снова уходят. У них свои семьи, свои дела. Старший сын Иван в Саранск к себе жить приглашал. С женой Зиной на «жигулях» приезжал. Закрой, говорит, аляй, то есть папа, свой дом и поедем с нами. Легко сказать — закрой. Столько лет жил при своем дворе, при своем роде, видел перед окном ивы, посадил их еще твой атяй, твой дед, разве можно уйти так просто. Разве успокоится сердце, в городе, у сына и невестки находясь? А корову куда денешь? В город с собой не возьмешь, там хлева для нее нет, пасти ее негде, на асфальте трава не растет.

Иван предлагал зарезать корову, а мясо распродать. В городе, говорит, в магазине молоко имеется, для внучат твоих всегда покупаем, ты тоже вместе с ними будешь молочко попивать.

Смотри-ка, каков мужик! Зарежь корову! Если каждый зарежет свою корову, то чего тогда будет? Все из магазинов будут покупать? А магазины откуда возьмут? Из речки, что ли, черпать будут? Честно говоря, сельскому человеку никак нельзя без коровы. А ведь кое-кто и в селе пытается без скотины жить. Среди молодежи много таких. Не хотят они возиться со скотиной и домашней птицей. Корм для них приготовить нужно, за ним ухаживать нужно, карденя-хлев нужно убирать. А навоз, как известно, не конфеткой пахнет. Смеяться хочется, когда вспомню, как соседская Макарова дочка две бутылочки одеколона или духов истратила, чтобы в хлеву дурно не пахло. Приехала из города и носик кверху подняла, во дворе, говорит, у вас навозом пахнет. Не пожалела содержимое свих склянок и истратила.

Не поехал с сыном Иваном в город. Отказался ехать. А он насильно и не стал тащить.

Если, говорит, аляй, не хочешь ехать, сиди дома.

— В деревне лучше жить, — сказала его жена Зина и шевельнула накрашенными ресницами. — Что ему делать в городе, старому человеку. Правду говорю, атяй?

— Правильно рассуждаешь, рьвяня, невестка, — говорю ей. — Зачем мне к вам?

Понял я, понравились невестке мои слова. Присела около меня, начала ласковый разговор:

— Мы сами чаще будем приезжать в деревню. Сядем в машину и приедем. Не оставим, атяй, одного скучать. В городе бензином пахнет, а здесь воздух чудесно чистый. И лес рядом. Как на дачу будем приезжать. Ваня, правду говорю?

Иван согласно кивнул головой. Хорошо, когда у мужа и жены разумы близко сходятся, друг против друга не заходят. Смотришь на них, и сердце радуется.

— Сынок, может быть, насовсем приедете в деревню жить? А? — спросил я его немного погодя.

— А почему, аляй, и не приехать насовсем? Или дел не найдется в деревне! И здесь трудовые люди нужны. Зина, правду говорю? Я токарем буду работать. Аляй, имеются в ваших мастерских токарные станки? А Зина дояркой будет!

Видели бы вы, как изменилось лицо невестки! Как белое полотно побледнело. Как иголки заострила свои глаза против мужа, как из пулемёта застрочила своими словами:

— Иван, ты понимаешь или нет, о чем мелешь? В городе трехкомнатная квартира у нас, а здесь что имеешь? В городе ты нужный работник, все тебя знают, а здесь ты кто? Простым токарем хочешь быть? Ты с ума сошел? А дачу свою куда денешь?

— В колхозный сад будем ходить... — не сдавался Иван. — Ты сама, Зина, сказала, будем в деревню приезжать, как на дачу. Зачем зря каждую неделю ездить? Насовсем приедем, и все тут!

Я бросил для розжига сухую веточку в разговорный костер Ивана.

— Правильно говоришь, Иван, зачем каждый раз гонять машину столько вёрст! Приезжайте всем семейством. В моем доме хоть не три комнаты, а две, все равно вам и этого хватит. Смотрите, какие они большие, просторные горницы! Хоть в футбол играй в них!

— Атяй, ты сам играй в них в футбол! — одернула меня сноха и так сверкнула глазами, будто я обидел ее, приглашая жить в деревне.

Сын и сноха чуть было не разругались, а я стал их успокаивать, сказал: если не хотите в деревне жить, насильно вас никто не заставит, где хотите, там и живите.

В тот же день сын посадил в свою машину жену, и лишь пыль за ними поднялась, укатили в город.

А я снова остался жить один. Ну, что поделаешь? Подумал-покумекал немного и решил жениться. Пошел к бабе Сандре, поговорил с ней толково по душам — не отказалась. Пойдем, говорю, собирайся!

Собралась она. Добришко, которое уместилось в двух чемоданах, вечером на тележке перевез я. Овечку баба Сандра сама пригнала, а четырех кур несла в мешке.

О своей женитьбе никому не говорил. Зачем болтать об этом? Своей головой думай! Как сам пожелаешь, так и налаживай свою жизнь. Конечно, по старой традиции, когда жениться собрался, с родителями посоветоваться нужно. А мне с кем советоваться? Аляй и тядяй, отец и мать, давно умерли. Братья Тимофей и Фёдор намного моложе меня, незачем их спрашивать. Сестры в других деревнях и городах живут. Свои дети, думаю, в этих делах мне не указчики, их самих нужно еще учить, как жить. Одним словом, женился очень даже тихо и спокойно.

И что же вы думаете? Все так же тихо и спокойно прошло? Как же! В деревне от соседей ничего не скроешь. В углу кочерга упадет — услышат. Кошка лицо мыть начнет — и это увидят. А женитьбу никак не скроешь. Это ведь не иголку втыкаешь, а человека ведешь в свой дом. Как только Сандра утром вышла корову доить, соседи тут же смекнули, в чем дело, и разнесли во все концы — Ляксей, атяй, бабу Сандру взял в жены. Слух прошел по всем улицам, от одного дома к другому, от одного человека к другому, а через полчаса вся Келукужа, деревня наша — Берёзовка, знала об этом.

Первым к моему дому на тракторе прикатил мой внук Валя, моего брата Матвея сын. Матвей в колхозе шофёр, а сын его Валя — тракторист. Остановил машину и, не вылезая из кабины, ­кричит:

— Атяй, подойди сюда! Вопрос к тебе имею!

Смотри-ка, какой шустрый! Знает, чертёнок, как грамотно разговор вести. «Вопрос к тебе имею».

Подошел к нему, а он и говорит:

— Атяй, ты и вправду женишься?

— Вправду, — говорю.

— А свадьба будет?

Вот у него чего на уме! Напрасно, говорю, трактор сгонял сюда, никакой свадьбы не будет, езжай в поле пахать, весенний день год кормит. Думаете, повернул оглобли? Вылупил глаза и говорит:

— Атяй, если задумаешь свадьбу, друга своего Гришу на гармошке играть приглашу. Он не откажет, придет. Петь и плясать будем на твоей свадьбе!

Я схватил палку, хотел огреть по спине нахала, а он круто развернул машину и дал дёру. Перед домом моим от тракторных гусениц только глубокие следы остались. Смотрю на это, и сердце от тоски разрывается. Когда-то на деревенских улицах трава-мурава росла. Женщины расстилали для сушки свои белые полотна, и ни одна пылинка не садилась на них. А теперь Валя и его дружки по улицам так носятся на тракторах, что все вверх дном перевернули, а кое-где так все разрыли, не пройдешь там и на тракторе, и на лошади.

Ах, как научить молодых по-умному жить? Некоторые из них не только улицы исковеркали, но и себя грязно ведут. Недоволен я и моим внуком. Трезвый Валя — хороший парень. Умный. Газеты читает, книжки. На пахоте, на севе по полторы нормы выполняет. А как только намочит горло горькой водой — будто белены объелся. «Ай-люли — буду петь-плясать!» — такая песенка у него всегда имеется, начинает петь и крутиться. Драться начинает ко всем лезть. Двадцать шесть лет уже ему, а ещё не женат... Какая девушка за такого замуж пойдет? Чтобы горло промочить, и свадьбу требует. Накось тебе в лоб мой кукиш! Нечего над атяй насмехаться.

Никакой гульбы мы с Сандрой не завели бы, да пришли братья Тима и Фёдор, начали расхваливать меня, что я женюсь, прощаюсь с одиночеством.

— Без гульбы никак нельзя, — сказал Тима.

— Если не пригласишь на свадьбу, когда я женюсь — тоже не приглашу тебя, — обещал мне Фёдор. Он тоже остался один без жены.

Вот так шутливо поговорив между своими, пришлось собрать нашу родню. Не все пришли, весной много дел, а все же гульба наметилась. Сандра ходила как молодая рьвяня-невеста, одетая в мокшанскую белую рубашку с вышивками, на голове ашкотф-кокошник. Кой-чего приготовила заранее, состряпала, пожарила. Были у нее и помощницы, пришли дочери братьев Нина и Люба, как огонь, проворные, скажи только — все сделают, не только столы накроют, но и тебя, новая хозяйка, на руках поднимут.

Собрали гостей к вечеру. Незачем днем отрывать людей от весенней работы. Это если молодые женятся, то и три дня не жалко истратить на свадьбу, у всех родственников жениха и невесты побывать на гулянках, на всю деревню шум поднять. А мы с Сандрой решили тихо-мирно отметить наше соединение жизни. Поэтому и моего внука Валю не пригасили на это маленькое торжество. Он ушел пахать в ночную смену. Не нужно отрывать его от дела. Пусть поработает. Только зря я так думал. Валя нашел для себя замену, оставил за себя одного тракториста, а сам явился на свадьбу. И не один, а привел с собой дружка Гришу с гармоникой.

Тихо-спокойно хотели мы с Сандрой провести небольшую гулянку в честь нашей женитьбы, да не так вышло. После того как нас родные поздравили с новой жизнью, после того как немного выпили, закусили, друг внука Вали гармонист Гриша так развернул меха гармони, так раскрутил всех на пляс, что даже пол в моей избе зашатался под ногами развеселых родственников наших. Песни да пляски так шумно разнеслись, что Сандра раскрыла окна — и собралась слушать и глядеть под окнами вся улица. Вот какая тихая свадьба получилась!

Внук мой Валя, конечно же, прихватил лишнего через горло свое, и вскоре пришлось перевязать ему руки и ноги, чтобы не лез драться с кем попало. Перевязанным его так и положили на скамейку, где он вскоре и уснул. Сандра сунула ему под голову подушку, а от веревок не освободила, как бы он снова не начал бунтовать.

Утром Валя проснулся рано, начал ругаться, зачем связали его.

Пришлось освободить его от веревок. Ему нужно было идти в поле заменить друга-тракториста, а как он пойдет, если у него голова трясется от похмелья. Сам налил в кружку вина, выпил и снова пьяным стал.

Сандра ахала-охала, взмахивала руками, переживала, почему мой внук Валя не может пойти пахать.

— Ляксей, что теперь будем делать? — спрашивала она меня. — Мы с тобой виноваты. Мы напоили его до чертиков, и он, как видишь, опять лыка не вяжет.

Валя еле стоял на ногах, кому-то грозился, начал руками размахивать. Стал я его ругать. Как свинья, говорю, напился. А Сандре сказал:

— Мы с тобой не виноваты. Не приглашали на гулянку, сам пришел и вдребезги напился. На себе ведь не потащишь в поле, в тракторную кабину насильно его не втолкнешь.

А Сандра, оказывается, все обдумала по-своему. Наскоро подоив корову, а потом, зайдя домой, оделась в старенькое и стала собираться.

— Ты куда? — спросил я.

— Пахать иду.

Я удивился.

— Ты смеешься? — говорю.

— Не смеюсь, — говорит. — Сам ведь ты сказал — весна год кормит. Нельзя время впустую тратить, поле нужно вовремя вспахать и засеять.

Я еще не рассказал вам — Сандра, как и я, в годы войны на тракторе работала и теперь, видать, молодость свою вспомнила. Пошла в поле работать. К обеду я не выдержал, пошел за ней. И что вы думаете? Пашет моя Сандра! Трактор под ее руками как зверь рычит. Лемеха плуга чернозем вовсю переворачивают. Смотрю на борозды — прямые и ровные. Хорошо пашет! Подождал, когда приблизится, спрашиваю ее:

— Валя не приходил?

— Нет, не приходил.

Ах, шайтанская его голова! Намучаешься ты из-за него. Отдохни немножко!

— Некогда отдыхать! — крикнула Сандра и так дёрнула за рычаг, что трактор, зарокотав как зверь, рванул вперед по краю борозды.

 

*      *      *

Полевой стан недалеко от берега озера. Дощатый домик. Из трубы вьется дымок. В открытую дверь видна повариха в белом халате. Работающим в поле варит обед. Немного погодя стали собираться пахари-сеяльщики. Увидели меня, спрашивают:

— Ляксей-атяй, не пахать пришел?

— Пахать.

— А трактор твой где?

— Вон там жена пашет на нем.

— Баба Сандра?

— Да, она, не знаешь ее?

Один кудрявый тракторист засмеялся.

— Если старухи и старики начнут пахать, до середины лета не закончить нам посевную. — И захохотал, как жеребенок.

Я рассердился.

— Как зовут тебя? — спросил парня-насмеш­ника.

— Ляксеем зовут.

— Чей будешь?

— Фёдора Максимова сын.

— Послушай, тёзка, что скажу.

— Слушаю, атяй.

— Придешь домой, скажи аляй, пусть ремнем тебя отстегает.

Собравшиеся вокруг нас мужчины засмеялись, а мой тёзка Ляксей сделал вид, что не понял меня:

— За что меня аляй отстегает? Ты, атяй, чего-то не того соображаешь. — Кудрявый парень приставил палец к виску и, покрутив его, снова засмеялся, довольный собой.

— За то, что стариков не уважаешь, и отстегать тебя нужно, — сказал я ему. — Если нужно, старики еще покажут, как надо работать!

— Атяй, зря не выдумывай всякую всячину, — махнул рукой мой насмешник. — Иди домой и отдыхай на печке.

Домой я не пошел, а направился к Сандре, остановил ее и говорю:

— Иди обедать, там все механизаторы собрались уже, а я буду пахать.

Сандра ушла не сразу. Вначале посадила меня рядом с собой в кабину, показала, какие рычаги и педали трактора ДТ нужно нажимать и крутить, как пустить машину и как остановить. Много времени прошло, как я последний раз садился на трактор, а все же сразу смекнул, что да как. Во время войны я не только на колесном тракторе работал, но и на гусеничном, и называли его ХТЗ-НАТИ. А у нынешнего ДТ многое от него же. Так что я долго не раздумывал и тут же уверенно направил трактор вдоль вспаханной Сандрой борозды. А жена моя ушла на полевой стан обедать.

Я вел трактор прямо, а за мной переворачивалась-подымалась черноземная земля, на нее тут же садились грачи. Как я радовался, сидя за рулем машины. Нажимаю на рычаги, кручу-верчу что нужно, а трактор будто тяжело дышит, поднимая новые пласты. Позади остался полевей стан. Пусть Сандра моя пообедает, пусть немного и отдохнет, а я с наслаждением отдам силы, соскучившись по делу, вспашу мою землицу.

Смотрю — из полевого стана в сторону деревни кто-то на тракторе помчался. Пришла Сандра. Хотелось еще немного пахать, а она велела слезть. Ты, говорит, иди домой, а я до вечера буду работать, пока твой внук Валя не объявится. А если два дня Валя не придет, тогда что будешь делать, спросил я ее. Придется, говорит, пахать, не будешь же оставлять трактор без дела. Спросил Сандру, кто это поехал в деревню на тракторе.

— Тёзка твой Ляксей поехал.

— А зачем поехал?

— Обед ему не понравился. Птичьего молока для него не было. Умчался на тракторе к теще птичье молоко пить.

Вот ведь какой аля-мужик! К теще на тракторе! Если бы на свои деньги покупал бензин, не поехал бы так далеко. А за счёт колхоза можно.

Сандра снова села на трактор, а я пришел на полевой стан, домой почему-то не хотелось. Скажите-ка, как уйдешь, если жена твоя пашет? Если все трактористы на нее засматриваются, кое-кто и не до конца щи свои выхлебал, поспешили к своим машинам, завели моторы и начали пахать.

Через час прикатил обратно мой тезка Ляксей. В кабине трактора он был не один. Рядом с ним сидел, как сова, мой внук Валентин. Я понял, парень ездил в деревню не столько из-за птичьего молока. Наверное, защемила его сердце обида, что на тракторе его дружка бабушка пашет. Что будут говорить об их тракторной бригаде люди? Как бы на смех не подняли.

Тёзка мой Ляксей остановил свой трактор прямо передо мной впритык, чуть не задел гусеницей мою ногу.

— Ты что делаешь, несуразный?! — рассердился я на него. — Задавишь...

А тёзка Ляксей вышел из кабины и смеется:

— Не бойся, атяй. Не задавлю. — Потом, повернувшись назад, сказал товарищу: — Валя, слезай, поздоровайся с атяй!

Внук вылез не торопясь из кабины. Волосы взъерошены, хлопает глазами. Встал передо мной, как мокрая курица.

— Как тебе из стыдно?! — начал я укорять его. — Почему забыл свое дело?

Валя ничего не ответил, только почесал затылок. Потом открыл рот, стал меня уговаривать:

— Не шуми, атяй. Не забыл я свое дело. Где мой трактор?

— Свой трактор где даже не знаешь? Эх, парень! Смотри, баба Сандра на твоем тракторе пашет!

— Баба Сандра?! — удивился Валя.

Дружок Ляксей ухватил Валю за руку и проводил в ту сторону, где гудел его трактор:

— Иди, садись на свою машину и покажи, как надо пахать! Пусть не вмешиваются.

Эти слова больно кольнули меня в сердце, да ничего не стал говорить я. Зачем будешь с молодыми спорить? Наверное, не надо и вправду вмешиваться в их дела. Пусть все сами делают! И поле вспашут-засеют, и урожай потом сами уберут. А мы, старики, довольно уже поработали, рукам отдых нужно дать. Пусть они позаботятся о нас, хлебушек для нас добудут, накормят нас, оденут. Думал я так про себя и сам себе говорил: «Погодите, погодите, не отстраняйте от себя старую гвардию! Еще пригодится вам наша помощь. А то как же! Без нас как бы не споткнулись».

Скоро внук мой Валя с дружком вернулись ко мне. У обоих в глазах скучновато. Кого-то ругают. Я понял, Сандра не отдала им трактор, сама продолжает пахать.

«Молодчина! — сказал я себе. — Так вас учить надо». Потом жена рассказала, внук мой Валя чуть ли не на коленях просил уступить ему трактор, а она, Сандра, не допустило его и близко. Иди, говорит, очухайся, а потом придешь.

Валя понуро ходил вокруг полевого стана, а бабка-трактористка пахала за него. Если кто-нибудь попадался Вале навстречу, то спрашивал его, смеясь:

— Валентин, ты не на пенсию собрался?

— Почему на пенсию?

— Вместо себя пахать нанял человека, а сам отдыхаешь.

Другой колол его еще острее:

— Валя, ты почему мимо цветов проходишь? Смотри, сколько их на лужайке. Собери букетик!

— А зачем он мне?

— Бабе Сандре подаришь. Или не видишь, как она хорошо пашет?

Нечего и говорить, неплохо пахала моя жена! Не поверхностно, а глубоко-глубоко. Не страшно в такую землю пшеничку засеять. Как бархат земля. Пришли вечером колхозные руководители, велели замерить, кто сколько вспахал, кто как работал. И что вы думаете?

В этот день больше всех вспахала моя Сандра. Собрали всех на полевом стане, и председатель колхоза Мария Фёдоровна Кунайкина вручила ей красный вымпел. Вот тебе и старуха! Какая она старуха?!

 

*      *      *

И стали мы жить с Сандрой тихо-мирно. Дом внутри побелили.

На огороде картошку посадили, капусту развели, помидоры. А как же без огородного урожая! Хотя в нашей деревне и такие люди есть, кто в своем огороде выращивает лишь картошку, а помидоры или другой овощ не выращивает. Осенью, дескать, на базаре купим.

А Куяров Миша (то есть Огурцов Миша, куяр по-нашему огурец) — есть у нас в деревне такой мужик, в город покупать огурцы ездит. А что, думаете, на своем огороде сажает? Лишь подсолнух. Зимой мешками на базар тащит. И стаканами продает, и как бы побольше.

Сами подумайте, если каждый на своем огороде будет только подсолнухом заниматься, что же получится? Ни помидоров нет, ни другого овоща. Усадишь семью свою за стол и ставь перед ней одни семечки! Так, что ли?

Приехал ближе к осени ко мне сын Иван с женой Зиной, и детей своих привезли, внучат моих — Петьку да Нину. Первому семь лет, а второй девять. Сандры не было дома, ушла в соседнее село к сестре, а сын и сноха ничего о ней еще не знали и, когда увидели на грядках созревшие огурцы и помидоры, очень удивились.

— Аляй, ты молодец! Без дела не сидишь! — похвалил меня сын.

— Атяй, сам поливаешь грядки помидоров и огурцов или кто-то помогает тебе? — спросила сноха.

— Вдвоем поливаем, — говорю, — вдвоем ухаживаем за огородом, — пояснил я Зине. — Со стороны никого не приглашаем помогать, сами все делаем.

— А с кем это вы вдвоем делаете?

— С женой.

Иван и Зина удивились, даже обомлели, а когда пришли в себя, стали расспрашивать:

Первым допросил меня сын:

— Аляй, ты правду говоришь или смеешься?

— Правду, правду, — пояснил я ему. — А жену мою Сандрой зовут, то есть она Александра, а по-нашему, по-мокшански — Сандра. Она к вечеру придет.

— Атяй, а зачем на старости лет захотел жениться? — с упреком спросила сноха.

Понимаете, что они говорят? На старости лет! Зачем женился? Ну что им сказать?

И я припомнил сыну и снохе мокшанскую поговорку: «Жениться никогда не поздно, если ты надеешься на себя — есть у тебя эрьгя и долго жить будешь». Эрьгя-энергия у меня, говорю, есть, ви­дели, какие огурцы да помидоры с женой вырастили, а прожить думаю я лет до ста или даже больше.

Сын покачал головой.

— В нашем роду-племени, аляй, никто до ста лет не прожил.

— Деду сколько лет было, когда он умер? — спросил я сына.

— Твой атяй был ранен в империалистическую войну. И все же до шестидесяти одного года дотянул. Вечный покой ему пусть будет. Нелегкая жизнь была у него, потому и рано умер.

— А бабушка сколько прожила?

— До пятидесяти семи. А ты, аляй, вон сколько хочешь прожить, до ста дотянуть, но…

— А я, — говорю, — на самом деле долго жить желаю. Хочется увидеть, как в будущем жизнь устроится на земле, когда на экскурсию будут летать на другие планеты. Меня тоже могут взять на такую экскурсию. Сто лет — это разве много для человека! А щука и до двухсот лет может существовать.

— Ты ведь, аляй, не щука, а человек. А человек не железный, в жизни всякие трудности у него бывают, всякие болезни... — Иван перестал говорить, задумался, а потом продолжил: — Оно, конечно, еще раз скажу, сто лет хорошо бы прожить, и можно прожить, если никакие дела и заботы тебя не одолевают, отдыхай сколько хочешь и живи.

— Дела здоровью не мешают, — сказал я сыну. — Труды Павлова и других ученых насчет этого не читал? Нужно было тебе их знать. Интересно пишут ученые. Знаешь, что они говорят? Труд, говорят, помогает человеку иметь здоровье и силу, труд закаливает человека.

И я рассказал сыну и снохе то, что знал о долгожителях. Недавно, говорю, в газете писали вот о чем: в 1724 году в Венгрии умер атя-старик, звали его Кцартен, ему было 185 лет. Его сыну в то время было 95 лет. А англичанин Томас Парр жил 152 года. Он был крестьянином. В 120 лет второй раз женился на вдовушке.

— Аляй, а твоей жене сколько? — спросила меня Зина и улыбнулась.

— Ты не сомневайся, — говорю, — я серьезно об этом рассуждаю. Если хочешь знать, я не утаиваю года моей жены. Ей шестьдесят пятый пошел.

— Ого! — поднял свои брови сын. — А тебе самому восемьдесят первый. На шестнадцать лет моложе тебя жена.

— Арифметику, — говорю, — хорошо знаешь. Считать умеешь.

Когда Зина забрала детей прогуляться на луговину и остались мы с Иваном одни, сын взял меня за локоть и повелительно сказал:

— Аляй, отправь свою жену, пусть к себе домой вернется.

— Цёрай, сын, — говорю ему, — как это отправь?

— У нее свой дом ведь есть?

— Был у нее свой дом, да мы на дрова его разобрали. Старенький уж очень был он, почти развалюха.

— Все равно, не держи ее, пусть уходит. Нечего ей делать в чужом доме.

От нахлынувшего возмущения у меня затряслись не только ноги, но и голова зашаталась. Взял Ивана под руку и говорю:

— Послушай, цёрай, что скажу. Скоро уж тебе тридцать восемь лет стукнет, а мужского разума, как вижу, у тебя не хватает. Людей не знаешь. Жизнь по-настоящему не знаешь. На все смотришь через стекла своей машины, окна дачи. Разве так можно рассуждать? Зачем мою жену обижаешь? В непутевую ее превратил. Не понимаю тебя. Я же с ней в сельсовете расписался. Жена она мне.

Наш разговор с сыном стал очень горячим, и, наверно, мы серьезно поругались бы, да пришли внучата, стали вокруг меня бегать, прижиматься, и у меня чуть отлегло от сердца… Нина принесла цветы, а Петя через плечо нес самый большой огурец с огорода. Зина тоже вернулась не с пустыми руками, в корзине у нее уместились красные помидоры. Смотрел я на них и сердце радовалось. Все семейство собралось в доме. Только не было Сандры.

А солнце шло к закату. Коров пригнали с пастбища. Когда наша Бурёнка появилась перед домом, мои внучата тут же спрятались за тядяй и аляй, за матерью и отцом. В городе коров они не видят, а у нее вон какие большие рога! Немного испугались ее внучата. Вынес я кусок хлеба, подошел к Буренке, сунул ей в рот, стал по голове гладить. Внучата осмелели. Первым к корове подошел Петя, а потом и Нина. Они тоже стали ее гладить, а потом и рога потрогали. Буренка махала хвостом и вдруг замычала. Петя и Нина засмеялись, думали, корова разговорилась с ними на своем коровьем языке.

Коровку нужно было подоить, а Сандры все еще не было, наверно, задержалась у сестры. Нужно было самому мне взяться за это дело. Подумал об этом, и тут мне пришло в голову — а почему бы не попросить сноху Зину?

— Зина, не подоишь корову?

— Аляй, ты смеешься?! — ответил вместо жены Иван. — Зинаида разве сможет доить?!

— Думаешь, не смогу? — упрекнула его жена. — Подумаешь, корову нужно подоить. Сколько раз по телевизору видела, как это делают.

— Это по телевизору, а с настоящей коровой попробуй-ка! — с насмешкой сказал Иван.

Наверно, не только у Зины, но у любой женщины защемило бы сердце, если бы сказали ей — не сумеешь ты сделать такое дело.

Видели бы, как загорелась моя рьвяня, моя сноха!

Обрадованно забегала перед коровой. Потом я вынес ей ведро, дал полотенце, и она протерла корове вымя, начала было доить. Буренка недоверчиво посмотрела на незнакомую женщину, выставила на нее рога — не лезь, мол, а то забодаю, Зина отступила.

Пришлось мне самому успокоить Буренку. ­Ухватился за рога, держу ее, а сноха испуганно приладила ведро, пригнулась и стала потихоньку доить. Молочко тонкой струйкой цедилось в ведро. Казалось, пойдет дело у Зины, да не знаешь, что у коровы на уме. Или сама заартачилась, или злая муха ее укусила — вдруг как лягнет ногой, и полетело ведро в сторону. А Зина чуть было на спину не упала. Закричала даже. Подбежал Иван, помог удержаться на ногах. Я начал ругать Буренку, а что толку! Смотрит на меня и глазами не моргает.

Спасла нас Сандра, она только что появилась во дворе. Ещё с улицы услышала, как кричала Зина, как ведро загремело, быстро сообразила, в чем дело, и сразу — к Буренке, стала с ней ласково разговаривать, утешать, а не как я пытался — поругать коровку.

— Что ты делаешь, дурашливая? Зачем молочко расплескала? Или белены поела? Ты же умная.

Приятный голос хозяйки успокоил Буренку, будто она никогда и не бунтовала. И хвостом не машет. Утихла.

Я доложил сыну и снохе, кто эта женщина. Сандра поздоровалась с ними, а потом нагрела воды, как следует вымыла вымя коровы, вытерла мягким полотенцам и начала доить.

На ужин мы все пили парное молоко.

Гости наши остались на второй день. Сандра, как она это умела, угощала их, разговаривала по душам, а когда нужно было идти отдыхать, приготовила им постели и пожелала спокойной ночи.

Я с сыном забрался в сарай наверх, где хранилось сухое сено. Летняя ночь была теплой.

Где-то недалеко в лесочке куковала кукушка.

Начали разговор о житье-бытье. Иван вспомнил свое детство, как ездил на лошади пахать и бороновать поле, как со мной на тракторе катался, помогал мне. Я тоже рассказал ему все, о чем думал, как надеялся когда-то, что из сына пахарь-сеяльщик вырастет, по моему пути пойдет, а он в город повернул свои мысли и пути. Нужно сказать, что и в городе трудовые руки необходимы, и там мой сын Иван зазря свое время не тратит, думающим работником стал. В начале токарем работал, затем нормировщиком поставили, а теперь он возглавляет отдел труда и зарплаты. И все-таки про себя я думал, что, если Иван остался бы в деревне, наверно, на заводе и без него сумели бы налаживать труд и выдавать зарплату. А ведь он до отъезда в город комбайнером некоторое время работал. Припомнил все это Ивану, и он глубоко вздохнул, а потом сказал:

— Что я в город уехал, аляй, не раскаиваюсь. И на заводе дела у меня неплохо идут. В профком меня избрали. Бытовой сектор вести поручили. Что такое бытовой сектор? Разъясняю. Нужно, скажем, проверить, как тот или иной рабочий живет, идем к нему, проверяем, все ли у него есть, какая у него квартира. Если тесновата она для его семейства, в очередь записываем на получение другой квартиры или на обмен. А если у кого жена на мужа пожалуется, есть такие мужья, которые плохо ведут себя в семье, того мы на ковёр вызываем и даем негоднику жару. Чтобы вел себя аккуратно и не хулиганил, не пьянствовал.

— А ты сам, сынок, не выпиваешь лишнего? Жену свою не обижаешь?

— Хе-хе-хе! — усмехнулся сын мой. — Разве можно в моей должности допускать такое? Зину я не обижаю, всегда о ней забочусь. А насчет выпивок вот что тебе скажу. Пьянство наносит человеку большой урон. Это известно всем. Это я всегда имею в виду. Конечно, иногда после работы друзья пригласят употребить бутылочку, другую, как откажешься? Приходится уважить их.

— За счет друзей выпиваешь?

Иван повернулся на другой бок, угрюмо буркнул:

— Ты, аляй, все упрекаешь меня, а не понимаешь, с друзьями нужно ладить. Оторвешься от них, а потом как они на тебя будут смотреть? Подозрительно будут смотреть. Понял?

— Конечно, подозрительно будут смотреть, — согласился я. — Как сам себя поведешь, так и будут на тебя смотреть.

Понял или нет Иван мои рассуждения, но после этого почему-то перестал разговаривать, наверно, призадумался или спать захотел.

А у меня не выходило из головы то, как когда-то сажал Ивана рядом с собой на трактор и взрыхляли мы нашу землю, чтобы засеять ее и вырастить хлеба.

— Аляй, — немного погодя снова начал Иван разговор, — а я ведь деревню нашу и в городе никогда не забываю. И поля, и луга наши каждый день перед глазами встают. В родном краю я каждый уголок помню... Прошлый раз, помнишь, ты приглашал нас жить в деревне. Я об этом вот что думаю. Пройдет лет двадцать, выйду я на пенсию и не буду жить в городе. К тому времени дети подрастут, свои пути-дороги найдут, а мы с женой в деревню переедем...

Я не удержался, сел на сено, пристально посмотрел на сына.

— Иван, — сказал я ему, — у деревни своих пенсионеров, хоть пруд пруди. Деревне трудовые руки нужны. Пахари-сеяльщики необходимы. Работники, которые бы за скотиной ухаживали. Все они нужны не через двадцать лет, а сегодня, в нынешнее время. Понял ты это?

Иван не отвечал. Он задумался.

Недалеко от нас закукарекал петух. Через щель на крыше на нас глядела утренняя звезда.