Слово об Алтае
При древних и мудрых напевах топшуура*, под вещий рокот, под скорбь и печаль его струн я думаю, вспоминая весь долгий-долгий путь моего многострадального народа...
О, Алтай мой, Алтай, великий и вечный Алтай!
Испокон веку, со времен легендарных «стерегущих золото грифов», описанных еще Геродотом, изначальных предков племен теле и тукю, ты, Алтай, был золотой колыбелью, твердыней и оплотом, суровой и прекрасной землею-родиной, нашей опорой, надеждой и верой.
Проходили века, шло время, с криком и бранью приходили к нам войны, накатывались на тебя, Алтай, орды и племена, неистовые потоки захлестывали твои долы и степи, но не в силах одолеть высоты твоих сияющих светлых вершин, спадая, уходили через хребты и ущелья туда, к закату, где опускается солнце, и затем всё стихало, как раскаты отгремевшей осенней грозы.
Потом опять, медленно, не спеша шли народы, глухим шумом и скрипом повозок, ревом быков и верблюдов, ржанием конских табунов и гомоном людских голосов наполняя твои голубые долины и оставляя по пути лишь цепочки больших и малых курганов.
Куда шли они, чего ждали от жизни?
Так века сменялись веками, свершая привычный свой ход, текли реки твои и шумели леса, поднимались и падали травы на склонах твоих, под солнцем и луною ставил юрты свои суженый тебе судьбою народ, вознося к небесам вместе с сизыми струйками дыма от жертвенных, священных костров похвалы тебе, о Алтай-Хангай, с испрошением милостей и благодати чадам и стадам, мира и покоя стране своей и всему кругу знаемых им земель. И так, пока поднималось солнце и опускалось солнце над тобою, Алтай, горел огонь в твоем очаге, негасимый даже в кромешной ночи, и звучала всегда твоя речь, не умолкая в лесах и долинах среди гор, в свой черед нарождались дети, сменялись поколения.
Но бывало и так, что не раз налетал нежданный, неистовый ветер злой и горькой годины, пытаясь сорвать, опрокинуть высокий твой карачы-чангырак**, раскидывая горящую кошму, расстилаясь пеленой кромешного дыма, удушливой гари по опустевшим кочевьям твоим. И казалось тогда, оставался лишь пепел, холодный и мертвый пепел на месте становий; и там, где стояли прежде людские жилища, поднимались буйно бурьян да крапива; но пошевели, разгреби чуть-чуть этот пепел ты увидишь под ним маленький, живой уголек, — даст время, он родит новый огонь, и взовьются вверх веселые язычки неусыпного пламени золотой От-Эне — хранительницы твоих очагов...
И видится мне из да́ли вековечной, шири беспредельной то древнее-древнее Древо рода-племени нашего — могучий Темир Бай-Терек, имеющий девяносто девять разветвлений, как поется о нем в старинных сказаниях. И стоит он, гудя, трепеща ветвями, открытый ветрам всех четырех сторон света. Много раз налетали они, жестокие ветры времен, сбивая и ломая с него при каждом порыве самые крепкие, самые сильные ветви, рассеивая листочки по всей окрестной земле, закидывая их даже туда, где никогда не ступали копыта коней предков наших предков. Но он, Бай-Терек, по весне вновь обрастал листвою и, как бы обновившись, зазеленев пуще чем прежде, гудел и пел, не склоняя гордой вершины своей перед ветрами четырех сторон света, — наперекор судьбине, вопреки воле каганов и владык. И тогда злой Рок насылал на него уже не ветер, не бурю, но сам ураган; и вот сокрушен наш Тополь, обломаны ветви, сломан уж ствол, такой могучий и крепкий, лежит себе, погибший навек, с вывороченными вместе с землею корнями, — всё, уже нет в нем жизни... Да, казалось, всё, не ожить никак, но оставался чудом один листочек, забившийся под камень, замирало одно зернышко, уснув до новой весны, оно и давало затем малюсенький, незаметный глазу побег. И возрождался заново вечный наш Бай-Терек — древнее-древнее Древо рода-племени нашего, алтайского.
Да, и тот из нас, кто оставался, укрывшись за Камнем Алтая, в укромных углах, в глухих его дебрях, тот вновь выходил на свет, прорастая сквозь кровь, как вечный побег; и если не падал опять подрубленным, подкошенным под самый корень, то создавал долгие-долгие песни — как скорбную память о павших в глубинах сизых, скифских времен.
* * *
Да, золотой колыбелью своей называют Алтай многие и многие племена и народы, те, что ушли давным-давно, покинув навсегда его ровные долы, прекрасные степи и чудные горы.
Золотой Горой, стоящей на равном удалении от четырех океанов, почитая и преклоняясь, издревле нарекают Алтай.
Золотой седловиной стоит Алтай на тверди земной, стыкуя собой две половины Великой Степи: миры тюрков и миры монголов.
На Алтае сошлись, наконец, три учения, три драгоценности духа Слова Будды, Христа, Магомета, а высоко над ними, как над тремя вершинами Юч-Сумера все то же Вечное Синее Небо — Кёк Тенгери.
Три страны стянул к себе Алтай, соединив в одном средоточии Монголию, Россию, Китай.
И летит Алтай по извечному ходу времен и несет всех нас на своих, на могучих крыльях к будущим, блистающим светом векам. И потому благодатным батюшкой называют Алтай его дети и другие родичи в песнопениях и речениях своих.
Да поклонимся, весь народ, с почтением к Алтаю:
О Алтай-Хангай, Агаш-Таш, Ак-Санаа, Ай-Кюн, оп-куруй!..
Шестьдесят каанов*** живут на Алтае, семьдесят кезеров**** стоят на его земле и владеют они разномастным скотом и многоплеменным народом, — повествуют со стародавних пор наши алтайские сказания и предания.
Только сам Алтай был открыт всегда лютым ветрам былых и кровавых эпох. Был обдуваем их леденящим дыханием так, что некуда было укрыться, отсидеться да обогреться. А сам народ Алтая, народ корневой, изначальный, веками терпел гнет, униженье, подвергаясь полону и разору кочевых каганов да чужеземных владык. И проистекало это оттого на изломах эпох, что не имел он сил внутри Алтая, чтоб подняться для отпора, и не находил подмоги извне в часы испытаний. Да и те, кого он принимал как ближних своих, кого встречал с доброй улыбкой, врывались зачастую в его дом с пылающей головней, окровавленной саблей иль тугим арканом.
Да, много приходило и уходило разных племен и народов. Кто в гордыне своей, а кто теснимый и гонимый. Как волна за волной. Поток за потоком. А Катунь да Иртыш всё текли, несли свои воды на север, в глухую в ту пору Сибирь, к Студеному Морю. А те, кто уходил на закат, в страны полуночные или же полуденные, никогда не возвращались назад, затерявшись в неведомых далях. Все глаза проглядели мы за тысячи лет, но так и никого не дождались, а потом и вовсе забыли о них. Да если б они и воротились назад, то добра бы от них мы едва ли дождались. Либо шли одни за легкой добычей и мимолетной удачей, либо уходили, не обернувшись на прощанье, а оттого не восприняв в свою душу свет алтайских вершин как завет солнцеликой Отчизны. А у того, кто позарится на чужое добро, пожелает чужих богатств, кто прельстится сиянием и блеском чуждых сокровищ, говорят, сердца жиром заплывают, а мозги зарастают волосами.
И был велик Алтай, всех вмещал за просторной пазухой горных долин, да иным поколеньям тут тесновато становилось с годами, не хватало простора стадам, приволья самим, — такие, вырвавшись отсель, прочь от горных высот да тесных долин, растекались по неисчислимым в Степи дорогам, где их, как мираж, как обманчивое марево, уводил все дальше и дальше блеск призрачной славы и обманчивого успеха.
И был велик Алтай, но мал числом, не велик добром суженый ему народ, а оттого зачастую и слаб, да и трудно выстоять, выжить в одиночку даже воину-батыру, а мирному народу — носителю и хранителю ак-санаа***** — превозмочь лишения и превратности испытующей Судьбины. А соседи бывают добры и радушны, если ты и сам в силе и достатке. И хорошо тогда, когда вода и трава вблизи, а родичи вдали. И оттого говорилось еще: мал Алтай, заржет сиротливо в пустынном ущелье скакун павшего богатыря, а в другом конце отзовется лишь эхом: откликнуться на зов порой и впрямь бывало некому. Угоняли стада и табуны, уводили в неволю-полон весь народ. Некому было заступиться, поспешить к нам на выручку.
Да и как устоять, если враг обладает огромною силой, если он «бессмертен», к тому же связан со злыми подземными силами, охраняющими, сокрыв, его черную душу. Победить такого врага, мечталось, может только необыкновенный богатырь, наделенный волшебною силой, чудесной судьбой. Поколенье за поколеньем проводило время в ожидании, пока не появится такой герой как Кезер — искоренитель зла и бед на Земле-Алтае.
И через весь алтайский эпос, как алая струйка крови по острию клинка, красной нитью проходит заветная мысль о сохранении и продолжении рода — великая мечта о свободе, об избавлении народа и родной земли из цепких лап и острых клыков лютых хищников, веками терзавших Алтай, как маралёнка******, беззащитного в своем благородстве, слабого в своей красоте.
Только великому Духу Алтая неугодно было, чтобы опустела без народа его земля, пресекся навек его род-хранитель Очага, — вновь и вновь возрождал он свой народ, не давая ему сгинуть совсем, исчезнуть в потемках путей, утонуть в пучинах невозвратных времен...
И как узнать, мой Алтай, обо всем, что ты видел и слышал, как почувствовать, вникнуть душою в загадки времен и тайны веков, коль не разомкнешь ты уста, не поведаешь сам? Да и возможно ли так, чтоб смогло оно, бренное сердце, вместить твою Истину, понять твой великий и твой вечный Дух, даже если б ты и наделил его волшебным, пророческим даром! И сумел разве кто из людей-человеков, будь он мудрец или певец, каган иль шаман, воплотить еще в слове и мысли, деяниях и свершениях своих хотя бы толику, хотя бы частицу от всей мощи и красы, от всей таинственной и незнаемой глуби и шири того, что именуется так сокровенно одним лишь понятием-словом «Алтай»?
О, если бы узнать хоть немного, хоть искринку того, когда и как ты, Алтай, стал для нас, твоих сыновей и твоих дочерей, тем беспредельным и необъятным, тем, чем живем и дышим, сочетая в себе все: и Отчизну, и Землю, и Мир, и Дух! Да, вместе и воедино все это — Алтай, сущность и совокупность.
А, может быть, ты никогда и не входил в наши души и плоть, — может, ты в нас изначально, еще из тех времен, когда всемогущий и всевеликий Творец Курбусту-каан созидал тебя как свой престол и чертог, как Золотую Гору? А значит, мы — малые, живые частицы твои, носители твоего Духа, что оживотворяет, одушевляет тебя, создавая Алтай как Алтай, сохраняя его как Алтай, а не просто камни и леса — агаш-таш? Тогда, может быть, можно допустить, что и наши сердца — все вместе — только лишь бьются в ответ, отзываясь на движения твоей вековечной, великой Души. Ибо можно ли отныне называть Алтаем те твои стороны-части, где нас уже нет, когда не слышно там наших голосов, нашего языка, где вырезаны кедры и пересохли реки, где пожухли цветы и где больше уже не кукует кукушка, а если и закукует, то никого не радует и не веселит; где голубое небо подернуто сплошной пеленою ядовитых дымов, а земля располосована, разворочена вся да и отравлена навек страшным ядом, что источают летящие ввысь смертоносные стрелы ракет?!
И не следует ли из того, что только тогда можно будет познать Алтай и его Дух, когда эти наши, живые пока, сердца будут биться не врозь, как прежде, а вместе, в один созвучный лад, сомкнувшись и собравшись в единый и целостный Дух? А такое произойдет, станет возможным только тогда, когда сумеем преодолеть испытания, тяжкие и неотступные, когда превозможем праведным сердцем, благостным словом, недреманным оком заклятье веков, наложенное на душу и сердца наши в час означенный — Чак Йетсе! В ожидании, вековом ожидании народ, — когда он придет. И все невзгоды, все бури и ненастья, все эпохи и режимы — ему всё нипочем, всех и вся переживет в своем ожидании народ — когда он придет и наступит рассвет, — Чак Йетсе!
Люди Алтая, поглядите глаза в глаза да поглубже, вглядитесь пристальней друг в друга, окиньте, если сможете, мысленным взором весь Алтай наш и окружающий мир. В миг тишины задержите внимание на том глубинном, сокровенном, что есть, непременно существует в ваших душах, и вдумайтесь в себя, в свою судьбу, в наше прошлое, в наш долгий путь в потемках; и да прочтется вами вся история наша, все то, что лежит глубоко, подспудно, в залежах ваших сердец, — ведь наши глаза видели славу и честь, гибель и возрождение, совесть и позор, печали и радости, пиры и тризны, весну и осень, лето и зиму, красу и тлен.
Всё — в Слове нашем. Всё — оттуда к нам и от нас — дальше и выше, от предтечей — к потомкам.
Всё откроется в срок означенный, в час звездный, и Алтай сам заговорит вдруг в нас шумом посвежевших лесов, молчаньем очищенных от смрада и копоти века камней, шепотом целительных трав, шумом наполнившихся рек, голосами птиц и зверей, наконец-то обретших покой.
Звенящим языком народа, пробуждающегося к истинной Истине...
И откроется Алтай песнями и стихами, сказаньями и преданьями веков стародавних, пророческим молчаньем высоких, священных вершин, заговорит языком надписей на древних скалах, сокровищами еще не открытых курганов.
Да поклонимся, весь народ, с почтением к Алтаю, оп-куруй!
О, Алтай-Хангай, Агаш-Таш, Ай-Кюн, Дьер-Суу, Ак-Ярык!
О, алтай киши, ак санаа, амыр юрт!
О, тёрё-тёс, тёрёл тил!
О, Кюн-Буркан и Ай-Буркан!
О, Кёк-Тенгери! Юч-Курбусту-каан!
О, Бай-Улгень и девять его сыновей!
О, Алтай как Кудай! О, Кудай как Алтай!
О, куруй, куруй, оп-куруй!
В Слове — знак, в Слове — завет, в Слове — код.
Не загадочный, не таинственный, но — сокровенный, но — простой и ясный, как небо, как земля, как вода.
Люди Алтая, успевайте познать свой язык.
В нем — Дух!
* Щипковый музыкальный инструмент.
** Крестообразный купол юрты в виде колеса со спицами.
*** Высший титул суверена в средневековой кочевой иерархии.
**** Кезер — богатырь, герой.
***** Чистые помыслы (букв. «белая мысль»).
****** Детеныш марала.
