Ермолаевкасто меельцесь…
Ёвтнема
Сёлт чиресэ толбандинесь палсь сэтьместэ, качамовтомо ды апак цятордо, мезденть — цятордыця толбандядо — истя вечксызь сёрмадомс сеть, конат сынсь зярдояк эзть кирвазтне тол, бути жо савкшноськак аштемс цятныця толбандя вакссо, се ульнесь начко пенгень. Мекс кармить цятордомо маласто вирнестэнть-колкастонть кандозь тарадтнэ, конатнень кие соды зярдо уш синдинзе вармась эли телень даволось, коськсть кошксекс, ды ней эйсэст арасель ведь байгинеяк.
Толбандясь палсь истя жо, кода те ульнесь и кемень, и сядо, и тёжа, и кемень тёжат иеде седе икеле. Весемесь полавтови: сынсь ломантне, пазост, кедьёнксост, технологияст, эрямо лувост, ансяк вейкесь кадови а полавтовиксэкс — толось, конань зярдо-бути добовизе ломаненть кезэрень превей сэрдязо, ды конась пачкодсь минек читнес эсензэ васенце парцунсонзо. Цивилизациянь кодамо бу сэрей тёкшос аволь пачкоде ломанесь эсь касомасонзо, истямо живой толось зярдояк а лотки сыргозтеме эйсэнзэ охотникень, калонь кундыцянь — добовицянь кезэрень инстинкттнэнь. Ансяк тесэ — весень ды весементь ванськавтыця толонть вакссо ломанентень ёртови лангстонзо эрямонь буволдомась, конантень ваясь кирьга видьга ды мик седеяк домкасто, арсезевемс ды куш аламнешкас лоткамс чиемеде-панемеде сень мельга, мезентень мерить сюпавчи, эрямонь тёкш, престиж ды весементь тень кондямонть мельга.
А секс ли яла седе ламот, конат, маряволь бу, «теизь» эсь пряст те эрямосонть, апак учо кадсызь тевест ды оргодить. Кие калонь кундсеме, кие охотав, кие пертьпельксэв. Веенст кавтошка чис, лият — кавто таргос, кой-конат жо кавто ковскак. Эрси, весе кадовикс эрямост перть. Ды эдь чарькодеви, тевесь аволь се добовазьсэнть, конанть кандсы (бути канды мезеяк) кудов. Куш кодамо кал эли пертьпельксстэнть лия кундазесь-ледезесь рамави супермаркетстэяк. (Конатнеде панжтневсть а лововитькак зяро. Ды куш сеедьстэ эйсэст микшневицясь истямо, мезенть тарказо ансяк шукшпрясо, ялатеке лавкась — «супер», товарось жо эйсэнзэ — «голд», лиякс меремс «сырнень» валпельксэнть марто. Ды кодаяк аволь лиякс!) Ансяк эдь се — рамазь. Те жо — добовазь. Эсеть кедьсэ. Мезесь максы марямс прянть алкуксонь цёракс, трицякс, ярсамопелень, но аволь ламо тюссо конёв панксонь добовицякс, мезесь аволь секе жо. Паряк, тень путызе ломанентень сонсь пертьпельксэсь, эволюциянь сядот ды тёжат иетне. Ды тень эйстэ ковгак а туеват. Бути жо истямо ёжось ёми, ловт, ёмась цёранть эйсэ цёраськак…
Толбандянть вакссо озадольть колмо ломанть, конатненень удалась кавто оймсема читнес менемс ошстонть: Михалыч, заводонь транспортной цехень прявт, Анатолий — отставкасо авиациянь майор, ды Виктор — областень газетань журналист.
Михалычень сехте покш мелезэ ульнесь рамамс костояк велестэ кудыне («куш сехте вишкиненть») ды окойники кадомс содов трубанть, конантень мерить ош. Ансяк вана ветешка иеть уш, кода пенсиясоль, ды ялатеке савсь важодемс («Неть шайтянонть кредиттнэ повазь повить эйкакштнэнь!»), секс кадовкшнось ансяк арсемасо дёлямс эсь мелензэ. Ды овсе эзь сода, зярс те карми поладовомо, ды топавтови-арась зярдояк мелезэ? Секс мекс заводось, конасонть важдодсь ды конась икеле содавиксэль весе масторонть келес, ней оймензэ лисема лангсоль. Сонензэ пекстызь коштонть: пурнасть яволявтомонзо банкротокс — мейле стякодо саемс эсь кедьс-коморс, конатненень дивань тев ладсо шождынестэ педиль весемесь, мезе редиль неень азортнэнь сельмесь, ды аволь ансяк се, мезесь аштесь беряньстэ. Мекевланг! Мезекс эрявкшнось саень ловцось, бути вана сон — вельксэсь. Полавтовиндеряй заводонь азорось, учок сэвтнемат-сорновтнемат ды а содави, кода ды мезекс весе те велявты: кинь кадсызь, кинь ёртсызь. Нама уш, Михалыч эсь иензэ марто — заводстонть ливтицятнестэ васенце кандидат.
Анатолий, конантень сынь, прок эсест ломанентень, неень койсэ пшкалесть Толян лемсэ, оштё од, но уш истя жо пенсиясо икелень вертолётчик, кона ютась аволь вейке, кода сындест кекшезь-виздезь кортыть, «пси точка», а бути уш меремс видьстэ — война. Сонзэ боевой ливтнема часонзо сатовольть бу генералонь колмо пенсияс, ансяк арась! «Коэффициенттэнть» верев а ливтяват. Ловови, буто кабинетсэ-паркет лангсо важодемась седе зыянов сень коряс, зярдо кеменьксть чизэнзэ понгат эрямонть ды куломанть юткс, зярдо эйстэнзэ яви весемезэ кодамо-бути вейке сантиметра, кона кадови вертолётонть ды ракетанть ютксо, кона нолдазь ПЗРК-сто, конатнеде эсензэ туртов покш костявкс марто пельсядошка мись кресласо аштиця самай те генералось сетнень туртов, кинь каршо тон цяк «эжняткак» самай те пси точкасонть.
Ливтнемань шканть коряс пенсияв пачкодемадонзо мейле Анатолий сёрмадсь рапорт тонавтомань-тренировамонь полков ютавтомадонзо рапорт. Ансяк сон эзь сода, мезе ней тееви «тылэнь» часттнесэ (истямокс ловсь весень, конат эзть ульне боевой тевсэ). Зярс «эжнесь» эсензэ точкатнесэ, тылэнсетне овсе азаргадсть. Уцорясть весементь, козонь ды мезес сацтовильть пеест. Натой инструктортнэнь премиальноест, конань сёрмадстыльть тенст од лётчиктнень парсте тонавтомань кисэ, кармавтсть велявтомс мекев, буто частентень эрявикс тевень туртов. Седе видестэ меремс, сынст эзизь макснеяк. Ведомостьсэнть подписензэ таго весть путомадо ды ярмаконь таркас мень-бути тюнихань тувталонь кунсоломадо мейле Толян кепедсь сёвнома. Ансяк сонензэ куроксто толковизь: эли-эли. Сон сельгсь финчастень прявтонть чамас ды кочкизе омбоце «элинть».
Колмоцекс юткстост — ды сехте одокс — ульнесь Виктор, кона свал пачтнесь ялгатненень эрьва кодат кулят, контанень а марясыть ды а ловносыть костояк, ды конатнень содылинзе секс, мекс тензэ савкшнось азгондемс областень весе ужотнева ды свал яксемс пресс-конференциятнес, конатнень яволявтокшнылинзе областень правительствась. (Цяк истя — пресс-конференцият. Те зярдо-бути партиянь обкомось пурнакшнылинзе журналисттнэнь инструктажс, ней жо — пресс-конференцият. Ды аволь кодаяк лиякс. Содадо! Ямонть миньгак аволь карьсэ коршатано.)
Ансяк сон, конань содылизь весёла ломанекс, конаньстэ эрьва кодат пейдевтемань тевтне ды анекдоттнэ певерильть певерезь, мекс-бути эрьва разонть, калонь эрьва кундамсто неявиль яла седе нусманякс. Весёлачись эйсэнзэ пек аламгадсь. Ды симськак ней икелень коряс яла седе ламо. Симсь, но эзь иреде. Мекс-бути ченьксэсь удемензэ эзь тока. Ды оштё кортамосонзо раськень покш экспрессия марто лексикась (ков эно сонстемензэ минек шкатнестэ? цёратнень ютксо кодат кортамот сонстемканзо?) яла седе ламолгадыль, куш икеле пек саловонтень ды порцькавонтень истямо покш мель эзь явокшно. Кода эно! Эдь важоди вал марто. Ванстома «облико мораленть». Эряви кирдемс парцунонть. Кодат ломанть удало! Кинь лавтов лангсо аштетяно! Ине сёрмадейть! Классикть! А вана теть — ождясто менсь. Полавтынзе принципензэ, лисни…
Ялгатне, нама уш, «эзизь нее» тень ды а эрявикс кевкстемат эзть максне. Мезекс? Истякак весемесь чарькодеви: эли важодема таркасо кодаткак сявт-сардт лиснить, эли семиясо. Лия тувталт тенень арасть. Сестэ мезекс сокарямс сэредьксэнзэ?..
Неть колмо ялгатнень вейсэндясь аволь истя калонь кундсемань вечкемась-мелесь (куш, эряви меремс, теяк аволь меельце тев), кода ошонь коткудав пизэстэнть ды бензинэнь качамостонть-содстонть куш кавкстешкасть ковозонзо менемантень бажамось. Се, мезе ульнесь эрьва чинь а кадовикс-а явовикс тевекс, мезесь марявсь покшокс ды ульнесь эрямонь смустекс тосо, ошсо, тесэ, олясо, неявсь мезекскак аразекс, стяконь челькекс, васенце таркас жо арыльть эрямонь алкуксонь питнечитне: ярсамопелень добовамось ды ломантнень ютксо кортнемань сюпавчись, кода мерсь тень коряс Экзюпери. Истямо кортнемась, зярдо а эрявить сёпомс эсь мелеть а мартот важодицятнеде, а лангсот прявттнэде, а весе лиятнедеяк, конатне яла эрьва кодамо тувталонь коряс (арази аламо сындест!) савкшныть кекшнемс, зярдо кортамось моли удалов апак ванно ды апак судря валсо, секс мекс мартот кортыцянть пельде иля учо кодаткак мей валт ды лия смусть. Ды арсематкак а эрявить кекшемс кудряв валзюлмавкс ды эвфемизма экшс, конатнень тапарямо тонадсть истя ламот. Эсенек цёратне, кемевикст! Кияк а карми пецеме валозот ды вешеме ёвтазенть кемекстамга печать марто конёв, бути чауланть лемдьсак чаулакс, салыцянть — салыцякс, сень лангс апак вано, иерархиянь кодамо чалгамо лангсо озадо, седе видестэ жо ули меремс — мадезь ашти те чаулась эли салыцясь…
Те сёлтонтень, конань чиресэ ялгатне сыремтизь толбандяст, ошсто кизна сакшныцятне, лиятне тельняяк — снегоходсо, лиякс тей пачкодемс а кодаль, мерсть «Ермолаевской». Зярдо-бути сон ульнесь «Чилисема» колхозонь. «Зярдо-бути» секс, мекс ней уш арась а колхозось, а Ермолаевка велесь, конасонть те «Чилисемась» ульнеськак. Колхозоськак, велеськак пачкодсть аволь ансяк эсест валгомазост, овсе чопотемас.
Сонсь сёлтоськак, сёлтонь берёктнеяк кемекстазь бетононь плитасо (авольть шляво-каладо). Те сёлтонть теекшнизь, улевель косто саемс видезь тикшенть ды капста марто покш паксятнень валномс ведь. Капстанть путнесть ламонь-ламонь, ды сон сатыль цють а весе областенть туртов. Ансяк весе те кадовсь ютазь шкас. Умок кияк а валны капста, а эряви ракшатненень кором: ферматне аштить пельскаладот, ды эсензэ колхозонть эйстэяк кадовсть ансяк ледстнемат. Покш Ермолаевка велестэнть жо, косо ульнекшнесь натой средней школа, ванстовсь весемезэ вейкине-ськамнензэ кудо, косо пиштясь пингензэ веленть меельце эрицязо — Пахомыч.
Ермолаевкась покш китнеде ве ёноль. Тень марто жо сюлмазь ламо сень эйстэ, мезень кувалма ёмить велетне Россиянь келес. А карматано весе тувталтнэнь ледстнемест: те саи ламо шка ды тарка. Мертяно ансяк, Ермолаевканть уцясказо — аволь ансяк ськамнензэ сонзэ, но пек ды пек ламо велетнень ды велинетнень.
Зярдо колхозось каладсь, веленть ютавтызь шабра, Соколовкань, вельсоветс (тень коряс лемензэ кисэ натой пурназель велень промкс — кода эно! весе теема буто закононь парцунсо!), ломантне кармасть кадномо Ермолаевканть. Кие калавтызе ды ускизе кудонзо райцентрав, косо муеви кодамо а кодамо важодема тарка, кие лия велев, косо колхозтнэ зярс кемельть, кие тусь седе малав роднянстэнь натой лия районов, кие пенгекс миизе. Муевсть истяткак откерть, конат страховизь кудост, ковонь-кавтонь ютазь жо сынсь кирвазтизьгак. Получизь страховканть — ды шлизь пулост. Весемезэ зяро-бути иень ютазь весе Ермолаевкастонть кадовськак вейке кудыне, конасонть эрясь Пахомыч, конантень туемс ульнесь а ков. Ды мелезэяк арасель. Яла кортась, вана, келя, сыть эйкакштнэ тиринь ёнксов, тесэ жо а кудось, а сонсь. Ды косто кармить вешнемензэ? Косто содама, косо ней сон?
Ансяк мекс-бути эйкакшонзо яла эзть сакшно. Неяви, а пек мольсь мелест тиринь ёнксонть кисэ. Паряк, седе пек — эсензэ Пахомычень сынст кисэ.
Кизна сёлт чирев чистэ прок важодеме яки. Пецянь чопоньбельксстэ саезь, зярдо ошсто кармить само калонь кундыцятне, ды пондельникень валскес сон а ульми. Яки берёк чиреванть, кортни, пеедькшни эрьванть марто (весень уш содасынзе, сакшныть эдь седе ламотне яла секеть), зярдо жо кевкстьсызь, мекс сонсь ульмавтомо, каршо валозо свал вейке: «Мезекс недлянь перть важодемс? Тынь субутасто-недлячистэ оймсетядо, вана монгак истя жо. Ды калтнэяк эйстэнь кадык оймить, налкставтынь уш». Калонь кундыцятне эськаст арсить, Пахомычень арась мелезэ невтемс сехте паро таркатнень (конатнень, нама уш, весе мучкинзе), эстензэ вансты, но, тень лангс пак вано, кинь штюрьбазо пии, толбандяст ваксс ялатеке тердьсызь. Сон а покшкавтни. Ды венстязь цярканть сайсы мельспаросо. Секе компаниянтень чистэ а налкставтни — визьксэть улезэ. Эно, толбандятнеде берёк чиресэнть — ансяк кочкак, конантень молемс. Калкундытне весе содавикст.
Паряк, кой-кинень а чарькодевияк (эно, кие теденть арсезевкшнесь? аволь прянь яжамо эдь тей састь — оймсеме), ансяк атянтень неть читне — алкуксонь праздникть. Терявтык, тардик весе кувака теленть ськамот! Ды кизнаяк те таркасонть, калонь кундыцядо башка, кияк а эрси. Куш кодамо ломанентень эрьгедят. Мень уш тесэ калонь кундсемат! Ломань марто бу кортамс, аволь ансяк каткатнень марто. Катканзо жо, эряви меремс, ульнесть малав пельсядошка, а седе аламо. Эрицятне сралесть, каткатне кадовсть теске. Натой сетнестэяк, конатнень саекшнизь мартост, лиятне мурдасть. Конась ки лангсто оргоди, конась од таркасто уш, бути аволь пек васоло. Эрсекшнесь, аволь маластояк велявтнесть. Каткась — аволь киска. Те кискась азоронтень тонады. А каткась — кудонтень. Од таркас шождынестэ тонады катка левксэсь, сыре каткась — зярдояк. Сонзэ эсензэ тешкстазь яннэнзэ, охотничамо тарканзо. Ды мезень кисэяк сынст а полавтсынзе. Свал терявты мурдамс. Эли ёми ки лангсо. Ансяк од таркасо эрямо а тонады. Маряволь бу, мезе пек сень эйстэ, бути тусть эрямо од таркас? Азортнэ секетне жо, мебелесь секесь, паряк, кудо чинеськак курок карми икеленсекс. Арась! Бути таркась лия, лисни, кудоськак аволь сонзэ, аволь сонзэ тиринь ёнксось. Вана и терявтык чарькодемс тень.
Аламонь-аламонь Ермолаевкань кадозь каткатне пуромсть Пахомычнень — туемс, теде башка, тенст а ков. Сон примилинзе весень, конаньгак эзь пане. Ды андыль эцевемезэст, седеяк пек, мекс калось — катканень сехте паро ярсамопель. Ков уш тосо весе неть «Вискастнэнень»! Кизнаяк пешксельть, тельняк: аволь ансяк эстензэ, сынст лемскак кундыль ды костиль орохсо, салтыль чугунсо, флягасо, лахансо — те кедьгеденть велестэ туицятне кадсть байтяк. Паро коромсо жо мекс а ламолгадомс? Вана Пахомычень кармаськак улеме каткань цела фермазо.
Секс колхоздонть ды веледенть ледстнемакс, Пахомычте башка, кадовкшноськак вана те сёлтось, козонь, колхозонь улема шкастонзо, кенерсть нолдамо курдат. Меельце кеменде ламо иетнень перть эйсэнзэ появасть ужгал, сэрьге, лиясто калонь кундыцятне таргильть ведьстэнть нучкояк. Кие соды кода (арсема, нармунень пильгсэ) тей кандовиль сынст икраст, ды ней сёлтонть фауназо ламолгадсь…
Зярс эжсь соргавкссонть ведесь, ялгатнень мельс ледсь вень ютавтомась. Кармасть стявтозь шаршавонь аравтнеме, ды эзь юта пельчаскак, кода эрьванть удома тарказо аноколь: палаткатне ульнесть цють ли а зепс кельгицят, калонь кундыцянь парочи марто куйметнеде уш а мезть кортамскак, секс сынь шождынестэ аравтовильть ськамоткак; эно, весе некшнесть синтетикасто истят палаткат: вейке ломанень туртов, лавшо, чирькиця сырькс марто, конат эль ванстыльть пиземеде ды сеськеде ды конат седе пек молильть аволь палатка, но кеверь кандолаз ёнов, — кодамо-бути производствань манявозь теевкс, конань ускизь косо ансяк а эрсиця «челноктне» границянь кодат-бути томбалькстнэстэ. Ды ялатеке — эрямо тарка. Прят велькссэ — кодамо а кодамо лато, аволь тештев менель.
Зярдо ве рядс путозь колмо кудынестэ-палаткасто ульцясь аноколь, ушодсть штюрьбань анокстамо. Аволь пидеме, но — анокстамо…
Те тарканть седе паро ули менстямс, секс мекс калонь эрьва кундыцянть — штюрьбань пидемань коряс эсензэ салавань коензэ, конатнень вельде лисияк, нама уш, сехте вадрякс, лиянсетнень ёнов мейсэяк а молицякс ды ваксозост кодаяк а аравтовицякс. Ёвтнемс теденть ды седеяк пек бути превс путомс — те ялатеке, кода лия монастырьс эсеть уставот марто самс. Паряк, мик покордавитькак. Эли натой кучтадызь, ковгак седе васов… меремс, копёр мельга… эли кодамоя лия таньшкавтомапель мельга…
Виктор нуртнизе кружкава сень, мезе кадовкшнось ушодозь бутылкасонть: васенце тостось ульнесь уш — нама, паро толонть кисэ.
— Эрь, оят, сезононть ушодоманзо лемс! — мазы-арнезь мерсь Михалыч. — Улезэ, кода свал — ульматнень таргсемс аволь чаво!
Чаканясть ды симизь мельспаросо. Кода эно — икелепельксэнь кундавтонть кисэ! Мейле жо кармасть коршамо истя кувать учозь каванявксонть.
Вай, штюрьба! Эсеть кедьсэ ансяк вана кундазь калсто. Ды берёк чиресэ, ды толбандя лангсо, конанть эйстэ моли цють марявикс качамо чине! Ды пидезьгак алкуксонь ведьс — лисьмапрянсес, аволь крансто чемень ды хлорка марто чудицяс. Вакссот — цёратне, конатнень марто умонь ялгаксчись кувака шка цидярдсь, кода паро коньякось. Икелепеле жо — ченярдыця толбандянть вакссо эрямодонть апак капша кортамот. Вана сон, калонь кундамонть тёкшозо, вана алкуксонь ярсамосо седеень витемась ды оймень таньшкавтомась! Кие эзь марсе истямо ёжо сонсь, се зярдояк а чарькодьсы, кодамо бу писатель кодат валсо бу аволь ёвтне теденть…
Зярдо «кортызь» омбоце бутылкантькак, Виктор эсензэ стявтозь шаршавстонзо ливтизе кутьмерьсэ кандтнема кескавнензэ ды таргась тосто таго вейке.
Михалыч вешкстазевсь.
— Аволь лишной карми? Валске мартонь ульмамонть удосынек.
— Мезеяк, те паро винась. Смирновской. Эйстэнзэ мезеяк а ули.
— Те мезень кувалма истямось? — эзь кирдеве Толян.
— Весе, цёрат! Меельце сулика лепштятано мартонк те сезонсонть.
Ялгатне пезнавтызь лангозонзо а чарькодицянь вановтост. Зярдо чатьмонемась кармась усковомо, Виктор видькстась, коштсо поводевезь кевкстеманть апак учо.
— Туян мон. Кода мерить ПМЖ-в.
— Ков, ков? — эзь чарькоде Михалыч.
— Свалшкань таркав эрямо, лиякс меремс.
Кавто ялгатне варштась карадо-каршо. Кавонест сельмсэст кивчкадсь чарькодема: «Весе! Буйс панизе козяйказо! Бути уш арсесь истямо. Те эдь аволь стяконь тевесь — эсеть ундоксот цёторсо таргамс».
— Ды ков истя ажият аравтыть? — ёжомарязь кевкстизе Толян.
— Московов.
Михалыч вешкстась.
— А тонь тосо учить?
— Кода эно! Стройкасо. Музыка марто. Таджиктне само тарказонзо од марш тонавтнить. «Витя, Виктор — гастарбайтер» лемезэ, — янгиця вайгельсэ мерсь Толян.
— Мейс стройкав? Монь профессиям ули… Дипломом…
— Аволить капша бу. Паряк, оштё витеви тынк, — терявтнесь оймавтомс Михалыч. — Керямс — тезэнь, кода бу меремс… ламо превть а эрявить. Вана кода мейле мекев педявтомс — тевесь седе стака…
— Арась, ней уш а витеви. Мон уш яволявтомаяк сёрмадынь.
— Явомас?..
— Кодат явомат?.. Шефентень весе ёвтыя — ды яволявтомам столь лангс тензэ.
— Кинень, кинень?
— Шефентень. Ну, прявт редакторонтень.
Михалыч Толян марто таго варштасть карадо-каршо.
— А… сон… тесэ… кона ёндо? Эли сон самай?!.
— Кода истя кона ёндо?! А кие монень коштонть потомды?.. Тенень иля пеце, теденть иля сёрмадо… Од ломантне областьсэнть наркотик потс ваясть — иля сёрмадо, кие дураськавтомань микшницятнень велькссэ понав кедензэ кирди — илить токше, илить ледстне… Ды мезть тосо кортамс! — Виктор истя ахолдась кедьсэнзэ, натой цяторгадсь кодамо-бути эзне. — Те мон ансяк невтемань кисэ. Вейкеяк паро статья а нолды. А уш бути конань нолдасы, истя керсесы, эстень а содави. Идемевсень цензор!
Сон пурдась истямо кудряв валзюлмавкс, Михалыч натой козкстась —аздан дивамодонть, аздан васенцеде марязь истямо сюлмавкстонть.
— Ах, оно мейсэ тевесь!.. Ды косо тов?
— Зярс — вейке газетав… Тердимизь… Мейле неявомо карми… Ды монень куш стройкав. Ансяк бу эсь прясь а синдемс… оймесь рудазс а чалгсемс.
— Тердиди-изь? — а кемезь кевкстсь Михалыч. — Арази тосояк тондеть содыть?
— Поводия интернетсэ резюмем — вана и кучсть тень тердема.
Весемесь, мезесь сюлмазель «интернет» валонть марто, Михалычнень ульнесь истямо жо чоподакс, кода сеяк, мезесь моли сёлт лангонь веденть потмакссо. Аламос кончтнесь сельмсэнзэ ды мерсь.
— Столицав, начит?
— Ага, — бутылка потомксонть пурдазь калавтомсто мерсь Виктор. — Тов, тиринтень… Эрь, аравтынкая аршинэнк, копордатано туемам кувалма.
— Арсят, тосо седе вадря? — кружканзо венстемстэ кевкстсь Толян.
— Иля кавтолдояк, — каршо валонь а кирдиця ломанень вайгельсэ отвечась Виктор ды пештизе кружканть пелензэ. — Бути косояк ули печатень олячи — ансяк тосо.
— Ага, рамазь.
— Мекс истя? — эзь соглася Виктор.
— Те ансяк тестэ неяви: Московсо журналисттнэ — зверть. Сурот кургозост иляк путне — олячинть кисэ весе кедеть порьсызь. Варштындерят седе пштистэ — вейке-вейкест заказонь коряс чавить-паравтыть… Ды сон эно наксадомо весе ушодыть васня тосто. И журналисттнэ, и менттнэ, и чиновниктне, и весе, весе, весе. Мейле масторганть келеми. Кода эно! Столица! Вант, провинция, ды тейть, кода мон.
— Ужо! — лоткавтызе сонзэ Михалыч, эсь кедьгензэ венстямсто. — Ломанесь оштё шумбрачинь кисэяк эзь ушодо, тон уш тоначив ильтят. Сонсь несы…
Учизе, зярдо Виктор нурти эстензэяк ды баславизе.
— Эрь, Витя, мезть тесэ ламо калдордомс… Аволь вишкинят. Бути уш арсик… Уцяска теть!
— Уцяска! — кемекстызе валонзо Толянгак. — Ды ванок тосо, ялгатнень илить стувтне.
Шожда чакадема марто вейсэндизь кружатнень ды симизь.
— Чевтине, — шнызе Михалыч, ды нардынзе турванзо покш суронзо мекев-васов ютавтозь. — А стяко эйстэнзэ кортыть…
Сон эзь кенере ёвтамо, мезе марсесь смирновскойденть: апак учо овсе авасоло каятотсь мотоциклань цяторкс, мейле чоподастонть косто-бути лиссь ды вачкодсь лангаст сокоргавтыця валдо. Зяро-бути эскелькстэ эйзэст апак пачкоде фарась мадсь, цяторксось энгамсь, ды толбандянь валдосонть, кона фарадонть мейле марявсь пек лавшокс, появась милицянь формасо оршазь ломань. Сеске жо содызь сонзэ. Те ульнесь Юра-участковоесь…
Вейкеть ломанть масторонть лангсо арасть, мейсэ а мейсэ, явовить натой кавтаськетнеяк. Эрьванть эйстэнек эсензэ сиензэ-сярконзо — башка ёнксонзо. Участковоенть истямокс ульнесь кизэнек-теленек кемсэ якамозо. Косо тонадсь сыненст — аздан зярдо срочной службанзо служась, аздан зярдо контрактникекс колмо иетнень ютавтынзе — кияк а соды. Ансяк кодамояк лия карсемапель пильгстэнзэ эзть некшне. «А чарькодтядо тынь, — кортыль сон. — Кедень кемсэ пильгтне лексить. Секс а тельня а кельмить, а кизна а псилгадыть».
Школадо мейле Юра тонавтнесь агрономокс велень хозяйствань техникумсо. Эзь кенере паро койсэ важодемеяк — саизь армияв. Зярс служась, колхозось кармась каладомо — ды сехте васенцекс мекс-бути лоткасть пандомодо ломантненень. Долктне таштавсть, кассть, пандомс жо яла а мейсэль, куш паксятнеяк парсте-беряньстэ, зярс ялатеке видневсть, ловсонть ды сывеленть ильтясть икеле ладсо. Чарькодеви, кинь мелезэ стякодо важодемс? Стакачитне ламолгадсть-покшолгадсть лов кеверьксэкс. Ды кармась «Чилисемась» новолеме эсензэ валгомас яла седе эрязасто ды эрязасто.
Армиясто самодо мейле эзизе сода колхозонть ды уш эзь бажаяк важодеме эйсэнзэ, куш ошовгак сонзэ эзь уско, кода лиятнень. Арасель мелезэ эрямс ошсо — ды весе. Чарась-тейсь ды вербовась контрактникекс. Сёрмадстозь колмо иетнень служинзе парсте-видестэ, но контрактонть седе тов сёрмадстомо эзь карма. Мекс — тень содасы ансяк сонсь.
Оймсесь-тейсь аламос — тесэ олякстомсь участковоень тарка. Ды кармась улеме икелень агрономось (кона, эряви меремс, тевс парсте эзь кундсекшнеяк) таго формасо ломанекс. Ней уш, маряви, куватьс…
Содынзе сынст участковоеськак.
— Истя арсиньгак: улема — сынь, — шумбракстнесь сон эрьванть марто кедте. — Зяро уш тынь тесэ? Ветешка иеть яла вейке таркасо?
— Вадрядонть вадря а вешнить… Аштек, Юра, аламос мартонок, штюрьбадо коршак, — айгсь аламодо ве ёнов Михалыч, буто таркань олякстомтозь, куш толбандянть перька кельгевельть озамо кеменьшка ломанде а седе аламо. — Ды сезононть ушодксонзо кисэ цяркине копордак.
— Се а берянь, — эзь моле тонась каршо, — капшамс монень а ков. Вана ёвтан тенк — ды кудов.
Виктор таго нуртнесь кружкатнева ды вейкенть венстизе участковоентень. Чаканясть. Симизь. Тень пингстэ Михалыч кенерсь полаксамс калонь кундамонь сезононть ушодксонь кисэ тостонть.
Ламо калонь кундамонь коряс баславамодонзо мейле участковоесь ярсамо эзь карма, ансяк никсесь кши печтьке.
— Сюк-пря, цёрат, илядо пеняця лангозом. Оно се толбандянть вакссо коршавинь седе а ков, — аволдась сон прясонзо сёлтонь томбале ськамонзо якстердиця толнэнть ёнов. Ды лапизе пекензэ кедьсэнзэ. — Ве пенчкак а козонь кельгстямс. Нолдынк чумом.
— Стяко арась мелеть варчамс. Истямо штюрьбась течи лиссь! — янксезь мерсь Михалыч, ды сеске жо оймавтызе эсь прянзо. — Сестэ алтак: икелепелев васня минек шушонтень, мейле уш — лиятненень. Паро?..
— Парось сон паро, ансяк пачкодсь тенек кажонь чаро, — кода-бути а чарькодевиксстэ отвечась участковоесь, ды ялгатне варштасть вейке-вейке лангс. Неяви, а беряньстэ каванизь тона берёксонть.
— Те тон мезень кувалма? — ёжомарязь кевкстсь Михалыч.
— Самай сень вана: икелепельксэнек минек тынк марто уш а ули.
— Мекс истя?
— Вана, сынь ёвтамо тенк: меельцеде тынь тесэтядо…
— Те кода чарькодемс?
— Видестэ, кода ёвтыя. Весе, цёрат. Баста. Кундсевиде тесэ калт.
— Ды кортак эно видьстэ.
— Мон басянгак: течинь чись тынк тесэ — меельце.
— Мекс истя друк?
— Аволь друк, аволь. Салавине. Сёпозь ладсо… Те сёлтось ней частной, цёрат. Частной собственностесь жо, сон, кода бу тенк меремс…
— Кода — частной?!. Мекс?!.
— Вана истя лисни. А колхоз, а велень совет. Лисни, сёлтось азортомо. Муевсь истямо откерь ды буто арендас райононть кедьстэ саизе. Синдень трёшникте истяшка сёлт рамась! — Ды друк Юрка эзь цидярдо. — А сон те сёлтонть пирясь? Латконть домкалгавтсь? Плитасо берёктнень кемекстась? Калт нолдтнесь? Аноконтень яла ливтить. Стерьвань калгицят. — Кавксть-колмоксть лекстясь домкасто ды седе тов кортазевсь седе сэтьместэ. — Ванстыцят аравтсь. Ней весе, мезесь ведьсэ ды сёлтонть перька сядо эскельксэнь тарка — частной собственность. Неинк стявтнезь палмантнень? Пирявт тееме карми. Кияк пильгензэяк аволизе чалгсе. Ды натой стякодо экшелямскак иля смея.
— А бути чалгаса? — жигардома вайгельсэ мерсь Михалыч, буто Юрка бажась нельгемс олячинь праванзо, ды сон арсесь аштемс кисэст.
— Ды уш муевкшнесть истят. Ютазь субутасто тесэ истямо леднема кепедсть! Травматикасто. Ванстыцятне — калонь кундыцятнень лангс, тонатне истя жо кедьёнкс марто годявсть — лангозост. Вейкень сельмензэ таргизь, омбоценть кедензэ синдизь. А уш зяро вейке-ве йкень судот порксасть, чамат сэньшкавтсть — а ловнови. Вана ней и вешнетяно, кие васенцекс ушодсь ды кие кинень мезе мерсь. — Участковоесь сельгсь, кежень сазь. — А те монень эрявкшнось?.. Ломантне тонадсть уш. Умок таркаст тесэ прок эсест… Ней лисни, ярмакто кундсемс эряви. Берёк чиресэ ульма марто эрьва часонть кисэ — башка пандома, эрьва кундазь калонть кисэ — башка. Валскень ульмамось — седе питней, чокшненсесь — седе дёшова.
— Весе рамизь, идемевстне! Курок коштонть кисэяк пандомс сави! — цють эзь кувсезеве Толян.
— Вана кортыньгак пежетенть эйстэ те недлячистэнть эсензэ букань конянзо аволинзе кучне тей. Монсь, мерян, толковаса ломантненень… Пелян, таго «Ермолаевской битва» теить. Бути ледемс маласто, аволь ансяк кедь сиви, пряськак лавтов лангсто ёртови. Иля вано — травматика… Монень эрявкшнось те геморроесь?
Михалыч вешкстась кодамо-бути кудряв-менчезь вешкстамосо, мейле нуварасто мерсь.
— Вана и пачкодинек. Лиседе! А мон дивсян, мекс ульмицятнеде аламо. Ды толбандяськак тона ёно ансяк вейке.
— Арсян, кулянть уш весе ошонсетне маризь… Монень те седеяк вадря.
— Ды Пахомычкак течи арась. Арсян, мень дивань тевть истят! Эзь ормалгадо ли? Сон лисни, оно мезе!.. Ней сонзэяк пансеме кармить? Ды кода атянтень улемс, каткань зоопарконзо марто?
— Сонензэ ней ялатеке, кинь сёлтось — колхозонь эли частной.
— Мекс?
— Кулось Пахомыченек.
— Да-а-а?!. Жаль. Пароль атясь. Берянезэ киненьгак арасель. Весёлаль Пейдевтсь весень. … Умок истя?
— Ды уш тельня кода.
— Орма стардызе?
— Ды эдь кие содасы. Эрясь ськамонзо… Кизна тия хоть ломанть яксекшнить, тельня — ансяк лов пертьпельга.
— Чаво кудос кулоськак?
Юрка каштмолезь кавсть-колмоксть аволдась прясонзо.
— Уця-аска, — састо ускизе валонть Михалыч. — Истяк и эзь учово тензэ кияк. А эдь кемсь. А кулан, кортась, зярс эйкакшом а несынь. Ялатеке сыть, келя… Те арсеманть вийсэ эряськак.
— Кинь учомс? Косто? — аволь куватьс чатьмонемадо мейле кортазевсь участковоесь. — Макснинек минь розыскс. Минсь. Жаль марявсь атясь. Вейке цёранзо муинек. БАМ-сто. Седе видестэ меремс, сэрь сулеензэ. Февральск ошсто тусь, лия таркас пропискас козоньгак эзь ара. Паряк, бомжокс теевсь. Эно, зярс БАМ-онть строясть, ломантнеяк эрявсть. А кода БАМ-ось а эрявиксэкс теевсь, ломантнеяк а мезекс… Омбоце цёранзо зонасо маштызь.Умок уш. Ансяк атянтень эзинек ёвта. Пелинек, илязо лисе мезеяк мартонзо. Вана меельце минутазонзо учоськак.
— Оштё тейтердензэ ледстнесь.
— Тейтересь — мезе? Мирденень лиссь, фимилиянзо полавтызе — ды терявтык муемс. Россиясь покш. Ды ужотнеде эйсэнзэ!..
— Покш Федорась ды дурацька! — нусманясто моткодезевсь Толян.
— Видестэ кортави: эсеть ундоксот эйстэ кувать шкас иля явовкшно. Коськат, — тонавтозь ладсо мерсь Михалыч.
— А косто кармиде содамо — кулось? Тесэ алкукскак а шабрат, а вакска ютыцят.
— Лавкасо микшницятнень пельде. Пенсиянть тензэ пандсть. Вана сон пенсиянзо мельга Соколовкань почтав сакшныль. Ды лавкав эрьва недляне весть. Кизна — ялго, тельня — сокс лангсо такшардсь. Кши, лапшинеть, ямкст-мезть тосо, пухадемс эстензэ пурны зярошка — ламось уш сонзэ иетнестэ а кандовиль, лаушниктнень марто эсестнэде, ермолаевкансетнеде, конат Соколовкав эрямо ютасть, кевкстни-киведи. Кевкстнемс — кевкстнесь, ансяк совамс киненьгак — истямо арасель. Аздан виздсь мездеяк, аздан ськамонзо эрязь идемгадсь аламодо, кие содасы.
— Ды мекс уш сыре ломанень кудос эзизь ильтя? — янксезевсь Михалыч. — Ков велень властесь вансь?
— Арсят — эзть мелявто? Зяроксть снартнесть. Монсь терявтнинь кортамс. Куш престарелой кудов, куш Соколовкав — ломантненень седе малав. Ламот тукшность, чаво кудотнеде оно зяро. Кадозь весе. Туемстэст панжоматкак эзть поволе. Содасть — а мурдыть. Миемс жо сон киненьгак а миеви: тезэнь само бажицят арасть. Куш конантень совак ды эряк. Кияк панеметь а карми. Сон теть и мольсь! «Ковгак а сырган. Теске эйкакшон учосынь, — теке валозо. — Сыть, келя, а кудось чаво. Ды косто вешнемс тенст монь?..» Вана и учинзе… Паз илязо максо истямо пе!..
Сон таго чатьмоньгадсь, толбандянть эйстэ кадовикс толнэнть лангс вановтонзо пезнавтозь, мерят, мезе-бути несь тосто. Ансяк толонь лавшо валдосонть неявикс нусманя чаманзо коряс чарькодевсь: аволь толбандянть лангс ваны — ледстни. Колмо парат сельмть аравтозельть лангозонзо учозь. Окойники, васенцекс эзь цидярдо Михалыч.
— Мезе лиссь Пахомыч марто?
Юрка сорновтызе прянзо, теке бажась мезе-бути панемс сельмензэ икельде.
— Ну, редизь микшницятне, ёвтасть вельсоветсэ, истя, келя, ды истя, мекс-бути отшельникенек кувать а некшневи, эзь тееве ли мартонзо мезеяк, эряволь бу варштамс, келя, паряк, прась тосо сэредеме, майси ней ськамонзо. Игнатьич, вельсоветэнь прявтось, — монень. Эрь, келя, варштасынек атянть алкукскак. Ну, Кузьмин Володя кильдизе алашанзо. Игнатьич ашо вина сайсь кавто бутылкат. Надобиянь таркас. Кие соды, паряк, мезеяк ёзамс сави. Эли дезинфекция теемс. Ды сыргинек колмоненек. Эль-эль пачкодинек. Алашастонть пар моли. Ловось — пеке видьга тензэ. Аволь молияк ловганть, уезь уи. Кодамояк ки арась — ванькс степ. Зяро лов телень перть кандсь — весе теске аштияк. Ну, сынек минь ды уш ульцясо чарькодинек: алкукскак, мень-бути зыян теевсь. А трубастонть качамне, а кудонть перька сэрь сулейть. Ды кенкшеськак ловсо кандозь пелевидьс. Кузтембенть пильгсэ ванськавтынек, кенкшенть панжинек, совинек, а Пахомыч — масторо. Весть-кавксть пшкадинек — чатьмони. Мейле седе пштистэ варштынек — ушодо мейле сельмтне а сеске пельсчоподантень тонадсть: вальматненень лов педясь, апак ванськавто, — вантано, вере паз! Азорось мадезь кунст, перьканзо — весе ракшанзо пуромсть. Пельсядошка каткат… Ды азордост ярсыть…
— Те кода истя? — соракадсь Михалычень вайгелезэ. — Кода чарькодемс?
Юрка таго тарновтнизе прянзо, теке терявтнесь панемс сельмензэ икеле аштиця картина.
— Кода? Виде смустьсэ… Ульнесь меленк содамс, ней кунсолодо… Сон, неяви, умок уш кулось. Ве паз содасы, зяро чить. Аволь ансяк чувтомсь — кевкс кельмесь: кудосонть цят якшамо. Каткатне вачомсть. Допрок идемгадсть. Вана и… педясть эйзэнзэ… Зярдояк эзинь марсе — каткатне уловдо ярсавольть. Киньгак а кемевлия, бути эсень сельмсэ аволия нее… Лисни, ярсыть… Вачочись, сон ломанентькак идем ракшакс лиясто тейсы, а уш катканть… — Друк сон каподизе кружканть, соракадозь кедьсэ венстизе икелев ды энялгадсь. — Цёрат, нуртядо!
Виктор нейке пештизе сонзэ пряс. Участковоесь покш копоркссо чамдызе кедьгенть ды ёртызе икелензэ. Нардызе кургонзо кедьсэ, пейсэ таргась пачкастонть сигарета, польдядсь зажигалкасо, колмоксть ноцковтсь домкасто, кургстонзо качамо кесаконь нолдазь, ды поладызе ёвтнеманзо.
— А чама, а пилеть, а кирьга — мезеяк эзь кадово. Ансяк ловажат неявить. Весе порнизь. Панаронть лангстонзо раздизь — мештензэ ды пекензэ эйс павандасть… Минь совинек — сынь а тарцк а варцк. Пуромсть азорост перька ды каволить эйсэнзэ, кельмевксэнть…
Теке виев сэредькстэ кургонь пурдазь, Толян кундызе прянзо кавонест кедьсэнзэ. Виктор, бутылканть кедьсэнзэ истяк и кирдезь, марязденть таймазкадсь, теке цюркставсь. Михалыч, теденть апак арсеяк, ускизе кедьгенть Викторонь кедьстэ, мезенть тона эзизе редяяк, ды видьстэ бутылкастонть гылсэ тейсь зярыя паро копоркст. Толбандянть вакссо ульнесь истямо сэтьмечи, натой марявсь, кода винась шольсэ пры потмозонзо.
— А мейле… мезе… мартонзо? — аволь кевкстськак, эль-эль тулкадевсть валтнэ Викторонь потсто.
— Мейле? — таго кортазевсь участковоесь, но а сеске, ансяк зярдо сыремтсь лия цигарка икельценть кадовикс ченярдыця пенестэнть. — Мейле ушодовсь война. Каткань…
— Мень те… истямо?...
— Картинась, мерян тенк, ульнесь оштё се… Варштынек вейке-вейкенек лангс ды лисинек ушов. Игнатьич васняяк винанзо таргизе ды пельбутылкань-пельбутылкань нилинек. Ну, цёрат, корты Игнатьич, теемс а мезе. Саемс тестэ эряви. Калмамс, мезе кадовсь. Зярс весеяк эзизь сэве идемевстне… Таргинек цигаркань-цигаркань, кадовикс винанть симинек — седеесь сазо, кемекстынек кой-кода ды кундынек ливтемензэ. Ды тесэ каткань весе стаясь кода каяви лангозонок, кода паванды! Мавкснить, сусконить, коцькерить. Бажить чамас кирнявтомс, сельмс кенжест пезнавтомс. Минь таймазкадынек. Те мезе истямось?! Кадынек Пахомычень — ды каткатне сеске энгамсть. Ансяк кундатано ливтемензэ — таго секесь жо. Чарькодеви: коромост нельгить. Алкуксонь идем ракшат, аволь каткат. Минь — тюреме мартост. Ансяк лезэсь тень эйстэ! Игнатьич Вовка марто валенкасот, кучкордсызь — сыненст те буто вадяшамо. Паро куш мон кемсэлинь. Сетне аламодо лездасть… Мейле Вовка чарькодсь: муизе кичкерьгаенть ды эрь эйсэнзэ кудосто панеме. Ансяк вырновтнесынзе ушов — мекев кудос эцить… Эль-эль ливтинек кудосто, нурдс путынек, сынь перьканок чаразевсть. Конась нурдс кирнявты, конась сэрьганок кузи, конась — алашанть лангс кайсеви. Вовка кичкерьгайсэ эйсэст паравты, мон кемсэ кучкорян. Кодат эрикст неть идемевстне! Кучкордсак пря ланга, натой цяторгады мезе-бути эйсэнзэ, ве ёнов ливти, арсят, кирдык тензэ, пе сась. Ара-ась! А истя! Вант, стясь — ды мекев атакас. Минь Вовка марто пижнетяно Игнатьичнень, сыргак, келя, седе эрейстэ, паряк, кадовить! Истя лисськак. Лов потсо воёвамс — идемкась вишкинят. Ансяк кемсынк-арась, эйстэнек эзть кадово. Истяк и кирнявтнесть сэрь сулейганок. Веленть видьс лов потмова шешксть. Вейке-вейке мельга. Теке рисьме венстявсть…
— Тон вантая! — вачкодинзе кедензэ седе а ков дивазь Михалыч. — Вана теть и кудонь ракшине!
— Ага, кудонь!.. Идемдеяк идем!.. Ну, ускинек Пахомычень колхозонь чаво утомс. Вовка алашанть перьгедизе, истяк и нурдсо кадынекак — мезть мекев-васов кепсемс-сорновтнемс… Игнатьич чарась-тейсь, ящик ашо вина путсь, цёратне калмо чувсть ды кандолазт строгадсть… А неть идемевстне веньберть утом орта лангсо коромост эйсэ ванстасть, ковгак эзть тукшно. Калмоланговгак мельганзо састь… Ну, минь тосо весень пест муинек. Конатнень цёратне коймесэ маштнизь, конатнень мон леднинь… Мейле оштё патронтнэнь кисэ савсь вал кирдемс — мейс ды ков ютавтынь. Мон ривезь лангс чумонть каия. Идемгадозь ривезть, сёрмадынь, появасть, савсь табельной кедьёнксось тевс нолдамс, ды оштё таго-мезть тапаринь. Эно, мезеяк, ютась, эзимизь чумондо…
— Мда-а, те-евть, — валтнэнь кувакасто ускозь, мерсь Толян.
— Недляшка теденть мейле райотделэв эзинь яка, ормалгадозекс прям ёвтыя. Монсь винадо лекинь. Козяйканть чистэ лавкав кучнилия. Сывельде течимс а ярсаван. Лангозонзояк а ванован. Ансяк неть читнень вана калдо ушодынь…
— Некшнинь куломат, — правтсь Толян. — Мазыйть-парт арасть. Эрьватась тандавтыця. Но Пахомыченсенть кондямо… те… те…
— Эно, сон аволь Пахомыч. Семёныч. Пётр Семёнович. Те фамилиязо сонзэ Пахомов. Секс ульцянь лемсэ мерстькак тензэ истяня — Пахом. Мейле конась-бути калонь кундыця ялгастонк эли ильведсь, эли пейдемань кисэ Пахомыч мерсь тензэ. Истя и тусь: Пахомыч ды Пахомыч.
— Вана теть! А содылинек, — кода-бути прок чумонь марязь, видькстась Виктор. — Весе — Пахомыч. Ды миньгак истя жо.
— Сон тень лангс эзь вано. Зярдояк эзь покордавкшно, — оймавтозь мерсь участковоесь стямсто. — Эно, цёрат, туян. Козяйкась учи. Таго музгордеме карми. А чить, а веть, келя, кудосо а эрсят. Сон эно видеяк. Ды тыненкак оймсемс. Тесэнь меельсе валскенк илинк удо. Тынсь содасынк — валске марто калтнэ вачот. Сехте паро ульмамо шкась...
Последний из Ермолаевки…
Костерок на берегу пруда горел ровно, спокойно, бездымно и без потрескиваний, о чём — о трескучих кострах — так любят писать те, кто сам никогда не разжигал огня, а если и доводилось сидеть у костра, то дрова в нём были сырые. А с чего трещать веткам, набранным из лесочка неподалёку, где ветром или снежной бурей бог весть когда уже сломанные ветки пересохли сухарями и трещать попросту не могли — в них не было ни капли влаги.
Костёр горел так же, как и десять, и сто, и тысячу, и десять тысяч лет назад. Всё меняется: сами люди, их боги, оружие, технологии, образ жизни. Одно остаётся неизменным: огонь, добытый когда-то умным предком человека и дошедший до наших дней в своём первозданном виде. И каких высот цивилизации ни достиг бы человек в своём развитии, такой живой огонь никогда не перестанет пробуждать в нём древние инстинкты охотника ли, рыболова ли — добытчика. Только здесь — возле всё и вся очищающего огня — человек может отринуть суету бытия, захлестнувшую по горло и выше горла, задуматься и хоть на краткий миг остановить бесконечный бег за тем призрачным, что зовётся достатком, успехом, престижем и тому подобным.
Не оттого ли всё больше людей, преуспевающих и уже преуспевших в этой жизни, неожиданно бросают свои дела и убегают. Кто на рыбалку, кто на охоту, кто просто «на природу». Иной на пару дней, другой на две недели, а кто и на два месяца. Случается, что и на всю оставшуюся жизнь. И ведь понятно, что дело не в той добыче, которую принесёт (если вообще принесёт) домой. В принципе, любую рыбу, любую дичь можно купить в супермаркете. (Коих развелось немыслимо. И хотя зачастую продаваемое в них — откровенное гнильё и отрава, место которому на свалке, всё равно магазин — «супер», а товар — непременно с приставкой «голд», то есть «золотой». И никак иначе!) Но то — купить. А это — добыть. Своими руками. И почувствовать себя настоящим мужчиной, кормильцем, добытчиком еды, а не разноцветных бумажек, что не одно и то же. Наверное, сие заложено природой, веками и тысячелетиями эволюции. И от этого уже никуда не деться. Вот если пропадёт такое чувство, считай, пропал и самец в мужчине…
У костра сидели трое, вырвавшихся на два выходных из города: Михалыч, начальник транспортного цеха завода, Анатолий — майор авиации в отставке, и Виктор — журналист областной газеты.
Голубой мечтой Михалыча было купить домик в деревне («хоть малюсенький») и уехать, наконец, из этой выхлопной трубы, называемой городом. Но вот уже лет пять как вышел на пенсию, а всё ещё вынужден был работать («Эти чёртовы кредиты детей вусмерть душат!»), потому оставалось только лелеять свою голубую мечту. И самое грустное, что не знал, доколе это будет продолжаться. И свершится ли вообще? Ибо завод, на котором трудился и некогда известный всей стране, ныне дышал на ладан. Ему перекрыли кислород: собирались банкротить, чтобы задарма прибрать к липким рукам, к которым удивительно легко приставало всё, что примечал глаз нынешних хозяев, и необязательно только то, что плохо лежало. Как раз наоборот. Зачем нужен обрат, если вот они — сливки. А коли хозяин завода поменяется, естественно, жди пертурбаций, и неизвестно, как оно ещё обернётся — кого оставят, а кого выкинут. Естественно, Михалыч со своими годами — первый кандидат на вылет.
Анатолий, кого в их компании по-свойски звали Толяном, сравнительно молодой ещё, но тоже на пенсии бывший вертолётчик, прошедший не одну, как их стыдливо обозначают, горячую точку, а если называть вещи своими именами — войну. Его боевых вылето-часов хватило бы на три генеральские пенсии, но увы! Выше так называемого «коэффициента» не взлетишь. Считается, что кабинетно-паркетная работа опаснее, чем когда десять раз на дню находишься между жизнью и смертью и когда от неё отделяет всего-навсего один сантиметр между вертолётом и пролетевшей мимо ракетой из ПЗРК, полсотни которых весьма выгодно для себя продал этот самый сидящий в кресле генерал тем, против кого как раз и «греешься» в этой горячей точке.
Дослужив до пенсии, Анатолий перевёлся инструктором в учебно-тренировочный полк. Но он не представлял, что теперь творится в «тыловых» частях (а такими считал всех, кто не участвовал в боевых делах). Пока он «грелся» по своим точкам, «тыловики» вконец обнаглели. Старались урвать всё, откуда что только можно. Даже премиальные инструкторам за успешную подготовку молодняка заставляли отдавать обратно, якобы на нужды части. А точнее, их даже и не выдавали. Расписавшись в ведомости в очередной раз, а вместо денег получив какое-то невнятное объяснение, Толян поднял скандал. Но ему быстро объяснили: либо-либо. Он выбрал второе «либо» и плюнул в лицо начальника финчасти.
Третьим — и самым молодым — в компании был Виктор, всегда делившийся с друзьями массой различной информации, которою обладал потому, что постоянно лазил по разным уголкам области, а также регулярно посещал пресс-конференции, устраиваемые областным правительством. (Именно так — пресс-конференции. Это во времена оные обком партии собирал журналистов на инструктаж, а ныне — на пресс-конференции. И никак иначе. Знай наших! Шти тоже не лаптем хлебаем.)
Только он, которого знали как великого оптимиста и шутника, из которого разные весёлые истории и анекдоты сыпались как из рога изобилия, почему-то с каждым разом, с каждой рыбалкой становился всё более хмурым. Оптимизма в нём явно поубавилось. И выпивал теперь больше, чем прежде. Пил, не пьянея. Отчего-то водка не брала. Да ещё в его речи пласт народной экспрессивной лексики (а куда без неё в наши дни? что за мужской разговор может быть?) становился толще, хотя прежде солёным и перчёным особо не увлекался. А как же! Пишущая братия всё же. Надо поддерживать «облико морале». Какие люди за спиной! На чьих плечах стоим! Великие! Классики! А вот поди ж ты — сорвался. Изменил принципам, стало быть…
Друзья, конечно, деликатно не замечали этого и лишних вопросов не задавали. Зачем? И так все понятно: либо на работе нелады, либо семейные разборки. А больше и причин не может быть. Так к чему бередить?..
Этих троих друзей объединяла не столько страсть к самой рыбалке (хотя, надо сказать, это тоже не последнее дело), сколько желание хотя бы пару раз в месяц вырваться из бензинового чада и суеты городского муравейника. То, что было каждодневной обязаловкой, что представлялось важным и составляло суть жизни там, в городе, здесь, на воле, казалось мелким до ничтожности, никчёмным, а на первый план выступали истнные ценности: добыча пропитания и роскошь человеческого общения, как мудро определил этот феномен Экзюпери. Такого общения, когда не надобно скрывать свои мысли от сослуживцев ли, от подчинённых ли, от руководства ли, обычно утаиваемых в силу разных причин (мало ли каких!), и когда разговор идёт без напряга и непричёсанно, ибо в словах собеседника не следует искать какого-то потаённого смысла и подвоха, да и свои мысли не нужно прятать за кудрявыми оборотами и эвфемизмами, в придумывании коих преуспели многие. Свои ребята, проверенные! Никто не прицепится и не потребует письменных доказательств с печатью, если дурака назовёшь дураком, самодура — самодуром, а вора — вором, независимо, на какой ступени иерархической лестницы оный вор или дурак сидит, а точнее — возлежит…
Пруд, на берегу которого друзья разожгли костёр, наезжавшие из города летом, а особо заядлые и зимой — на снегоходах, иначе сюда добраться было нельзя, называли Ермолаевским. Некогда он принадлежал колхозу «Рассвет». «Некогда» потому, что ныне уже нет ни колхоза, ни села Ермолаевки, в котором этот самый «Рассвет» был. Для колхоза, а значит, и для села наступил закат.
И сама плотина, и берега пруда для надёжности (чтобы не размывало) укреплены бетонными плитами. Пруд этот когда-то соорудили, чтобы было откуда качать воду для полива сеяных трав и огромных полей капусты, которою когда-то славился «Рассвет», снабжавший ею всю область. Но всё это в прошлом. Давно никто не высаживает капусту, не нужен корм для скота, ибо фермы стоят полуразрушенные, да и от самого колхоза остались одни воспоминания. А от большой Ермолаевки, где в своё время даже была средняя школа, сохранился всего-навсего один дом, где обитал последний житель её — Пахомыч.
Ермолаевка находилась от больших дорог в стороне. А с этим связано очень многое, из-за чего, собственно, сёла и деревни Росси вымирают повсеместно. Не будем перечислять, ибо это займёт много места и времени. Так что судьба Ермолаевки — явление вовсе не уникальное, а очень даже характерное.
Когда колхоз развалился, а село передали в соседний, соколовский сельсовет (для формальности собрав сельский сход — а как же! всё должно быть по закону!), народ потянулся из Ермолаевки. Кто разобрал и перевёз свой дом в райцентр, где есть какая-никакая работа, кто — в другие сёла, где были пока ещё крепкие хозяйства, кто перебрался поближе к родственникам аж в другой район, кто на дрова продал. Сыскались и такие ушлые, что застраховали жильё на полную катушку, а спустя месячишко-другой сами и подожгли. Страховку получили — да и восвояси. Так что всего через несколько лет от Ермолаевки остался один-единственный дом, где и обитал Пахомыч, которому подаваться было некуда. Да и не хотел. Всё говорил, мол, вот приедут дети на родину, а тут никого нет. И где искать станут? Откуда узнают, где он теперь?
Да что-то дети его всё не ехали. Видать, не больно стосковались по родине. Похоже, Пахомыч по ним — больше.
Летом каждый день на пруд как на работу ходит. А с вечерней поклёвки в пятницу, когда начинают съезжаться городские рыбаки, и до понедельника он не ловит. Ходит по берегу, балагурит с каждым (всех уже знает, приезжают-то в основном те же), а когда спросят, почему без удочек, ответ всегда один: «Мил человек, нельзя же всю неделю работать. У вас выходной, вот и у меня тоже. Пускай рыба от меня отдохнёт». Рыбаки шибко подозревают: Пахомыч просто не хочет обозначить места уловистые (конечно уж, все вызнал, не без этого), для себя сберегает, однако у кого уха поспела, к костру обязательно пригласят. Он не отказывается. И стопарик предложенный примет с удовольствием. Однако каждый раз одной и той же компании не надоедает — надо и честь знать. Впрочем, костров этих на берегу — только выбирай, к которому подойти. Рыбаки все знакомые.
Может, кому и невдомёк (а кто особо задумывался? не голову же ломать сюда приехали — отдыхать), но старику эти чужие выходные — истинные праздники. Попробуй, тяни-прозябай целую зиму один! Да и летом в этой глухомани, кроме рыбаков, никого не бывает. Любому человечку возрадуешься. Какая уж тут рыбалка! Рад-радёшенек с людьми поговорить, не с одними же кошками всё время общаться. А кошек, надо сказать, у него было с полсотни, не меньше. Люди поуезжали, а кошки здесь остались. Даже из тех, что с собой забирали, иные воротились. Которая в дороге сбежит, которая с нового места уже, если несильно далеко. А бывало, и из неблизкого расстояния возвращались. Кошка — не собака. Собака к хозяину привязана. А кошка — к дому. Это котёнок к новому месту легко привыкает, а взрослая кошка — нет. У неё свои тропинки меченые, свои места охоты. И ни за что не поменяет. Есть возможность — обязательно вернётся. Или сгинет в дороге. Но на новом месте не приживётся. Казалось бы, ну и что, если переехали? Хозяева те же, мебель та же, возможно, и запахи в доме скоро будут прежние. Ан нет! Раз место другое, значит, не её дом, не её родина. Вот и рассуди тут!
Помаленьку все ермолаевские кошки прибились к своему благодетелю, Пахомычу, — деваться-то больше некуда. Он всех принимал. И кормил до отвалу, благо рыба для кошек — наилучший корм. Куда там всем этим «Вискасам» разным! И летом были сыты, и зимой: не только для себя, а и для них специально и сушил ворохами, и солил в чугунах, флягах да лоханях — посуды этой покинувшие село побросали много. Ну а на привольных-то харчах отчего не плодиться? Вот у Пахомыча и завелась целая кошачья ферма.
Так что напоминанием о колхозе и о селе, где жил один Пахомыч, и оставался только вот этот пруд, куда в бытность колхоза успели запустить мальков зеркального карпа. За последние полтора десятка лет он успел основательно засориться: в нём, кроме карпа, появились караси, окунь, плотва, ёрш, подлещик, а нередко рыбакам удавалось вытянуть из воды и щуку. Невесть как (надо полагать, на птичьих лапках) их икра попадала в пруд, и теперь его фауна стала многообразной…
Пока вода в котелке закипала, друзья вспомнили о предстоящем ночлеге. Начали устанавливать палатки, и через четверть часа персональное жильё для каждого было готово: палатки были до такой степени портативными, что умещались чуть ли не в кармане, не говоря уж о сундучке с рыбацким скарбом, и с ним вполне можно было управиться в одиночку; ну, вы знаете эти палатки из синтетики, одноместные, с хлипким каркасом, едва спасающие от дождя да от комаров и больше похожие на полукруглый гроб, чем на палатку, — выкидыши чьего-то производства, навезённые вездесущими челноками из каких-то заграниц. А всё-таки жилище. Над головой — какая-никакая крыша, а не звёздное небо.
Когда улочка из трёх домиков-палаток, поставленных в ряд, была готова, приступили к священнодействию приготовления ухи…
Этот момент мы благоразумно пропустим, ибо у каждого рыбака — свои секреты приготовления ухи, и конечно же — наилучшей. Так что рассказывать об этом, а уж тем более предлагать кому-то советы — всё равно как если в чужой монастырь со своим уставом приходить. Могут и обидеться. А то и послать… за укропом… или за какой-нибудь другой приправой…
Виктор разлил по кружкам остатки початой бутылки: первый тост, естественно, уже был — конечно же, за огонь, чтобы веселее разгорался.
— Ну, за почин сезона, друзья! — торжественно провозгласил Михалыч. — Дай бог быть как всегда — с уловом!
Чокнулись и выпили с удовольствием. А как иначе — за будущий улов всё же! Затем приступили к вожделенной трапезе.
Ах, ушица! Из парной — только что собственноручно выловленной — рыбки. Да на берегу, да у костра, от которого потягивает дымком! А сварена в настоящей воде — родниковой, не в жидкости из крана со ржавчиной да хлоркой. А ребята — свои, компашка ещё та, временем испытанная, как коньяк выдержанный. И впереди — про жизнь долгие разговоры у слегка поддерживаемого огонька. Вот он, кульминационный момент рыбалки, вот истинное чревоугодие и услада души! Кто не испытывал подобного чувства сам, тот и не поймёт, какой бы писатель какими бы словами ни описывал…
Когда «уговорили» и другую бутылку, Виктор из своей палатки вынес рюкзачок и выудил из него ещё одну.
Михалыч присвистнул.
— Кажись, перебор будет. Утренний клёв проспим.
— Не боись, Михалыч, это хорошая водка. Смирновская. С неё голова не болит.
— И с чего такая щедрость? — полюбопытствовал Толян.
— Всё, мужики! Последний пузырек с вами в этом сезоне.
Друзья непонимающе уставились на него. Когда молчание затянулось, Виктор признался, не дождавшись висевшего в воздухе вопроса.
— Уезжаю я. Как говорится, на ПМЖ.
— Куда, куда? — не понял Михалыч.
— На постоянное место жительства то есть. На другое.
Друзья переглянулись. В глазах обоих мелькнула догадка: «Всё! Вконец достала баба человека! Коли уж решился на такое. Это ведь не шутка — выдирать свои корни».
— И далеко навострился? — осторожно осведомился Толян.
— В Москву.
Михалыч присвистнул.
— А тебя там ждут?
— А как же! С музыкой встречать будут. На стройке. Таджики к его приезду новый марш разучивают. «Витя, Виктор — гастарбайтер» называется, — съязвил Толян.
— Зачем на стройку? У меня профессия своя… Диплом… Опыт, в конце концов.
— Погоди спешить. Может, ещё наладится у вас, — попытался успокоить Михалыч. — Рубануть сплеча — это, знаешь ли… немудрено. Вот как склеить потом — задачка потруднее…
— Да нет, теперь уж не наладится. Я и заявление уже написал.
— На развод?..
— А при чём тут развод?.. Шефу всё высказал — и заявление на стол.
— Кому, кому?
— Шефу. Ну, главному редактору.
Михалыч с Толяном переглянулись.
— А… что… он при чём?
— Как при чём? А кто мне кислород перекрывает?.. Это нельзя, то нельзя. Молодёжь в области в наркотиках утонула — не моги писать, кто торговцев дурью крышует — не трогай… Да что там! — Виктор так резко отмахнулся рукой, аж хрустнул какой-то сустав. — Это я только к примеру. Ни одной нормальной статьи не пропускает. А уж если что дозволит, обкорнает так, сам не узнаю. Цензор чёртов!
Он завернул такой кудрявый оборот, Михалыч аж крякнул — то ли от удивления, то ли от удовольствия от впервые услышанного такого выражения.
— Ах вон в чём дело!.. Ну и куда там?
— Пока — в газету одну… Пригласили… А там посмотрим… Да хоть на стройку — и то честнее будет. Чем душой кривить.
— Пригласили-и? Неужто и там про тебя наслышаны?
— Да нет, конечно. Просто вывесил в интернете резюме — откликнулись.
Всё, что связано со словом «интернет», для Михалыча было так же неведомо, как и то, что происходит под водой на пруду. Похлопал глазами и сказал неопределённо:
— В столицу, значит?
— Ага, — отворачивая пробку, сказал Виктор. — В неё, родимую… А ну, подставляйте аршины, выпьем отвальную.
— Полагаешь, там лучше? — протягивая кружку, спросил Толян.
— Не в пример, — тоном человека, не принимающего возражений, ответствовал Виктор и набулькал полкружки. — Если где и есть свобода печати — только там.
— Ага, купленная, — фыркнул Толян.
— Отчего так? — не согласился Виктор.
— Это только отсюда кажется: в Москве журналюги — звери. Палец в рот не клади — за свободу всю руку откусят. А приглядеться — друг дружку по заказу бьют-колошматят... Да вся гниль оттуда начинается. И журналистская, и ментовская, и чиновничья, и прочая, прочая, прочая. А потом по всей стране расползается. А как же. Столица! Пример для провинции! Смотри и делай, как я.
— Погоди! — остановил его Михалыч, протягивая свою посуду. — Человек ещё за здравие не начал, а ты уже за упокой тянешь. Сам разберётся…
Дождавшись, когда Виктор нальёт и себе, благословил.
— Ну, Витя, чего тут много калякать… Не маленький, поди. Если уж решил… Удачи тебе!
— Удачи! — поддержал его и Толян. — Да смотри там, друзей не забывай.
С лёгким стуком соединили кружки и выпили.
— Мягенькая, — похвалил Михалыч и вытер губы, проведя большим пальцем по ним взад-вперёд. — Не зря про неё говорят…
Он не успел сказать, что слышал про смирновскую водку: как-то неожиданно и совсем рядом раздался треск мотоциклетного мотора, затем откуда-то из темноты вывернулся и ударил по ним яркий свет. В нескольких шагах от сидевших фара потухла, треск умолк, и в свете костра, показавшемся слабым после этого мощного луча, появился человек в милицейской форме. Они тут же узнали его. Это был Юрка-участковый…
Одинаковых людей на свете нет, даже среди близнецов. У каждого из нас свои прибамбасы, заморочки, чудинки, «пунктики». Юркиной особенностью было то, что зимой и летом ходил в сапогах. Где привык к ним — то ли когда срочную служил, то ли когда контрактником отчебучил три года, — неизвестно. Но только никакую другую обувь не признавал. «Не понимаете вы, — говорил он. — В сапогах ноги дышат. Потому ни зимой не мёрзнут, ни летом не потеют».
После школы Юрка отучился на агронома в сельскохозяйственном техникуме. Не успел толком поработать — взяли в армию. Пока служил, колхоз задышал на ладан — и в первую очередь почему-то перестали платить людям за работу. Долги накапливались, росли, а платить всё было нечем, хотя и поля худо-бедно, но пока засевались, и молоко да мясо отправляли по-прежнему. Естественно, кому охота задарма вкалывать? Проблемы нарастали как снежный ком. И покатился «Рассвет» к своему закату.
Вернувшись со срочной службы, Юрка не узнал колхоза и уже не помышлял работать в нём, хотя в город не тянуло, как других. Ну не хотелось ему в город — и всё тут. Покрутился-повертелся и завербовался в контрактники. Свои три года отслужил честно-добросовестно, а больше контракт продлевать не захотел. Почему — только сам знает.
Побездельничал немного на домашних харчах — тут подвернулась вакансия участкового. И стал бывший агроном (впрочем, так и не состоявшийся) опять человеком в форме. Теперь, кажись, надолго…
Узнал и участковый их.
— Так и думал: быть — они, — поздоровался с каждым за руку. — Сколь вы тут? Лет пять уж на одном месте всё?
— От добра добра не ищут… Посиди, Юра, чуток с нами, ушицы похлебай, — ёрзнул на месте Михалыч, точно освобождая место, хотя вокруг костра могло усесться ещё не меньше десятка человек. — Да за почин сезона стопарик принять не откажись.
— Можно, — согласился тот. — Торопиться мне боле некуда. Вот предупрежу вас — и домой.
Виктор набулькал в кружки, протянул одну участковому. Чокнулись. Выпили. Причём Михалыч успел повторить тост «за почин», то есть что пьют исключительно по поводу начала рыбацкого сезона.
Своё пожелание промысловой удачи участковый закусывать не стал, а только занюхал кусочком хлеба.
— Спасибо, мужики, и не обижайтесь. Вон у тех ребят до отвалу нахлебался, — кивнул он на противоположный берег, где красно мерцал одинокий огонёк. И похлопал рукой себя по животу. — Боле ни ложки не влезет. Извиняйте.
— Зря отказываешься. Славная уха получилась! — посетовал Михалыч, но тут же успокоил: — Тогда наперёд уговор: в следующий раз сначала к нашему шалашу, а потом — к другим. Лады?..
— Лады-то оно лады, да дошли до беды, — как-то невпопад ответил участковый, и друзья переглянулись. Неплохо угостили на том берегу? Да вроде непохоже.
— Ты это к чему? — осторожно осведомился Михалыч.
— А к тому: следующего раза у нас с вами уже не будет. Скорее всего…
— Отчего это?
— Вот, пришёл предупредить: последний у вас нонешний денёчек… Прямо как в той песне получается.
— Это в каком смысле?
— В самом прямом… Всё, мужики! Баста! Нарыбачились вы тут.
— Да говори толком.
— Я и говорю: нонешний денёчек тут последний для вас.
— Что это вдруг?
— Да не вдруг. Не вдруг. Исподволь. Тихой сапой… Пруд этот частный теперь, мужики. А частная собственность, она, знаете ли…
— Как это?!
— Вот так выходит. Ни колхоза, ни сельсовета. Стало быть, пруд бесхозный. Нашёлся делец да и вроде как в аренду у района взял. За сущие копейки такой прудище выкупил. — Вдруг Юрку прорвало. — А он эту плотину строил? Овраг углублял? Плитами берега укреплял? Мальков запускал?.. На готовое слетаются. Стервятники. — Он вздохнул глубоко пару раз и дальше заговорил уже спокойнее: — Охранников поставил. Теперь всё, что в воде, да берег вокруг на сотню метров — частная собственность. Видели столбики врытые? Забор ставить будет. Чтобы никто — ни ногой. И даже купаться не смей за бесплатно.
— А ежели ступлю? — с вызовом спросил Михалыч, точно перед Юркой собирался свои права отстаивать.
— А уже нашлись несогласные. На прошлые выходные тут такую пальбу устроили! Из травматики. Сторожа — на рыбаков, те тоже при оружии оказались — на них. Одному глаз выбили, другому руку сломали. А уж что синяков наставили — не в счёт. Вот теперь и разбираемся, кто первый начал да кто кому что сказал. — Участковый в сердцах сплюнул. — А оно мне надо?.. Люди уже привыкли. Годами места насиженные… А теперь за деньги должны ловить. За каждый час на берегу с удочкой — отдельная плата, за каждую пойманную рыбку — отдельная. Утренняя зорька — дороже, вечерняя — дешевше.
— Всё скупили гады! Скоро и за воздух платить придётся! — чуть не простонал Толян.
— Вот и уговорил от греха подальше на эти выходные костоломов своих не ставить. Сам, мол, объясню… Боюсь, опять «Ермолаевскую битву» устроят. Если из «Осы» в упор пальнуть, не то что руку сломать, голову снести можно. А мне зачем этот геморрой?
Михалыч присвистнул как-то особенно переливчато, а потом угрюмо сказал.
— Вот и приехали. Вылезай, конечная!.. А я-то удивляюсь, почему нашего брата сегодня мало. Да и костерок только один на той стороне.
— Поди, слух уже разошёлся… А мне и к лучшему.
— И Пахомыча не видно. Думаю себе, что за невидаль! Не приболел ли часом? А оно вон что!.. Неужто и его прогонять станут? И как теперь старику быть, да с зоопарком своим?
— А ему теперь всё равно чей пруд — колхозный он или частный.
— Почему?
— Помер наш Пахомыч.
— Да-а-а?! Жаль. Хороший мужик был. Безвредный. Балагур… И давно?
— Да зимой уж как.
— Болезнь скрутила?
— Да кто ж его знает. Жил-то один… Летом здесь хоть люди похаживают, а зимой — снег единый кругом.
— Что — так в своём доме и умер?
Юрка молча покивал головой.
— Вот судьба, — негромко проронил Михалыч. — Так и не дождался. А ведь надеялся. Не умру, говорит, покуда детей не увижу. Не может такого быть, чтобы не приехали… Тем и жил.
— Кого ждать? Откуда? — после недолгого молчания заговорил участковый. — Подавали мы на розыск. Сами. Жалко старика было. Одного сына нашли. На БАМе. Точнее, след его. Из города Февральска выписался и больше нигде не прописывался. Забомжевал, наверное. Ну да, пока БАМ строили, и люди надобны были. А БАМ ненужным оказался, так и люди ни к чему… А другого сына на зоне убили. Давно уж. Старику ничего не сказали. Побоялись, как бы чего не сталось с ним. Вот он до последнего и ждал.
— Вроде ещё про дочь вспоминал.
— А что дочь? Замуж выскочила, фамилию поменяла — и попробуй сыщи. Россия велика. И углов в ней!..
— Велика Федора да дура! — мрачно пробурчал Толян.
— Верно говорится: от корней своих надолго не отрывайся. Засохнешь, — философски-критически заметил Михалыч.
— И как узнали, что умер? Тут же действительно ни соседей, ни мимоезжих.
— А от продавцов. Пенсию-то ему платили. Так он и за пенсией сам на почту соколовскую, и в магазин раз в неделю появлялся. Летом — пёхом, зимой — на лыжах шкандыбал. Хлеба, лапшички, крупы там, курева, ещё чего-нибудь наберёт помаленьку — много-то не унести в его годы, с продавцами про своих, ермолаевских, которые в Соколовку перебрались, поговорит. Спрашивать — интересовался, а чтобы зайти — ни к кому не заходил. То ли стеснялся чего, то ли одичал маленько, кто его знает.
— Так что уж в дом престарелых не определили? — воскликнул Михалыч. — Куда сельская власть смотрела?
— А то не хотели! Сколь разов предлагали. Сам уговаривал. Хоть в престарелый дом, хоть в Соколовку, поближе к людям. Народ уезжает, пустых домов эвон сколь. Брошенные все. Уходили — даже замков не вешали. Знают — не вернутся. В любой заходи и живи. Никто не против. Так он тебе и пошёл! «Никуды не двинусь. Тут детей своих дождусь» — вот и весь его сказ. Приедут, мол, а дом пустой. И где им искать меня?.. Вот и дождался, — помолчав, добавил Юрка. — Не приведи господи такого конца!..
Он опять замолчал, уставившись на огонёк, остававшийся от костра, точно внимательно разглядывал в нём что-то, но и в его уже слабом свете по хмуро-отрешённому лицу видно было, что вовсе и не на костёр смотрит, а что-то вспоминает. Три пары глаз глядели на него выжидающе. Наконец, первым не выдержал Михалыч.
— А что такое с ним?
Юрка тряхнул головой, будто отгоняя какое-то видение.
— Ну, приметили продавцы, сказали в сельсовете, так, мол, и так, что-то отшельника нашего давненько не видно, не случилось ли чего с ним, надо бы проведать, может, лежит там больной. Игнатьич, предсельсовета, ко мне. Давай, говорит, глянем на старика в самом деле. Ну, Вовка Кузьмин лошадь свою запрёг. Игнатьич водки захватил пару пузырей. Мало ли что, может, растирание какое сделать. Или дезинфекцию. И поехали мы втроём. Насилу добрались. От лошади — пар валит. По самое брюхо в снегу. Не идёт, а плывёт будто. Дороги никакой — чистая степь. Сколь за зиму намело — всё тут в сохранности и лежит. Ну, приехали мы и уже на улице поняли — что-то случилось. Ни дымка из трубы, вокруг избы ни следа. И дверь наполовину занесённая. Ну, снег на крылечке ногами раскидали, дверь отворили, заходим, а Пахомыч — на полу. Пару раз окликнули — молчит. А потом пригляделись — с улицы-то глаза не сразу привыкли к потёмкам: окна снегом залепило, — батюшки-светы! Лежит Пахомыч навзничь, а вокруг вся его живность собралась — с полсотни котяр… И хозяина доедают…
— Как это? — дрогнул голос Михалыча. — В каком смысле?
Юрка опять затряс головой, будто хотел отогнать прочь картину, стоящую перед глазами.
— В прямом… Хотели узнать, так слушайте… Он, видать, давно помер. Бог знает, сколько дней уже. Не только остыл, но и задубел — холодрыга же дома. Кошки оголодали. Вконец озверели. Ну, вот и… принялись за него… В жизни не слышал, чтобы коты мертвечину ели. Никому не поверил бы, если бы своими глазами не видел… Оказывается, могут… Голод, он, знаете ли, и человека зверем диким сделает, а не то что кошку… Мужики, не могу, налейте! — взмолился он и схватил кружку.
Виктор немедля наполнил её до краёв. Участковый большими глотками опростал её и кинул посуду перед собой. Обтерев ладонью рот, зубами вытянул из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой, сделал три глубокие затяжки и продолжил.
— Ни ушей, ни лица, ни шеи — ничего. Одни кости торчат. Всего объели. Рубаху на нём располосовали — грудь и живот подъедают… Мы зашли, а им хоть бы хны — собрались вокруг и грызут его, мёрзлого…
Скривив рот, как от сильной боли, Толян ухватил рукою голову. Виктор, поражённый услышанным, застыл недвижно, так и держа бутылку в руках. Михалыч, не отдавая себе отчёта, вытянул её из руки Виктора, чего тот даже не заметил, и прямо из горлышка сделал пару добрых глотков. В наступившей тишине слышно было, как водка с бульканьем проваливается в его нутро.
— А дальше… что… с ним? — не выговорил даже, а кое-как выдавил из себя Виктор.
— Дальше? — не сразу, а вначале прикурив другую сигарету от окурка, переспросил участковый. — Дальше началась война. Кошачья…
— Что за война?
— Картина, скажу вам, была ещё та… Переглянулись мы и вышли на улицу. Игнатьич первым делом водку достаёт, и по полбутылки высосали. Ну, мужики, говорит Игнатьич, делать нечего. Увозить надо. Похоронить что осталось. Пока всего не сожрали твари… Покурили, водку, что оставалась, допили, укрепились кое-как и взялись выносить. И тут вся кошачья свора как набросится на нас! Мяукают, кусают, норовят до лица допрыгнуть — глаза когтями выцарапать. Вконец остервенели. Мы опешили. Да что такое?! Оставили Пахомыча — и кошки враз присмирели. Только возьмёмся выносить — сызнова то же самое. Понятно стало: корм у них отбирают. Звери дикие, а не кошки. Мы давай отбиваться. Да толку? Игнатьич с Вовкой в валенках, пнут — а им хоть бы хны. Будто погладили. Добро хоть я в сапогах. Они и выручали… Потом Вовка догадался: нашёл кочергу и давай их из дому гнать. Только шуганёт на улицу — обратно прутся… Ну, кое-как вынесли Пахомыча, в сани уложили, так они юром заюрили вокруг. Которая в сани прыгает, которая на нас, которая на лошадь кидается. Вовка кочергой их колошматит, а я сапогами бью. И до чего же, оказывается, живучие твари! Как дашь по голове, аж хрустнет что-то, отлетит в сторону, думаешь, ну, всё, кирдык ему. Ан нет! Глядь, встаёт — и опять в атаку. Мы с Вовкой кричим Игнатьичу, мол, трогай быстрей, может, отвяжутся. Так и стало. В снегу воевать — слишком мелкий зверь. Но верите, нет, ведь не отстали. Так и прыгали по нашим следам. До самого села шли. Друг за дружкой. Цепочкой…
— Ты гляди! — всплеснул руками поражённый Михалыч. — Вот тебе и домашний зверёк.
— Ага, домашний! Дичайший зверь!.. Ну, привезли в село, определили Пахомыча в пустой колхозный амбар. Вовка лошадь распряг, так в санях и оставили — чего перекладывать, лишний раз тревожить… Игнатьич подсуетился, ящик водки выставил, мужики могилку выкопали да гроб сколотили… А эти твари всю ночь у ворот дежурили, от корма своего не отходили. И на кладбище попёрлись… Ну, мы их там всех и перебили. Которых мужики лопатами забили, которых я перестрелял. Потом за патроны ещё отписывался — зачем да куда истратил. Я на лисиц сослался. Бешеные лисы, мол, появились, пришлось табельное оружие применить, ну и прочее такое. Ничего, списали…
— Мда-а, ситуация, однако, — протянул Толян.
— Неделю после этого в райотделе не появлялся, сказался больным. А сам водку глушил. Жену каждый день в магазин посылал. Мясо до сих пор есть не могу. С души воротит. Только недавно рыбу вот начал…
— Навидался я смертей, — проронил Толян. — Всякая страшна. Но как у Пахомыча… это… это…
— Да он вообще-то не Пахомыч. Семёныч. Пётр Семёнович. Фамилия у него Пахомов. Вот по-уличному и звали его так — Пахом. А потом кто-то из вашего брата-рыбака по ошибке ли, шутки ради ли Пахомычем назвал. Так и пошло: Пахомыч да Пахомыч.
— Ну вот, а мы и не знали, — запоздало-виновато признался Виктор. — Все — Пахомыч. И мы туда же.
— Да он на это не обижался, — успокаивающе сказал Юрка, вставая. — Ладно, мужики, пойду я. Жена заждалась. Опять разворчится. Ни днём, ни ночью, мол, дома не бываешь. Оно и верно. Да и вам отдыхать. Последнюю здесь зорьку не проспите. Сами знаете — утром у них жор. Самый клёв…
