Марпа
Монодраме
МАРПА — 85–90 ияш шоҥго кова, сар ветеран, черле, шкетын ила.
Ялысе тошто пӧрт. Шӧрын кайыше пӧртӧнчыл, изирак веранде. Пӧрткӧргӧ гыч куанен кычкыралме йӱк шокта. Изи чывигым кучен, МАРПА писын куржын лектеш. Шовыч ӱмбачше пилоткым упшалын, оҥыштыжо изи юмоҥа кеча, чиемжат пеле-пула.
МАРПА (куанен куржталеш, уло йӱкын кычкыра). Ужат? Ужат? Ужат? Илена! Илена! Илена! Ой, кунар вученам, кунар вученам... Ик чывем, ик агытанем уло! Таче чывигым пӱктен луктын! Ынде илена! (Тайналтын кая.) Ой, куанымем дене трук вуемат коршташ тӱҥале ала-мо, нелын чучеш. Ой, изи! Чу, аваже воктек пуртен кодем!.. (Мӧҥгеш пӧртыш пура, чывигыжым пыштен, ложаш дене кӱмыжым кучен лектеш, ложашым вуйышкыжо йыга.) Вуемлан куштылго лийже, капемлан ласка лийже... (Изиш каналтен шинчыме деч вара зритель ден кутыраш тӱҥалеш.) Салам! Мый Марпа улам! Тиде — Урсола ял. Тиде мыйын суртем. (Ваштарешла пӧртым ончыкта.) А тиде Мичукан Микалын суртшо. Микале, лек манам! Гармонет нал! Самырык годсо мурынам муралтена! (Вес суртым ончыктен, но лӱдынрак ойла.) А воктеныже ачажын — Мичукан — оралтыже. Дмитрий Васильевич — колхоз председачыл. (Вес пӧрт-влакым ончыкта.) А тыште Микивырын ешыже, пеш шотан улыт, а Зоя ӱдырышт — мыйын эн сай йолташ ӱдырем. Теве тушто — колхоз правлений... Ялна кугу, тыште мемнан кажне вӱргечын пазар лиеш... (Зритель деч йодеш.) А тый могай ял гыч улат? Мемнан тыште гармонет-мочет йӱдвошт ок шыплане... ыле... ожно...
Йоча пагытшат, рвезе жапшат да ынде шоҥго времамжат Урсолаштак эрта! (Вес пӧртым ончыкта.) Тыште ожно йочасад ыле, вара школым почыч... Йочасадшым ачамак чоҥаш полшен, тудын тыгай пашалан кид-йолжо толеш ыле, шканжат чапле сурт-оралтым чоҥен. Шке жапыштыже ме удажак илен огынал да... Йӧра! Тидын нерген мом ойлаш? Э, мом каласынем ыле вет? А! Садикыш коштмо пагытемат лийын! Ха-ха-ха! Воштылам да иже ойлем: ача-авам пасуш кая, да мыйым йочасадыш кодат ыле. Ага... (Зритель деч йодеш.) Тый йочасадыш коштынат?.. Икана ачам ден авам йӱдлан кучалтыныт, мый йочасадыштак кодынам. Эрвелеш помыжалтым: моткоч чот тӱгӧ лекмем шуын! Лӱдын-лӱдынак лектынам... Кудывечышке лектын шуым веле — колам: хлоп-хлоп-хлоп! Лӱдмем дене — пысссь: мо кӱлеш пашатым шогымаштак ыштен колтенам. Мӧҥгеш куржын пурен, омсам тӱчын шуктышым веле — агытан муралтыш. Тиде агытан шулдыржо дене лупшен, а мый иктаж-кӧ мыйым лӱдыктынеже улмаш манын шоненам! Эх, томаша!
Мыйын агытанем тыгаяк: коштеш, шулдыржо дене пералта да кӧ-кӧ-рӧ-кӧ-рӧк манеш! (Кенета шӱлыкаҥын шоналта.) Йӧра кеч агытан ден чывем улыт... Тетла нигӧ ден кутыралташ вет... (Уэш веселаҥеш.) Ай, мом тыгайым-тугайым шонкалем? Таче мыйын куан вет — таче мыйын чывем игым пӱктен луктын! (Зрительлан ойла.) Умылет?.. А тыйын чывет уло?.. Палем: уло, уло, чыве кызыт кӧн уке. А ачам ден авам ожнат пеш шуко чывым ашненыт. Иге-влак лектытат, вараш ынже наҥгай манын, мыйым чывиге оролаш колтат ыле. Уремыште чыве кӱтӱм кӱтен коштынам. А икана оролымем годым капка ончыл теҥгылыштак мален колтенам. Ачам кычкыра: «Марпа! Кынел, вараш шинчатым чӱҥгалеш!» Эрласе кечылан уэш чыве оролаш лектынам, мален колташ огыл манын, чывиге-влак йыр мурен-куштен коштам:
Тувырем лийже ош яндар,
Ок кӱл мылам шовырет!
Йолташем лийже сай айдеме,
Ок кӱл мылам лодырет!
Чыват лийын, вольыкымат кучен улына. Ачам пӧртымат чаплым нӧлтен шогалтыш. Вӱтам пужен ышташ тӱҥалын веле ыле... той саҥга-влак кучен наҥгайышт! (Чурийже вашталтеш, ала-мом шарналтышыла коеш.) Мый шарнем, пе-е-е-еш шарнем... тунам мемнам нимо деч посна коденыт... (Кенета веселаҥеш.) Но кызыт тидын нерген огыл вет ойлынем!
Икана авам дене пырля пареҥге лукташ каенам! Ме, изи-влакше, модын куржталынна, пареҥге саскам йӱлалташ полшенна. Мыетым, изи пундышетым, йоҥылыш йӱлышӧ оргажышкет шӱкал шуэныт. Авайым кычкыралыт, куржын толмешкыже алжынек йӱлаш тӱҥалынам. Авам мыйым мыжерже ден пӱтыралын да купемышан верыш нумал куржын. Йӧра воктенак куп ыле! Ага... Тудо купыштет мыйым ночко регенче дене пӱтырен оптен. Вот... паремынам! Илем вет тачат! (Зрительлан шӱргӧ коваштыжым, кидшым ончыкта.) Ончо, нимогай палат кодын огыл! (Пурла кидыштыже ик сусыр палым ужешат — чурийже вашталтеш.) Тиде... Тиде 18 ияшем годым... Войнаште... ай, мо война? Война — война дене! Таче мый весым кутырынем...
Школыш коштмо пагытемат лийын! Тольык нылымше класс марте веле коштынам... чияш уке, кочкаш нимом. Тунам война тӱҥалын ыле уже. Ага... Тетла школыш шым кай, моланжым ом каласе... Но мылам тушто эн чот утренник келша ыле. Кугу коридорышто погынена — концертым шындена. Мый тиде мурым мурем ыле:
Мемнан илыш мотор, ямле,
Улам сылне ӱдыр мый.
Ой, Микале, мутет тамле,
Но мутемым колышт тый.
Пеш сӧрале, О, Микале!
Шӱмеш пижын вес Микал.
Садлан тые ит сӧрвале,
Шке мутетым мӧҥгеш нал.
Коштат, маныт, ял шеҥгечын,
Улат, маныт, пеш оҥай.
Лӱдат, маныт, паша дечын,
Улат, маныт, йолагай.
Пеш сӧрале, О, Микале!
Но мыламже мом ышташ?
Ой, Микале, ит сӧрвале,
Уло мыйын вес йолташ!
(Ваштарешла суртым ончыкта.) Микалыже — теве! Тыште ила ыле... Мыйым йӧратен! Мыйжат йӧратенам... Микале, гармонет лук! Муралтена!... (Шыпак ойла.) Адак ачаже ок колто дыр... Кадырнер Мичук! Ой... Дмитрий Васильевич, эргычым колто, колто! Гармонь шоктымо дене мӱшкыр ок пиж!
А Дмитрий Васильевич — колхоз председачыл! Тудо мыйын йоча пагытыште улан-шамычым раскулачитлен коштын. А война годым налогым пога ыле. Налог погымыжымат шарнем. Икана мемнан декат толын... Ик шорыкна ыле, тудыжымат поген наҥгайынеже. Ага... Тунам вет вольыклан биркым керал кодат ыле, Мичукат вӱташ пурен веле шуктыш — мый шуко шым шоно — нальым да почешыже вӱта омсам тӱкылен шындышым! «Биркетшым шканет... ммм... тушакынет керал шынде», — маньым! Ой, ӱдыр икшывын тыге ойлаш кузе тептерем ситен? А мо? Ава уке шеҥгеч пытартыш шорыкым луктын наҥгаят... А мемнан шорык осал ыле... Чот ӧрга ыле. Мичукат ала камвозын, ала чынак шорык ӧргалын — нержым эмгатен! Колымешкыжак кадыр неран кошто! Колымешкыжак мыйым ок йӧрате ыле. Тыгак манына ыле — Кадырнер Мичука!
А эргыже — Микале — сай ыле. Мурыштем тудым воштылын муренам гынат, ок сыре ыле. Йолташыже-влаклан «Мыйын нерген мура» манын кугешнен коштын. Школыш пырля коштынна, пырляк модын куржталынна. Тудо мылам мӧҥгыж гыч йыштак киндым, шӧрым нумалын... Нунын ыле дык.
...Мый Юмын пайрем годым кӱчедыл коштам ыле. Икана кугечылан пошкудо Сулинурыш миенам. Ну тептерем ситен вет... Кажне пӧртыш молитвам мурен пурем ыле, авам туныктен колтен: капкам почам — мураш тӱҥалам, пӧртыш пурен шогалмешке, муремжат пыта ыле... Ага... Кӧ муным, кӧ кинде курикам, кӧ тошто йыдалым але шӱкшӧ тувырым пуэн — чылажат йӧрен. Изин-кугун погымо котомкам дене мӧҥгӧ велыш тарванышым. Урсола марте улыжат кок меҥге. Чодыраште мыйым Сулинур рвезе-влак ваҥеныт улмаш. Котомкамым шупшын налнешт... А мый ынем пу — изи улам гынат, кредалаш пижым: кӧм мушкынденат шуктышым, кӧм удыральымат... Тиде жапыште Микале Сулинурыш кая улмаш, ачаже ала-могай кагазлан колтен. Тудо мыйым нине рвезе-влак деч арален нале! Ну, Микале! (Шоналтен колта, кенета шӱлыкаҥеш.) Ах, Микале!.. Мыйым шуко гана араленат, а шкендым арален шыч мошто... Ой-ой-ой... адакат вуем пеҥеш. (Уржа ложашым вуйышкыжо йыга.) Ай, мом тыгайым-тугайым шонкален шинчем! Таче мыйын суртыштем пайрем огыл мо?
...Куанымем дене ик чаркам подыламат ыле чай. Ай, огым! Вара вуйуш кая! Мый гын ӱмырыштем ик гана йӱын онченам — сита, тетла огым! Икана авай ойла: «Мий, Арсикын чельникышкыже миен тол! Кыне пасужым ӱдаш полшымылан ик черпыт мӱй пӱрым пуэм мане! Кондо!» Шемечым кычкышым да чельникыш кудальым. Шемеч — тиде нурыш коштмо имнем, пе-е-е-е-е-е-еш ушан имне ыле. Мӱй пӱрӧ тынар руштыктара манын, кушеч палем? Ӱдыр икшыве веле лийынамыс. Корнышто изишак йӱым. Ага... И руштынам! Шемеч ӱмбач — пултик! — камвозым. Имне рошт! шогале. Ок кудал... Шога. Ынде имне ӱмбак кӱзаш толашем — ом керт! Тыге тошкалам, туге тошкалам — нигузе ок лий! Пулвуйжым тошкалам — уке, яклешт веле волем. Ик жап тыге толашымек, ончем: Шемеч вуйжым ӱлык кумык ыштыш, мый шӱйышкыжӧ кӱзен шинчым, тыге-е-е-е нӧлтале. Но ынде ончыкыла туп дене шинчем, а Шемеч ок кай эше — савырнымем вуча. Теве могай ушан имне ожно лийыныт... Ну-у-у-у руштынам вет, кузе савырнашат, ом пале. Ала-кузе, толашен-толашенак, имне тупышто савырнен шинчым, тунам веле Шемеч лой-лой-лой каяш тӱҥале... (Адакат шоналта, шӱлыкаҥеш.) Шемеч... изи колоем... тудымат сарыш наҥгайышт... А мыняр гана тудо мыйым пире деч авырен... нурышто... шошым... (Кенета помыжалтме гай лиеш.) Тетла йӱын омыл! (Зрительлан ойла.) Тыят ит йӱ! Йӱаш пайремже мыйын илышыштем шуко лийын огыл!
...Войнаште спиртым пуат ыле да... ой! Йыгыжге! Мылам мӱй пӱрат ситен!.. А мо война? Война — война дене! Мый туш пеш самырык логалынам: кок ий аэростатный частьыште служитленам... Ленинградыште. Можым-кузежым омат ойло... Авай эре серышым воза: «Ӱдырем! Кузе-гынат мӧҥгӧ пӧртыл! Мемнан ял ӱдыр-влак мӱшкыраҥын толыт. Тыят мӱшкыран лийын тол — Юмо гай лий!» Ну-у-у-у-у авайлан сыренам вет. Мый тыште йӱдшӧ-кечыже «на посту», чын салтак семын фашист ваштареш кредалам, а тудо «Мӱшкыран лийын тол» манеш. Сыренам да тетла серышымат возен омыл...
...Тушто ме — 12 ӱдыр — марий ансамбльымат чумыренна ыле. Тиде 45-ыйыште уже, сар пытымек. Гармоньчыжо — Григорий Отрощенко, Украин гыч самырык офицер. Ме тудлан марий мурым муралтена, гармоньжо дене тунамак шокталтен пуа ыле! Тудо мыланна ала-могай тошто клубышто украин ӱдырамаш тувырым муын пуэн ыле. А нунын вет мемнан гаяк пеледышан. Чиен шогална дык — чылт марий тувыр. Тыге шуко часть воктен выступатлен коштынна. Теве ончал! (Оҥжо гыч, мыжер йымач тошто фотографийым луктын ончыкта, тушто пеледышан тувыр дене шогышо ӱдырамаш-влак войзалтыныт.)
Йӧра... Мӧҥгӧ пӧртыльым. (Чурийже вашталтеш, адакат ала-мом шарналтышыла коеш.) А мӧҥгыштӧ... Ай, мом ойлаш? Сар пытен, чылан пайремлат. Мыйын пайрем кумыл уке ыле, моланжым ом ойло... Но пӧртылынам... Тидланже — тау!
Кок ий гыч мыйын эрге шочо... Мый тудлан Микале лӱмым пуэнам! Кӧ деч, манат? Хе! Микале деч! Мичукаже икана чот йӱын, да Микалым ватыжге суртышт гыч поктен луктын. «Мыйын суртыштем иледа! — манын эреак вурса ыле. — Мыйын кӱшеш гына иледа! Вӱрйӱшӧ-шамыч!» Шке эргыжлан тыге манын, тудым нимош шынден огыл: ни Микалжымат, ни шешкыжымат... Да... тунам Микале ӱдырым налын ыле уже. Налынже-можо... Мичука налыктен. Ага... А йӱдым куш кает? Мемнан дек толыныт, мый нунылан коҥгамбалне шаралтышым. Шкеже коҥга воктенысе койкеш возым. Йӱдым Микале ала ватыжым йомдарен, ала мыйымак ӧндалмыже шуын — ом пале — воктекем пурен возо! Манмыла: коктын вочна, эрден кумытын кынелна!
Еҥ манеш-манеш деч кораҥаш манын, кечывалвелыш кайышым... Целинам нӧлташ. Сталинградыш! Марий-влакше шукын улына ыле... Хуторышто иленна. Ик уремже — марий-влак, вес уремже — руш. Пеш келшен илышна. Эргымат туштак шочо. (Кенета тӧршталтен кынелеш да ял мучашке онча, ала-кӧм вучышыла коеш, шӱлыкаҥеш, шке семынже кутыркала.) Ала-кӧ «Авай» манын кычкырале огыл мо? Э-э-э... Тиде адак мӧр погышо-влак коштыт, очыни. Тыште мӧр шуко... Мӧржӧ ынде пасуштат шочеш. Яра кия дык... Кызыт пасужат чодыраш савырна! Шорык кӱтӱ кая, шонет, тугай изи кож-влак шогат! Ожно ик нурат яра киен огыл... Уке, мый нунын дек ом лек! Мыняр гана тыге лектынам — чылан мый дечем лӱдын куржыт... А те... мый дечем ида лӱд, йӧра, ида лӱд... Ну, тугеже, умбакыже каласкалем... Эргым Сталинградскийыште шочо. Туштак школыш кайыш, плотньыклан тунем лекте, олаште пашам муын. Кызытат туштак ила... кузе ила? Мом ышта? Серышым шуко возенам, адресемат колтенам — вашмут уке... Тудо мемнан денже лийынат огыл, тиде кундемым йӧршынат ок пале. Ай, тудын шкенжын ешыже кугу, ынде уныкажат уло дыр... Ок ярсе, очыни!
Туштат илыш куштылгыжак огыл ыле гынат, иленна! Мый йӱдшӧ-кечыже колхозышто тыршенам. Сайын тыршенам, витне. Эре моктат ыле. А икана председачыл изи тистым ургаш пуэн. «Кӧ мылам вымпелым тӱрлен пуа?» манеш. Мыйын кумыл тугай — отказен ом мошто: «Мый тӱрлем», — маньым. Эрлашыжым мыйым правленийыш ӱжыктеныт, пурен шогальым, ончем — тиде вымпелет почётан оҥаште мыйын карточка воктен кеча, «Ильина Марфа — передовая доярка» манын возымо. Тьфу! Палем ыле гын, омат тӱрлӧ ыле!
«Марфа, тый Хрущёвым ужаш кает!» — мане председачыл. «О! Никита Сергеевич Сталинградыш толеш?» — ман йодам. «Уке! Москваш кает! Вашке колхозник-ударник-влакын съездышт лиеш! Тыйым эн сай доярка семын колтена! Сайын чияш вургемет уло?» «Уло!» маньым. «Уке» ман! Окмак! Тунам колхоз у вургемым налын пуа ыле. Моло-шамычлан пеш сылне тувырым налын чиктеныт...
Йӧра! Мийышым Москвашке! Совещений марте жап уло да, айда, шонем, Мавзолейыш пурен лектам. У-у-у-у-уй! Мавзолейыш черетше-е-е-е-е... Мый шуко шым шоно, часовой дек толын шогальым да манам: «Мый в совещание пришла, пропусти, пожалстыр, без очередь!», пуртен колтыш. Мый шонышым, пурет, пырт-пырт! ончалат да лектын куржат веле. Могай тушто? Тыге кает, туге пурет, адак тыге волет... уй! Ончем: Сталин кия! Тунам эше луктын огытыл ыле! Воктеныжак — Ленин... Ленинже тул моклакала койын кия ыле. Эре тидым шарнен воштылам. Вот... Ленин ден Сталинымат ужын тольым. Ага... Вара Кремльыш кайышым, совещаний тӱҥале. Мемнам Георгиевский залыш пуртышт... Калык рӱж-ж-ж-ж-ж кынел шогале. Мыят тӧршталтен кынельым. Ончычак Хрущёв лектеш, тыге ошкылеш ыле вет... (Ончыкта.)
Кастеныже Большой театрыш наҥгаеныт, Пятницкийын хоржо мурен. Ушкалла чиен лектыныт! Ну ӧрмаш! Иктыже туй, вичкыж, почшат воштыр гай веле, «Меня мало кормят» манын мура. А весыже мотор, шемалге, чылт мыйын Чернушка гай, «Норму получаю, пуд молоко даю!» манын мура... (Зритель деч йодеш.) Кӧ тыгай Чернушка, манат? Сталинградскийыште ончымо ушкалем. Шеме-шеме, чылт Шемеч гаяк... лӱмжымат Чернушкам пуышым.
Концерт деч вара фойешке лектым, колам: ик лукышто марла кутырымо йӱк шокта. Куржын мийышым — Марий республикын делегацийже. А нунын коклаште — Зоя! Пошкудем! Микивыр Зоя! Ага... Тудым эн сай свинарке семын колтеныт улмаш! Куанже мога-а-а-ай! Зоя дене пеш кужун кутырен шогышна. «Марпа, — манеш, — молан ка-йышыч? Ялна кызыт тыгай мотор лийын. Колхозын посна садше, кугу сӧсна фермыже уло. Эр гыч кас марте радио ойла! Локомобиль дене светым пуат. Уло районыштыжат тыгай колхоз уке! А тый шочмо ялет деч ӧрдыжтӧ сай илышым кычал коштат. Пӧртыл мӧҥгеш...» Мичукат колен улмаш. Председачылым весым шогалтеныт. Зоян каласкалымыжым колыштамат, шочмо верыш чонем эшеат чот шупшаш тӱҥале...
Сталинград кундемыш шым пӧртыл. Марий делегаций дене пырля шочмо кундемышкем тольым. Эргымлан серышым колтышым: «Эргым-падырашем, аватлан ит сыре. Тый ынде изи отыл. Чыла умылет, шонем. Тыйым ялыште вучаш тӱҥалам. Кӱлешан погым погалте да тарване веле». Тунам тудо плотньыклан тунемеш ыле, колхозыштат полышкален шогылтын. «Тунем лекташ шонем, вара мием» манме вашмут тольо. Вара... (Адакат корно ӱмбак онча, шоналта.) Кунам вара? 50 ий... 50 ий вучем!
Толмекем, сӧсна фермыште свинаркылан тыршаш тӱҥальым. 20 ий эре сӧсна коклаште. Шке кӱтена, шке пукшена, игымат ончен куштена. Тыгае шарналтеш: икана Зоя дене сӧснам кӱташ каен улына. Кастен толынна — ик сӧснат ок сите. А тудо ыштышаш ыле. Кушто ынде тудо шылын кодын? Мӧҥгеш — коремлашке, чодырашке кычалаш кайышна. Ончена: кугу тумо йымалне 11 сӧснаигым ыштен пыштен и кия. Ага... Давай фермыш покташ — ок кай! Ыштыме верышкыжак веле пӧртылеш. Сӧснаиге-влакым тувыр урвалтеш оптышымат, фермыш нумал куржым. Зоя оролаш кодо. А ик сӧснаигым кычкырыктен наҥгаяш кодышна. Пӧртыльым. Сӧсна верже гыч ок тарване. Ну поктена, воштыр дене ну лупшена — низаштат ок кай. Сӧснаигыжым пылыш гыч сакалтен пе-е-е-еш кычкырыктена — шот уке! Мый шым чыте: тоям нальым да сӧснам ка-а-а-а-ак лупшальым! «Кает-уке?» манам. Хе! Пуйто умыла... Йӱдвошт тиде сӧснам фермыш конден улына, шкежат сӧсна гай лавыран, шужен пытыше да нойышо улына. Мӧҥгат каен ышна шукто, кӱтӱм лукташ жап шуо. Тыге 20 ий илен улына. Ой, сӧснам ончаш — манаш веле! Шужат гын, омсам пурын пытарат ыле. Вот тыгай шужышо сӧсна-влак коклаш ведрам кучен пурет да шонет: «Ала илыше лектат, ала тыштак сӧсна пурын пытара...» Ышталтын, чыталтын: ял озанлык пашан нелыжым шкеат паледа... Ай, самырыкше-влак ынде огытат пале дыр. Кызыт колхозшат кодын огыл вет... (Зритель деч йодеш.) Южо вере кодын маныда? Ну, сӧснан могайжым паледа тугеже. Шужа гынже, пеш осал лиеш... Хе-хе-е...
А варажым мемнан колхозышто Красный уголокым почыныт, пенсийыш лекме велеш тушто шогылтынам: коҥгаш олтенам, пырдыжгазетым ямдыленам, арулыкым эскеренам. Мураш йӧратем да, шоҥго улам гынат, ала-кушкат колтат ыле. Колхозын чапшым араленам. Икана олаш выступатлаш колтеныт, лӱмын руш мурым туныктеныт. Ала-молан шонат: ме — Марий-влак — рушла сайын кутырен огына мошто. Хе! Ме рушла руш дечын сайынрак моштена! (Воштылеш.) Кызытат шарнем: «Выступает Марфа Ильина!» (Мураш-кушташ тӱҥалеш.)
Выйду-выйду я плясать
В новеньких ботинках!
Все ребята говорят,
Что я как картинка!
Эх, топну ногой!
Да притопну другой!
Сколько я не топочу,
Всё равно плясать хочу!
Ёлочки-сосёночки,
Зелёные колючие!
«Примерские» девчоночки
Весёлые, певучие!
Ага... мемнан тунам колхозна «Пример» маналтеш ыле...
Я колхозные частушки
По-колхозному пою.
Кто наших ребят полюбит —
Всё равно мы отобьём.
Да... весела ыле тунам! Кызыт ялыште тыгайым отат уж, отат кол... (Адакат шӱлыкаҥеш.) А мемнан ялыште гын гармонь йӱк шукерте йоҥген огыл. Могай гармонь йӱк, мемнан дене пурен-лекшыжат ынде нигӧ уке, корно — тораште. Тевыс, шкетынак тошкыштам... Ял верч чонем йӱла. Мый улам гын, ял ила, шонем. (Уэш веселаҥеш.) Но таче мылам пеш весела! Чывем чывигым пӱктен луктын! Ынде илена, илена, илена! (Кенета шарналта.) Ой, чывигым пукшаш-йӱкташ кӱлешыс... Эх, ну Марпа! Тылат мураш-кушташ пу веле — чывет нергенат мондет.
Шке семын шӱшкалтен, верандыш пурен йомеш веле, йӧсын кычкыралме йӱк шокта, кудывечыште уэш Марпа койылалта.
Тудын кидыште — колышо чывиге. Шортеш.
Ончо, мо тыгай? Ок шӱлӧ... (Помыжалтараш тӧча.) Эй, изиэм! Пырчымат пуэнам, вӱдымат шынденам ыле... (Чот мӱгырен шорташ тӱҥалеш.) Можо ыш йӧрӧ? Можо ыш йӧрӧ? Тыят мыйым кудалтынет? Тыйжат мыйым кудалтен кодет мо? Иле-иле! (Кенета вуйжым кучен шуҥгалтеш.) Ай, вуем... Кушто ложаш? (Ате гыч ложашым налын, саҥгашкыже, чурийышкыже йыга, ик жап шонен шинча, оҥысо юмоҥажым онча, молитвам лудеш.) Корныштат корнем виктаре, корныштат корнем виктаре, корныштат корнем виктаре... Могай корно? Кушто тиде корныжо? Кузе умбакыже илаш?.. Пычкемыш... Ах, Юмыжат!
(Уэш шке илышыжым шарналтен, каласкалаш тӱҥалеш.)
Авам каласкала: «2 ияш улат ыле, — манеш, — мый денем пырля пасушко миенат? Имне почеш куржаш тӱҥальыч, шекланен шым шукто, имне тыйым чумал шуыш. Колен каенат. Ялысе кува-влакым погенам да мом ышташ йодым. Кува-шамыч «Ит тӱкале. Имне чумалме верыштак у кече лекмеш кийыже, у кече лекме дене ылыжеш гын — илаш тӱҥалеш» манын ойлышт. Воктенетак эр марте шинченам. Кече лекташ тӱҥалме годым йӱкет коля йӱк гае шоктыш — ылыжыч». Но вуем гыч вӱр пешак йоген, фельдшыр дек наҥгаен да... вӱр йогымым тудат чарен кертын огыл. Тунам авам сусыр верыш ложашым тушкен. (Ложашыжым ончыкта.) Тыге вӱр йогымым чарен. Тидын деч вара вуем дене орланаш тӱҥалынам... Ложашым йыгалтем — пыта... Авам «Кеч изватылан йӧрышӧ лий» манын ойла ыле... Уке! Изватыжланат йӧрен омыл!
Да нимоланат мый йӧрен омыл! Кулак ӱдыр кӧлан йӧра?
Вич ияшем годым мемнам раскулачитленыт. Авай манеш: «Лаймыр, ялышкына той саҥга-шамыч толыныт. Мом кычалыт гын?» Шукат ыш эрте, той саҥга-шамычет мемнан декат пурен шогальыч, нунын пелен Мичука: «Владимир Семёнович, собирайтесь!» — маныт. Ачам нигуш пурен каяш ӧрын, тыш-туш ончыштеш, ала-мом кычалеш. «Что ищешь?» — манын йодыт. Ачам «Ай, так...» манеш, адак кычалеш. Ик жап гыч — «Владимир Семёнович, что ты ищешь?» «Да шапку ищу», — вашешта. «Шапка-то на голове», — той-саҥга-шамычет воштылыт. Вӱден луктыч... Ме — шорташ... Ачамже чыла шке кидше денак ышта ыле вет, нигӧм нигунамат тарлен огыл, молан тудым кулакыш луктыч? Теве — Мичука! Тудо ачамлан пеш кӧранен. Тунамак описьым ышташ тӱҥальыч. Уло погынам шупшын нальыч: совла гыч тӱҥалын кӱпчык марте. Мыйын ӱмбалнем у вынер тувыр ыле, Мичука уло ял калык ончылно ӱмбачем тудым кудаш налын, ужалаш серен шынден. Лар гыч ложашым пыстыл дене ӱштын поген наҥгайышт... Ачамым кучен каеныт да авам пелен пызнен шортын шогем: «Авай, ынде кӧ мыланна йыдалым ышташ тӱҥалеш?» Ах, мый тидым нигунам ом мондо!
Тетла ачамым ужын омыл... Ачам шемалге ыле, авам эре ойлен: «Ачат гай коят...» Авам ден коктын веле кодна: эрлашымжак ончыл пӧртым правленийлан рончен наҥгаяш толыныт. Авай коҥга тулыш шӱман пареҥгым кудалтен ыле. Шокшо коҥгамат пужат — йӧра эше пареҥгыжым кудывеч покшелан оптен кодышт. (Правлений пӧртым ончыкта.) Теве — тиде пӧрт! Вара авай шеҥгел пӧртым илаш келыштарыш, рок мончам чоҥыш, йӧра эше тошто вӱтанам коденыт, ачам у вӱтажым чоҥен ыш шукто... (Зритель деч йодеш.) А теве пакчаште пистым ужат? Ача-авам годымат тудо тыгак шоген... Мемнан ешын орлыкшым тудо сайын пала, чыла ужын...
Тиде писте йымалан ачам ик кӱртньӧ ате оксам шылтен коден ыле, авам тудо окса дене йыштак презым, шорыкым, чыве-влакым налын тольо. Вольыкан-кайыквусан лийна. Мичукан тидланат чонжо йӱлен витне! Кажне гана толеш, авамлан манеш: «Колхозыш пурет-уке?» «Ия тукым ден родым кучымем ок шу», — ойла ыле авам. Кажне гана мом-гынат наҥгая ыле: кодшо погым, вургемым, вара сурткайык ден вольыкышкат кусныш... Авам Мичука толмым ужешат, чыве ден агытаным комдышко опта да мыйым Зоямытын мончашке нанҥгаен кода ыле. Туртын шинчамат, тарванашат лӱдам. Агытанже мураш тӱҥалеш да «Агытанже молан мура? Ынде мыйым муыт вет...» манын шортын шинчем ыле... Шарнем, авам чывым шылтен ыш шукто, Мичука адак толын лектын, поген наҥгайынеже... Авам кудывечыш куржын лекте да чывым руалтен куча — шӱйжым пунчалеш, весым руалта — адакат пунчалеш. «Тылат ынже лий — мыламат ынже логал; иялан пуымеш, лучо шке тӱнчыктарем».
Авам чот черланыш, вольыклан кургымым ямдылаш вийжат ситен огыл. Презына туешкен колыш... Шарнем: колышо презе кудывече покшелне кия, а авам воктеныже пӧрдал-пӧрдал шортеш... «Колхозыш пурет-уке?» — Мичука адак чыштыра. «Мо дене пурем, нимоэмат кодын огыл вет, — авам чот шортеш, — икшывем пуэн пурем мо? А? Ала Марпам пуэн пурем? Э! Те айдемыжымат кочкыда! Порволо! Шинчам ынже уж! Эше ик гана йолетым мемнан суртыш пыштен ончо — сурт-оралтет йӱлалтем!» Мичука ик жаплан толаштарымыжым чарныш. Лӱдӧ, витне. Тыге ме шорыкым арален кодышна... Война марте. Ай, вара тудыжымат Мичука налоглан поген наҥгайыш. Шарнем: вӱта гыч вӱрвузык лектеш — нержым тодылын, да колышо шорыкым шӱдырен луктеш. Сырымыж дене вӱташтак кӱзӧ дене шуралтен... Вот. Война тӱҥале:
Ныл ий война, ныл ий война,
Ныл ий война куш шуыктыш?
Кӧлан илаш, кӧлан колаш,
Кӧлан — чот пояш!
22 июньышто марий-влакын пайремже ыле вет... Ме пайремлаш ямдылалтынна. Урем мучаште кугу ӱстелым поген шынденна. Ял калык пайремлаш шинчын гына шуктыш — Сулинур могырым имнешке толеш! «О! Вестовой вашка! Могай гынат уверым конда», — маныт. Вестовоет толын шуо... Война тӱҥалме нерген каласыш. Мылам, 15 ияш икшывылан, мо тыгай войнаже — ала?.. Пошкудо Микивырлан тунамак погынаш кӱштыш. Микивыр — тошто сарын офицерже лийын, тудым военный пашалан туныктышаш уке — садлан эн первой наҥгаеныт. Шарнем: Микивыр, Зоя ӱдыржым вачӱмбакше шындышат, гармоньжым нале да муралтыш:
Мӱндыр мардежет пуал колтыш да
Кӱ курыкетлан нелыже тольо.
Мӱндыр волгенчет волгалтарыш да
Пышкерме вуетлан нелыже тольо.
Мӱндыр кӱдырчет кӱдыртале да
Кӱ курыкетлан нелыже тольо.
Мӱндыр уверет толын шуо да
Шемер калыклан ойгыжо тольо.
Сарын кокымшо кечыжланак ял гыч чыла сай имньым наҥгаяш тӱҥальыч. Мыйын нурыш коштмо имнемат — Шемечым — сарыш наҥгайынешт. Вӱта гыч кучен лукмо годым, имне ик жаплан чарнен шогале да кум гана вуйжым савалтыш. Шинчаж гыч кугу шинчавӱд чӱчалте... «Ачам огыл гын, изам огыл гын, кеч имнем сарыш кая!» — почешыже шортын кодым... Эх, мыйжат, ӱдыр икшыве, 2 ий гыч тулан сӧйыш логалам манын шоненам мо?
...Илыш йӧршеш кумыкталте. Чияш, кочкаш нимат кодын огыл. Икана шыжым, лум вочмеке, пасушто киен кодшо пареҥгым погаш каенам... чара йолын... Пасуштак ушым йомдарен йӧрлынам. Авам кышам почеш кычал миен да пеле колышым муын. Пареҥгыжымат шым му... Садак колем ыле: кочкашыже вет нимат уке. Тунам авам шошылан ӱдаш кодымо пытартыш кыне нӧшмыжым пукшен... Чыла! Ӱдаш нимат кодын огыл.
Ой, военный налогшо, военный страховкыжо... Мемнан еш гыч сарыш кайыше нигӧ уке — кок пачаш шукырак тӱлыктат. Авам погым шылтен опта манын шонат ыле, йӱдым обыскым ышташ толыт: пӧртйымалнат кычалыт, эсогыл рокымат пургед пытарат... шылташыже — нимом! Шарнем: икана адакат обыскым ышташ толыныт — нимо уке да... авайын марлан толмо годымсо тошто тӧшакшым нумал наҥгайышт! Мален кием — мыйым тыге-е-е-е тӧшак ӱмбач почкалтышт да луктын кайышт... Ӱдыр икшывым пу койкеш чара кодышт.
Чияшемжат уке да... школышкыжат кошташ тыршем. Моло-влак деч кугурак улам, школыш 12 ияш веле каенам вет. Пошкудо Микивыр вате Зоя ӱдыржын тошто тувыржым, йыдалжым конден пуэн. А мемнан ял гычак ик ӱдыр класс ончылно мыйым тыге мыскылыш: «Еҥын вургемым чиен коштат» мане. Чонлан пеш йӧсын чучо — тетла школыш шым кай...
Авамым чаманен, колхоз пашаш кайышым. Мемнам чодыраш тулшол серьган пушеҥгын вожшым погаш колтат ыле. Вожшо — резинам ямдылаш йӧршӧ, тудым фронтыш колтеныт... Ик тыгай вожым муат, сайын эрыктет — ик кило ложашым пуат. Икана тыге коштмо годым умбачынак тиде резин пушеҥгетым ужынам. Куанымем дене тунар чот куржаш тӱҥалынам, йол йымакемат ончалын омыл — шӱртнен камвозынам, вуем ден лупшалалтынам да ушем йомдаренам. Ни резинже, ни ложашыже ыш логал...
Латшым ийым темышым веле — мылам повестка толын! Тиде повесткыжым ужынат омыл, но мыйым правленийыш ӱжычат, корнылан ямдылалташ кӱштеныт. Мӧҥгӧ мийышым, «Авай, мыйым армийыш наҥгаят» маньым. Авай правлений дек кайышат, ик урем мӱгырен шортеш: «Кузе мый ончен куштенам — еҥ ужын огыл, ынде кушкын шуын, йытыра лийын да шинчаланда перна?» Авайын тиде шомакшым нигунамат ом мондо...
Эрласе кечыланак мыйым эрден-эрак наҥгайышт. Капкаште шкет шоген кодшо авиемлан тыге муралтышым:
Чеверын, куэрем! Чеверын, ломберем!
Чеверын, пеледалтше садерем!
Чеверын, авием! Чеверын, родем-шамыч!
Чеверын, йӧратыме йолташем!
Вуешем пидме ош шовычлан
Арчаште кияш вер уке!
Ачием-авиемын суртыштышт
Мыланем илаш вер уке!
Вуем олмеш ош шовычем кодеш!
Кидем олмеш ош перчаткем кодеш!
Йолем олмеш ош йосынкам кодеш!
Капем олмеш шем мыжерем кодеш!
Марий республик гыч тунам 100 марий ӱдыр Ленинградысе аэростатный частьлашке логалынна. Ладожское ер гоч вончымына годымак, бомбёжко тӱҥале. Мыняр салтак, тушманым чак ужде, туштак колыш... Мыйже кузе илыше кодынам, а? (Юмоҥажым ончалеш.) Ала тыяк мыйым араленат?
Ой, тушто пеш чот неле ыле... Эре обстрел, осколкыжо йӱрла йога. (Кидысе сусыржым шарналта, ончыкта.) Икана, обстрел годым, осколко мыламат логалын. Меже постышто кугу кӱртньӧ зонт йымалне шоген улына, тиде зонт осколко деч арален... Ончем: урем дене латвич ияш рвезе куржеш. Мемнан дек изиш куржын толын ыш шукто — камвозо! Мый шонышым — всё! айдеме колен. Кенета пийла йыҥысыме йӱкшым кольым... Вигак шкемым шарналтышым: вет тунамат, мыйым имне чумал шуымо годым, авам ылыжам манын шоненат огыл... но ӱшанен, вучен... Тиде рвезат ӱшанен, тудат эше илаш шонен, вет моткоч самырык лийын... Мый шым чыте, зонт йымач куржын лектымат, ала нумал пуртем манын, воктекыже куржын мийышым. Чынак, мӱшкыржӧ шӱтлен — кӧргыжӧ чыла воктеныже кия. «Акай, мый илем але коленам?» манын йодеш. Мыйым нигунамат «Акай» манын огытыл... Шинчашкыже ӱшандарышын ончальым: «Илет!» маньым. Тетла нимом ом шарне: воктенак снаряд пудеште. Мыйын пел кече гыч гына уш пурен, кидем сусырген, контузитлалтынам... Но тиде рвезе кызытат шинчаончылнем: тудын шинчаже... колымаш деч лӱдын ончышо шинчаже... латвич ияш рвезын шинчаже... Ила-уке тудо кызыт?
Кастене ик шултыш киндым пуат ыле, пелыжым кастене кочкат, пелыжым эрлан кодет. Ик йолташ ӱдырем манеш: «Марпа, айда киндынам кочкына. Кӧ пала — ала эр марте иленжат она шукто! Теве Вера колыш, да киндыжат кодо...» Кочкынна. Эрден помыжалтым — уке! — илем! А кочкаш — нимом, тошто сарай воктене кушшо нужым кӱрын пуртышымат, кочкым... (Шинчавӱдшым ӱштылеш.) Тиде кызыт шинчавӱдем уло! А ожно уке ыле. Кошкен. Шым ий ончыч веле шинавӱдем уэш лектын... Зоям тойымо годым... Ынде шым ий мый айдеме ден, вашла шинчын, шот дене мутланен омыл... Зоя колымо деч вара нигӧ дене... Ялыштына шкет улам. Ындыжым йырваш тулык... (Адакат шинчавӱдшым ӱштылеш.) Войнаште чот шорталтын. Шинчына ыле ӱдыр-шамыч да мӱгырен шортына ыле: «Кунам тиде война пыта? Кунам пыта...» Тыге шинчамат кошкен...
Авай деч серышым налам да кӱпчыкым пурлын шортын кием: чон дене шортам, а шинчавӱд — уке. «Мӱшкыран лийын тол» манмыжлан сыренам да ик ий наре серышым возенат омыл... Ах, авай! Проститле мыйым!... Авамже мый коленам манын шонен да шкежат чон ойгыж дене чот тӱлыжгаш тӱҥалын... Тыге война пытыме деч вара эше пел ий ойгырен вучен да... вучен шуктен огыл... Кийыме верже пушкыдо лийже ынде... Мемнажым 45-ше ий мучаште гына колтеныт. Сеҥымаш дене пӧртылшӧ ӱдырым мӧҥгыштӧ тулык пӱрымаш вучен!
Пӧртылмекем, Зоя каласен: авам пеш чот ойгырен, кажне пайрем годым — поминкалан мойын — шужо манын кинде шултышым пышта ыле да окнам почын, мыйым ӱжеш ыле. «Ӱдырем, ала шужен коленат — кочкышет шужо, ала чараматын кудалтеныт — вургемет шужо», — манын ойлен. Чынак, службышто коштмо годым, мӧҥгысӧ киндын пушыжо туш мия ыле, мый эре шижынам... Зоя весымат каласыш: Мичука мыйым шке шӱжарже олмеш армийыш колтен. Сандене повесткыжым ончыктенат огыл. Мыйже сарыште веле пален нальым — салтакыш латкандаш ий гыч гына налыт, а мыйым Мичука латшым ияшымак колтен. Да эше шӱжарже олмеш!
Микале огеш лий ыле гын, мыят авай почеш каем ыле очыни... Тудо эре пеленем лийын. Но ачажлан тиде келшен огыл. Кузе гына мый дечем утлаш ыш тырше!
Еҥын арален кодышыжо уло, а мыйым кӧ арала? Мичука адакат йӧным кычал муо: мыйым ФЗО-ш тулык семын колтыш. Урал курык коклаш мланде шӱйым лукмашке логалынам. Тушто кок ий пашам ыштенам. Мый шоненам: сарыште гына тыгай шучко — уке! — Урал курык коклаштат мый нимом сайым ужын омыл. Кеҥеж моткоч шокшо ыле тунам... Курык йымач памаш йоген — тудыжат кошкен. Йӱаш вӱд уке. Тунам ме машина колеясе вӱдым йӱаш тӱҥалынна... Колеяште вӱд пытымек, шылын куржаш вереште. Урал чодыраште йомын улына, лу ӱдыр гыч мый гына илыше кодынам. Шуженам, вият кодын огыл... Изиэм годым авайын туныктымо молитважым эре лудынам. Вес тӱняш кайымем деч ончыч сулыкем касараш шоненам. Пушеҥге воктен тайнен шинчымат, ушем дене ош тӱня дене чеверласенат шуктышым. Ужам: ваштарешем шоҥго кочай толеш, «Ӱдырем, ит шорт, — манеш, — теве курык аркаште кугу пӱнчым ужат? Тудо пӱнчӧ дек кае. Корным муат», и йомо. Ала омо, ала чынак — тачат ом пале! Пытартыш вием погалтышым да курык вуйыш кӱзышым. Ончем: курык йымалне — кӱртньыгорно, тиде корно дене мланде шӱйым шупшыктат. Вагоныш кӱзен, мланде шӱй коклаш шылын возын, Озаҥ марте толынам... А Озаҥ гыч корныжым сайын палем. Ялем дек толын шуымеке, Ыресан памаш дене вӱд йӱаш чарнен шогальым. Памаш шинча воктенак, вӱд погыныжо манын, изирак вынемым ыштеныт. Тиде лаке гыч вӱдым подылаш кумык лийын шуктышым, ончем: пундаш гыч ала-могай сӱрет кӱза... (Юмоҥажым ончыкта.) Теве — тиде юмоҥа! (Юмоҥасе кочам ончыкта.) А тиде кӧ палет? Тиде кугыза Урал курык коклаште, чодыраште мылам корным ончыктен! Мылам ӱшаным пуэн! Колымаш деч утарен! Кӧ тиде?
Мӧҥгыштем изиш илен шуктышым дыр... ала уке. Мӱшкыраҥым. Кӧ деч манат? Микале деч! Мӱшкыраҥмем нерген кузежым-можым палет ынде... Тудо йӱдым Микале мый денемак лияш шонен. Мый палем... Чонем шижын. Эрлашымжак шке ватыжым ойырен колтен, мый декем илаш куснен. Тыге ме пырля илаш тӱҥалынна... Кеҥеж ыле. Шудым эре ямдылаш коштын улына. Олыкыш каена — пуйто узьмак: йырым-ваш пеледыш пеледеш, лыве-влак чоҥештылыт, пулдырчын мурыжо олык мучко шергылтеш.
Тудо кеҥеж эн сылне ыле! Икана олык корнышто пеледыш-влакым ужынам — тыгай пеледышым ожно шекланенат омыл... кӱдыроҥгыр... Канде-канде! Микалын шинчаже гай! Погем да орваш пыштем, погем да орваш пыштем... «Орваш ит опто, имньылан каяшыже неле», — манын, Микале воштылеш. «Микале, — манам, — мыланнат ончыкыжым пырля илаш куштылгыжак ок лий. Ачат ушнымыланна чот сырен». «Пеледышетым ончал! Мотор?» «Мотор», — манам. «Леве йӱр ок нӧртӧ ыле гын, лай мардеж ок пуал ыле гын, кече шыратен ок ончал ыле гын, тудо тыгай мотор огеш лий ыле! Мыят кӱдыроҥгыр семынак тый дечет посна илен ом керт!» Эх, гармоньжым налын шинчешат, коктын тыге мурена ыле:
Ӱпет кудыр, могай чевер,
Ниялталмет вел шуэш.
Тӱрвет вичкыж, могай чевер,
Шупшалалмет вел шуэш.
Эҥер вӱд гай тӱсет ден,
Канде тӱсан шинчат ден,
Шыма, поро кумылет ден
Тые мыйым савуршыч!
Шем чодырам тарватале
Вичкыж гына мардежет.
Мыйын чонем тарватале
Чевер мотор ӱдырет.
Эх, йолташем-пелашем,
Кеҥеж саска пеледышем.
Мыйже тыйым эре шонем —
Монден ом керт нигунам.
Ах, Микале, тӱсетше, койышетше, гармоньым шокталтыметше тачат шинчаончылнем! Тый палет, мемнан эргына лач тыйын гай коеш. Тый тудым ужын отыл, но пале: шинчаже канде-канде, ончалеш да... пуйто тый воктенем ылыжын шогалынат... Микале, пырля лийме ик татнамат мый монден омыл...
Мемнан аза шочшаш нерген Микале ачаж дек шке каен ойлен. Мичука орен, тудым чот вурсен, мый декем орышо куржын толын да манеш: «Ачатат тюрьмаште пикталт колыш! Аватат шкенжым тыгак пытарыш! Тыят ӱмырет шке кошарте, уке гын...» Тиде жапыште Микале чот йӱын шынден да чон йӧсыж дене ачажын суртыштыжо шкенжым шке шуралтен пуштын... Микалым пытартыш корнышко ужаташ каен омыл. Зоя мылам шижтарен ыле: «Тойымашке ит кай! Мичука тылат пеш сырен: «Марпа толеш гын, Микале воктен пыштем» — манын каласен». Тетла Мичука дене ик ялыште илен шым керт. Кайышым. Сталинградыште ял озанлыкым нӧлташ! Тушто пашазе-влак чот кӱлыныт!
Йот мланде — йот мландак... Илыш мыйым тышке да тушко кышкен! Тунам шочмо верыштем илаш пӱрен огыл манын шоненам. Колхоз пашаш коштмо годым, Чернушкам лӱшташ шинчамат, Шемечым, шкенан нурнам, ялнам... ача-авам, Микалым шарналтем — шовыч лукем пурлын шортын шинчем ыле... Вате-шамыч «Марпа, мо лийыч?» манын йодытат, «Мурым мурем» манам ыле... Йӧра, шинчавӱдемже лийын огыл — тогдаен огытыл... Чыла неле-йӧсым мондаш манын, шкемым пӱтынек эргымлан да пашалан пӧлекленам. Садлан дыр лектышыжат лийын, Москош да монь колтеныт...
Ай, мо Моско? Ок кӱл мылам Моско! ...Эргым воктенем лийже ыле! Вет кызытше тудлан кӧра веле илем! Ок тол гын... (Шинчавӱдым ӱштылеш, ик жап шонен шинча.) Сталинградскийыште илымына годым тӱрлыжымат ужаш логалын. Война деч вара кеч-куштат илаш куштылгыжак лийын огыл. Тушто кундемже олыкан, чодыра уке гаяк. Телыже мемнан гай йӱштӧ огыл гынат, кажне кечын коҥгаш олташ пу кӱлеш. Икана телым, лум вочмеке, кум меҥге тораш пулан каенам. Кок кылта наре укшым погенамат, ваче гоч сакен, мӧҥгӧ велыш тарванышым. А мардеж лӱшка, лум чарныде опта — корным йомдаренам. Кылтам ӱмбак возынам да шонем: «Тыгай неле илышым илымешке, тыштак ӱмыреш мален колтышаш ыле. Кузе тунам, имне чумалмек, ылыжынам? Кылме шыжым, пасуш пареҥге кычалаш кайымем годым, молан авам почешем миен? Лучо пасуштак кылмен колаш ыле... А войнаштыже... молан ик пуляжат шӱмем шӱтен огыл? Урал курык коклаштыжат колымашак мыйым вучен огыл мо? Ала Микалем воктене пурен возышашем лийын?» Эргымын шортмо йӱкешыже помыжалтынам: «Авай, тыйже колет гын, мыйже кузе илаш тӱҥалам?» — манеш. Шинчамым почым — яндар кава, шып-тымык, игече лыпланен. Ӱмбакем эргымын волгыдо шинчаже онча: тугае лишыл, тугае шерге... Оҥ пелен ӧндальымат, ятыр жап тыге киенам... (Оҥжо гыч эргыжын фотокарточкым луктеш.) Микале, эргым, тый эре мыйын шӱмыштем улат! Чонем шижеш: тый кудалтен кайымемлан ӧпкелалтынат. Садлан ала ужметат ок шу. Витле ий! Витле ий ынде тыйым вучем... А кузе чот ужнем, оҥ пелен ӧндалнем... Кузе умбакыже илаш?
Таче куку тышан мура,
Эрла кушакын мура?
Таче тендам тышан ужам,
Эрла кушакын ужам?
Ала тувырем кӱчык,
Ала шовырем кӱчык?
Чон ойгем ден мурен кодам —
Ала ӱмырем кӱчык?
Вӱд ӱмбалсе уажын
Укшыжо шуко улмашын.
Мыйжын ӱмыр эртарашемже
Ойгемже шуко улмашын.
Аркаште кушшо пушеҥгыжлан
Йӱштӧ лумжат логалеш.
Мыйын гае тулык еҥлан
Йӧсӧ илыш логалеш.
Чевер кечыжат лектын огыл,
Эр ӱжара вел лектеш.
Мыланемжат пӱрен огыл
Сай йолташ ден ӱмыр эрташ.
Шинчавӱдем, ит його.
Изи шӱмем, ит йӱлӧ!
Мом Юмыжо пӱрен гын,
Тудыжым ужде от иле.
Лучо шокто гармонетым,
Ойгырен мурен кодам.
Ойгырен мурен кодам да
Кид кучен ойырлалам.
Икмыняр зритель дене кид кучен ойырлен, пӧртшӧ дек ошкылеш, корно велышке эше ик гана ончалеш.
Адакат вуем коршташ тӱҥале. Кызытше — шуко ойлымылан ала-мо? (Келгын шӱлалта, атым налеш, вуйышкыжо ложашым йыга, вераҥда омса воктен, чарнен шогалеш, зритель-влаклан ойла.) Шукат ойлышым, манам. Окмак кувала шогылтым... Йӧра. Нелеш ида нал... Тетла жапдам ом кучо... Ом кучо, кайыза... Кайыза мӧҥган мӧҥгышкыда, таза лийза, пиалан илыза... Мыйын семын орлыкым ида пале... Ом кучо, кайыза... А мый эргым вучем. Тудо садак толеш... Кунам-гынат толеш...
Вуйышкыжо ложашым йыген шога, тора корнышко онча.
Марфа
Лирическая одноактная драма*
Действующее лицо:
МАРФА, старая одинокая больная женщина, 85—90 лет, ветеран войны
Действие происходит в наши дни.
Старая деревенская изба с небольшой верандой. Покосившееся крыльцо. Появляется Марфа. Одета она кое-как, на голове поверх платка солдатская пилотка, на груди — иконка.
МАРФА (усаживает поудобнее гостью-куклу). Здравствуй! Я — Марфа. Это — наша деревня Урсола. Вот мой дом... (Указывает на избу напротив.) А это дом Микале Мичукана. Эй, Микале, выходи! Гармошку не забудь! Споем, как раньше бывало! (Указывает на другую избу, с опаской.) А там, рядом, — двор его отца, Дмитрия Васильевича Мичукана, колхозного председателя. (Указывает на другие избы.) Там вон — дом Никифора, у них в семье все такие толковые, а их Зоя — моя подружка заветная. Там, подальше, — правление колхоза. Деревня у нас большая, каждую среду базар. Гулянья, гармошка всю ночь играет... было... раньше...
Детство, молодость, теперь вот старость — я все в Урсоле. (Указывает на один из домов.) Там вон ясли были, потом школу открыли. Ясли еще отец мой строил. Хороший плотник был... хороший... И себе крепкую избу срубил. Раньше мы хорошо жили... справно... Ай, что теперь про это говорить? Э-э, о чем это я?.. Одно время я тоже в ясли ходила! (Смеется.) Мать с отцом в поле уходят — меня в яслях оставляют. Как-то они в поле заночевали, а я в яслях осталась. Под утро проснулась, по нужде очень захотелось. А выходить-то страшно... Только я на двор ступила, вдруг совсем рядом — хлоп-хлоп-хлоп! С перепугу я свое п-с-с-с-с-с тут же и сделала! В сени заскочила, дверь захлопнула... Слышу — петух пропел. Оказалось, это петух крыльями хлопал, а я-то подумала, кто-то меня пугает. Вот ведь!
Мой петух тоже так: походит-походит, крылья расправит, захлопает да — ку-ка-ре-ку! (Погрустнев.) Хорошо, что у меня петух да курица есть... Больше поговорить-то не с кем... (Встрепенувшись.) Ай, что это я опять о грустном? У меня сегодня радость!
Раньше отец с матерью по многу кур держали. Как только цыплята выведутся, мне их от ястреба охранять велели. Как пастух, ходила за куриным стадом. Вот раз я так пастушила да прямо у ворот на скамейке и заснула. Отец кричит: «Марфа, вставай! А то ястреб тебе глаз выклюет!» Назавтра опять надо цыплят сторожить. Чтобы больше не заснуть, стала вокруг них кругами ходить, приплясывать да петь:
Пусть рубашка будет белой,
Без кафтана обойдусь!
Друг-бездельник мне не нужен,
Друг хорошим будет пусть!
...Все было... И куры-гуси у нас были, и скотина... И дом крепкий... Отец собирался новый хлев ставить... да тут люди в форме заявились и увезли его. (Лицо Марфы мрачнеет.) Помню, все помню... У нас тогда все отобрали... (Покачнувшись.) Ой... голова что-то заболела, давит... Погоди... Я сейчас... (Берет со стола блюдо с мукой, не спеша начинает натирать лоб и виски мукой.) Пусть голова не болит... пусть телу станет легче... Пусть голова не болит... пусть телу станет легче... Это мука... Я ею голову натираю, когда голова болит... (Некоторое время сидит, прислушиваясь к себе.)
...Мне мама рассказывала: «Когда, — говорит, — тебе было года два, увязалась ты со мной в поле. Я уследить не успела, побежала ты за лошадью. А та тебя лягнула. Ты замертво и упала. Я к нашим старухам — что делать, спрашиваю? “Не трогай, — говорят, — девочку. Пусть лежит на том же месте до восхода солнца. Если с восходом очнется — будет жить”. Так и просидела с тобой всю ночь в поле. А когда солнце только-только показалось, ты, как мышонок, то-о-оненько пискнула, голос подала... ожила». Вот только кровь никак не могли остановить. И к фельдшеру мама меня носила... да без толку. Что делать? (Указывает на миску с мукой.) Тогда мама стала рану мукой присыпать. Только тогда кровь остановилась. После этого случая головой мучаюсь... Вот, мукой натру — помогает...
А в другой раз я чуть в огне не сгорела.
Пошла я с мамой картошку копать. Мы, ребятишки, бегаем, ботву жечь помогаем. В толкотне этой меня, полешку малую, вместе с ботвой нечаянно прямо в огонь толкнули. Пока маму звали, пока она прибежала — я уж огнем занялась вся. Мама меня в кафтан свой завернула — и бегом к низине. Хорошо, что недалеко от болота были! Всю мокрым мхом закидала... Ничего... оклемалась... До сих пор жива! (Показывает лицо, руки.) Даже следов не осталось! (Заметив шрам на правой руке, меняется в лице.) Это... Это когда мне уже восемнадцать было... На войне... Ай, что война? Война войной! Я сейчас про другое...
...Были у меня и школьные годы. До четвертого класса доучилась... Больше в школу не пошла. Почему — не скажу... Больше всего мне там утренники нравились. Все собирались в большом коридоре и показывали концерт. Я вот эту песню пела:
Жизнь красива и приятна,
Я свободой дорожу.
Речь сладка твоя, Микале,
Но послушай, что скажу.
Хоть красавчик ты, Микале,
По душе — другой Микал,
Ты бы лучше отвязался
И слова свои забрал.
Говорят, кругами ходишь,
Говорят, что краснобай,
Говорят, ты интересный,
Говорят, что ты лентяй.
Хоть красавчик ты, Микале,
Мне, как видишь, все равно,
Не упрашивай, Микале,
У меня другой давно.
(Указывает на избу напротив.) Вот он, мой Микале! Здесь жил. Меня любил! И я его любила... Микале! Выноси гармошку, споем! (Тихо.) Опять, наверное, отец его не пускает. Мичука Кривоносый! Ой... Дмитрий Васильевич, пусти, пусти сына-то! От гармошки ветром не надует!
...А Дмитрий Васильевич был председателем колхоза. Когда я маленькая была, он середняков в деревне раскулачивал, а в войну налоги собирал. Это-то я хорошо помню... Как-то пришел к нам. У нас тогда овца была — одна! — так он ее в уплату налога забрать хотел. Когда скотину забирали, на нее бирку вешали. Только успел Мичука с этой биркой в наш хлев зайти, я дверь за ним — хлоп! — и заперла! «Повесь, — кричу, — свою бирку себе... м-м-м... сам знаешь куда!» Как только у девчонки такое сказать язык повернулся?! А куда деваться? Матери дома нет, последнюю овцу уводят, а мне — стой и смотри?.. А овца у нас ох и дурная была... бодливая... То ли Мичука сам упал, то ли его овца наша боднула — не знаю, однако нос он сломал. Выскакивает из хлева — нос сломан, весь в крови, а за собой мертвую овцу волочит. Со злости он ее прямо в хлеву ножом пырнул... До самой смерти так со сломанным носом и ходил. Его в деревне так и звали — Мичука Кривоносый...
А его сын Микале хороший был. Хоть я в песне над ним смеялась, он не обижался. Еще перед ребятами гордился: это, мол, она про меня поет. Вместе в школу ходили, вместе играли. Он мне из дома тайком хлеб приносил, молоко... у них все было. А один раз он меня от мальчишек из соседней деревни спас.
...По божьим праздникам я ходила милостыню просить. Раз на Пасху пришла в соседнюю деревню, в Сулинур. И ведь толку как-то хватало... В дом я всегда с молитвой входила... Мама меня научила. Как ворота открою, сразу молитву петь начинаю... пока в дом не войду, все пою... Кто яйцо подаст, кто кусок хлеба, кто старые лапти или ношеную рубаху. Мне все пригодится. Ну вот, насобирала я помаленьку свою котомку и домой двинулась. До Урсолы недалеко, два километра. А в лесу меня поджидали сулинурские мальчишки. Котомку мою отобрать хотели... А я не отдаю! Хоть и маленькая, а дерусь — кого кулаком ткну, кого царапну... И надо же — в это время Микале в Сулинур шел! Отец его за какой-то бумагой послал. Вот он и отбил меня у мальчишек. (Задумавшись, печально.) Эх, Микале! Сколько раз ты меня защищал, а себя защитить не сумел... Ой-ой-ой, опять что-то голову давит. (Натирает голову ржаной мукой.) Ай, опять душу разбередила... У меня же сегодня праздник! Гостья ведь у меня!
На радостях бы и стопочку, пожалуй, не грех. Да нет, не буду. Сразу в голову ударяет. Я один раз выпила — на всю жизнь хватило, больше не хочу! Как-то мама говорит мне: «Съезди к Арсению на пчельник. Я ему помогала коноплю сеять, он мне за это обещал четверть медовухи. Привези!» А мне что? Запрягла я Шемеча, поехала на пчельник. Шемеч... До того умный был конь! Я на нем в поле работала. Откуда мне было знать, что медовуха так в голову ударяет? Совсем еще девчонкой была. По дороге отпила немножко. Опьянела! С коня — кувырк! Шемеч остановился, стоит... Хочу на него вскарабкаться — не могу! И так пробую, и сяк, и на колено Шемечу встать пытаюсь — не получается! Все одно вниз съезжаю. Мыкалась-мыкалась, смотрю, Шемеч голову к земле опустил. Я ему на шею кое-как влезла. Он голову поднял — я у него на спине оказалась... только задом наперед сижу. А Шемеч стоит, ждет, пока я развернусь. Вот какой умный был конь... А я — пьяная, как на коне развернуться — ума не приложу. Пыхтела-кряхтела, но кое-как развернулась. Тогда только Шемеч пошел потихоньку... (Задумывается, грустнеет.) Эх, Шемеч... лошадка моя любимая... и тебя на войну забрали... А сколько раз по весне... в поле... ты меня от волков спасал... (Словно очнувшись.) С тех самых пор и не пью! Да и не много у меня в жизни праздников-то было, чтоб выпивать...
На войне нам спирт давали... Нет... Противно! Мне той медовухи на всю жизнь хватило. А что война? Война как война. Я туда совсем молоденькой попала. Два года в аэростатной части прослужила... в Ленинграде. Что да как — рассказывать не стану... Мне мама все в письмах писала: «Доченька! Как-нибудь постарайся вернуться! Наши деревенские девушки беременными домой возвращаются. Христом Богом прошу, и ты забеременей!» Ну и разозлилась я тогда на маму! Я тут день и ночь, как солдат на посту, с проклятыми фашистами сражаюсь, а она мне — «забеременей и приезжай»?! Разозлилась и почти год ей не писала...
Мы — двенадцать девушек — у себя в части марийский ансамбль создали. Это уже в сорок пятом, после Победы было. Гармонистом у нас был Григорий Опрощенко, молодой офицер с Украины. Мы ему споем марийскую песню, а он тут же ее на гармошке подхватывает. Он в каком-то старом клубе нашел нам украинские женские рубашки, а они у них тоже белые, вышитые. Наденем их, бывало, выйдем на сцену — совсем как в марийских рубашках. Во многих частях с концертами выступали...
Ну а потом... Потом вернулась я домой. (Лицо Марфы меняется, видимо, ей что-то вспомнилось.) А дома... Да что говорить? Война закончилась, у всех праздник. Только у меня настроение непраздничное... почему — не скажу... Домой вернулась... И на том спасибо!
...А через два года у меня сын родился. Я его назвала Микале! От кого, спрашиваешь? Хм! От Микале! Однажды Мичука сильно напился и выгнал Микале с женой из дому. Он все время попрекал их: «В моем доме живете! За мой счет! Кровопийцы!» Сына со снохой ни во что ни ставил. Да... Микале тогда уже женатый был — это Мичука его заставил... Так вот, выгнал он их, а куда вот так, ночью, пойдешь? Пришли к нам, я им на печке постелила. Сама на койку возле печки легла. Ночью Микале то ли жену потерял, то ли меня обнять захотел, не знаю, — со мной лег! А дальше, как говорится, «легли вдвоем — встали втроем»!
А потом, чтобы разговоров в деревне не было, я уехала... на юг... в Сталинградскую область... Там марийцев много было. Жили мы на хуторе. Одна улица марийская, другая — русская. Дружно жили. Там и сын родился. (Быстро встает, смотрит в конец улицы, словно хочет углядеть кого-то долгожданного. Сама себе, грустно.) Вроде кто-то «мама» позвал? Э-э-э-э... Наверное, опять ягоды собирать пришли. Тут вокруг полно земляники... Теперь земляника и на поле растет. Не пашут так... Поле в лес превращается. Маленькие елочки так густо поднялись, посмотришь — будто стадо овец идет. Раньше такого не бывало — чтобы поле невспаханным осталось. Я к людям больше не выхожу. Сколько раз так выходила — боятся меня и убегают...
Так вот, а потом сын родился на хуторе сталинградском. Там и в школу пошел, на плотника выучился, работу нашел. До сих пор там живет... Как живет? Чем занимается? Много ему писем писала, адрес высылала — молчит... Ай, у него, наверное, большая семья и внуки уже есть... Видно, некогда ему!
Там тоже жизнь была не мед, но мы жили! Я день и ночь в колхозе работала. Хорошо, видно, работала. Меня всегда хвалили. Раз председатель поручил сшить маленький флажок. «Кто, — говорит, — вышьет мне вымпел?» А у меня характер такой — отказывать не умею: «Я, — говорю, — вышью!» Назавтра вызывают меня в правление, захожу, смотрю — висит этот самый вымпел на Доске почета рядом с моей фотокарточкой. И под ней подпись: «Ильина Марфа — передовая доярка». Тьфу! Знала бы, что для себя, так и вышивать бы не стала! А председатель говорит: «Марфа, ты поедешь на встречу с Хрущевым». — «О! Никита Сергеевич к нам приезжает?» — спрашиваю. «Нет! В Москву поедешь! На съезд колхозников-ударников! Посылаем тебя как лучшую доярку! Одежда для такого случая у тебя есть?» — «Есть!» — отвечаю. Что б дурочке «нет» сказать?! Колхоз бы тогда купил мне новую одежду. Остальных, помню, всех приодели к поездке...
Ладно, приехала я в Москву. До совещания время еще есть, дай, думаю, схожу в Мавзолей. У-у-у-уй! Очередь-то в Мавзолей... Я, недолго думая, подхожу к милиционеру и говорю: «Мый в совещаний пришла, пропусти, пожалысты, без очередь!» Пропустил ведь. Я думала, войдешь, глянешь — и на выход. Какой там! Так пойдешь, туда свернешь, вниз спустишься... Уй! Смотрю: Сталин лежит! Тогда он еще в Мавзолее лежал. Рядышком — Ленин. Вот, сходила, Ленина и Сталина повидала. Потом в Кремль пошла, на совещание. Нас собрали в Георгиевском зале. Народ дружно так встал. Я тоже вскочила. Первым к нам вышел Хрущев, он вот так шел... (Показывает и смеется.)
Вечером нас повели в Большой театр, там хор Пятницкого пел. Ох, и насмешили они!.. Вышли двое, наряженные в коров. Одна тощая, облезлая вся, хвост как прутик: «Меня мало кормят», — поет. А другая гладкая, красивая, черная, как моя Чернушка, ей отвечает: «Норму получаю, пуд молока даю!» (Обращаясь к «гостье».) Кто такая Чернушка, говоришь? На хуторе сталинградском у меня на ферме корова была. Черная-черная, совсем как Шемеч... вот и назвала ее Чернушкой.
После концерта вышла я в фойе, вдруг слышу — рядом по-марийски говорят. Я туда — оказались делегаты из Марийской республики. А среди них — Зоя! Моя соседка, дочь Никифора! Ее в Москву как лучшую свинарку послали. Радости-то было! Мы с Зоей долго разговаривали. «Марфа, — говорит, — зачем ты уехала? Деревня наша такая красивая стала. У нас в колхозе теперь свой сад есть, большая свиноферма. С утра до ночи радио говорит! Локомобиль свет дает. Во всем районе такого колхоза нет! А ты где-то на стороне хорошую жизнь ищешь. Возвращайся домой...» — говорит. Мичука к тому времени уже умер — другого председателя поставили. Послушала я Зою — и так меня в родные места потянуло...
На хутор сталинградский я не вернулась. Вместе с марийской делегацией уехала на родину. Сыну в письме написала: «Сыночек, кровинушка моя, не держи на мать зла. Ты теперь не маленький. Думаю, все поймешь. Буду ждать тебя в Урсоле. Собери самое нужное и приезжай». Он тогда на плотника учился и в колхозе помогал. Прислал ответ: «Доучусь, потом приеду». Потом... (Задумавшись, смотрит на дорогу.) Когда потом? Пятьдесят лет... пятьдесят лет жду!
После возвращения стала я работать свинаркой на свиноферме. Двадцать лет со свиньями провозилась. Сами пасли, сами кормили, сами молодняк выхаживали. Помню, раз мы с Зоей свиней пасли. Вечером возвращаемся на ферму — одной не хватает. А свинья-то вот-вот опороситься должна. Где она угнездилась? Ищи ее теперь. Мы обратно — и вдоль речки, и в лесу — везде ищем. До большого дуба дошли, смотрим — лежит наша пропажа, и с ней одиннадцать поросят. Стали мы ее на ферму гнать. А она ни в какую! Чуть отойдет — и на место возвращается. Я поросят в подол рубахи сложила и бегом на ферму. Одного поросенка оставила, чтобы свинью на его голос звать. Зоя охранять осталась. Прибежала обратно — свинья там же лежит. Ну стараемся, ну гоним, прутиком хлещем — свинья ни с места. Поросенок у нас визгом визжит — за ухо на весу держим — толку никакого! Я не выдержала, взяла палку да ка-а-ак огрею скотину! «Пойдешь, нет?!» — кричу. Хе! Как будто скотина понимает... Всю ночь тогда со свиньей провозились. Сами, как та свинья, все в грязи, проголодались, устали. Домой даже забежать некогда. Уже и стадо выгонять пора. Да... Так вот двадцать лет и прожила. Ой, за свиньями ходить — это сказать только! Как проголодаются, бывало, всю дверь в щепы изгрызут. Вот заходишь к ним с ведром корма и сама не знаешь: то ли живой от них выйдешь, то ли они тебя прямо тут и загрызут. Сколько мы работали, сколько натерпелись... Молодые теперь, слава Богу, этого не знают... Сейчас ведь и колхозов-то не осталось...
...А потом у нас в колхозе открыли красный уголок. Когда на пенсию вышла, я там работала: печь топила, прибиралась, стенгазеты делала, за чистотой следила. Я всегда петь любила, и старухой куда уже я только не ездила с концертами. Защищала честь колхоза. Как-то раз послали меня в город выступать. Специально разучила русскую песню. Как сейчас помню: «Выступает Марфа Ильина!» (Поет, приплясывает.)
Выйду, выйду я плясать
В новеньких ботинках!
Все ребята говорят,
Что я как картинка!
Эх, топну ногой
Да притопну другой!
Сколько я не топочу,
Все равно плясать хочу!
Елочки-сосеночки,
Зеленые, колючие!
«Примерские» девчоночки —
Веселые, певучие!
Я колхозные частушки
По-колхозному пою.
Кто наших ребят полюбит —
Все равно мы отобьем!
Да... весело тогда было! Сейчас такого не увидишь и не услышишь... (Мрачнеет.) А у нас в деревне гармошки давно уже не слыхивали. Какая гармошка! К нам теперь и не заходит никто. От дороги в стороне... Вот и топчусь здесь одна... За деревню душа болит. Думаю, раз я жива, значит, и деревня наша жива... (Повеселев.) А сегодня у меня радость! Гостья у меня! Теперь живем! (Вдруг спохватившись.) Погоди, сейчас что-то покажу... (Приносит фото отца.) Это мой отец... Папа у меня был темненький, мама говорила, что я на него очень похожа...
Когда нас раскулачивали, мне пять лет было. Помню, мама говорит отцу: «Лаймыр, в деревню эти, в форме, приехали. Что опять ищут?» Скоро они к нам заявились... и Мичука с ними. «Собирайтесь, — говорят, — Владимир Семенович!» Отец растерялся, оглядывается, что-то ищет. «Что ищешь?» — спрашивают. А отец: «Да так...» — говорит и дальше ищет. Они опять: «Что ищешь, Владимир Семенович?» — «Ой, да шапку ищу...» — отвечает. «Шапка-то на голове!» — смеются они. Мы с мамой ревем... Отца увели... А отец по хозяйству все делал сам, никого не нанимал, за что его в кулаки-то записали? Это все Мичука! Завидовал он отцу... Сразу начали опись делать. Все, что у нас было — от ложки до подушки, — все забрали... На мне холщовая рубашка была, так Мичука при всем народе ее с меня содрал. Записал, что на продажу. Муку из ларя подчистую вымели. Отца увели, а я прижалась к маме и плачу: «Кто нам теперь лапти плести будет?» Никогда этого не забуду!..
Отца я больше не видела... Остались мы с мамой вдвоем. На следующий день пришли нашу избу раскатывать... для правления. Печь, еще горячую, ломали. Помню, в печи картошка пеклась... Ладно хоть ее оставили... Прямо посреди двора... (Указывает на здание правления.) Вон — тот дом! Мы кое-как в сенях обустроились, мама в земле баньку вырыла. Хорошо хоть старый хлев оставили, новый-то отец не успел поставить... Вон липа стоит. Она еще при отце с матерью тут стояла... Она все видела, знает, что нашей семье пережить пришлось...
Под этой липой отец закопал железную банку с деньгами. На эти деньги мама тайком теленка купила, овечку, кур. Скотиной, птицей обзавелись... Видно, это Мичуке житья не давало! Все приходил, маму пытал: «Ты будешь или нет в колхоз вступать?» А мама ему: «Знаться не хочу с чертовым отродьем!» Как придет — что-нибудь да унесет со двора... посуду или одежку какую... Потом на наших кур стал зариться... Мама как Мичуку увидит — кур с петухом в лукошко, меня в охапку — и бегом к Никифору в баню. Сижу я там с курами, от страха в комочек сожмусь, шевельнуться боюсь. А петуху что? Он петь начинает... «Ой, зачем хоть ты поешь? — плачу я. — Найдут ведь нас теперь». Помню, раз не успела мама кур спрятать, Мичука уж во дворе стоит, забрать их хочет... Мама во двор выскакивает, курицу хватает — шею ей набок, другую хватает — шею набок!.. «Если не мне, — кричит, — то и тебе, черт, не достанется! Сама передушу!»
...Потом мама сильно заболела, сил не было скотине корм заготовить. Теленок наш захворал и помер. Помню, лежит он мертвый посреди двора... рядом мама лежит, в голос воет... А над ней Мичука стоит, свое талдычит: «Будешь ты в колхоз вступать?» — «С чем вступать-то?! Ничего не осталось! Ребенка, что ли, отдать, чтобы в колхоз вступить? Марфу отдать? А? Так вы и человека сожрете!.. Провались ты! Еще хоть раз ногой к нам — дом твой спалю!» Напугался, видно... На какое-то время Мичука от нас отстал. До самой войны. Вот. А потом война началась.
Ох, беда четыре года,
Распроклятая война!
Кому выжить, кому сгинуть,
А кому ты — мать родна!
22 июня у марийского народа был праздник... Автономию праздновали. Мы тоже готовились праздновать. В конце улицы длинный стол накрыли. Только всем миром за стол садиться стали — со стороны Сулинура кто-то верхом скачет! Все обрадовались: «О, вестовой торопится! Новость везет!» Прискакал вестовой... Сказал, что война началась. Мне пятнадцать было. Что такое война — я и представить не могла. Соседа Никифора в тот же день мобилизовали. Он на прошлой войне офицером был, военному делу уже обученный. Его первым призвали. Помню, как Никифор посадил на плечи маленькую дочку, взял гармонь и спел прощальную:
Ветер завыл, подул издалёка —
Тяжесть на камни гор навалилась.
Молний огонь сверкнул издалёка —
Вздрогнул орешник, ночь заискрилась.
Грянул гремучий гром издалёка —
Тяжесть на камни гор навалилась.
Новость-беда пришла издалёка —
Горе на весь народ навалилось.
На второй день войны стали из колхоза всех хороших лошадей забирать. И Шемеча моего на войну забрали. Когда его из конюшни выводили, он остановился и три раза голову к земле опустил... а из глаза большая слеза скатилась... Смотрю я ему вслед, плачу, а сама думаю: «Не отец, не брат, так хоть конь мой на войну идет!» Эх, девчонка, разве могла я тогда подумать, что через два года сама попаду в самое пекло?
...Жизнь наша перевернулась. Ни поесть, ни одеться — ничего не осталось. Раз осенью — снег уже выпал — пошла я в поле оставшуюся картошку собирать... Босиком пошла... Там, на поле, и свалилась без памяти. Мама меня искать пошла... по следам и увидела в поле полумертвую. Картошки я тогда не нашла... Все равно бы умерла — есть-то совсем нечего было. Тогда мама скормила мне последние семена конопли, что к весне берегла... для посева. Все — сеять стало нечего!
...Ой, а военный налог, а военная страховка? Из нашей семьи никого на фронте не было, так с нас налог в два раза больше требовали. Думали, что мама добро укрывает. Ночью с обыском приходили... В подполье искали, землю рыли. А прятать-то нечего! Помню, опять с обыском пришли, ничего не нашли. Так перину старую, еще из маминого приданого, забрали. Я спала, перину из-под меня выдернули — и унесли... оставили девчонку на голых досках.
...Хоть с одежкой у меня туго было, а в школу ходить я старалась. В классе я постарше других была, учиться в двенадцать лет пошла. Соседка наша, жена Никифора, дала мне старые рубашки, лапти. А одна девочка, наша же деревенская, прямо перед всем классом мне сказала: мол, чужие обноски донашиваю. Так на душе горько стало! Больше я в школу не ходила.
...Маму очень жалела, на колхозные работы пошла. Нас в лес посылали собирать корень бересклета. Из корней этих резину делали... для фронта. Найдешь корень, хорошенько почистишь — кило муки дадут. Ага... Так вот, раз в лесу издалека приметила я этот «резиновый» куст. Обрадовалась — да как побегу! Лечу, под ноги не смотрю... Споткнулась... головой о землю... сознание — вон! Ни резины тебе, ни муки...
Только мне семнадцать исполнилось — приходит повестка. Сама я эту повестку не видела — меня в правление вызвали и велели собираться. Пришла домой. «Мама, — говорю, — меня в армию забирают». Мама — в правление. Идет, на всю улицу воет: «Как я ее растила — люди не видели, а подросла, выровнялась, так вам она глаза мозолит?» Я мамины слова навсегда запомнила...
На следующий день рано утром меня увезли. Мама одна-одинешенька осталась у ворот. Я ей на прощание так спела:
Ты черёмушник мой, березняк мой, прощай!
Белый сад мой, прощай, милый край!
Прощай, мама моя, все друзья, вся родня!
Дорогой мой, любимый, прощай!
Вот мой белый, пушистый платок,
В сундуке ему места нет!
И в родительском доме теперь —
Для меня больше места нет!
Головы взамен — белый мой платок!
Белы варежки — вместо белых рук!
Белы чёсанки — вместо белых ног!
Черный мой кафтан — всей меня в залог!
Тогда из Марийской республики сто девушек направили в Ленинград, в аэростатную часть. Когда через Ладогу переправлялись, началась бомбежка. Сколько солдат тогда погибло, сколько солдат... по дороге к передовой. Я-то как в живых осталась?
...Ой, как там тяжело было... Все время обстрел, осколки градом сыплются. (Показывает на старый шрам на руке.) Один осколок мне достался. Мы на посту под большим железным навесом стояли. Этот зонт нас от осколков спасал. Смотрю — вдоль улицы парнишка бежит, лет пятнадцати. Чуть-чуть до нас не добежал — упал. Думала — все! Убило. Вдруг слышу, будто щенок поскуливает... Я сразу себя вспомнила: когда меня лошадь лягнула, мама не думала, что я оживу, она верила и ждала... И этот парнишка верит, и он надеется жить... такой молоденький... Я не выдержала, выскочила из-под зонта, к нему кинулась — может, думаю, дотащу. А у него весь живот разворочен, кишки рядом лежат. «Сестра, — говорит, — я живой или покойник?» Меня «сестрой» никто еще не называл. Я ему в глаза обнадеживающе заглянула и уверенно так говорю: «Живой!» Дальше ничего не помню: рядом снаряд разорвался. Полсуток без памяти была, контузило, в руку ранило... Паренек этот как сейчас передо мной: его глаза... и страх смерти в них... глаза большого ребенка... Жив ли, нет он теперь?
Нам на ужин давали по ломтю хлеба: половину вечером съешь, половину оставляешь на утро. Одна подружка мне говорит: «Марфа, давай весь хлеб разом съедим. Кто знает, может, мы не доживем до утра! Веру вон убило, а хлеб ее остался...» Съели. Утром просыпаюсь — нет, не умерла! А есть нечего. Пошла, нарвала у старого сарая крапивы, ошпарила кипятком... Одним словом, поела... (Вытирает слезы кончиком платка.) Это сейчас у меня слезы есть. Раньше не было. Высохли. Семь лет назад, когда Зою хоронила, заплакала. Вот, семь лет уже, как я ни с кем не разговаривала... так, чтобы по-людски, глаза в глаза. После смерти Зои — ни с кем... Одна я в деревне... Совсем осиротела... (Вытирает слезы.) А на войне сильно плакалось. Сидим, бывало, с девчонками и ревем в голос: «Когда хоть эта война кончится? Когда хоть кончится?» Так глаза и высохли...
Получу, бывало, от мамы письмо, подушку зубами закушу, лежу и реву: сердце плачет, а слез нет. Я маме, наверное, с год не писала: разозлилась на ее слова «забеременей да домой возвращайся». Ой, мама, мама!.. Прости меня!.. Мама подумала, что меня убили, и от горя чахнуть стала... После войны она еще полгода ждала меня, горевала... да не дождалась... Пусть земля ей будет пухом... А нашу часть только в конце сорок пятого демобилизовали. Вернулась девушка с победой — а дома ее ждала сиротская доля!
Зоя потом мне рассказала: мама очень по мне горевала, на каждый праздник или поминки клала мне кусок хлеба, открывала окно и звала: «Доченька, может, ты от голода умерла — вот тебе еда, может, тебя раздетую бросили — вот тебя одежда». А я — правда! — на службе все время чувствовала запах домашнего хлеба... Зоя и другое рассказала: Мичука меня в армию вместо своей младшей сестры послал. Поэтому и повестку мне даже не показал. Я потом, уже в части, узнала, что призывали с восемнадцати. А меня Мичука семнадцатилетнюю отправил... Да еще вместо сестры!
Если бы не Микале, я бы, наверное, следом за матерью ушла... Он все время был рядом со мной. Отцу его это очень не нравилось. Как он только от меня ни старался избавиться!
У людей были защитники, а кто меня защитит? Мичука опять способ придумал: меня как бессемейную сироту отправил в ФЗО. Оказалась я среди Уральских гор, на добыче каменного угля. Два года там проработала. Я думала, что так страшно только на войне бывает. Оказалось, нет! Ничего хорошего я на Урале не видела. Лето тогда было очень жаркое... Родничок из-под горы бежал — и тот пересох. Воды нет! Пришлось спасаться, бежать. Заплутали мы в уральских лесах. Из десяти девушек я одна в живых осталась. Голодная... сил нет... Меня в детстве мама одной молитве научила, я ее все время повторяла. Хотела перед смертью грехи свои замолить. Села, к дереву привалилась, с белым светом уже попрощалась. Вижу: навстречу мне старичок идет. «Доченька, — говорит, — не плачь. Видишь вон на вершине большую сосну? На нее иди. Там и дорогу найдешь», — и пропал. То ли сон, то ли явь — до сих пор не знаю! Из последних сил поднялась я на гору и вижу: под горой — железная дорога, по ней каменный уголь вывозили. Залезла в вагон, закопалась в уголь, так до Казани и доехала... А от Казани я дорогу хорошо знаю. На подходе к деревне остановилась я у Крестового родника воды попить — рядом с источником была небольшая ямка вырыта, чтобы вода собиралась. Только я наклонилась к ямке, хотела воды зачерпнуть, смотрю: какая-то картинка всплывает. (Указывает на висящую на груди иконку.) Вот эта иконка! Знаешь, кто это? Это он тогда в лесу мне дорогу указал! Надежду дал! От смерти спас! Вот кто это!
Недолго дома пожить успела... Забеременела. Говорила ведь, от кого. От Микале! Что да как было, теперь знаешь... Той ночью Микале со мной хотел быть. Я знаю... Сердце чувствовало. На следующий же день он ушел от жены, перешел жить ко мне. Так мы стали жить вместе... Лето было, пора сенокоса. Выйдешь на луг — как в рай попадаешь: везде цветы цветут, бабочки летают, перепелки посвистывают. То лето самое красивое было! Один раз на лугу, возле тропинки, увидела цветы — такие я раньше и не замечала... Колокольчики... Синие-синие... Как глаза Микале! Рву я их и на телегу складываю, рву и складываю... А Микале смеется: «Не клади столько на телегу, лошади тяжело везти будет». «Ах, Микале, — говорю, — видно, и нам вместе нелегко будет жить. Вон, отец-то твой как злобствует». — «Посмотри на цветы, — говорит. — Красиво?» — «Красиво», — отвечаю. «Если бы их дождик не мочил, ветер не обдувал, солнце не припекало, они бы такими красивыми не были! Я, как эти колокольчики, без тебя жить не могу!» Эх, бывало, возьмет он гармонь, и мы поем:
Твои кудри — загляденье.
Как бы мне их потрепать?
Твои губы — загляденье,
Как бы их поцеловать?
Ах, румянец жаркий твой,
Синий взгляд веселый твой,
Ласковый характер твой, —
Ах, меня ты покорил!
Легкий ветер ветку тронет —
Дрогнут лес и небеса,
Ну а сердце мое тронет
Только девица-краса!
Милый друг, супруг ты мой,
Летний ты цветочек мой…
Буду думать — только мой!
Не забуду никогда.
Ах, Микале, твой образ, твоя гармонь до сих пор перед глазами! Знаешь, наш сын на тебя очень похож. Ты его не видел, но знай: глаза у него синие-синие... Посмотрит — и будто бы ты со мной рядом стоишь... Микале, я ни одной секундочки вместе прожитой не забыла...
...Микале сам пошел к отцу и сказал, что у нас будет ребенок. Мичука взбесился, сильно обругал его. Ко мне прибежал, как бешеный кричит: «И отец твой в тюрьме повесился! И мать сама на себя руки наложила! И ты тоже давай! А не то я тебя...» В это время Микале сильно напился и от душевной боли сам себя ножом... в доме отца...
На похороны Микале я не ходила. Меня Зоя предупредила: «На похороны не ходи. Мичука на тебя очень злой, говорит: «Если Марфа появится, я ее в могилу рядом с Микале положу». Больше с Мичукой в одной деревне я жить не могла. Уехала... Поднимать сельское хозяйство в Сталинградской области. Там рабочие руки ой как нужны были!
...Чужбина — она и есть чужбина... Побросала меня жизнь! Тогда я думала, что больше мне на родине не жить. В колхозе дояркой работала. Сяду, бывало, Чернушку доить, Шемеча вспомню, наш луг, деревню, отца с матерью, Микале... закушу уголок платка и плачу. Бабы меня спрашивают: «Что с тобой, Марфа?» А я отвечаю — мол, песню пою... Слез-то у меня не было, не догадывались... Чтобы горе забыть, всю себя отдавала сыну и работе. Видно, хорошо работала, раз в Москву послали...
Ай, что там Москва? Никакой Москвы мне не надо! Только бы сын был со мной рядом! Ради него и живу! Если не приедет... (Вытирает слезы, какое-то время сидит молча.) На сталинградском хуторе тоже всякое повидать пришлось. После войны везде нелегко жилось. Земля там ровная, как поле, лесов совсем нет. Зимы там теплее наших, да ведь печку все равно каждый день топить надо. Однажды зимой — уже снег выпал — пошла я за дровами... километра за три... Набрала две вязанки хвороста, через плечо перекинула, домой пошла. А тут ветер поднялся, снег повалил — я с дороги и сбилась. Повалилась на вязанки, лежу и думаю: «Чем так жить да мучиться, лучше бы мне прямо тут уснуть навеки. Зачем я выжила, когда лошадь меня лягнула? Зачем на замерзшем картофельном поле нашла меня мама? Лучше бы мне на том поле замерзнуть до смерти... А на войне... зачем ни одна пуля меня не тронула? А на Урале... разве там смерть меня не дожидалась? Может, суждено мне было покоиться рядом с Микале?»... Очнулась я от плача сына: «Мама, если ты умрешь, я-то как жить буду?» Глаза открыла — надо мной ясное небо, вокруг тихо-тихо, метель улеглась. А на меня глядят ясные глаза сына, такие родные, такие дорогие... Обняла я его... так и лежали посреди степи... (Достает из-за пазухи фотокарточку сына.) Микале, сынок, ты всегда в моем сердце! Чувствую, ты мне мой отъезд простить не можешь. Видеть меня больше не хочешь. Пятьдесят лет тебя жду! Пятьдесят лет... Хоть разок бы увидать тебя, к сердцу прижать... Как дальше жить? Как жить? (Поет песню.)
Ой, кукушечка кукует,
Целый день она кукует,
Завтра будет куковать?
Ой, где будет куковать?
Вижу здесь сегодня вас,
Завтра где увижу вас?
Ой, не знаю, ой, не знаю,
Где увижу завтра вас!
Ты возьми с собой гармонь,
Ой, серебряну гармонь,
На лугу ты мне сыграешь,
Развернешь свою гармонь.
С песней-плачем я останусь,
Плачем-песней, друг ты мой,
За руки, держась, расстанусь,
За руки держась с тобой.
Занавес.
*Перевод стихов Ирины Ермаковой
