Западня Ленинграда…
Гордиев узел Ленинграда
Очерк
Год 1944-й. До сих пор оторопь берёт от «сухих» цифр тех дней тяжёлых. Самые страшные схватки во Второй мировой войне — это между Советским Союзом и фашистской Германией. Из 315 дивизий и 10 бригад Гитлера на Восточном фронте «рвёт и мечет» 198 дивизий и 6 бригад. 70 процентов всех сил! И кажется, нет той силы, которая могла бы противостоять такой армаде. В Италии против англичан и американцев Германия выставила всего 19 дивизий. Это 6 процентов сухопутных сил… Во Франции, Голландии, Бельгии и Норвегии вермахт держал 64 дивизии. Это «сухие» цифры. И они сами за себя говорят. Вся великая тяжесть — на СССР… На государстве, которое постепенно научилось воевать и в итоге разгромило немцев. Но какой же ценой…
14 января 1944 года против немецкой группировки «Север» переходят в наступление Ленинградский, Волховский и 2-й Прибалтийский фронты. Им на помощь приходит Ордена Красного Знамени Балтийский флот. Наконец-то после тяжелых боёв под Ленинградом и Новгородом нашим солдатам удалось прорвать оборону врага и заставить его отступить. 20 и 27 января в Москве снова салюты. Один — за освобождение Новгорода, а другой…
О втором салюте — отдельный разговор. Второй салют — за освобождение Ленинграда. Красная Армия отбросила врага от изможденного города на 220–280 километров, разгромила 20 дивизий противника и разорвала 900-дневную блокаду Ленинграда. Эту удушающую, смертельную петлю… Неужели всё? Неужели конец страшной блокаде? Не верилось…
Ленинградская блокада шокировала весь мир. И всегда будет шокировать. И всегда будут рождаться новые вопросы. Почему именно так? Можно ли было раньше освободить тот великий, но несчастный город на Неве? Почему такие ужасные людские потери? Кто в этом виноват? Сталин, Жданов? Но все вопросы повисают в воздухе. Всё не так просто. Всё так неочевидно…
Но очевидна так называемая «окопная» правда. Пусть субъективна, но — более правдива. Именно рядовой солдат «на своей шкуре» познал вкус войны. И глаза его видели, как и что было. Наконец, память… Не стереть, пока человек жив. И мы окунёмся в память двух пока ещё живых людей. Поглядим их глазами, что творилось в блокадном Ленинграде. Внутри и извне. Потом этих людей не станет. Но потом останется память. Наша память.
…Год 1944-й. Блокада Ленинграда. Внутри кольца — молодой парень из села Помоздино (Республика Коми). За кольцом — молодой парень из деревни Кузьмыльк (недалеко от села Помоздино). Они близко, но они не видят друг друга. Один надеется, что ему помогут, другой надеется, что ему дадут шанс помочь. Они потом встретятся, два убелённых сединами ветерана. Они посмотрят друг другу в глаза. И надеюсь, поймут… Простят. Выпьют по чарочке горькой. Вспомнят боевых друзей. Поплачут. Всё это — потом. А раньше была — война…
Виталий Попов
«Я видел бездонные глаза…»
(«Блокада. Взгляд изнутри»)
Виталий Васильевич Попов родился в 1922 году в селе Помоздино. Прошел блокаду с первого дня до последнего. Из его воспоминаний:
В действующую армию меня забрали 15 июня 1941 года. А через неделю началась война… Этот чёрный день я встретил в Ленинграде, на Финляндском вокзале. Как сегодня помню. 22 июня. Вышли из вагонов, молодые, здоровые, смеёмся, друг друга подкалываем… И вдруг через громкоговоритель: война! Какая война, о чём это? Все вокруг вокзала замерли, приумолкли. Но если честно сказать, войну эту люди уже ждали. Понимали, что с Германией рано или поздно придётся столкнуться, повоевать. Не верьте тем, кто и сегодня вещает, будто эта война людей застала врасплох. Ничего подобного! Человек не дурак, а у крестьянина вообще голова варит. Другое дело, что воевать никому неохота. Но молодость берёт своё! И пропаганда будь здоров работала! На нас напали? Кто, Гитлер? Ну и что? Да ему конец! Вот так и думали, правду говорю.
Нас сразу же забросили на Карельский перешеек, в 17-й укрепрайон. Рядом — озеро Лембелово, недалеко от нас — деревня Васькелово. Рядами шли ДОТы. В каждом ДОТе — по четыре «максима». Можно круговую оборону занять. Пулемёт классный, ничего не скажешь. В старом Уставе было записано: «Есть „максим“, есть живой пулемётчик — врагу конец!»
Меня как раз на пулемётчика учили. Целыми днями — тактика и материальная часть. Аж башка трещала, уставали. И всё-таки доучились. Так я попал в ДОТ, пулемётчиком стал, первым номером. А немец тем временем всё замыкал Ленинград и замкнул. Зима. Лембелово покрылось льдом, и можно там ходить. Немцы — пока злые, ещё надменные. Перед нами — отборные войска группировки «Север». Надо честно сказать, воевать они умели! На первых порах нос поднимали, нас за хороших вояк не считали. Дни и часы считали, когда нас опрокинут. Помню, вышли однажды фрицы на лёд, в лобовую. И — в открытую. Идут, что-то орут… Поняли мы: так они весёлые, полупьяные! Не испугались, черти, почти до нашего ДОТа дошли. Мы их, конечно, подпустили и начали из пулемёта шерстить. Немцы падают, корчатся, кричат от боли, орут, но деваться им некуда. Открытое место. Никаких сугробов. Почти всех уложили, немногие спаслись. Все трупы потом снегом замело, так и остались там, немцы больше не совались. Эта картина у меня всегда перед глазами. На душе, конечно, неспокойно. Но лицо войны звериное, и запах тухлый. Жалеть их мы не могли. Не мы тут виноваты, это они нас убивать пришли. На нашу землю. И мы уже знали, что творится в Ленинграде. Поделом врагу! После этой «психической» атаки немец приуныл, уже не стал грудью кидаться на ДОТы. Поняли: не надо перед нами геройствовать, «психом» нас не возьмёшь. Потом каждый раз по флангам наступали, но и там мы их не хлебом-солью встречали…
Постепенно война превратилась в позиционную: сначала немец на нас накатывает, потом мы на него. А друг друга сдвинуть не можем. Но мы знали: если к немцам придут свежие дивизии, нам каюк. Погибель. Почему? Потом скажу. А сейчас — через день «разведка боем». Это был январь 1942 года. Новый год даже не заметили (не будешь же праздновать?). Сказали: завтра от роты в рейд отправится отдельный взвод, и поведёт его наш командир взвода лейтенант Кудрявцев. Я — к лейтенанту: «Возьмите меня с собой!» Посмотрел как-то сурово, ответил: «Никуда ты не пойдёшь, Попов! Перед твоим дотом мы через линию фронта перелезем, кто нас защищать будет, если что?»
Пошли ночью. Тридцать человек. И плохо всё закончилось. Двадцать семь бойцов погибли, только трое обратно возвратились, еле живые, израненные. И лейтенант там остался. Я тогда первый раз заплакал. Сколько друзей потеряли в один миг! Сколько крови пролили эти гады! Взяли бы меня — и я бы там остался. Получается, мой командир мне жизнь спас, Судьбу в другое русло направил? Никогда не забуду. Когда после войны в первый раз пришёл на Пискарёвское кладбище, сразу же помянул лейтенанта Кудрявцева.
А нам было нечем воевать, нечем защищаться! Винтовка да пулемёт — вот и всё оружие. Ни одной пушки не было! Фашист из пушки и миномётов молотит, а мы в ответ только кулаки показываем да от злости зубами скрипим. Но хрен им! Выдержали же! Не смог фашист отбросить нас. А как же хотел! Только в 1943 году к нам привезли первые три пушки. Радости-то! Сразу начали дубасить по немцам и финнам. Легче стало. Понятно, в наступление с тремя пушками не пойдёшь, но хоть ответно огрызаться уже можем. А мы злые были! Страшно злые. За Ленинград, за голод… Нутром поняли слово «блокада», когда нам стали выдавать в день 200–300 граммов чёрного хлеба. И ещё баланду. И это — на фронте! Тогда что же творилось в городе? Как вспомнишь, так сердце сжимается. Но мы не ныли, не жаловались. Понимали: всем тяжело. Да, долго голодали… Только о еде и думали. Одно время даже всех пошатывало от голода и упадка сил. Но воевали! Стояли. А пару бойцов расстреляли за кражу хлеба. Мы их жалели… Но мне было легче. Я не курил и не пил, поэтому иногда удавалось поменять спирт и табак на хлеб. Этим и спасся, слава богу, ничего не украл. Хотя желание у всех было… Голод не тётка. А потом через Ладожское озеро зимник открыли, и сразу легче стало. Появился хлеб, сахар, иногда даже кусочки мяса в рот попадали. Радостней стало воевать!
Но и немцы с финнами голодали! Ещё как! Не верьте, что у них в этом плане всё в порядке было. Сначала они нам через громкоговоритель орали: «Эй, русский, сдавайся! У тебя даже хлеба нету! А мы тебя и накормим, и напоим! Ещё оденем и спать уложим!» А у нас даже громкоговорителя не было. Но один наш солдат всё-таки побежал. Казах по национальности. Как-то по-умному перебежал, что наши кокнуть не успели. А потом, чудило, через матюгальник орать начал: мол, давайте, братцы, сдавайтесь, меня здесь хорошо приняли! Мы ещё сильнее обозлились. Стреляем из всего, что под рукой. И дезертир замолк. А постепенно и фрицы с финнами замолкли. Сами начали голодать. И хлебом нас уже не заманивали. Мы видели, что немец финна за вассала держал, за второй сорт принимал. Сначала сам чего-то скушает, а потом, что останется, — финну даст. Постоянно между ними стычки были (они рядом, мы всё видим). И финны раньше немцев поняли, что скоро им всем конец наступит. Когда мы по-серьёзному стали ни них напирать, яростно, как немцы, не защищались, старались быстрее к нам в плен попасть. И правильно делали! Хоть живыми остались. Хотя одну картину никогда не забуду, даже сегодня досада берёт. Однажды на нас напролом пошёл в атаку… женский батальон. Финки. Идут и идут… Все в белых маскхалатах, все одинаковые. Мы строчим из пулемётов. Большинство осталось лежать. А позже выяснилось — все женщины… Но кто знал? И какой изверг, какой зверь дал им команду на наступление? Так плохо было нам потом! Глаза отводили… Но что поделаешь, война. Хорошо, что финны быстро сдались. Своими руками себе лагеря строили, а потом и по домам разошлись. За речку Вуокси. Всё же как-то братья по крови… Я — коми, они — финны. Дисциплину они знали и воевали знатно. Но за Ленинград у нас жалости даже к ним не было. О немцах и говорить нечего.
Блокада… Я видел «закольцованный» Ленинград в самое страшное время. В 1943 году меня с фронта отправили в Ленинград на курсы, в 37-й оружейный завод. Я хорошо знал оружие, и меня хотели оставить в городе. Руками и ногами отпирался. Какой город, когда друзья на фронте ждут! Это как дезертирство получается. Как буду смотреть в глаза ленинградцам? А вдруг спросят: «Молодой человек, почему ты не фронте?» Никогда в жизни не забуду глаза ленинградских жителей. Какие-то бездонные, ничего не выражающие, тусклые… В глазах — лёд… Идём по городу. Рядом со мной — командир взвода связи, старший лейтенант, тоже на курсы приехал. Сам — местный, ленинградец. Подумайте, какие мысли у него в голове? Идём вдвоём, сами голодные, шатаемся… Навстречу — такие же, шатающиеся. Не люди, а тени. В каких-то невероятных то ли одеждах, то ли лохмотьях… Шалью замотанные, одни глаза видны. Глядят на нас абсолютно без чувств. Никто не просит милостыню, никто не протягивает руки. Понимают: мы такие же, как они, хотя и в форме. И ещё — ни одной птички в городе. Ни ворон, ни воробья. Везде лежат замёрзшие трупы. Хоронить некому. Мрут и мрут… Каждый день. От голода и холода. Идёт человек-тень, падает. Всё. Уже остыл. Это был ад… И я видел глаза офицера-ленинградца. Выразить словами нельзя.
Но помню и удивительные вещи. При 37-м оружейном заводе был клуб, и вечером там танцевали! Да! И это не «пир во время чумы». Это — молодость, она берёт своё! И в самое тяжёлое и страшное время люди влюблялись! Вот что такое жизнь… Она всегда побеждает смерть. Всегда сильнее. Иначе нельзя. Никак нельзя жить в постоянном горе…
Виталий Васильевич Попов, коми-паренёк из села Помоздино, из этой войны вышел живым. Судьба улыбнулась ему. После прорыва блокады он вместе с боевыми друзьями освобождал от фашистов Эстонию, затем — Восточную Пруссию, Кёнигсберг. Последние бои шли в Литве, где была разгромлена Курляндская группировка фашистов. Именно там Виталий Попов встретил Победу. Самую большую. Самую долгожданную. Виталий Васильевич остался в армии, стал офицером. Во многих местах служил. И всё-таки вернулся с семьёй на историческую родину, в село Помоздино. Прожил долгую и интересную жизнь. Очень тактичный, добрый человек, постоянно улыбающийся людям. Немногие знали, через какой ад он прошел в своё время.
Николай Игнатов
«Мы смотрели на Ленинград и плакали…»
(«Блокада. Взгляд извне»)
Николай Васильевич Игнатов родился в 1924 году в маленькой деревеньке Кузьмыльк, что недалеко от села Помоздино. В 1942 году восемнадцатилетнего паренька забрали в армию. И сразу попал на Волховский фронт. Именно этот фронт, вместе с Ленинградским и 2-м Прибалтийским, разорвал блокаду Ленинграда. Как это было глазами простого солдата?
Из его воспоминаний:
Я сразу же попал под Ленинград. В тяжёлое время. Сердце кровью обливалось. Глазами видим город, но помочь ему ничем не можем, просто нету сил. И нет приказа. А немцы постоянно издевались над нами. Кричат через громкоговоритель: «Русские соседи! Сегодня-завтра мы Ленинград возьмём! И вы ничего не сможете сделать, у вас сил нету! Какой толк воевать? Приходите, сдавайтесь. Будете счастливы. Будете жить в Великой Германии. Вы достойные воины, поэтому мы отнесёмся к вам гуманно!»
Ох и злились мы! На месте не сиделось от злости. Что под руки попадало, из того и стреляли. А ещё — листовки… Постоянно немец с самолёта сбрасывал. Опять же сдаваться предлагают. Только попробуй в руки взять эту бумагу! Моментом в особый отдел затащат, могут и пристрелить. Самое обидное, что даже махорку этой бумагой завернуть нельзя! Хотя я сам не курил.
До наступления в наших вещмешках лежало по одному полотенцу и паре портянок. Ничего больше! Пусто! Вот и ответ на то, почему мы долго не смогли прорвать блокаду Ленинграда. Да воевать было нечем! Ни еды, ни нормальной одежды… Главное — нормального оружия нет! А у немца в ранце — галеты, супы в пачках, бульонные кубики и консервы. Что им не воевать?
Но солдатским чутьём мы загодя начали понимать, что скоро всё изменится. Каждый день ждали, что вот сегодня-завтра что-то произойдёт! Очень ждали, до скрипа в зубах. И вот потихоньку началось… Перво-наперво нормально одели и обули. Дали новые полушубки, да ещё и валенки с резиновыми подошвами. А вот немцам ничего нового не дали! Они начали мёрзнуть, зубами стучать. Мы между собой говорим: ну слава богу, скоро в наступление пойдём, несчастный Ленинград освободим. Только дайте приказ на наступление! А мы зубами врага будем рвать! Держись, Ленинград! Скоро придём, освободим вас, хотя бы тех, кто ещё жив остался… Мы знали, что творилось в городе. Мужики плакали. От бессилия. Оттого что ничем не можем помочь. Оттого что нет приказа.
Два месяца готовились к наступлению. К концу довольно подморозило, до 20 градусов. И вот началось! Грохот такой, что вокруг ничего не слышно, даже соседа. Мы стояли возле 8-й ГЭС, на Невской Дубраве. До немцев — 400 метров. И вот танки с пехотой пошли… Одну немецкую оборону взяли, вторую… Всё — на моих глазах. И везде — трупы, трупы… Это немцы. То, что от них осталось. Я тогда в миномётной батарее воевал, так что от пехоты немножко позади шел. Дошли до Гатчины. Увидели немецкий госпиталь. Зашли, посмотрели — а там видимо-невидимо трупов. Были когда-то раненые, видимо, от своих помощи не дождались. Ужасная картина. Очень некрасивая. Но именно возле этого госпиталя до нас командиры довели: блокада Ленинграда снята! Что там творилось! Радуемся, обнимаемся… Многие плачут. Неужели свершилось? Неужели конец этому аду?
Но мы дальше наступали. Дошли до Вороньей горы. Пехота в землю уткнулась. Дальше никак. У немцев отличная позиция: на горе сидит, всё видит. Не достанешь. И колошматит вокруг, аж щепки летят. Крупнокалиберные работали. В нас из пушек палили, затем с самолётов бомбили. Голову поднять нельзя. Хорошо держался немец и воевал хорошо. Меня всегда задевало, когда в кинофильмах немца как дурака-простофилю показывали. Враньё! Все фильмы — враньё. Именно немец и научил нас воевать. А мы — хорошие ученики. Всё же Воронью гору мы взяли. Хитростью. Не стали в лобовую брать, а с двух сторон по ложбинам пошли. Немец испугался, что в окружение попадёт, и сам оставил эту высоту.
Сутки стояли возле Красного Села. Немцы сопротивлялись яростно, себя не жалели. Голову поднять боишься. Но снова нашу пехоту подняли. Да, до конца немец держался, никак не хотел город отдать… Привезли к нам нашу штрафную роту. Подняли. Мы сзади стоим, смотрим, что будет. Побежали штрафники, орут во всю глотку. Порвать немцев готовы. Но практически все погибли. У нас в глазах потемнело. Как же так? Прилетела наша авиация, долго утюжила траншеи противника. И после этого наш батальон полностью поднялся во весь рост и кинулся на фрицев. Молча, без криков «ура». Мы уже попрощались с ними. Думали: немец сейчас всех раскрошит. Но, как говорится, Бог спас. После авианалёта немец, видимо, ещё до конца не пришёл в себя, поэтому подпустил до своих траншей. Резня была жуткая. Кто не успел убежать, сразу же свою смерть нашёл. А мы всё кулаки сжимали: что, нельзя было раньше авиацию послать, зачем штрафную роту угробили? Эх, командиры… Сколько из-за них в войну зря полегло! Были такие, которые солдат не жалели. Но были и хорошие командиры. Кому как повезёт.
А мы стреляли из миномётов. Прицел 6, угломер 30, 6-й заряд… Мощное орудие, ничего не скажешь! Тяжёлый миномёт. И мины не жалели.
Пришло время, и наш Волховский фронт соединился с Ленинградским фронтом. Как мы радовались! Обнимаемся, земляков ищем. Слезу пускаем. Как не радоваться, когда такую работу сделали! Наконец-то блокаду прорвали! Первый шаг сделан. Теперь задача — к Балтийскому морю выйти.
Освободили Ленинград. Освободили Новгород. А потом прошли через Псковскую область. Через тяжелейшие, страшные бои. Немец упорно защищался. Дошли до Эстонии. Последний бой — на острове Сааремаа. Только там враг понял: лучше сдаваться, чтоб остаться в живых. Вот и сдавались. Жить-то любому хочется. А потом война закончилась…
Я не скажу всё, что было. Незачем. Я только про Ленинград вспомнил… И то — чуть-чуть. До сих пор в недоумении: как я жив остался? Не могло быть так! Сто раз должны были умереть, в такие «мясорубки» попадали. Война мне «подарила» два ранения, две контузии и две грыжи. И всё же я понимаю, почему жив остался. Начинал воевать в пехоте, но после первого тяжёлого ранения попал на фронт в состав тяжёлого миномётного расчёта. Всё-таки — чуть дальше от самого передового края. Это и спасло. Никогда не думал, что так долго проживу. Сверстников почти уже никого не осталось, все на том свете. Война для меня не забывается. Хочется, чтобы о ней и молодое поколение вспоминало. Не зря же дедушки и бабушки такую тяжесть на себе вынесли?
Теряется «окопная правда»
У каждого — своя Судьба. Получилось так, что когда-то она свела двух парней из Верхней Вычегды под блокадным Ленинградом. Один — внутри блокады, другой — вне… Два фронтовика. Они никогда не забудут бои под Ленинградом. Навсегда оставят в памяти. Время не остановить, часы тикают… Когда готовил этот материал, разговаривал с живыми людьми. Когда выходил в свет материал, Виталия Васильевича Попова не стало. Порвалась ещё одна ниточка, связывающая нынешнее и прошлое время. Тяжело, с трудом, но держится ещё Николай Васильевич Игнатов*. В годовщину 60-летия Победы я ему говорил: «Васильич, дай слово, что продержишься до следующего юбилея, 65-летия!» Он взмахнул рукой и с горькой улыбкой ответил: «А зачем? Кому я нужен, старый и больной?» Но с помощью Божьей он всё-таки дотянул до следующего юбилея. Заходили к нему в гости вместе с председателем Совета ветеранов села Помоздино Михаилом Амосовичем Пащниным**. Посидели, поговорили, поздравили ветерана с наступающим 9 мая. «Не хочу ворошить старое… Не хочу вспоминать войну. Устал… От всего устал. Даже от жизни…» — это были последние слова, которые я слышал от убелённого сединами ветерана-фронтовика. А я думал только об одном: «Живите, родные ветераны, ваша память нам ох нужна! Иначе некому будет рассказывать о войне настоящую, „окопную“ правду. Ту правду, которая называется „война“… Они уходят. И вместе с ними уходит правда. Как жаль…
Ведь осталось столько белых пятен! Который раз в голове стрекозами порхают мысли и вопросы. Из них главный: что же действительно произошло под Ленинградом? Ради чего миллионные жертвы? Можно ли было не допустить блокады? В чём же «вина» этого города на Неве? Поговаривают, после гибели Урицкого и Кирова Сталин невзлюбил этот город… Поговаривают, что Сталина пугала интеллектуальная мощь Ленинграда. А Жданов, «хозяин» города, в первые дни войны отказался от эшелонов с зерном, которое везли… в Германию (!) и были остановлены на границе. Хотя Микоян предлагал… Вопросы, вопросы, вопросы… Возникающие ниоткуда и исчезающие нигде… Боюсь, что — навеки.
Но мы знаем, что 900-дневная блокада Ленинграда — это реальность. Суровая, страшная. Можно ли было спасти Ленинград? Вот главный вопрос. Я спрашивал об этом и Виталия Васильевича, и Николая Васильевича.
«Э-э-э, сынок… Твои вопросы — не к нам! Мы были готовы голыми руками рвать немцев. Знали, что творилось в Ленинграде. Но что ты сделаешь голыми руками? Дайте оружие, дайте боеприпасы! С винтовкой на танк не пойдёшь. Подготовиться нужно. И приказ нужен. Все вопросы — туда, наверх…» — как под копирку отвечали мне фронтовики.
И они, рядовые солдаты войны, — правы. По разным (объективным и субъективным) причинам у Красной Армии не хватило сил разгромить немецкую группировку «Север» до 1944 года. Не менее страшнее ситуация была до этого на разных фронтах: Москва, Кавказ, Сталинград… На севере нашим действительно не хватало танков, пушек, самолётов. Хотя Гитлер отправил сюда одну из своих лучших группировок. Он слепо и фанатично верил в своих «чудо-солдат». Сколько раз боевые генералы вермахта рапортовали Гитлеру: Ленинград взят! Но не тут-то было!
Генералы, как и Гитлер, промахнулись. Они просто не ожидали, с какой силой им придется столкнуться. Против оккупантов встала не только Красная Армия. Против ненавистных фашистов встал целый народ. Многочисленный и многонациональный. А народ победить нельзя. Его истребить можно. Что и хотел сделать враг. Но сломал себе зубы. Он дрогнул, когда увидел такое сопротивление. А после от слова «Ленинград» у них сразу же появлялась нервная дрожь. Ужас. Пленённые немцы в Красном Селе говорили: «Мы даже плакали и крестились, чтоб наши артиллеристы не стреляли из своих пушек по осаждённому городу, по мирным людям. Нередко мы с ними дрались…» Это — тоже правда. Не каждый немец — зверь, эсэсовец и фашист. Они боялись, что город их не простит. «Мы боялись, что здесь наступит второй Сталинград… И нас, как щенков, „сталинградизируют“…» — говорили потом немцы. И — получили по заслугам.
Вот такая цена сопротивления города на Неве. Действительно, под Ленинградом их «сталинградизировали». А потом — и везде. Миллионы немецких солдат, оболваненных Гитлером, навечно остались на полях сражений. Интересно, сколько матерей и жён прокляли бесноватого фюрера за своих убитых сыновей и мужей?
Мир должен помнить про Ленинград. Никто не забыт, ничто не забыто… Мир должен знать: никому не удастся покорить народы России. Ленинград — тому пример.
* Умер через полгода после выхода материала.
** Уже умер.
