«Мыйым ида коч...»
Сарын ветеранже, Звенигово район Кугу Шигак ялын ӱдыржӧ Т. В. Новиковам да тудын семынак Ленинград блокадыш логалше 100 утла марий ӱдыръеҥым шарнен
...Адак лӱйкалымаш.
Таня моло-влак дене пырля шке постыштыжо кугу кӱртньӧ зонт йымалне шога. Ты леведышым лӱйкалымаш годым снаряд пудырго деч, тулеч моло куштыра да пурак деч аралалташ лӱмынак ыштеныт. Снарядше гына толын ынже воч. Ты шучко саркурал логалеш гын, ни зонтет, ни айдемет — нимомат ок кодо. А тыге, садак могай-гынат аралтыш уло. Осколко-влак шолем гай йогат да йогат. Кӱртньышкӧ поче-поче тӱкнен, шке азыренле мурыштым мурат.
Таня тиде мурылан ынде тунемын. Ленинградыш логалмыжлан вашке ик ият шуэш. Ончыч пешак лӱдеш ыле. Лӱйкалымаш тӱҥалмек, снаряд-влакын шӱшкен толмышт денак шӱмет лектын возеш манын шонен.
Снарядын шӱшкымӧ йӱкшым колеш да вуча: куш толын возеш ынде?
А шке «боевой крещенийжым» Таня Новикова эше Ладога ер гоч вончымыж годымак эртен. Ленинградыш нуно «Илыш корно» дене йӱдым пуреныт. Но немыч самолёт-влак йӱдымат чарныде бомбым кышкеныт. Тунам Таня сарын шучкылыкшым икымше гана ужын. Бомбёжко тӱҥалмеке, салтак-влаклан тӱрлӧ могырыш куржын шаланаш кӱштеныт. А Таня лӱдмыж дене верыштыжак ушым йомдарен камвозын. Бомбёжко чарнымек, тудым, колышылан шотлен, корно ӱмбач налын, ӧрдыжкӧ кораҥден пыштынешт улмаш. Но ӱдыр помыжалтын, уэш стройыш шогалын. Тунамак шекланен: шке кундемже гычак пырля толшо йолташ ӱдыржӧ уке. «Вера колыш, витне... Вера колыш... Вера колыш... Аважлан ынде кузе возен колтем?» — шке семынже шонен. Тӱрвыжым пурын, самырык салтак ӱдыр ончыко да ончыко ошкылын...
Ик ий жапыште, вурс лӱйкалымашке логалын, ынде кӧ-гына ыш сусырго, кӧ-гына ыш коло?.. Шужен ярнышыже, черланен орланышыже... Таня шуко йолташыжым йомдарыш. Ӧрдыж гычын ончымаште, тудо ынде йӧрышӧ шинчаончалтышан, йӱштӧ шӱман, кӱ чонан айдеме гай койын. Но Танят шортын. Чӱчкыдынак шортын. Моло семынак. Лач шинчавӱдшӧ гына кодын огыл. Кошкен. Йӱрлавыраште, лум-пуракыште, тул-шикш лоҥгаште чӱчалтше шинчавӱдшӧ Сандалыкысе вӱдыжгыш савырнен да Кугу сарым йӧрташ полшен. (А те иктаж-кунам тыге шортында: чон дене шортат, а шинчавӱд ок тол?)
Теве аэростатым пырля нӧлтышӧ «кокымшо» номер почеш шогышо Лиза йолташыжат шукерте огыл бомбёжко годым колыш. Тунам юж тревогым увертареныт ыле. Тыгай годым нунылан содор аэростат дек куржын мийыман да кажныжлан, шке номер почеш пижыктыме тросым мучыштарен, аэростатым кӱш нӧлтыман. Тораште огыл пудештше снаряд пудырго рядовой Васильеван йолжым эрде тураштак вошт кӱрыштын. Лиза кужун орланен огыл: вӱр йогенак колен. Тушманын кужу жап чарныде бомбым кышкымыжлан кӧра капым вигак поген налын ышт керт. А эрлашыжым урем мучко колышо салтак-влакын капыштым, пудешт-кӱрышталт пытыше вуй ден кидйолыштым погышыштла, Таня шке шинчаж дене ужо: рядовой Васильеван пурла йолжо капше деч тораштат огыл кия, но... Посна кийыше йолым верын-верын кӱзӧ дене кӧргычмӧ, эрдым пӱчкын налме. Верысе калыкым шужымаш тыгайышке шуктен... А мом ыштет? Ленинград — алят колымашын авыртыш оҥгыштыжо.
Рядовой Васильева олмеш толшо вес салтак ӱдыръеҥ — Елена Колыгина — Лизан пӱрымашыж нерген сайын пален. Уке, тудлан тидын нерген икымше номеран Татьяна Новикова ойлен огыл, а аэростат частьысе моло ӱдыр-влак радамын каласкаленыт. Таня гын пытартыш жапыште пеш шагал мутлана. Кумылжат эре уке, вийжат шагал, ӱшанжат шулен... Ӱмбакет онча, но пуйто нимомат ок уж, ок кол. Кызыт гына толшо Колыгиналан тудо кӱэмалтше, чондымо айдеме гай чучын. Коло ияш самырык ӱдыр тыгай лийын кертеш манын отат ӱшане. Тыгай ийготышто вет чон йӧратымаш дене, яндар да волгыдо кумыл дене, ӱшан дене темше лийшаш. А Таня ӱмбак ончалат да... Теве вуйвичкыж ӱпшат чалемын...
Рядовой Новикова тӱткын-тӱткын колыштеш. Снаряд шӱшкымӧ, бомбо пудештме, осколко йогымо йӱк-йӱаныште «тревого» командым колын ок шукто манын азаплана. А «вурс йӱр» чарныде йӱреш. Зонтыш тӱкнышӧ пыдыр-пудыр йӱк-йӱан тудлан адакат шке шочмо Провой вел куштымо семым шарныкта. Таня пуйто тӱмырым пералтыме сем почеш шке кӧргыштыжӧ мура:
— Хындагари-хындагари,
Шым шорыклан — ик тага.
Нуно каят кӱшкыла,
Кандашынат почела...
Коваже, Тымапи Ониса, коҥга ончык шинчын, трупкажым ылыжтен, коҥга рожыш шикшым колтен, йолжо ден кӱварым тавен, тыге мура ыле. «Павай, муретше мо нерген?» — изи Чачук коваж деч йодын. Коваже «Ай, мом ужам — тудым мурем» манеш да оралгыше йӱкшӧ дене лот-лот-лот воштылын. «Павай, тамакажым молан шупшат?» — Чачукын логаржым тамак шикш кочкеш гынат, коважын оҥышкыжо пызна. Ониса, трупкажым умшаж гыч кораҥден, уныкаж ӱмбак ончалеш да нелын шӱлалта: «Вара шинчавӱдем ок його...» Молан коваже тыге вашештен? Молан шинчавӱдшӧ ок лек? Таня ынде изи Чачук огыл, ушым шынден гынат, кызытат тидым ок умыло. Тыште гын — Ленинградыште — шикш да пурак шинчам веле огыл, шодымак темат. А такшым гын шинчавӱд огешак йогыс, ончо?..
Кызытат Таня шикш лоҥга гыч умбалнырак мо ышталтмым эскера. Ужеш: теве снаряд кум пачашан пӧртыш логале — тӱр подъезд кум пачашге сӱмырлыш. Тунамак пӧрт тураште еҥ-влак койылалтышт, куткыла, тӱрлӧ велыш шаланен, шылаш верым кычал куржыт. Теве изи рвезе куржеш, мундырала веле коеш. Снаряд пудештме вер гыч нӧлталалтше рок, пурак тудын сынжым коклан петырат. Шикш-пурак лоҥга гыч ӱдыръеҥ моткоч ужнеже: саде рвезе утаралт шукта але снаряд йымак верештеш? Теве тудо уэш койылалтыш. Писын куржнеже, но воктеныже пудештше снаряд толкын мланде пелен перен пыштыш. Адак ӱмбала мине толын перныш — рвезым йомдарыш. Новикова тӱрвыжым пурлын, моткоч тӱткын эскера. Логале? Пытыш? Колыш? Уке, шикш лоҥга гыч саде ӱмылка угыч ончыко кая... Изиш окшакла, но куржаш тӧча. Теве эше ик снаряд ончыкыжак толын возо. Таня пӱйым пурлын, шинчажым кумыш: пуйто рвезе огыл, а шкеже тиде тамык гоч чыма. Угыч шинчам карен онча, рвезым моткоч кычалеш...
— Колыш, товатат, — кенета йӱк шоктыш да воктенак ала-кӧ магыренак шортын колтыш.
Тиде рядовой Колыгина. Тудат Новикова семынак, тушман снаряд деч шылын утлаш тӧчышӧ рвезым эскерен шоген улмаш. Таня эшеат онча. Но рвезе тетла ок кой. Шикш лоҥга гыч ок лек. Ӱдыръеҥ тӱрвыжым чотак пурлын колтыш, умшаштыже вӱрын шинчал тамжым шиже. Шӱргыначкаже чытырналте, шкежат тайныме гай лие, но шинчаончалтышыже тугаяк йӱштӧ кодо. Лена гын пылышыжым кок кид дене петырен, мландӱмбак йӧрльӧ. Шортеш, кычкыра, чыра гай чара кидше дене мландым кырен варгыжеш. Моло ӱдыр-влак тудым огытат лыпландаре. Пуйто огыт кол. Ала чынжымак огыт кол. Лӱйкалымаш. Зонт левашым осколко «йӱр» кыра да...
Тудо кастен юж тревого лийын огыл. Малаш вочмо деч ончыч чылалан ик шултыш блокаде киндым пуышт. Кастен икана пурлалаш да эрла эрлан кодаш. Таня пелыжым пурлале, вес пелыжым кӱпчык йымак чыкыш, шинчажым кумыш.
— Таня, — йолташ ӱдыржын йӱкшӧ тудым помыжтарыш, — Таня, колат?
Новикова рядовой Колыгина могырыш савырныш.
— Таня, мый шым тем... Мӱшкырем пешак шужен... — Лена шып ойлаш тӧча, — айда эр киндынам кочкына?
— А эрденыже мом кочкат вара? — ӱдыр шинчам почдеак йодо.
Лена вигак ыш вашеште. Таня шижын шуктен: йолташ ӱдыржын кумылжо пеш вашке тодылалтеш. Але пеш нӧргӧ: моткоч лӱдеш, чылажымат шӱм вошт колта. Чынак, икмыняр тат гыч Лена пеле шортшо йӱкын мане:
— Ала эр марте иленжат огына шу, Таня. Теве Смоленцеват колышыс... А киндыже кодо. Айда кочкына, Таня...
Кок ӱдыр коклаш адак шып-тымык пурыш. Чынак, шукерте огыл вес марий ӱдыр — Нина Смоленцева — йӱдым малышыжлак колен. Шужен колен. А киндыже кодын. Эр шултышыжо. Нигӧ тудым ыш логал. Гимнастёрко кӱсенышкыжак пыштен, моло дене пырля вынемыш урен тойышт.
Ала эр марте иленжат огына шу... Тиде мут ӱдыръеҥын ушыштыжо угыч ялысе илышыжым шарныктыш. Тунам тудо чот черланен ыле. Аваже азапланен, коважат коҥга воктек шинчын, коҥга рожыш шикшым колтен, семынже вудыматен. «Ала эр марте иленжат ок шу! Эр марте... Иленжат ок шу... ок шу», — омыюа аважын шортмыжо пылышыжлан солнен.
Шоҥго Ониса йӱд мучко черле уныкаж пелен шинчен, ӱмбакыже вӱдым пӱрген юмылтен. А эрвелеш Кугу тумо аркаш лектын ошкылын...
Изи Чачук йолӱмбак шогалын. Ониса фронтышкат уныкажым ужатен. Шке сӱанлык ший аршашыж гыч тошто николаевский оксам мучыштарен да уныкажлан шуялтен. «Чачук, шӱм падырашем, шкендым переге... Тичмаш капкыл дене лектын каен, тичмаш капкыл денак мӧҥгет толын пураш пӱрыжӧ», — манын, Васли Чачук коважын пуымо ший оксам авагашташ кералын коден... Шочмо суртыш пӧртылашак манын.
Ленинградыш логалмекыже да сарын чыла шучкыжым ужмек, Таня аважлан серышыште тыге возен: «Тунам, черланымекем, молан колен омыл гын? Молан павайже мыйым паремдыш гын? Тыгайым ужмешке, лучо тунамак тӱнчыгем ыле...» Чон ойгыж дене тыгай серышым колтен, а вара чон йӧсыжым туран почмыжлан чот ӧкынен. «Молан авайлан тыге возышым? Павайже ынде мом шоналта? Тугакшат мыйын верч ойгырат», — коштырген вӱраҥше тӱрвыжым пурын, самырык ӱдыръеҥ шкенжым шке вурсен. Вашмут толын. Аважын ойжо почеш письмоносец возен колтен: «Ялыште илыш пеш йӧсӧ. Чияш уке, кочкаш уке. «Икте колен» манме увер толеш, весе йомын, кумшо сусырген... Тыйын оксат — авагашташтак. Тудым нигӧ ок логал».
— Колат, ала эр марте иленжат огына шу... — Лена йолташ ӱдыржын шарнымашыжым кӱрльӧ.
«А вет чынак, — шоналтыш Таня, — ала эр марте иленжат огына шу...» Но йӱкын нимом ыш пелеште. Нелын шӱлалтыш. Йолташыжын шортын йодмыжым шуктен, кӱпчыкшӧ йымач кодшо кинде курикам лукто да шытыртатен кочкын колтыш.
А Лена мланде гай шем кинде шултышлан эше тунем шуын огыл: шужен гынат, вигак кочкын колтен ок керт. Пурлеш, умшаштыже ньымыртылеш, шӱвылвӱдшӧ дене пӧрдыктыл нӧрта. Вара шинчажым кумен, нелын колта...
Кенета айдемын чон кӧргыж гыч солнышо йӱк тымыкым сургалтарыш:
— Таня, колем гын... мыйым ида коч, йӧра? Капем тичмашнек мландыш урыза...
Вич шагат эр. Юж тревого. Сирене йӱкым колын, ӱдыр-влак, вакшышт гыч тӧрштен кынелын, содор гына чиен, шке аэростатышт дек куржыт. Лена гына ок тарване. Таня тудым шӱкале. Кап эше йӱкшен шуын огыл. Но чонжо лектын.
Тревого. Адак лӱйкалымаш. Куржман.
Под обстрелом
По воспоминаниям Ветерана ВОВ, уроженки деревни Большое Шигаково Звениговского района Республики Марий Эл Новиковой Татьяны Васильевны
...И вновь обстрел.
Таня вместе с другими аэростатчицами укрылась под большим железным зонтом, защищавшим бойцов от осколков снарядов, от прочего мусора. Конечно, если, не дай Бог, прилетит сам снаряд — тут уж ничего не останется: ни самого зонта, ни человека. А так… Хоть какая-то защита. Осколки градом сыплются на зонт, поют свою леденящую кровь песню.
К этой песне Таня уже привыкла. Скоро уж год, как она попала сюда — в Ленинград. Сначала было страшно. Страшно от одного свиста пролетающего над головой снаряда. И каждый раз, как только слышишь этот свист — сердце сжимается. Сидишь и думаешь: куда ж на этот раз он упадёт?
Своё боевое крещение Татьяна Новикова приняла ещё во время переправы через Ладожское озеро. Тогда они ночью по «Дороге жизни» в Ленинград пробирались. Но немцы и ночью покоя не знали — бомбили беспрестанно. В эту ночь Таня воочию увидела страшное лицо войны. Когда начали бомбить эшелон, был дан приказ разбежаться. Солдаты выскочили из вагонов — начали прятаться кто куда. А Таня после взрыва первой бомбы потеряла сознание от испуга и упала прямо на дорогу. После бомбёжки её уж за мёртвую приняли и хотели убрать в сторонку, но она очнулась. Снова встала в строй. И уже пешком вместе со всеми направилась в Ленинград. Перебирала глазами, искала среди солдат знакомые лица. «Вера погибла, видимо... Веры нет... Веры нет... Как же я маме её теперь сообщу?», — не найдя среди однополчан свою близкую подругу, Татьяна до самого Ленинграда не могла избавиться от тревожных печальных мыслей. Она кусала свои губы от горя, но шла вперёд... В окутанный огнём и дымом Ленинград.
Скольких людей потеряла она за год! Кто ранен, кто контужен... Кто умер от голода и болезни... Скольких проводила она в последний путь! Смотришь на неё со стороны: глаза у неё уже как будто потухли, где-то в глубине горят две искорки, и сама Таня кажется безразличной, холодной. Но Таня плакала. Часто. Как и все остальные. Только вот слёз не было. Высохли. Совсем. Здесь столько пыли, дыма, грязи. А, может, её слёзы превратились в дожди (Вселенной) и с каждым разом омывали её родную землю? Может её слёзы помогли потушить эту войну? (А вы когда-нибудь так плакали: сердце разрывается от горя, а слёз и вовсе нет?)
Совсем недавно при очередной бомбёжке погибла её однополчанка Лиза, стоявшая в аэростатной дивизии за «вторым» номером. Тогда воздушная тревога была. В такие моменты каждая аэростатчица должна размотать прикреплённый за ней трос и поднять аэростат в воздух. Невдалеке разорвался снаряд и ранил Васильеву. Мучилась Лиза недолго: умерла от большой потери крови — осколок разорвал её бедро. Бомбёжка была долгой, до поздней ночи, поэтому даже тело погибшей не получилось сразу же подобрать. Лишь на утро, собирая по улицам Ленинграда трупы солдат и горожан, Таня своими глазами увидела: окровавленная нога рядовой Васильевой лежала недалеко от тела, но... Была искромсана ножом, кто-то вырезал мясо... Это всё голодный Лениград. А что поделать? Он до сих пор в смертельной блокаде. На место Васильевой направили молодую девушку Елену Колыгину. Она знала о судьбе своей предшественницы. Знала не от рядовой Новиковой, стоявшей за первым номером, ей поведали другие девочки из части. А Таня... Таня нынче не разговаривает. Нет ни настроения, ни сил, ни желания что-то сказать. И надежды нет. Вот смотрит на тебя — и будто не видит, не слышит. Колыгина её побаивалась. Как так? Молодая, а такая грозная, бездушная, бесчувственная девушка. И не подумаешь, что в двадцать лет можно быть такой. В двадцать лет душа полна светлых чувств, любви и добра. А на Новикову посмотришь... Вон седина на висках появилась.
Рядовая Новикова прислушивается. Переживает — лишь бы среди грохота разрывающихся бомб, свиста снарядов не прозевать команду «Тревога!». А стальной дождь не прекращается! Колотит по зонту беспрестанно, словно на тÿмыре-барабане настукивает до боли родную для Тани марийскую мелодию звениговской стороны. Таня напевает про себя:
Хындагари-хындагари,
Один баран на семь овец,
Все они по улице идут,
Все восемь подряд.
Так пела бабушка Тани — Тымапи Ониса. Сядет перед печкой на лавочку, забьёт трубку табаком, дым в печь пускает, притопывает одной ногой и поёт. «Бабушка, а про что ты поёшь?» — спрашивала маленькая Чачук. «Ай да, что вижу — о том и пою», — отвечала Ониса и смеялась хриплым прокуренным голосом. «Бабушка, а почему ты куришь?» — еле сдерживая кашель от табачного дыма, Таня всё же прижималась к груди бабушки. Старая Ониса, вынув трубку изо рта, смотрела на свою внучку, потом на трубку и, помолчав чуть-чуть, тяжело вздыхала: «От неё слёз не так уж много...» И зачем бабушка так говорила? Почему от табака слёзы пропадают? Таня уже не та маленькая Чачук, но всё же не может понять — отчего. Здесь, в блокадном Ленинграде, дым и пыль не то что глаза — лёгкие забивают. Хотя... Погоди... И правда же, а слёз-то на самом деле нет.
Таня сквозь завесы дыма и пыли следит за происходящим. Видит: снаряд попал в трёхэтажный жилой дом, казалось бы — крепкий, должен выстоять, но последний подъезд полностью обвалился. Люди забегали. Гражданские. Выжившие, либо выбежавшие из соседних подъездов жильцы. Они бегут. Ищут другое место для укрытия. Вон мальчик бежит. Лет 10-12. А вокруг него снаряды взрываются. Иногда Таня теряет его в завесах дыма и пыли. Но всё же всматривается, хочет увидеть: спасётся он или нет? Вот он снова появился, всё ещё бежит. Быстро бежит. Снаряды, один за другим, кажется, накрывают мальчонку. Но издалека непонятно: на него они падают или вблизи. Всё в дыму. Новикова закусив губы, пристально следит и всматривается в тьму. Погиб? Жив? Ранен? Бежит! Мальчишка жив. Но прихрамывает. Ещё один снаряд как будто накрыл мальчишку. Таня успела увидеть — снаряд упал очень близко. Она, всё так же кусая губы, закрыла глаза — и будто не этот бедный мальчишка, а сама бежит через этот кромешный ад и хочет вырваться из лап кровожадного зверя.
Таня открыла глаза и с надеждой взглянула в ту сторону.
— Погиб, бедненький, — вдруг услышала она рядом чей-то тревожный голос.
Это рядовая Колыгина. Она, как и Таня, пристально следила за мальчишкой, который пытался скрыться от вражеских снарядов. Таня ничего не ответила. Она смотрит. Всё ещё ждёт. Вот-вот из дыма вновь появится этот мальчишка. Но он больше не появлялся. Таня сильно прикусила губу, почувствовала вкус крови во рту. Щёчки её дёрнулись, на лице появился оскал с окровавленными зубами, но взгляд остался таким же холодным. А Лена, закрыв уши руками, упала на землю, завывая от страха и боли, и с громким воем каталась по земле, изредка колотя по ней исхудалыми ручками. Никто её не успокаивает. Будто и не слышат её страдания. А может, и не слышат. Ведь в Ленинграде обстрел. Вон шум падающих осколков на железо всё оглушает. В тот вечер воздушной тревоги не было. Перед сном всем выдали по ломтю блокадного хлеба (с подвозом провизии по Дороге жизни опять беда). Его нужно разделить на две части: одна — на вечер, вторая — на утро. Таня откусила небольшой кусок, оставшийся хлеб аккуратно сложила под подушку и закрыла глаза.
— Таня, — вдруг услышала она чей-то шёпот, —
Тань, слышишь?
Таня неохотно повернулась к Колыгиной. Она лежала в соседних нарах.
— Таня, я не наелась... Я сильно голодна, — Лена старается говорить ещё тише. — А может, съедим утренний паёк?
— А утром что? — спросила Таня и даже глаза не открыла.
Лена сразу не ответила. Таня уже знает свою подругу: она очень сентиментальная. Таким на войне — очень трудно. Она всё сквозь сердце пропускает, за всё переживает, чуть что — сразу слёзы. И действительно, через пару секунд Таня вновь услышала уже плачущий голос Елены:
— А если до утра и не доживём, Тань... Вон Смоленцева погибла, а хлеб её остался... Может съедим, Тань? Девушки вновь замолчали. И правда. Совсем недавно от голода погибла землячка Тани — Вера Смоленцева — тоже из Марийской республики. А хлеб её остался. Утренний паёк. Но никто его не тронул. Сложили аккуратно в карман гимнастёрки, а Веру вместе с другими погибшими солдатами похоронили.
«А, может, и до утра не доживём». Эта фраза напомнила Тане ещё одну историю из мирной жизни. Как-то раз она сильно заболела. Неделю встать не могла. Мать не знала, как вылечить и куда податься. А бабушка Тани всё чаще возле печки на лавочке сидела да, приговаривая что-то, то и дело в печь дым пускала. «А, может, и до утра не доживёт? Слышишь, мама? Может, и до утра не вытянет?» — мать, поправив свой шарпан, каждый раз садилась возле бабушки, и, прикрыв лицо вязаным передником, плакала в него. Таня сквозь сон слышала рыдания своей матери. «А, может, и до утра не доживёт.... Не доживёт... не доживёт...», — эти слова, как стая ворон, кружились над её головой. Ониса молчала. Она все ночи подряд сидела возле больной Тани. Водой какой-то всё брызгала в лицо. А однажды ранним утром она ушла в Священную Рощу к Большому Дубу...
Таня на ноги встала. Ониса её и на фронт провожала. Вырвала из своего монисто старую николаевскую монету да внучке протянула: «Чачук, береги себя... За порог дома целой уйдёшь — обратно также цела-целёхонька переступи... Белый Большой Бог да сохранит тебя». Таня воткнула эту монету в матицу на потолке. Так принято. Чтоб домой вернуться.
А когда Таня попала в Ленинград, на службу в дивизию аэростатов заграждения, и прожила много страшных дней, в одном из писем своей матери она написала: «Помнишь, мама, однажды я очень сильно заболела? Сейчас всё думаю — и почему я тогда же не умерла? Не стало бы меня — не было бы стольких мучений на этой проклятой войне для моего юного сердца. Уж лучше помереть, чем видеть всё это... зачем же бабушка меня вылечила?...» Это письмо она написала сердцем, переполненным горем, отправила и через некоторое время пожалела. «Ну, что ж ты, Таня? Зачем такое надо было писать матери? Её сердце и так разрывается от горя, от переживаний. И я ещё тут со своими упрёками. Бабушка-то что обо мне теперь подумает?», — долго переживала за написанное Таня и каждый раз вновь и вновь кусала себе губы. Ответ пришёл. От имени матери написал письмоносец: «В деревне жизнь нелегка. Одёжи нет, и есть уже нечего. Голодаем мы. К одним соседям похоронка приходит, к другим похоронка стучится. У третьих муж без вести пропал.
Кто-то раненый возвращается. Страшно... Твою денежку никто не трогает. Она в матице — как ты и оставила».
— Слышишь, а может, и до утра не доживём... — оборвала воспоминания Новиковой соседка Лена.
«А ведь правда... Кто его знает? Может, на самом деле, и до утра не доживём...» — не от отчаяния подумала Таня, а от реальности происходящего. Да и подругу пожалела, ведь ей, видимо, просто компания нужна. Никто ж не знает — что может быть через секунду. На войне оно так. Но вслух Таня ничего не сказала. Вздохнула тяжело, достала из-под подушки хлеб и стала есть, тихонечко разгрызая. Лена ещё не привыкла к блокадному чёрному хлебу, откусит чуток, долго пережёвывает и с трудом глотает.
Вдруг Лена вновь своим дрожащим голосом что-то сказала. Было ясно: голос шёл из самой глубины души. Он как будто бы оборвал всю эту тишину и был громче взрыва самых больших снарядов:
— Таня, если я умру... вы меня целой заройте, хорошо?... уж подберите сразу...
Пять часов утра. Воздушная тревога. Услышав вой сирены, аэростатчицы вскочили со своих нар, быстро оделись и выбежали на улицу. Лена не двигалась. Таня её толкнула. Тело было ещё тёплым. Но душа уже улетела. Тревога. Надо бежать. Вновь обстрел.
