Александры из Деревянска
Очерк
Жизнь каждому назначит свою цену...
Коми поговорка
...Раннее деревенское утро. Зима. За обледеневшими окнами еще темным-темно, только бабушка уже встала и копошится на кухне. В первую очередь топит железную печку-буржуйку, чтобы быстрее подогреть остывший за ночь дом. Бормоча себе под нос и шаркая по полу старыми подшитыми валенками, ставит самовар, убирает со стола, изредка звякает чашками да ложками. Ходит по кухне тихонечко, чтобы не тревожить утренний сон внучат, которые спят в соседней комнате. Но я хоть и еще маленький, но сквозь дремоту слышу каждый шаг своей бабушки, каждый ее вздох. Вот она зашла в голбец за картошкой, вот она кладет в большую русскую печь дрова, вот она пьет горячий чай, присев на какое-то мгновение за край стола. Если после этого захлопнется скрипучая входная дверь, звякнет пустое ведро, это говорит о том, что бабушка спустилась в хлев, ушла корову доить. С полчаса ее дома не будет...
Каждое утро бабушка проделывает эту однообразную работу, и я к этому уже привык. И к раннему подъему тоже. Скоро будет шесть часов, радио заговорит, гимн страны зазвучит... Значит, и мне пора просыпаться да вставать. Сбрасываю с себя лоскутное одеяло и с ленцой расстаюсь с теплой печкой. Бабушка все еще возится в хлеву, доит и кормит корову, а отец с матерью и младшими сестрами продолжают спать в дальней комнате. В доме полная тишина. И от этой утренней тишины мне бывает как-то не по себе, сердце начинает тревожно биться, когда блики от керосиновой лампы, словно живые, прыгают-скачут по потолку. Но больше всего я боюсь темного подполья, хотя мне уже скоро семь лет стукнет. Из-за этого по утрам я стараюсь не глядеть в сторону голбца. Дверь туда постоянно приоткрыта, и мне кажется: пока бабушки нет дома, оттуда вот-вот выскочит маленький бородатый старичок. Может, это привидение, может, это домовой, может, просто мои детские страхи. Выйдет да как схватит меня, возьмет под мышки и с шумом-гамом утащит маленького человека вниз к себе, в темное подполье. И в такие утренние часы, когда бабушка оставляет меня одного, то я тут же поворачиваюсь спиной к голбцу от пугающего меня темного входа. Сажусь за большой кухонный стол и смотрю в заледеневшие окна дома. Так на сердце гораздо спокойнее...
Комната, где находится подполье, у нас небольшая, всего три окна выходят во двор. По левую руку в уголочке стоят старинные иконы. Между двумя окнами длинное зеркало, а чуть правее, в самодельных синих деревянных рамочках, две фотографии висят. Молодые парни с фотографий на меня смотрят. А я на них пристально гляжу. Как будто разговариваю с двумя Александрами. Еще до Великой Отечественной войны в селе Пезмог Корткеросского района было ремесленное училище, где они и учились. Оба Александра молодые и красивые, со светлыми лицами и добрыми глазами, как две молодые сосенки, только фамилии у них разные. Один Гуляев, другой Ульянов. Гуляев родился в 1926 году, Ульянов — в 1923-м. Смотрящие с фотографий на меня Александры — единственные братья моих родителей, отца и матери. А фотографировались они перед самой войной в ремесленном училище, в форменной одежде. Во время Отечественной войны оба Александра один за другим ушли на фронт добровольцами. Больше я о них ничего не знал, потому что был слишком маленький. Вот из-за этого и постоянно прицепляюсь-пристаю то к бабушке, то к отцу и матери всякими вопросами, спрашиваю о судьбе своих дядей, двух Александров. Я ведь тоже Александр, только намного моложе моих родственников, которые сложили свои молодые головы в ту далекую войну.
...В сенях, слышно, бабушка появилась, затем скрипнула дверь, и она вошла в дом. Протопала тихонечко к печке. Увидела меня за столом и пробубнила с укором:
— И сегодня раньше всех встал, утренний сон свой будишь, залезай на печку да поспи еще, пока дом согреется.
— Да не спится нисколечко,— как взрослый отвечаю я бабушке, хотя утренняя темнота клонит мою голову к столу. Посижу тут, на фотографии Александров посмотрю, я ведь их не боюсь, хоть они и не живые...
Бабушка в это время затапливает большую русскую печку, процеживает парное молоко, разливает по банкам, выносит их в чулан. Моет и убирает ведро, поправляет занавески на окнах, заваривает чай. Потом, закончив свои дела, садится напротив меня на длинную скамейку.
— На кого там смотришь, кого опять увидел? — прищурив глаза, спрашивает бабушка. — Двух Александров, что ли?
— На дядьев смотрю,— отвечаю ей и, чтобы не отказала, жалобно прошу: — Расскажи мне, бабушка, о них, я ведь ничего не знаю, только вон фотографии висят...
— Давненько они висят. Тебя еще не было на белом свете. Только ведь я об одном, своем сыне, могу рассказать, о другом Александре у своей матери спрашивай...
— Расскажи, расскажи, бабушка, про своего Александра,— не сидится мне спокойно, потому что очень боюсь, что вот-вот проснутся отец с матерью, сестры и не дадут мне спокойно выслушать бабушку Варвару.
Бабушка встает из-за стола, накидывает на плечи цветастый платок, не спеша наливает себе и мне в большие кружки густой и горячий чай, садится возле меня. Приглаживает седые волосы на голове, о чем-то думает-размышляет. Сижу и терпеливо жду, что же мне скажет бабушка. Чай попить я всегда успею, день впереди длинный. А эта утренняя тишина мне всего дороже, до самого рассвета я готов слушать бабушкин рассказ. Но она не спешит рассказывать, дует на горячий чай и изредка бросает свой взгляд на фотографию сына. Глубоко вздохнув, она начинает вспоминать.
— Что о нем и сказать? Бог не обделил его здоровьем. Крепким рос, шустрым был, заводилой среди друзей, а они слушались его. Вместе на реку Вычегду ходили рыбу ловить, за околицей села, в парме (тайге) грибы да ягоды собирали, и всегда наш Александр впереди. А однажды такое приключилось! Потерялись наши мальчишки, три дня их, маленьких чертей, всем селом искали. Волосы у нас потом дыбом встали: задумали три друга, во главе с Александром конечно, до Кавказских гор дойти. Где-то достали географическую карту и решили по ней напрямую с Коми-земли на юг пойти. Дети — дети и есть. Ума-то еще маловато в голове. По карте Кавказские горы им рядом показались!
— А до Кавказа так они и не дошли? Мальчишки-то?— раскрыв рот, гляжу я на свою бабушку. И расспрашивая, то и дело смотрю на фотокарточку Александра. Очень смелым был он, если в таком возрасте собрался махнуть с таежного северного села до Кавказских гор.
— Нет, конечно, солнышко мое, через три дня вышли из тайги. Еда закончилась, да комары заели. Как оказалось, целых десять верст они протопали от Деревянска. Вместо Кавказа соседнее село показалось!
Тогда они еще в школе учились, чуть старше тебя были...
Сижу, сижу я напротив бабушки, а перед глазами встает чаща леса, темная ночь да трое деревенских мальчишек, которые с котомками за плечами смело пробираются через густой ельник к намеченной цели — Кавказским горам. Не боятся ни медведей, ни волков, ни Бабы-яги. Даже беглецов из здешних северных лагерей. А я в приоткрытую дверь подполья боюсь заглянуть. В своем доме. Полный трусишка.
—Что же потом, дальше-то что было?— чешется у меня язык, потому что очень хочется больше и больше узнать о дяде Александре. Скоро ведь отец с матерью проснутся, сестры пищать-визжать начнут. Тогда с бабушкой наш душевный разговор быстро закончится. Ей целый день придется хлопотать по дому.
— Ничего страшного не случилось. Слава Богу, живыми из тайги вернулись. Хотя тогда всякое бывало. Крепко поругал Сашу отец, но бить, как сейчас помню, не стал. Видимо, рука не поднялась на маленького человечка. После похода на Кавказ Александр больше так сильно не шалил. Ума как будто поднабрался, быстро повзрослел. Все что-то мастерил со своими друзьями. То аэроплан собирают, то машину какую-то делают, то пароход из досок. В школе учился он хорошо. После окончания семи классов в село Пезмог поехал, поступил в здешнее ремесленное училище, на автомеханика учиться. Уж очень ему хотелось стать механиком, с детства ведь любил технику. А вскоре и Германия на нас напала, война началась. Отца Александра, моего мужа, в июле 41-го и взяли на фронт. Сынок мой тогда уже после окончания училища в Сыктывкаре работал, автомехаником
в гараже, а в 42-м и Александра на войну взяли...
И надо же такому быть. На самом интересном месте наш разговор с бабушкой, подобно тоненькой ниточке, внезапно оборвался: в соседней комнате проснулись мои младшие сестры. Раздался писк да визг. Послышались голоса родителей. Теперь бабушке не до меня. Домашние хлопоты прихватят ее и будут держать в своих объятиях до глубокого вечера. Но ведь после каждого спуска следует подъем, после темной ночи обязательно наступает рассвет. Честно говоря, я едва дождался следующего зимнего утра. И снова и снова стал расспрашивать бабушку об ее сыне. Очень хотелось дальше слушать о дяде Александре, бойком и смелом мальчишке. Как только бабушка зашла из хлева в дом, подоив корову, присела на минутку за край стола, чтобы перевести дух, я тут как тут слез с печки. Сел напротив бабушки. И, припоминая наш вчерашний разговор, с детской наивностью взглянул на нее:
— А Саша разве, из Сыктывкара уходя на фронт, даже в родное село не заезжал попрощаться?
Бабушка долго молчала, словно тянула время. В который раз поправила выбившиеся из-под платка седые волосы. Провела шершавыми пальцами по морщинистому лицу, накинула зачем-то на колени пестрый передник...
Висящие на стене круглые часы с большими гирями громко тикали, наматывая время и приближая очередной зимний день, а моя бабушка украдкой вытирала слезы, воспоминания о погибшем сыне, видимо, сейчас очень сильно задели сердце матери. Она еще минутку-другую посидела в полной тишине, прежде чем продолжить вчерашний рассказ.
— Александр ушел добровольцем на фронт с города. К нам он сюда уже не заезжал. Я сама на пароходе ездила в Сыктывкар его провожать, с верховьев Вычегды, — продолжила свою исповедь бабушка, смахивая кончиками платка навернувшиеся слезы. — Младшему сыну Васе очень хотелось повидаться с братом, проводить его на фронт. Он, как сейчас помню, долго плакал-просился поехать со мной в Сыктывкар, словно чувствовал, что больше никогда не увидит Сашу. Но Васю тогда я с собой не взяла, сказала, мол, ты дом сторожи, а я одна съезжу. А потом сильно каялась и корила себя, зачем же тогда отказала младшему сыну, не дала ему проститься с братом. Они ведь больше никогда не встретились, расстались на всю жизнь. Помню, испекла шаньги да большой рыбник и отвезла в город для Саши. Два дня жила у него, на третий день проводили с городской пристани уезжающих на фронт. Людей было столько! Кто плачет, кто целуется-обнимается, кто на гармошке играет. Пароход дал длинный гудок и отчалил от деревянной пристани, направился вниз по Вычегде-реке, навстречу неизвестности...
Бабушка на минутку замолкает, видимо, у нее перед глазами встает момент прощания с сыном, последние объятия, последний взмах рукой уплывающему пароходу, увозящему ее старшего сына навсегда. Она то и дело поднимает глаза к двум до боли знакомым фотографиям Александров. Тяжело вздыхает и как будто сама себе говорит:
— Оборвал проклятый немец молодую жизнь, девятнадцать лет ведь только ему было. Одну бумагу и получили. О том, что он погиб, и та куда-то с годами затерялась...
Потом уже, значительно позже, когда я вырос и повзрослел вместе со своим отцом (младшим братом Александра, Василием), уточнили, что бабушка ездила провожать сына в город в конце мая 1942 года. А Сашу на пароходе увезли из Сыктывкара 30 мая, бабушка на следующий день уехала в родное село. Приехала и со слезами на глазах рассказывала, как она провожала старшего сына на войну. Василий же еще долго дулся на мать за то, что она не взяла его тогда с собой. Война есть война, всякое могло случиться с Сашей...
Отец мне об этом как-то сам рассказывал. Говорил с болью в сердце, и чувствовалось, что эта боль не затихла в его сердце до сих пор. Даже плакал, мол, просился у матери взять меня с собой, но она все равно одна уехала, а я дома остался. Никогда больше старшего брата не пришлось увидеть. Сгорел в пекле войны...
Мать отца, бабушка Варвара, которая в это время пила чай с размоченными в стакане сушками, услышав слова сына Василия, даже изменилась в лице, щеки вмиг покраснели. Видимо, этот разговор был ей неприятен, так как она тоже очень сожалела, что не дала возможности братьям проститься, тогда еще сама не понимая всех ужасов войны, надеялась, что весь этот кошмар быстро закончится и ее сыновья снова будут рядом с ней. Бабушка повернула к нам свою седую голову и с укором сказала отцу:
— Одно и то же вспоминаешь, Василий. Не надоело тебе? Я, может быть, всю жизнь каюсь, что не взяла тебя тогда. Молюсь Богу, только вот Александра-то не вернешь, ничего уже не исправишь.
— Что правда, то правда... Саша уже не вернется. Обидно, что тогда не удалось мне с ним увидеться, от этого у меня сердце до сих пор болит,— устало ответил отец и замолчал, видно было, что воспоминания о старшем брате сильно разбередили его душу.
Бабушка тогда в ответ ничего не сказала, не хотела, видимо, спор затевать, а спорили мать с сыном довольно часто, больше, конечно, отец брюзжал на бабушку: то одно ему не так, то другое. Зачастую по мелочам ссорились. Зная ранимый характер бабушки, ее нелегкую судьбу, я все время заступался за нее, жалел. У бабушки Варвары с той войны никто не вернулся, она всю жизнь прожила в семье младшего сына, помогала по хозяйству, ухаживала за скотиной, косила траву для коровы, возилась с внуками. В жизни ей, деревенской женщине, немало горя пришлось хлебнуть. В годы сталинских репрессий ее мужа, Павла Алексеевича, безосновательно обвинили в связи с троцкистами, за контрреволюционную деятельность по вопросу лесозаготовок, за открытое вредительство в колхозах Усть-Куломского района. Назвали троцкистом и буржуазным националистом, потом ночью арестовали, увезли в городскую тюрьму. По рассказам бабушки, мой дед, Павел Алексеевич, был человеком грамотным, деловым. Еще в 30-е годы четыре года учился в Ленинграде и получил высшее политическое образование. На суде он сумел доказать свою невиновность и вскоре вышел на свободу. В 1938 году был восстановлен в рядах партии. А потом и война началась. Уже в июле 1941 года мой дед, Павел Алексеевич Ульянов, ушел на фронт. Ушел и к бабушке больше не вернулся. Нет, он не погиб. Но судьба распорядилась по-иному. Воинскую часть, в которой он служил заместителем командира полка, после победы над Германией перебросили на восток страны. Началась война с Японией. Дед встретил другую женщину и остался жить в Сибири, недалеко от Иркутска... Бабушка после такого предательства прокляла своего мужа, остаток своей жизни называла его зимогором (в переводе с коми-языка это бродяга, бездельник). Мол, шляется где-то, стыд совсем потерял. А ведь она так ждала мужа после войны, даже новые валенки купила. Бабушка очень не любила вспоминать про своего Павла. Но если случалось, то была сурова:
— Если приедет когда-нибудь в родное село, пусть знает: я ему голову самым острым топором снесу...
Великая Отечественная война своим черным крылом коснулась каждой семьи, поломала судьбы сотен тысяч людей, перевернула жизнь и моей бабушки... Она осталась в 45 лет без мужа. Как говорится, ни жена, ни вдова. В конце 1942 года под Сталинградом погиб ее старший сын Александр. Только младший Василий, мой отец, живым вернулся. Богу, видимо, так надо было, чтобы наш род продолжить...
Однажды мой отец, я тогда уже в школе учился, разговорился и целый вечер рассказывал нам, как уходил на войну, как плакала мать, провожая его на фронт... Александр к тому времени уже погиб. Был отец механиком-водителем знаменитого танка Т-34, с боями дошел до Германии, в Западной Украине воевал с так называемыми лесными братьями. В конце нашего разговора опять вспомнил о погибшем брате, и тут как будто ему в голову стукнуло, замолчал ненадолго, затем поднялся на печку, а оттуда на полати перелез, долго копошился и достал в дальнем и темном углу толстенную кипу бумаг, завернутых в синий платок. Развернул на столе платок, вытащил оттуда перевязанную тоненькой бечевкой пачку старых писем. Долго рылся, искал что-то, видимо, нужное — и найдя его, улыбнувшись мне, гордо сказал:
— Бабушка часто повторяет, что, мол, Саша, старший брат, ничего не писал с фронта. Старость не радость, забывчивая стала... Мы в войну несколько писем получили от Саши. Их я давненько храню в своем тайнике, бабушка все равно читать не умеет...
Отец неспешно вытащил пожелтевшее от времени письмо, нацепил на нос очки и начал читать мне: «От Сыктывкара по Вычегде добрались до Котласа. Сейчас мы уже на месте. Попал в десантные войска. Учимся бить врага: стреляем, прыгаем с парашюта. Не скучайте! Скоро вернусь домой. С победой! Александр. Город Вязьма, полевая почта».
Достал второе письмо. По словам отца, Саша его выслал уже с фронта. Вот что он писал: «Стоим возле Сталинграда, недалеко от Волги. У меня все хорошо. Деремся с проклятыми фашистами. Хотя наступила зима, здесь очень жарко. Идут сильные бои. Вася, слушайся маму и хорошо учись. Ответ напишите тогда, когда я вышлю вам свой новый адрес».
Третье письмо очень коротенькое. Отправлено в ноябре 1942 года: «Привет с фронта! Я живой. Под Сталинградом бьем проклятого врага днем и ночью. Деремся, как львы. Александр».
Сегодня каждый из нас знает: кровопролитная, страшная битва за Сталинград продолжалась не один месяц. Гитлер стремился захватить в 1942 году южные районы страны, богатые нефтью. Взять города Грозный и Баку, господствовать на реке Волге, которая как бы связывала восточные и западные части Советского Союза. А больше всего он хотел подчинить себе Сталинград, чтобы стереть с лица земли этот ненавистный ему город, имя которого было связано со Сталиным...
Уже в ноябре 1942 года после тяжелых и изнурительных боев гитлеровские войска вышли к Волге, и большая часть города попала в руки врага. Но защитники Сталинграда держались за каждый клочок земли. Больше того, 19 ноября 1942 года, когда подошло серьезное подкрепление, начали гнать фашистов с берегов Волги. Так началась операция «Уран», которая завершилась полным разгромом 6-й армии Ф. Паулюса. Этому даже не верил сам Адольф Гитлер. Ведь в окружение под Сталинградом попали 22 немецкие дивизии... После наступательных боев советские войска взяли в плен более 90 тысяч вражеских солдат, в том числе и командующего армией фельдмаршала Ф. Паулюса. Это высшее воинское звание Фридрих Паулюс получил буквально накануне своего поражения под Сталинградом. Гитлер намеревался этим высоким званием поднять боевой дух своего генерала. Но ничего из этого не вышло. Зимой 1942 года наши солдаты, прилагая невероятные усилия и высокий героизм, сумели-таки сорвать планы немцев, хотя и наши войска под Сталинградом понесли огромные потери. Около миллиона солдат сложили свои головы, защищая город на Волге. Среди них был и мой дядя, девятнадцатилетний Александр Ульянов.
...Четвертое письмо отец не стал читать, задумчиво протянул мне:
— Возьми, сынок, и сам прочитай, здесь по-русски написано. Негромко читай, про себя. Бабушка Варвара получила его во время войны. А то у меня что-то глаза устали...
И вправду, видимо, устали, начал потирать их, словно соринка попала. А я держу перед собой протянутое письмо и медленно-медленно читаю: «Ваш сын, Ульянов Александр Павлович, при исполнении боевой задачи был тяжело ранен, умер от ран в полевом госпитале и похоронен с отдачей воинских почестей близ хутора Перелазовское Клетского района Сталинградской области 20 декабря 1942 года». Прочитал это извещение и как будто язык проглотил. Дыхание перевести не могу. То на фотографию Александра смотрю, то на это страшное извещение, даже мурашки по спине побежали. И в этот момент мне так жаль стало своего дядю, хоть стой и плачь. Вот ведь как в жизни получилось, совсем молодым, девятнадцатилетним парнем остался на всю жизнь и теперь лежит далеко-далеко от родного села, возле Волги. И никогда уже не приедет в свой Деревянск. Только вот эта фотокарточка осталась, воспоминания матери и брата да несколько коротеньких писем с фронта... Вот и все. Мы же каждое утро встаем, радуемся новому дню, сегодняшней жизни. А он уже никогда не встанет, вечно молодой Александр...
Бабушка Варвара мне как-то призналась:
— Про второго Сашу я мало что знаю, слышала, он был единственным братом твоей матери. По фамилии Гуляевы. Жили они в маленькой деревушке Ягвыв, а мы — в другом конце села, деревушке Кывтыд. А дальше у своей матери спрашивай, вместе ведь они росли с братом-то.
Слова бабушки и подтолкнули меня к разговору с матерью. Про одного Александра мне кое-что рассказали, а про другого ничегошеньки не знаю. Кроме того, что он погиб на войне и ему тоже было девятнадцать лет. И он жил до отправки на фронт вот в этом же доме, куда мы переехали из Усть-Кулома в пятидесятые годы. А строил большой и крепкий дом мой дед, отец матери, Дмитрий Васильевич Гуляев. Он участник Первой мировой войны, побывал в плену у немцев, но благодаря удаче и своей смелости сумел вернуться в родные края живым и здоровым. В Деревянск приехал с Георгиевским крестом и медалью на груди. Этот серебряный крест долгие годы лежал у нас на почетном месте в избе, напоминая всем нам бородатого деда, которого мы, внуки, никогда живым не видели, но который оставил добрый след на земле. У деда Дмитрия и бабушки Анастасии было двое детей: сын Александр и моя мать Валентина. Дед Дмитрий умер накануне Великой Отечественной войны. Уже в солидном возрасте. Затеял на старости лет новый дом строить, да не успел. Сердце прихватило. Наш отец этот дом уже сам достраивал. И очень гордился тем, что сумел дело нашего деда Дмитрия, своего тестя, до конца довести. Вот мы в этом самом доме и жили потом всей гурьбой. А награда деда Дмитрия, серебряный Георгиевский крест, нам осталась. Вроде семейной реликвии. Круглую же медаль моя бабушка Анастасия мужу после смерти в гроб положила. Перекрестилась и сказала: мол, сам заслужил награду, сам и бери ее с собой. С такой красивой медалью, может быть, и в рай попадешь. Там, наверху, на небесах...
Прошло какое-то время, и, увидев, что мать дома одна, стал и ее донимать, расспрашивать о старшем брате Александре. И показал висящие на стене фотографии. Мама медленно присела на деревянную скамейку рядом со мной, обняла меня за плечики. Затихла на минутку. Два Александра смотрели на нас, а мы на них... Мне показалось, как будто на мгновение жизнь замерла в нашем доме. Даже громкое тиканье круглых часов затихло, ушло-уплыло куда-то. Мать, видимо, мысленно вернулась в те далекие годы, в свое детство, когда они со своим братом учились в сельской школе, а летом помогали отцу с матерью косить траву, купались в теплой Вычегде, собирали за околицей села грибы и ягоды. Так и получилось: я сердцем чувствовал, о чем сейчас думает сидящая рядом моя мать...
— Брат Александр был на три года старше меня. Рос добрым и послушным парнем, — подбирая нужные слова, с теплотой в голосе начала говорить мать.— В школе хорошо учился, за это его часто хвалили учителя. Мол, голова у Саши хорошо работает, любой предмет дается ему легко. Особенно он любил уроки физики, может, поэтому и уехал в село Пезмог, в здешнее ремесленное училище, на связиста обучаться. Семь классов как раз закончил, перед самой войной...
— У отца ведь старший брат тоже в Пезмоге учился,— добавил я, как будто мать об этом не знала.
— Да-да, в Пезмоге, но только на автомеханика, друг друга они, конечно, не видели. Брат отца был на три года старше нашего Александра, после окончания училища в Сыктывкар уехал, там работал до ухода на фронт, — причесала гребешком свои длинные волосы мать. И продолжила: — А нашего Александра после учебы направили в наш район, в верховья Вычегды, там он и работал связистом до призыва на фронт. Домой, правда, перед отправкой на одну ночь заезжал, мне тогда было четырнадцать лет, война уже тогда вовсю шла. Утром из Деревянска в Усть-Кулом пешком пошел, мол, там, в райцентре, призывников собирают, а из райцентра уже на пароходе в город поплывут. Крепко обнял нас с матерью и прошагал за околицу, а мы у калитки остались, слезы вытираем... Вот так и расстались мы тогда с нашим Александром.
— А больше он не приезжал в Деревянск? После ухода на фронт?— нетерпеливо спрашиваю у матери, спрашиваю, потому что моя наивная детская душа очень хочет, чтобы ее любимый и единственный брат хоть на минутку приехал с фронта в родное село, увидел мать и сестру. Были же тогда такие случаи.
— Никогда он больше к нам не приезжал. Ушел, и в доме стало как будто темно, сердце уже тогда мне почему-то подсказывало, что Александра мы больше не увидим. Письма он, конечно, писал, но мы их очень редко получали. Больше года воевал, а вскоре из сельсовета печальную весть получили, фронтовой треугольник, а там — известие о гибели брата. В самом конце войны погиб он, в далекой-далекой Австрии... 26 апреля 1945 года.
— В Австрии, значит, похоронен мой дядя,— как сейчас помню, удивленно сказал тогда я матери, которая сидела рядом со мной и тихонечко смахивала навернувшиеся слезы. А я в эту минуту, шестилетний мальчишка, глядя на большие фотографии двух Александров, вдруг впервые задумался: а смог ли бы я, будь на их месте, поступить так же, как они в те суровые годы поступили? Тогда на этот серьезный вопрос я не нашел ответа. Не нашел, видимо, потому, что был слишком еще мал, даже не представлял, где же находится Сталинград и тем более далекая Австрия...
Давным-давно пролетело мое босоногое детство. Теперь я уже и сам отец. Нет в живых бабушки Варвары, на сельском погосте, в сосновом бору покоятся мои родители, рядом с ними лежат дед Дмитрий и бабушка Анастасия. Много лет назад умер в далекой Сибири мой дед — зимогор Павел. Он, видимо, все же побаивался первой жены Варвары и в родных местах после войны не появлялся, так что бабушка Варвара зря столько лет держала в чулане свой острый топор... И сейчас, когда бываю в верховьях Вычегды, захожу в постаревший, но близкий сердцу родной дом, перед глазами тут же встает беззаботное детство, рассказы бабушки, отца с матерью о двух Александрах, их воспоминания о той далекой войне. А братья моих родителей все так же смотрят на меня со стены, с больших фотографий. Намного моложе и красивее меня. Смотрят и как будто хотят сказать:
— Мы ведь не виноваты, что навсегда остались девятнадцатилетними, сложили головы в далеких краях, не виноваты, что не можем сесть за общий стол с вами. На родной стороне, в своем селе, с родными и близкими. Сесть и отметить День Победы.
И в ответ я опять не нахожу слов, хотя сказать хочется о многом...
Судьбы двух коми-пареньков, моих родственников, навсегда оставшихся молодыми, до сих пор бередят мое сердце. Про брата отца вроде бы все ясно, знаем, что умер от ран в госпитале, знаем, где и когда похоронен. А вот про брата матери мало что известно. Знаем, что погиб в конце войны в Австрии. Но хотелось знать, где он похоронен, сохранилась ли могила, установлен ли там хоть какой-то памятник. Вопросов было больше, чем ответов, и я взялся за поиски. Меня интересовала любая информация о Гуляеве Александре. И вот что удалось выяснить для начала. Мамин брат воевал почти полтора года в 348-м гвардейском стрелковом полку, был связистом в звании ефрейтора. Этот полк тогда входил в состав 107-й стрелковой дивизии 3-го Украинского фронта. В республиканской Книге памяти, в третьем томе, об этом сказано очень кратко. Там написано, что ефрейтор Гуляев А. Д. действительно погиб 26 апреля 1945 года в Австрии, и больше ни слова. На этом мои поиски могли бы и безрезультатно завершиться. Но случай помог. Разговорились мы как-то с сыном Сергеем о прошлой войне, о судьбе двух Александров. Он-то и предложил мне продолжить поиски через интернет, зайдя на сайт Министерства обороны Российской Федерации. Возможно, там удастся найти какие-нибудь сведения о Гуляеве А. Д. из 348-го стрелкового полка. Ведь после войны прошло 65 лет, и с многих военных документов существовавший гриф «секретно» уже сняли. И еще Сергей предложил обратиться в австрийское общество «Черный крест», которое на протяжении многих лет занимается поисковыми работами, выясняет и уточняет имена погибших солдат различных национальностей на территории своей страны.
Наши старания оказались ненапрасными. Шаг за шагом, общими усилиями мы продвигались вперед. И вот наконец-то настоящая удача улыбнулась нам. Сергей позвонил и сообщил, что через интернет ему удалось найти рассекреченные документы 348-го полка, он их уже распечатал, а вечером передаст мне. И вправду, сын вечером занес пачку документов. Мы тут же сели за стол и начали их рассматривать и изучать. Скажу прямо: я своим глазам не верил, что подобное возможно в нашей стране, но страна-то уже другая, и многое стало у нас возможным. Может быть, надо было раньше рассекречивать подобные документы, не все, конечно, а те, в которых указаны фамилии и имена погибших солдат, места их захоронений и т. д. Тогда бы тысячи и тысячи людей точно знали, где лежат их отцы, мужья, братья, сестры... Вот один из тех документов, с которого недавно сняли гриф секретности. Именно там содержится информация об Александре Гуляеве. Полное название звучит так: «Именной список № 59 безвозвратных потерь личного состава 348-го гвардейского стрелкового полка 107-й Первомайской стрелковой гвардейской дивизии за период с 20 апреля по 29 апреля 1945 года». Под номером 246 написано: «Гуляев Александр Дмитриевич, гвардии ефрейтор, связист. Член ВЛКСМ, 1926 года рождения, Коми АССР, Усть-Куломский район, село Деревянск, призван Усть-Куломским РВК, убит 26.04.45, похоронен на высоте 782 в двух км от населенного пункта юго-вост. Хайнфельд, отец Гуляев Дмитрий Васильевич». И что еще меня удивило. В списке погибших под номером 247 значится наш земляк Елькин Павел Разумникович. Тоже связист, комсомолец, 1926 года рождения, уроженец села Шошка Сыктывдинского района. До войны работал в колхозе имени Буденного, тут же отмечено: мать Елькина Людмила Григорьевна. Парень из Шошки, как и Александр Гуляев, — надо же такому случиться — погиб тоже 26 апреля 1945 года. Если у Павла Елькина найдутся родственники, пусть они знают: коми-паренек сложил голову в самом конце войны. И теперь лежит в австрийской земле, у подножья красивых Альп...
С большим волнением рассматриваем вторую официальную бумагу, именно там указаны места захоронения погибших советских солдат в конце апреля 1945 года. В заголовке выведено: «Схема расположения могил военнослужащих 348-го ГСП в районе высоты 782». В левом углу схемы начерчена карта высоты 782. В глаза бросается тоненькая линия. От руки написано: «река Визенбах». Рядом расположена высота 782. Возле реки Визенбах идут отметки: 1, 2, 3, ..., а по правую руку от схемы написаны имена погибших, которые лежат в этих трех могилах. Указано: солдаты похоронены друг за другом, с юга на север. В первой могиле лежат девять человек, первым идет Гуляев А. Д., после него Елькин П. Р. из села Шошка, потом Овчаренко, Гераськин, Кузьменко, Воротнюк... Во второй могиле похоронены 14, в третьей 8 солдат. Всего 31 человек. В большинстве своем молодые парни, которые родились в 1925–1926 годы. Смотрю на схему, и на какой-то миг у меня перед глазами встает тот последний бой, который приняли эти юные парни на склонах Альпийских гор. Ведь им всем хотелось остаться живыми и с победой вернуться домой, к своим родным и близким... Но не всем выпало такое большое счастье, хотя война уже практически закончилась... От этого ноет и болит моя душа, и который раз спрашиваю и спрашиваю молодого Александра Гуляева: «Почему тогда не смог сберечь себя? Что за вражеская пуля настигла тебя? Как случилось, что земляки из Коми погибли в один и тот же день? И что за кровопролитный бой на альпийских лугах шел в конце войны?» Вопросы встают один за другим, но в ответ — тишина. Никто не может мне дать ответа. Только одни догадки приходят в голову, когда рассматриваю эти официальные бумаги, которые лежат передо мной. Сейчас, думается, никто уже точно не скажет, что за бои шли в предгорьях Альп, возле маленькой речушки Визенбах, в том далеком апреле, 65 лет назад.
На третьей бумаге мы видим карту Австрии, если сказать точнее, показан маршрут продвижения 348-го стрелкового полка 107-й гвардейской дивизии, которая тогда входила в состав 3-го Украинского фронта, командовал фронтом маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин. Чтобы лучше понять тогдашнюю ситуацию в австрийских Альпах, вернемся к последним дням войны. Весной 1945 года советские войска быстро продвигались к границам Германии, освободили Польшу, Румынию, Венгрию... Немцы отчаянно сопротивлялись, но наших солдат уже было не остановить. Они растекались по всей Европе и брали города один за другим, с каждым часом приближаясь к столице фашистской Германии Берлину. Было ясно: тяжелой и кровопролитной войне приходит конец.
Весной 1945 года, после сильных боев за Венгрию и озеро Балатон, войска 3-го Украинского фронта подошли к границам Австрии. Основной удар был направлен на освобождение столицы страны — Вены. Третьему Украинскому фронту значительную помощь оказывали соседи, дивизии 2-го Украинского фронта. Если верить ученым-историкам и военным, Венская наступательная операция советских войск продолжалась около месяца, с 16 марта по 15 апреля 1945 года. 13 апреля наши войска освободили Вену и пошли в глубь страны, стремясь выйти к южным границам Германии. 15 апреля части 107-й дивизии вошли в Санкт-Пельтен, самый старинный и красивый город Австрии. От Вены до этого города рукой подать, всего 60 километров. Санкт-Пельтен раскинулся на берегу реки Трайзен. Места здесь красивые. С одной стороны протекает полноводный Дунай, с другой — предгорья Альп, зеленые и пышные луга. После освобождения Санкт-Пельтена ожесточенные бои в этих местах, на склонах Альп, видимо, долго еще не затихали. Особенно южнее, в районе населенных пунктов Лилиенфельд и Хайнфельд. Именно между ними протекает речка Визенбах, на берегу которой и были похоронены солдаты 348-го полка. Весной 1945 года немецкая группировка армий «Юг» расположилась в районе Санкт-Пельтена и южнее, в предгорьях Альп. Гитлеровцы не хотели допустить советские войска к южным границам Германии, поэтому сопротивлялись отчаянно, не жалея людей и патронов. Если правду сказать, бои за освобождение Австрии продолжались и в апреле, и в начале мая 1945 года. Из официальных документов видно, что многие солдаты 348-го полка погибли в самом конце апреля, но это потери только одной воинской части, их были сотни. Австрия вроде бы маленькая страна, а при ее освобождении погибло 27 тысяч советских солдат, только при взятии Вены мы потеряли 18 тысяч человек. Но с потерями тогда не считались, говорили, мол, война есть война. Это грязная и тяжелая работа. Поэтому многие наши грехи можно было свалить на войну, она, мол, все спишет и проглотит... Так уж случилось, но именно 26 апреля 1945 года, когда солдаты 348-го стрелкового полка 107-й дивизии проливали свою кровь и погибали в предгорьях Альп, командующий 3-м Украинским фронтом маршал Ф. И. Толбухин получил приятную весть — решение руководства страны о награждении его орденом Победы. За освобождение Австрии... В конце войны многие, видимо, спешили, в том числе высокие чины, генералы и маршалы. Спешили идти быстрее вперед, на запад, спешили скорее закончить эту проклятую войну и живыми вернуться домой. Но ведь не каждый боец — генерал да маршал. Самую грязную и черную работу на войне, выполняя приказ, делали рядовые солдаты, но именно они-то меньше всего и жили на войне. Их судьбы наиболее трагичны. Так получилось, вероятно, и со многими солдатами 348-го полка в конце апреля 1945 года. В их число попали по воле судьбы мои земляки, друзья-однополчане Александр Гуляев и Павел Елькин.
...Кто-то точно и хорошо сказал: чем дальше отдаляется от нас Великая Отечественная война, тем больше вопросов она порождает. В наших сердцах, в наших умах, в наших душах... И эти вопросы в первую очередь связаны с теми солдатами, которые погибли на полях сражений, умерли во время войны от ран, пропали без вести, чьи могилы сейчас разбросаны по всей матушке-России и Европе. Когда мы больше узнали об Александре Гуляеве, определили примерное место гибели и захоронения дяди, у меня возникло естественное желание идти дальше, продолжить поиски. Но как это сделать? Обратились в австрийское общество «Черный крест», выслали здешним поисковикам те документы, которые имели по 348-му стрелковому полку. Просили уточнить, сохранились ли воинские захоронения, которые указаны на схемах, полученные через сайт Министерства обороны РФ, или же они перенесены в другое место? Через некоторое время пришел ответ из Австрии. Вот он: «Многоуважаемый господин Ульянов! Мы получили Ваше сообщение, за которое большое спасибо. В данный момент австрийскому „Черному кресту“ место захоронения Вашего родственника неизвестно. Могила находится в труднодоступном месте, в лесу. Австрийский „Черный крест“ постарается уточнить место захоронения и впоследствии по возможности перезахоронить останки Гуляева Александра Дмитриевича на одном из советских кладбищ. С уважением, инж. Отто Яус».
Как видно из присланного ответа, в австрийском обществе «Черный крест» о захоронениях советских солдат в районе речки Визенбах никакой информации не имели. Уже хорошо, что не отмахнулись от нашей просьбы, обещали помочь в поисках останков моего дяди и, может быть, когда-то что-то и найдут. Если обнаружат... Ведь после войны прошло столько лет, целых шестьдесят пять. Время неумолимо идет вперед, изменяя места прошлых боев, леса и поля, искромсанные металлом. Об этом я как-то сразу и не подумал, а все старался представить себе последний бой дяди Александра, слышал на красивых альпийских лугах свист пуль, грохот пушек и пулеметов. Как будто я сам вместе с дядей в предгорьях Альп воюю, как будто все вчера было... Но жизнь быстротечна, как горная речка. Ошибался я, ошибался. На многие-многие годы... Об этом я понял чуть позже, когда продолжил свои поиски, когда получил сообщение из австрийского «Черного креста». Этот ответ не успокоил мое сердце, заставил идти дальше. Ведь я так и не нашел ответа на свой самый главный вопрос, где же лежит мой дядя, Александр Гуляев? Где его могила, куда мог бы я привезти горсть родной земли, поклониться праху солдата и поблагодарить его за нашу победу. Чтобы получить ответ, надо было найти знакомых людей в Австрии, а еще лучше — в Вене. Сказать-то легко... Дела небыстро делаются. Мои поиски на время приостановились. Но тут как будто Бог нас услышал. Я случайно узнал, что в Сыктывкаре вышла книга рассказов «Цветок одиночества». Автор издания — Светлана Ширшова. Мне сказали, что сейчас она переехала в Австрию, работает в Вене, а до этого жила в Сыктывкаре, окончила школу № 12, затем училась в здешнем университете. Не так давно приезжала на презентацию своей новой книги, встречалась с родственниками, друзьями. Узнав о Светлане Ширшовой, я решил найти ее подругу, Галину Лавриненко, которая проживает в Сыктывкаре. И обратился к ней, вкратце рассказав свою историю о дяде Александре, погибшем в Австрии.
Как оказалось, мир не без добрых людей. Галина, спасибо ей за это, сразу же откликнулась на мою просьбу и связалась со Светланой, попросила помощи. В это время я про себя думал: чем черт не шутит, а может быть, Светлана сама попробует побывать в тех местах, возле речки Визенбах, и попытается найти какие-то следы воинских захоронений. Ей это проще сделать, от Вены до Лилиенфельда всего 60 километров. Дороги там добротные, природа красивая, рядом предгорья Альп... Человек всегда чему-то верит. Верил и я. И очень надеялся, что землячка из Коми обязательно поможет. Так оно и вышло. Прошло всего несколько дней. Галина Лавриненко позвонила мне и сказала, что Светлана попросила отправить на ее электронный адрес все имеющиеся у меня документы, что я и сделал...
Шло время. Светлана молчала, и мы не беспокоили ее и Галину своими вопросами. Хорошо понимали, что такие дела за час-другой не решаются. Ведь прошло больше полувека. Может быть, все уже позабыли о кровопролитных боях возле Альпийских гор? Всякие мысли лезли мне в голову, пока я ждал ответа из Вены. Хотелось до конца довести поисковую работу, сделать какие-то выводы, а главное, найти могилу Александра Гуляева. И наконец-то пришло долгожданное письмо от Светланы, прочтя которое я понял, что время многое меняет на нашей земле, в том числе и в людской памяти. Приведу отрывки из письма: «Уважаемая Галина! Уважаемый Александр! Хочу сообщить следующее. В выходные я ездила с сыном в те места, где предположительно находятся воинские захоронения. Сначала мы поговорили с местными жителями, которые еще могли помнить то время. Нам сказали, что на том участке было очень много захоронений, как с русской, так и с немецкой стороны. Многие останки выкопали и перенесли на кладбище городка Лилиенфельд (в паре километров оттуда). Мы все-таки пошли на поиски каких-либо знаков захоронений. Но найти что-либо не представляется возможным. По берегу ручья (подразумевается речка Визенбах) идет узкая полоса травы, после чего начинается лес, поднимающийся по склону горы. За эти годы поменялось все: рельеф местности, линия окраины леса, даже сам лес, выросли новые деревья, многие бывшие поляны теперь тоже находятся в лесу. Так как все это еще и на склоне горы, доступ туда очень тяжелый, с гор сползают камни, вокруг поваленные деревья... Скорее всего, мы находились на том самом месте, где были захоронения, или в диаметре десятков метров от них. Мы добросовестно облазили тот кусок леса-горы, где, предположительно, были похоронены ребята, но ничего не смогли найти. Не исключено, что их вывезли и похоронили в другом месте...
После этого мы поехали в Лилиенфельд, нашли кладбище, сзади которого за оградой находится захоронение русских солдат. Именного списка нет, только написано, что там покоятся 247 человек. Мы поставили свечки и сделали фотографии. После приезда в Вену я написала запрос на общину городка Лилиенфельд и попросила поподробнее рассказать об этом русском кладбище, кто и когда там захоронен, из каких мест привезены останки. Одним словом, попробуем добиться еще какой-либо информации.
А места там красивейшие, природа очень пышная, сложно даже представить, что здесь когда-то погибали наши солдаты...»
Как видно из письма Светланы, никаких воинских захоронений на месте гибели солдат 348-го полка в районе высоты 782 она не нашла. Не нашла моя землячка и те три могилы, где похоронены советские солдаты, погибшие в конце апреля 1945 года, в том числе и мой дядя и Павел Елькин из Шошки. Время сильно изменило местность, ищи теперь, где и кто похоронен... Понятно, что время многое меняет в нашей жизни, не говоря уже о здешней местности. Она сейчас действительно не такая, какая была в 1945 году. Но ведь после ожесточенных боев местные жители наверняка знали, кто сложил головы на этих альпийских лугах, кто проливал здесь кровь за освобождение страны. Погибали в основном русские солдаты-освободители. Почему же тогда их могилы до сих пор не найдены или остались забытыми-позаброшенными?
После поездки в Лилиенфельд и поисков Светлана Ширшова опубликовала в русскоязычной газете «Давай», выходящей в Вене, большую статью. В ней она делится своими размышлениями о судьбах погибших и забытых наших солдат, которые сложили головы за свободу Австрии. Многие могилы в предгорьях Альп или не найдены, или позабыты. Нет на них ни надписей, кто именно там захоронен, ни памятных знаков. Светлана с болью и горечью в душе рассказывает в статье, как она побывала на кладбище городка Лилиенфельд. Она пишет, что на самом видном месте, перед кладбищем, возвышается величественный мемориал из черного гранита. На гранитных плитах золотыми буквами высечены имена погибших в последней войне австрийцев и немцев. Каждый из нас знает, за кого они воевали... А более чем скромный памятник советским солдатам затерялся, в стороне поставлен, за церковной оградой, подальше от людских глаз, и ни одной фамилии на нем. От этого, конечно, горько и обидно, обидно за тех, кто отдал свою жизнь за освобождение этой красивой страны, а теперь лежит в безымянных могилах.
...Я все же верю, что души двух Александров из Деревянска где-то над нами летают. Ни под Сталинградом, ни в Австрии их нет. Здесь они, возле родной земли. И если когда-нибудь прилетят да спустятся ко мне, спустятся и спросят: смог бы я так же, как они поступить? Сейчас бы ответил, что смог. Я ведь тоже из их рода-племени, и имя мое Александр. Так назвали меня мать с отцом, в честь своих братьев. Только бы войны не было. Бога прошу...
Послесловие
Из нашего села Деревянск с Верхней Вычегды на Великую Отечественную войну ушли 400 человек. Более половины из них сложили головы в кровопролитных боях за Отечество, за освобождение стран Европы от фашистской чумы. Среди них и единственные братья моих родителей — два Александра. Один Ульянов, другой Гуляев. Им было всего по девятнадцать лет.
...Широкая улица идет в гору и ведет к центру села. Справа, рядом с сельским советом, на невысоком холме стоит обелиск боевой славы. Он был воздвигнут усилиями моих односельчан в 70-е годы прошлого столетия. В их числе были и участники Великой Отечественной войны: учитель нашей школы Н. А. Ракин, пенсионер-активист Г. И. Чувьюров, строитель Д. К. Моторин, шофер Н. А. Ракин, архитектор А. Д. Ракин и многие другие. Не год и не два пришлось потратить им, чтобы увековечить память погибших солдат. Уточнять имена невернувшихся односельчан, делать эскизы памятника, искать стройматериалы, везти мраморные плиты из самой Москвы. Деньги на возведение обелиска собирали всем селом... И собрали, и возвели памятник павшим героям-односельчанам на крутом берегу Вычегды. И каждый День Победы, 9 мая, отмечают этот праздник со слезами на глазах... Всем селом.
Поднимаюсь по ступенькам обелиска, останавливаюсь у надписи: «Вечная слава павшим в боях за нашу Родину». Слева и справа на мраморных плитках золотом высечены имена тех, кто не вернулся с поля брани. Мурашки пробегают по телу, и горький ком подкатывает к горлу: столько односельчан сложили свои головы в годы Великой Отечественной войны! И лежат они вдали от родного села. Кто в болотах Смоленщины, кто в густых лесах Белоруссии, кто в предгорьях Кавказа. От Подмосковья и до самого Берлина. Кто-то без вести пропал, кто-то умер от тяжелых ран, кто-то в самом начале войны погиб, кто-то в апреле 1945 года... Гуляевы, Есевы, Кирушевы, Мозымовы, Поповы, Ракины, Степановы, Тюрнины, Удоратины, Ульяновы, Чувьюровы... Фамилии, имена, отчества... совсем молодых и сорокалетних, даже пожилых деревенских мужиков. Есть среди них и Александры. Как и братья моих родителей, все они лежат на чужбине и в родное село уже никогда не вернутся. Не вернутся и деревянские Алексеи, Иваны, Михаилы, Петры, Андреи... Все те, кто ковал Великую Победу на фронтах Отечественной войны и за 9 мая 1945 года заплатил столь высокую цену — положил на алтарь победы свою жизнь. Земной поклон за это моим односельчанам. И погибшим, и выжившим в той страшной войне. Пусть огонь памяти о них никогда не погаснет, а горит ярко-ярко. В наших душах, в людских сердцах. Тогда у нас все будет хорошо...
2010
