Душа моя здесь отдыхает
1. Акбузат
При подготовке телевизионной передачи в связи с моим юбилеем в план включили и сюжет с участием лошади, поскольку обойтись без экскурса в прошлое, решили, нельзя, а это и было одной из страниц жизни вашего покорного слуги — часто в свое время вскакивал на них. Дважды обучал колхозных стригунков: сначала совсем еще юнцом, затем уже, по собственному внутреннему ощущению, вполне себе взрослым — когда исполнилось целых семнадцать лет.
В настоящее время кобыла имеется у моего замечательного товарища и великолепного творческого человека Ильгиза. И какая — Акбузат! Действительно названа Акбузатом — по имени крылатого богатырского коня из башкирского эпоса, родоначальника тулпаров, принадлежавшего сначала самому Урал-батыру, затем его правнуку Хаубану. Несся он резвее ветра, легко проделывал и другие, непостижимые уму, действия, умел разговаривать на человеческом языке.
Как оказалось, нарек хозяин не только из-за масти, на что указывает само слово «аҡбуҙат», то есть бело-сивый или серый конь:
— Крылья есть, — сказал. Глазом даже не моргнул. — На боках — штучки такие.
Сложно запрягать лошадь перед телекамерой. Оператор все гнет свое: обожди, повтори, не заслоняй, поворачивайся лицом сюда и так далее. Да, хороший специалист так и должен поступать. Сказывается и долгое отсутствие практики у меня: движения не выполняются вслепую, как при управлении автомобилем. К примеру, клещи хомута не встали вплотную при первом стягивании супони. Не помогло даже то, что стал тянуть, крепко придавив подошвой.
Зуфара, второго своего здешнего друга, и близко не видел рядом с лошадьми. Все больше с техникой он: в колхозе на грузовике работал, сейчас возле дома тоже полно автомобилей.
Однако вижу: все еще сильно в нем крестьянское начало:
— Еще круг сделай, — посоветовал.
Ах да, правильно, как же это я подзабыл? Сейчас точно получится.
Как я уже подчеркивал, судьба дала мне возможность поработать с лошадьми. В колхозную эпоху на зимних и летних каникулах старшеклассникам настоятельно рекомендовалось изнутри, что называется, познакомиться с животноводством: юноши корм возили, девчонки доили коров. Я чрезвычайно высоко оцениваю такую стажировку: и трудовое воспитание осуществлялось, и нормально оплачивалось: с несовершеннолетних не удерживались налоги. Помню, как приобрел на заработанные деньги отличный костюм (темно-синяя школьная форма изрядно надоела). До сих пор благодарен учителям за то, что не проявили недовольства в связи с таким вопиющим нарушением дресс-кода.
Насчет хомута добавлю. Как только начал надевать его на Акбузата, она, вот спасибо, голову свою огромную сама стала ко мне тянуть. Видимо, пожалела: не хотела, чтобы на экране я выглядел неучем, городским неженкой. Получилось так, будто человек ногу засунул в валенок. Что хомут на шее кобылы потом надо перевернуть на сто восемьдесят градусов, я помнил.
Когда подправлял шлею, пошутил:
— Лошади, которых я обучил, хвосты поднимали сами.
Разговор в таком тоне продолжил и после того, как, погрузившись в сани, выехали на деревенскую улицу:
— С автоматикой были, погонять не требовалось. Говорил: «Гоп!» — шли быстрее. От двойного «гоп-гоп!» пускались почти вскачь. Коробка передач сама переключалась, как у крутой машины.
Тому, что Акбузат летуч, мы поверили сразу — бурзянские ведь. А Бурзян — наименование района на юго-востоке Башкортостана, названного в честь одного из древнейших башкирских родоплеменных образований. То есть озеро Йылкысыккан, расположенное здесь, на территории заповедника «Шульган-таш», откуда конь, согласно одной из легенд, вышел во главе табуна, видели тысячу раз.
— Эхма! — сокрушенно произнес Зуфар. — Гусиные, на худой конец, крылышки надо было прихватить. Пару — на обе стороны.
— Да-а... — Мы с Ильгизом согласились. — Как-нибудь прикрепили бы. Чтобы хоть на камеру заснять.
Но поздно. Долго и не жалели — значит, так было суждено.
Акбузат и в гору несется легко. Полозья саней с металлическими пластинами жалобно скрипят, здорово тормозятся на гравии, которым только что посыпал дорогу рыжий КамАЗ, но кобылка только и знает, что тащит. Все потому, что понимает: столичных гостей везет. Тем более работает видеокамера: не хочет поставить хозяина в неудобное положение.
Как только оператор перестал снимать, тут же пересели в машину: не такие мы уж и звери. Наверху снова запрыгнули в сани, поскольку оператор работал уже издалека.
2. В том строю и я стою
Какая охота без костра! Даже на телеохоте. То спрыгивая, то снова забираясь в сани, добрались-таки до вершины горы и, резко свернув налево, остановились. Дальше придется надеть лыжи, ибо у Акбузата крылья, как оказалось, зимой не совсем раскрываются. Будто это листья — весной распускаются, а осенью опадают. К тому же забыли взять с собой, как было уже сказано, хотя бы гусиные. А так полетела бы, обязательно полетела бы!
Когда держал в руках лыжи, хотел сказать на камеру следующее:
— Теперь на лыжи в иную зиму совсем не встаю. Не то что в детстве. Зимний лес был для меня целым миром. Тихим, оттого таинственным являлся. И охватывал меня, и оставлял наедине с самим собой. Философские глубины открывал. Душа моя в нем наполнялась чем-то большим, избавлялась от мелочей.
Задуманное произнес только частично, ибо на телевидении слов много не надо, главное там — картинка. Следовательно, мне, пришедшему в журналистику через газету, человеку, который ставит на первое место все же Его Величество Слово, сильно приходится страдать от режиссерских ножниц. Большой праздник, когда остается хоть половина из написанного или устно подготовленного. И я мирюсь с этим: у каждого жанра свои правила.
Еду первым. Не из-за того, что видеокамера снимает, просто у меня — достойно держащиеся на глубоком снегу широкие лыжи, срубленные Ильгизом из клена, которого здесь полно, золотой осенью так и горит он своими огромными листьями — мне кажется, всю Вселенную освещает.
Не могу сказать, что дошли до изначально выбранной позиции: во-первых, утомленность дает о себе знать: до обеда в школе провели отличную, полезную, на мой взгляд, встречу с учениками и учителями. Во-вторых, время поджимает: вечер близок.
Здесь тоже чудно. Ясно видно направление, по которому шестнадцатилетним пареньком я возил на лошади корм для колхозного скота.
— Вон там была силосная яма. Каждое утро топором рубишь эту мерзлую массу, вилами грузишь в сани и по льду доставляешь на ферму. Надо еще уметь укладывать: штука мелкая, так и норовит рассыпаться, — пояснил. — Физический труд с самых ранних лет, я считаю, и в умственной работе приводит к порядку, терпеливости, к нацеленности на результат.
Парни в мгновение ока собрали хворост, содрали бересты, закрылись от ветра. Спичка вспыхнула сразу — начало расходиться пламя.
Расположившись рядом, принялись рассказывать разные лесные истории.
«Людей, безошибочно идентифицирующих следы зверей и птиц, оцениваю чрезвычайно высоко. Сам такими знаниями и навыками не обладаю, хоть и люблю безумно лес. Однако следы заячьих лап узнаю хоть с закрытыми глазами. Ловили мы их на силки: устанавливали на тропах, которые они натаптывали, на высоте их роста. Но я так и не достиг успеха: то ли не умел, то ли не хотел. Радуюсь этому всю свою жизнь», — произнес я внутри себя монолог. Внешне озвучил лишь короткую версию вышеозначенного.
Разговор, уже с остротами, потек дальше.
— Может, зайцы сами подойдут к огню: холодно же, — предположил я.
Сам, испугавшись собственного прогноза, стал беспокойно озираться — как бы на самом деле не пожаловали! Голов десять нагрянут, совсем не будешь рад! При этом с надеждой смотрю на большой лук из того же клена, на стрелы с наконечниками, сделанными с использованием глухариных перьев. Не знаю, что делать, если вдруг появится тот страшный заяц из мультфильма...
Лишь от одной мысли об этом по спинам пробегает холодок. Возможно, и от мороза, но нам хочется бояться именно того лесного милого зверька.
Раз пришли на охоту, надо стрелять. Лук натянул как следует туго, чтобы стрела полетела прямо, мощно. Но вот беда: от напряжения дрожит и дрожит, прямо живой какой-то! Еще и видеокамера тут как тут — снова уставилась и добавила мне волнения.
Чтобы смягчить весьма возможную неудачу:
— Или в белку, или... — начал я известную башкирскую поговорку, но завершать не стал — не сказал «… в ветку».
И отпустил тетиву.
Так и есть: стрела цели не достигла. Чуть недолетев, скрылась в сугробе. Вероятно, испытывала большой стыд за себя.
— … или в гриб. — Переделал я тут же поговорку, поскольку мишенью был выбран большой темно-серый нарост на стволе раскидистой, в годах уже видать, березы.
Но на экране, думаю, будет выглядеть так, будто я все-таки попал, ибо телевидение сегодня обладает широкими, просто безграничными возможностями в плане монтажа. А потому что следом выстрелил хозяин оружия Ильгиз. И да — стрела вошла прямо в центр.
В связи с этим возникло желание заявить вот что:
— О том, с каким трепетом относится мужчина к оружию, сказано много раз. В том строю и я стою. Отчетливо помню, как крепко прижимал к себе автомат на посту. Холод крепкой стали до сих пор жжет руки. В студенческую пору, во время военных сборов в оренбургских степях перед присвоением офицерского звания, пришлось иметь дело и с другими видами стрелкового оружия.
Но на самом деле высказался коротко:
— Лук и стрелы — неотделимые от моего детства вещи. Ильгиз вот из гильз карабинных патронов сделал наконечники. Невооруженным глазом виден глубоко творческий подход, который я очень уважаю и ценю в любом деле.
Следом была задумка произнести, глядя на синие горы, следующее:
— У меня сильно развито чувство патриотизма. И песни наши народные, прославляющие Родину, просто так не возникли. Когда кто-то нежится на морском берегу, я поднимаюсь в родные горы и затягиваю нашу великую песню «Уралым» («Мой Урал»).
В результате монолог мой так и остался только в думах, зато «Уралым» все же исполнили. Боялись, что от мороза меха моей гармони повредятся, но инструмент не подвел, сыграли и спели на ура, как дома.
3. Купол неба на макушках
Так и тянет меня к себе, словно каким-то мощным магнитом, мой Бурзян. Чуть опоздаю с очередной вылазкой, тут же будто качает головой: если и не обижается, то точно не поддерживает. Вот и лечу туда, стремлюсь, словно в первый раз.
В 2020 году, в отпуске, побывал там дважды. Поездки эти были особенными. Радость от первой была не такой безмятежной, как обычно: примешивались тревога и беспокойство, сердцу не хватало места в груди. Причиной являлась засуха. Нынче она явно переходила все границы. Было похоже на то, как не получивший от природы чувство юмора человек вновь и вновь пытается шутить, силится рассказать общеизвестные анекдоты за столом, но совсем не смешно. Многочисленные реки, паутиной расчертившие весь район, как могут увлажняют, но горячий и густой, как в автомобильной пробке, воздух так и жжет, так и печет.
— Сказочная природа Бурзяна еще держится, — сообщил я 12 июля в одной из социальных сетей, снабдив текст фотографиями с потрясающими видами. — Свежескошенная трава источает фантастические ароматы. Птицы щебечут. Каждый элемент здешней феноменальной природы функционирует почти как обычно. Реки несут свои чистейшие воды, чтобы весь мир и дальше жил, достойно жил. Но дождя бы! Хоть на полчасика, а то нести-то несут, а здорово обмелели... Между тем по Узяну, у которого сейчас нахожусь, этой весной сплавлялся ведь я. На огромном катамаране спускался, шел будто по морю. «Люблю тебя, Узян, и в начале мая, когда речные воды еще мутные и холодные. Для меня они идеально прозрачны и теплы, как взгляд матери, — писал. — О Бурзян, ты — мир, — добавил, а потом подправил: — О мир, ты — Бурзян! И это ведь еще не Агидель, а только Узян, который впадает в нее. Впадает, как мне кажется, с радостью и большим удовольствием».
В Узян буквально в нескольких шагах отсюда втекает река Бетеря и освежает его своей прохладой, поскольку сама по размерам намного меньше и петляет по густым лесным массивам в заботливом окружении высокой травы.
Во время следующей отпускной поездки, когда наш уазик переезжал через Узян (это уже выше, на территории Башкирского государственного заповедника), вспомнились собственные слова про стойкость природы — оказалось, что ее только на неделю и хватило.
Когда приехал в Бурзян во второй раз, уже не отдыхать, а тушить лесные пожары, душевные мои страдания проявлялись не только в виде морщин на лбу — они проникли уже в само сердце, поскольку еще в Белорецком районе, после поворота у села Серменево, начали встречаться темные тучи дыма. Они были густые и уходили к самым вершинам. Хотелось набрать воды из Яншишмы (родника жизни из эпоса), как Урал-батыр, и разом погасить эти очаги. Конечно же, такое чудо совершить я не был в состоянии: как истинный журналист, осознающий необходимость запечатлевать происходящее для истории, мог только останавливаться и фотографировать. Иногда делал это на ходу, чтобы зафиксировать происходящее в динамике.
Помнил о своем журналистском долге даже в огне и дыму. Как только вернулся с «передовой» и поймал хоть какой-то интернет, написал там следующее:
— Опасность, всколыхнувшая всю республику, позади, но говорить о полной безопасности еще рано. Про передовую линию не только образно говорю: наша задача состояла в том, чтобы не допустить перекидывание огня через полосу, которая сперва, когда не успевали, была вскопана вручную, а затем трактором прорыта. Для этого либо заливали водой из ранца очаги возгорания на стволах и корнях деревьев, либо спиливали и оттаскивали подальше горящие деревья, когда понимали, что их уже никак не спасти. Трудность заключалась в том, что тлели именно корни. К тому же это были сосны и лиственницы, то есть деревья, обильно выделяющие смолу. Очаги находились глубоко, поэтому к одному и тому же месту приходилось возвращаться снова и снова. После каждой победы вырастали у нас крылья, которые поднимали нас от радости в небеса. Когда же огромная, красивая, в самом еще рацвете сил сосна внезапно падала, душа стремительно спускалась с тех небес на землю, падая вместе с погибшим деревом...
Ночь тепла, как день, даже палатки не стали сооружать, просто расположились в спальных мешках. Мне представлялось, что тепло объясняется не нагретым жарким днем воздухом и землей, не пожаром неподалеку, а это мать-земля так благодарит людей. Выражает признательность волонтерам, прибывшим, в частности, и издалека: на своих автомобилях, со своими инструментами, продовольствием, без малейшего намека на оплату, ставящим свое здоровье и подчас даже жизнь под удар.
Не спится — на сердце неспокойно. Со всех сторон окружают нас сосны и лиственницы, будто защищают. Они удивительно высоки: верхушками, вероятно, достают до самого купола ночного звездного неба. Звезды висят на ветках, как игрушки на новогодних елках. Кажется, что на плечах бурзянского леса покоится вся Вселенная: вон сама Большая Медведица держится на нем. Совсем рядом, всего в нескольких метрах от нас, лежат раненные огнем-драконом деревья. Тишину вновь нарушил резкий, душераздирающий грохот: рухнуло еще одно дерево...
По моим наблюдениям, люди, любящие природу, получающие от нее вдохновение, силы, энергию и нуждающиеся в периодическом единении с ней, независимо от рода их деятельности — личности творческие. И сегодня, несмотря на то, что уже начинало смеркаться и устали не по-детски, решили подняться на далекие острые вершины гряды Крака (название происходит от башкирского словосочетания «Ҡырҡ арҡа» — сорок хребтов). Взбираемся все выше и выше, чтобы увидеть, что там за грядами, горами, облаками. От вида обгорелых деревьев и черной травы в середине лета, погибших кустов можжевельника очень тяжело на душе. Во время подъема навалилась мучительная тоска и обеспокоенность за будущее этих, пока еще все же прекрасных, мест. Царит печальное безмолвие, земля пахнет золой. Дождя бы сейчас, чтобы прибил пепел, но на небе — ни облачка.
Все острее ощущаю необходимость в бережном отношении к природе. Хватит этой слишком свободной, развязной походки на природе. Осторожной кошкой надо ступать по земле. Следует, по крайней мере, уважать эти леса и поля, горы и реки.
Пока поднимаемся, не можем найти и сорвать хотя бы одну травинку. По календарю сейчас середина лета, а кажется, что уже поздняя осень. Но верю: наступит новая весна. Надежду подкрепляет и то, что горы мои все еще стоят величаво и гордо.
По пути часто попадаются крошечные холмики из мельчайших песчинок. Пришли к единому мнению, что это — останки муравейников. Никого из обитателей не встретили. Перед глазами возникла трагическая картина, как были сожжены заживо эти бедные существа. Сердце снова сжалось от увиденного. Несмотря на то, что уже нет огня, кучки, оставшиеся от муравейников, оказались горячими, как готовая для приготовления хлеба печь. Попытался дотронуться до них и моментально отдернул руку.
Но знаю я: обязательно воздвигнутся новые муравьиные дома. Природа рано или поздно воспрянет, сбросит с себя весь пепел и снова заживет, даже помолодеет.
Днем, когда наши ранцы опустели, а цистерна осталась довольно далеко, вдруг возник перед нами крохотный родник и дружелюбно предложил свою воду. Сказочно вкусной она оказалась.
— Как березовый сок, — сказал один из моих товарищей.
Яншишма была это, видать. Совсем маленькая, похожая больше на родник. Но все же имелись у нее свои миниатюрные стремнины, омуты и броды. Несмотря на свои сантиметровые размеры, смогла-таки остановить мощную огненную волну: сколько ни шли, так и не увидели на противоположном берегу ни единой искорки. Дружно выразили речушке свое восхищение.
— С бурзянских гор, в том числе с тех, которые напоминали в последнее время поле боя, поднимается сегодня не дым, а пар! — радостно провозгласил я через несколько дней в интернете.
Дождь, начавшийся вчера вечером, сначала нерешительный, не очень убедительный, затем набравший силы, не знал передышки и ночью. Он был похож на человека, долго скитавшегося по белу свету и, наконец, приехавшего к пожилой матери: так и пытается отработать вину, помогая по хозяйству, нет времени даже зайти чаю попить. А мы, участвовавшие в священнодействии — принесении в жертву барана, чтобы небеса прислали дождь, — очень хотим верить, что это его результат, поскольку пожелания шли от самых сердец. Ибо задыхались не только леса, но и вся природа, от чего обжигались и они — сердца наши. Большое спасибо простому сельскому жителю, приславшему животное: молитвы услышаны, дождь орошает землю.
— Под впечатлением от этих событий долго оставался и после того, как вернулся в Уфу. Этого я, пожалуй, никогда не забуду. Два фотоснимка так и стоят перед глазами: на одном чернота, на другом — зелень. Ах, если бы мы все крепко-накрепко запомнили, что расстояние между ними всего полшага: при неуважительном обращении с природой, которая являет собой целый мир, души наши и вся зелень вокруг враз могут почернеть!
Когда вскарабкивался на опаленные огнем горы, душа плакала беззвучно. Когда же поднимался на сохранившиеся — она пела от радости: жива драгоценность, даже не ранена!
Стоит ли говорить, что в таких ситуациях особенно ценишь жизнь? Хоть ненамного, но становишься выше злобы дня, жизненных обстоятельств и даже самого себя.
Автомобиль с ревом, на исходе последнего ресурса поднимается на отвесные вершины, едет там, где дорог и вовсе нет, — до сих пор там ездили только на лошадях. Радуюсь, что при управлении УАЗом, этим брутальным, небольшим, но чисто мужским автомобилем, который я не раз восхищенно описывал в рассказах и статьях, без моей помощи не обходится: на чрезмерно крутых подъемах и спусках включается первая пониженная передача, и надо крепко придерживать рычаг, чтобы не вылетал, к чему я и прилагаю руку. Когда машина все же застряла в густой вязкой грязи, пришлось коллективно откапывать колеса, вытягивать ее с помощью механической лебедки, толкать руками. Такая совместная деятельность подчеркнула мужские качества, которые в «мирное время» не всегда заметны. Это сноровка, сила и настоящая дружба. И посему человеку, носящему в обычной жизни отутюженные белоснежные сорочки, нелишне, я считаю, иногда потрястись по бездорожью в таких автомобилях без климат-контроля, поударяться головой о потолок и лобовое стекло.
Ясно помню год одна тысяча девятьсот семьдесят пятый. И тогда мой Бурзян жарила невыносимая засуха. И тогда однажды заповедник заполыхал. Ребенком еще я был, тушить не брали. Но горячее, как утюг, дыхание пожара, дым приблизились к нашей деревне вплотную. Мое маленькое сердце по-взрослому понимало, что пришла большая беда. Прошло много лет, и я, став журналистом, поднимал этот вопрос вновь и вновь: посвятил и многосерийный документальный фильм, упоминал и в обычных передачах, газетно-журнальных статьях. Даже в рассказе описывал. В феврале того года мама купила мне, вместе с гармонью, велосипед. С нетерпением ждал прихода весны. Хотел, чтобы под ногами быстрее высохло, чтобы не было дождей, иначе как я буду ездить? Природа услышала — не упало ни одной капельки. Герой моего рассказа всю жизнь будет винить себя за это.
4. Не стреляй!
В весенний сплав по главной реке нашей республики — Агидели (Белой) один из моих друзей взял с собой башкирский национальный головной убор с меховыми хвостиками. Примерили по очереди: всем идет! Был также елян (верхняя длиннополая одежда с длинными рукавами), колчан для стрел и лук. У еляна внутренняя сторона кумачовая, а снаружи он густо-зеленый, с желтым башкирским национальным орнаментом. Горловина колчана для стрел обтянута тем же мехом, что и шапка. И лук сделан основательно. В образ органично вписалась и моя гармонь, которую почти всегда вожу с собой. Играю, вместе поем. В деревнях люди, услышав нас, выходят на берег, приветствуют. Иные подпевают.
Плывем и не только любуемся природой да радуемся, что и в этом году удалось выбраться, но и, как настоящие мужчины, посматриваем, в надежде увидеть диких уток, то в небо, то в кусты. Все отлично понимаем — по большому счету не время сейчас стрелять, скорее всего, и не будем, но проснулся охотничий азарт, внутри все буквально кипит.
— О, змея! — закричал один.
— Точно! — подтвердил второй.
— Поперек тащится.
— Уж!
— Да не-е-т, уж же — тот с ушами такими, — показал на себе третий, — желтыми.
— Не выросли еще — рано.
— Снял, небось, на время, чтобы не промочить.
— Что-то он не только голову, но и хвост поднял...
— Так поворачивать удобнее, видать.
Шуточный, с множеством колких реплик, разговор продолжился и дальше.
На самом деле это была сухая ветка. Расположившись поперек, дрейфовала по течению.
Через некоторое время и я подал громкий голос:
— А вон настоящая змея!
— Где?
— Справа! Наперерез идет!
— Не вижу!
— Подальше смотри!
— И правда!
— Все равно не вижу!
— Бобер же!
Можно предположить, что на берегу полно упавших тополей — именно от его не знающих ни устали, ни притупления зубов. С большим уважением я отношусь к бобрам: как они трудолюбивы, какие первоклассные инженеры, какие сооружения строят! Попытайся мы, трое взрослых мужчин, обхватить дерево — ничего не выйдет, а бобер может в одиночку свалить.
— Дуба даже положил, я видел, — сказал один из туристов.
Однако заявление не нашло поддержки: в качестве контраргумента было приведено твердое утверждение, что, во-первых, бобер деревья на побережье не особо любит. Во-вторых, зачем ему мучиться с таким железным стволом, если есть мягкая, как тесто, осина.
Зверек, которого мы сейчас увидели, вовсе не бобер, а ондатра. Двигается вполне себе сносно.
Лодку поворачиваем в ту сторону.
— Тихо! — Владелец ружья стал целиться.
— Не стреляй! — веслом работаю назад, мешаю ему как могу.
— Не надо! — Остальные тоже против. — Что ты с ней будешь делать?
— На мясо пойдет… — Но это было сказано, чтобы ответить только. Его задор уже здорово поубавился. — Я и не хотел. Сейчас нырнет.
И действительно — зверек исчез.
Через некоторое время слышу, будто шмякнули по воде чем-то плоским.
— Вон по веслу твоему стукнул!
— Не-е-т, весло же в лодке, — опроверг я ничем не подкрепленное обвинение в отношении безвинного животного.
— Ты пожалел его, не дал стрельнуть, а он издевается.
— Не издевается, а поблагодарил, — поправил я. В сказанное самим собой верю в полной мере.
Для ночлега выбрали необыкновенно красивое, удобное, уютное место. Природа, зная, как мы ценим каждую ее молекулу, сама его предложила.
Бобер и тут прошелся по тополям. Но не довел дело до конца, будто лишь пометил их как свою собственность. Возможно, передумал. Может, какие-то неотложные дела появились. Не исключено, что решил поберечь зубы, дескать, дальнейшее произойдет уже само — ветер повалит.
— Здесь выдра бывает, — уверенно заявил мой спутник-охотник, встав рядом на берегу Агидели.
Привлекло мое внимание то, что использовал он башкирское название зверька — ҡама́. Произнес без всякого усилия, притворства или желания выглядеть умнее.
— Да?
— Угу... В месяц до тонны рыбы поедает.
— Ого! Да не кушает он, а перерабатывает! Завод целый!
— Раз-раз, и от десятикилограммовой щуки только кости остаются. Тут же принимается за другую.
— Так вот кто всю рыбу истребляет! А я думал, это ты… — Тон мой полушутлив, полусерьезен. — Вот обжора!
Что из себя представляет пищевая цепь в природе, я знаю. Такой жесткий порядок даже одобряю, поскольку там, где он, нет хаоса.
— Откуда знает, а? Не понимаю, но прямо отсюда, через горы, идет на Нугуш, — продолжил охотник, назвав другую, параллельно протекающую, но совсем не близкую, реку. Этому человеку дай только волю говорить о живности и растениях. Любой разговор переводит на природу. И блестяще ведь разбирается.
— Здесь кончает все до последней рыбешки и бежит туда! — Я все еще демонстрирую показательное недоброе отношение к такому скверному поведению.
— Не, не конча-а-ет, — тянет лесной человек, защищая выдру, которую я теперь уже ясно представляю и, честно говоря, проникаюсь к ней даже уважением за трудолюбие, стремление жить, твердую волю.
Палатки разбиты. Ужин, пахнущий одновременно и дымом, и свежестью, и всякими пряностями, с большим удовольствием съеден. Байки, которые обычно рассказываются у костра, рассказаны, песни под гармонь спеты.
Уснули не сразу, хоть и сильно устали. Оно и понятно: завтра не на работу, рано не надо соскакивать. Сплавляемся же только, а не являемся сплавщиками — лес не гоним, как это было здесь лет тридцать тому назад.
Весь мир затих. Агидель превратила волны свои в жидкое масло. Раскачивает их, строго следя за тем, чтобы те шибко не ударялись друг о друга. Останавливает их от озорства беззлобно, но твердо. Все потому, что знает: ночью и природа, и люди должны отдыхать.
— Утром, на самой заре... — нарушил тишину один из туристов, поправляя спальный мешок, — лес будит… кхе-кхе… птица одна.
— Какая?
— Петух! — Вовремя и к месту произнесенная шутка была оценена дружным гоготаньем.
— Как пролетит, все начинают щебетать, — продолжил товарищ.
Я жду момента, когда невидимый дирижер взмахнет палочкой и начнется многоголосое, каждый раз живое, но в то же время не беспорядочное исполнение. Душа моя истосковалась по такому концерту.
— Курпысык тут должен водиться, — подхватил наш зверобой. Башкирское название вальдшнепа прозвучало с уважением к нему. Оттого и я подумал о птице с почтением: если она и менее величественна, чем горный орел, летающий выше вон тех скал, которые находятся над облаками, то ненамного. На самом деле знаем: лесная утка это, размером примерно с голубя. Ее, полагаю, тут в избытке, ибо предпочитает влажные леса с мягкой почвой, а это как раз такое место. Взлетает резко из-под ног и издает звуки, называемые охотниками хорканьем. Возможно, таким образом выражает недовольство за причиненное ей беспокойство.
К известным превосходным вещам, что дает туризм, хочу добавить еще и следующее. Кто в обычной жизни оставляет других людей без малейшего внимания или, что хуже, на городской улице из окон автомобилей угрожающе трясет кулаком, иногда и дальше идет, здесь издалека тепло приветствует. И тут он может, конечно, грубо оттолкнуть, но — лишь твой катамаран: от берега, когда тот нечаянно сел на мель.
