Мөңк гүрм
Эврә ахр биш наснаннь туршарт бийләнь учрсн уршгта күчр үүлдврмүдин зәрминь Довдн-өвгн цаг-цагар тодлҗ һашудна. Эндр бас иигәд зовньрад суусн саамлань энүнә үр Цорһа-өвгн ирв.
Цорһад негхн насн эс күрсәр, эн дәәнд одсн уга. Болв тер цага аюлын хату-мөтүг эн бүклднь даала. Арвн тавхн настадан эврә хальмг улсла хамдан «урвач» нер зүүҗ, Сиврүр туугдла. Тенд көдлмшин дамшлт уга бичкн көвүн, мод эд-бод келһнд көдлҗ йовад, зеткрлә харһад, барун hap уга үлднә.
Довдн Цорһа хойр зуг эврә хәләцәрн чигн биш, һазаһин үзлд һарлцсн ах-дү мет болҗ үзгднә. Довдн- өвгнә цогцнь әрвго өргн барата, чирәннь хурняснь әрвго нигт. Эднә өргн маңнас деернь таҗрха үсн цаһана. Ташр хойрулн зуг неҗәһәд һарта. Ямаран «сәәхн» ирлцлһн. Эндр медәтә салдсиг Диилврин өдрлә йөрәчкәд, «ханҗанав» гисн һанцхн үгәр хәрү авсн Цорһа-өвгн үүриннь байр уга бәәдлд өврв:
— Довдн-ах, танла эндр, Диилврин өдрлә, ямаран уршгта үүл учрҗ одва? Бәәдлтнь — эрүл биш. Насарн найад күрч йовх бидн җирһлиннь хаалһд учрад давсн уршгта йовдлмудан ухалҗ, зовҗ, үлдсн тоота өдрмүдән терүнд өңгрәх керг манд уга гиҗ бидн хойрулн чигн тоолдг билүс. Эндрк бahчудт төвкнүн җирһл үүдәсндән байрлх — мана тоолвр тиимлм.
— Үлдсн цаган әрвлхиг эврән меднәв. Болв уршгта зәрм күчр йовдлмуд цаг-цагар буслад, деврәд һарч ирнә. Эднә зәрмнь — мөңк. Эднә тускар келҗ медүлҗ болх үгмүд уга. Тиигхлә яһнач? Тодлад, һашудад суухас нань aph уга. «Тана үзсн, күцәсн тоотыг меднәвидн, ханҗанавидн» гиҗ эндрк улсин келсиг итксн бәәдл һарч, маасхлзх кергтә болна. Эврә нүдәрн эс үзсән, бийләнь эс учрсиг күцц медхд күчр. Тедниг эс үзсндән эндрк баһчуд хөвтә гиҗ би нам байрлнав. Болв «дәәнд тадн диилсн угат, диилсн болхла, манд ю өгвт?» гиҗ сурдгуднь, ташр некдгүднь хатяр биш. Тернь һундлта. Эс медҗәхән эс медснәс үлү му хөв гиҗ күүнд бәәхий? Иим му хөвтә улсиг үзҗ бас зовх кергтә болна...
— Довдн-ах, иим һә йовдл ухалҗ зовҗ болшго. Бузр тоотыг эврәннь цевр хаалһас хүмәд, салькар киискчкхм, болснь тер, — гиҗ Цорһа-өвгн уурлсн, нег мөслсн дууһар келв.
— Би энүнә тускар ухалҗ, зовҗ мел бәәхшив, — болҗ Довдн-өвгн келв.
— Не, тиим болхла, танд талдан, мартҗ эс болдг, ямаран зовлң бәәнә? Келтн. «Һанцар даасн зовлң хойр холванд күндрдг, хувалцҗ даасн зовлң хойр холванд гиигрдг» гиҗ тана бийнтн келдг үлгүр бәәнәлм.
— Цагтан нанд учрсн йовдлмудын тускар би чамд урднь бah-cahap келләв. Зуг тедн яһҗ болсинь кенд чигн келәд угав. Яһҗ болсинь би эврән чигн тер цагт эс медҗв. Бah, генн насн...— гиҗ Довдн-өвгн саналдв.
— Келтн. Намаг та икәр соньмсулҗанат, — гиҗ Цорһа-өвгн суусн стулан бас чигн уралан дәвүлв.
— Мана батальон тиигхд, 43-чин зунар, нег баахн һолын көвәд күрч ирв. Тиигхд фашистнриг экләд көөҗ йовх мана цергчнриг би, нег хөвдән, дамшлтта, чидлтә болчксн дәәчнрт тоолҗасн болхв. Эннь бас мини бah, генн насни учр. Һол һатлх деер күчтә ноолдан болла. Нанла тиигхд 18–19-тә көвүд элвг йовла. Теднә чирәсиг би эндр, минь ода үзҗәх метәр тодлнав. «Маниг мана сәкүсн-бурхн хәләһәд, хадһлад йовх» гиҗ әмд йовснаннь кесгнь ицдг билә. Эннь, цань aph уга болхла, келгддг үгмүд бәәсинь би меддг биләв. Болв тиим ицлнь тер саамд үкләс кениг чигн харссн уга. Һapy тиигхд дегд ик болла... Дән гисн — дән. Терүнә зокал аврлт уга... — Медәтә салдс иигҗ келчкәд тагчгрв.
— Тер зокалынь та меднәлмт, — гиҗ Цорһа-өвгн адһв. — Бас мартх кергтә.
— Мартхар седнәв. Болв тер саамд учрсн талдан нег ик күчр йовдлын туск тоолвр намаг эзлнә, — гиҗ Довдн-өвгн уха туңһав.
— Бас ямаран юмн учрла? Келтн,— гиҗ Цорһа-өвгн сурв.
— Соңс. Не, тиигәд һолын көвәд ирүвидн. Ә-чимән уга. Немшнр манас хойр хонг урд ирәд, һол деер бурм кеҗ тәвәд, деегәрнь һарчкад, тер бурман шатачкҗ. Бийснь һолын тентл хаҗуд окопмуд малтҗ авад, маниг күләһәд суудг. Мана чидл бah: күүнә то баһрсн, сумн хатяр, неҗәһәд буута. Болв бидн «нег чигн ишкдл хәрү кешго!» гисн Сталинә закврта. «Уралан! Зуг уралан! Төрскнә төлә! Сталинә төлә!» Эн дуудврас талдан заквр уга. Күүнә hapyhac саглдго — өвәрц зокал. Мана ротын түрүн хань өрәлдҗ одла, наадк өрәлнь — манур шинәс ирсн бас баахн көвүд. Мана эргнд — тиньгр тег, мана өмн — гүн һол, деермдн — зунын халун һаң.
Батальона командирин заквр: һол һатлад, фашистнриг окопмуд дотрасинь цокҗ haphx, кудх! Эн заквр куцәлһиг лейтенант Соколовин рот эклх, наадкснь энүг дөңнх! — Заквр гисн — заквр.
Бидн өөр шидр бәәсн ypha моддыг сөөни дуусн чавчад, тедниг зөөһәд, һолд орулад, деернь мордлдад, усчад, өр цәәтл тентл көвәд hapx закврта. Эн заквр күцәгдв. Мини взвод һолыг түрүн болҗ һатлв. Ротын командирин заквр тиим билә.
«Уралан! Уралан!» — гисн заквр салдс болһна чикнд хадгдад йовна. Тагчг бәәсн немшнр генткн окопмуд дотрасн һарлдад, ала-була татсн өвәрц әәтә ду һарһҗ хәәкрлдн бәәҗ, автоматсин сумдудар маниг цутхв. Мини эргнд йовсн салдсмуд экләд унлдв. Һолыг күцц һатлҗ hapад уга дәәчнрин кесгнь уснд цәәлзв. Әмд йовснь уралан усчад һарцхав. Түрүн зергләнд йовсн бидн немшнрүр өөрдәд ирҗ йовлавидн. Урдк дәәллдәнд күндәр шавтсн мини зүн һарм күзүндм теңнәтә болсар, би зуг һанцхн барун һарарн хәрүцх зөвтә биләв. Эн саамла автоматын сумдуд взводын түрүн нүүрт йовсн мини өмнәс асхрв... — Иигҗ келчкәд, Довдн-өвгн арнисн чирәһән илҗ инәмсклв:
— Эн харһлт кедү удан цагт болсинь медхшив.
— Дәрк! Дәрк! Юн болва цааранднь? Та яһҗ әмд үлдвтә? — болҗ Цорһа-өвгн адһв. — Автоматын асхрсн сумдас яһҗ әмд үлдҗ болх?..
— Юмн болсн уга. Би ода чини өмн әмд сууналм, — гиҗ көгшә келчкәд, үлдсн һанцхн һариннь хумха xyphap өрчүрн заав. — Хәлә.
— Дәрк! Дәрк! — гиҗ Цорһа-өвгн улм икәр сүрдв. — Иим юмн бас болдгҗ...
— Маңһдур өрүнднь серл орад, өндәһәд хәләхлә, медсанбатд кевтнәв. «Юн нанла болҗ?» — гисн мини хәләцд эмч: — Урдк шавастн талдан ил шав гиҗ танд уга. Болв күчр күнд юмар таниг цокҗ кевтә. Һарарн бәрлдлһн яһҗ болсинь тодлтн, — гиҗәнә. Эмчин келдгнь орта. Мини ясим хамхлад, махим керчҗ-керчҗ, дәкн цуглулҗ авад, мишкд кечксн болҗ мини махмуд бийдм медгдв. «Нанд серл мел эс орсн, эс гиҗ би мел үксн болхла, ямаран сән болх билә!» — гиҗ би тиигхдән үнн седкләсн күсл келәв.
— Дәрк! Дәрк! Тиим күчр йовдлын хөөн җирн җилдән йовҗ йовнат. Терүндән байрлх кергтәлм. Иим байран давсн тоотыг ухаллһар буурулҗ болдви? — гиҗ үүриннь үзсн тоотыг хувалцхар седв.
— Дәрк! Дәрк! Немшнр таниг бәрҗәһәд гишң хасн болҗана... Автоматар. Та әмд үлдсн... Довдн-өвгн адһм yгahap өрәсн һарарн киилгән тәәлв:
— Хәлә, нанла тиигхд юн болсинь. Мини иим бәәдлиг эмчнрәс талдан кен чигн күн үзәд уга. Ода чи үзхч...
— Дәрк минь! Өрчинтн ясд хуһрад, кесгнь эврә ормасн суһрад, талдан бәәдләр хоорндан залһлдҗ кевтә. Дольгалҗаһад көрсн усна адрута мөсн мет, — гиҗ Цорһа-өвгн өврв.
— Үзвчи? Немшин автоматын, немшин төмр хадарта һосна «көдлмшинь» hapap бәрлдхлә, иим болдг болҗана.
— Иим гүрм учрсна хөөн күн бас әмд үлддг болҗана! Болв, Довдн-ах, яһҗ та әмд үлдснтн медгдҗ бәәхш, — гиҗ Цорһа дәкн өврв. — Эмчнрин медрл орлцснь медгдҗәнә. Болв үкҗ одсн күүнд эмчнр әм залһҗ чадшго.
Немшин автоматын сумд мини өмнән бәрҗ йовсн бууһин хундгт туссн, дарунь өөрдәд күрч ирхлә, һарарн ноолдсн... Автомат тер саамд керго. Намаг унсна хөөн тедн көләрн давталсн... Тиигҗ тоолх кергтә болҗана.— Иигәд болвчн әмд үлдснтн ик кишг. Эн саамд учрсн тоотан мартхар седтн. Нань aph угалм, нег үлү — цаг уга, — гиҗ Цорһа-өвгн дәкн ашлв. Немшин сумд энүнд бийднь шигдҗәх мет болҗ сангдв.
— Чик. Би мартхар седнәв. Мартҗ чигн бәәнәв. Болв мартгдшго йовдлын тускар чамд одачн келәд угав. Соңс.
— Соңсҗанав, Довдн-ах. Танла тиигхд учрсн тер аюлас талдан үлү аюл гиҗ бәәдг болхий? — Бәәнә. Соңс. Тер өдрин бийднь, асхн шидр медсанбатур мана ротын командир лейтенант Коля Соколовиг авч ирв, — гиҗ медәтә салдс саналдн бәәҗ эклв. — Хойр көлнь өвдгәрн уга. Цусан икәр геесндән, әрә әмтә. Зовлңгнь... Болв тер түүрчәд бәәхәс биш, «гиң» гиҗ зовҗахан медүлгч ә һарһсн уга. Би терүнә бәәдләс сүрдүв. Лейтенант намаг таньв. Терүг ирхин өмнхн эмчнр нанд эм уулһад, мини зөвүрим баһлчкла. Эс гиҗ терүг үзшго, медшго чигн бәәсн болхв. «Би тана взводын дәәчнрт, танд бийдтн бас ханҗанав. Әмд үлдсн нәәмн салдст ачлврин цаасд кетхә гиҗ закув», — гиҗ лейтенант, сүл чидлән хураҗ, арһул келв.
— Yp лейтенант, манд ачлвр кергтә бишлм. Манд мана Төрскн, терүнә төлә... — гиҗ би терүг төвкнүлхәр адһув.
— Эн йовдлтн бас чигн сүртә, күчр үүл бәәҗ. Энтн дәәлдән төгсснә хөөн болсн бас нег баатр, зөрмг йовдл болҗана! — гиҗ Цоpha-өвгн суусн ормасн өндәв. — Яһсн бат цогц бәәсмб! Яһсн тиим чик ухан, ик дурн!.. — Лейтенант Соколовин тускар, терүнә бәәдллә ирлцңгү үгмүд Цорһа-өвгн олҗ ядад, урдк кевтән зогсад бәәв.
— Су. Соңс цааранднь, — болҗ Довдн-өвгн докъя өгв.
— Лейтенант яһва цааранднь? Әмд үлдвү? — гиҗ чичрңнсн дууһар сурв.
— Лейтенант невчкн зуур амрчкад: — Мини ротд өрүн бәәсн 108 дәәчәс ода, өдрин чилгчәр, йисн күн үлдв. Теднә негнь би, ротын командир лейтенант Соколов биләв. Би дәәчнрән чиләчкәд, эврән әмд hapч ирх зөв угав. Би теднлә хамдан, тенд, дәәлдәнә бәәрнд үкх зөвтә биләв! Ямаран гүрм! — гиҗ тер мел эрүл, чаңһ дууһар хәәкрҗ келв.
— Лейтенант тегәд әмд үлдви?! — гиҗ көгшә байрлв.
— Лейтенант Соколовиг маңһдур өрүнднь оршав, — гиҗ көгшн салдс келн, киилгиннь көндә ханцар нүдән арчв. — Ямаран көвүн билә! Хөр әрә давсн наста, сәәхн дүр-дүрстә, ухата... «Мартх кергтә» гинәч. Би чамла зөвтәв. Эндр чамд келсән, бийләм учрсн тоотыг цугинь мартхв. Болв лейтенант Соколовин әмнь һарчаһад келсинь мартҗ чадшгов. Цуг әрүн тоотас әрүн, цуг гүрмтә тоотас гүрмтә, тиим үүлиг яһҗ мартхв? Энүг мартулх чидл гиҗ угалм. Угад — зарһ уга.
...Хойр көгшә тагчг. Эдн эврә күүндврән ода цааранднь эврә-эврә чееҗ дотран кеҗәдг чигн болх.
Хойр көгшән өмн, стол деер бәәх хойр модн hap эднә ахр биш наснаннь кемҗәнд үзсн байрта болн һундлта бас кесг олн йовдлмудынь тодлулҗ бәәдгчн болх. Яһҗ медхв?
Дәәнә (зуг дәәнә чигн биш) җилмүдт әмәрн шордсн саяд үүрмүдән, элгн-садан, эврә наадк чигн улсан санҗ эдн тагчгрсн чигн биз...
Эн саамла «Орсмуд дәәлдхәр бәәхий?» гидг дун терз һатцас соңсгдв. «Эндр Диилврин өдр. Эндрк мөңк байрин чигн, мөңк гүрмин чигн өдр», — гиҗ хойр көгшә санснь алдг уга.
Счастье и горе без срока давности
Дед Довдон время от времени горюет, вспоминая тяжёлые эпизоды своей долгой жизни. Вот и сегодня сидел он весь во власти горьких размышлений. В этот момент зашел к нему старый друг Цорга.
Цорге не хватило всего одного годочка, чтобы попасть на фронт. Но тяготы тех лет он испытал сполна. Ему было 15 лет, когда, как и весь его народ, он был назван «изменником » и сослан в холодную Сибирь. Там, в морозном краю, подросток, не имевший никакого опыта, вкалывал на лесозаготовках и потерял правую руку.
Довдон и Цорга схожи не только своими взглядами на жизнь, но и внешне. Их легко можно было принять за братьев. Только Довдон, пожалуй, будет чуть пошире в плечах, да на лице у него морщин погуще. К тому же у обоих не хватает по одной руке. Надо же случиться такому совпадению!
Сегодня День Победы. Цорга, поздравив старого солдата с праздником, в ответ услышал лишь сухое «спасибо» и потому удивился нерадостному виду своего друга.
— Брат Довдон, что приключилось с тобой сегодня, в такой особый день — День Победы? Вид у тебя не слишком здоровый. Ведь мы с тобой давно решили, что нам, дожившим до восьми десятков лет, не стоит тратить оставшиеся дни на воспоминания, заново переживая боль и лишения прошедшей жизни. Был у нас такой уговор? Надо радоваться тому, что мы отстояли мирную жизнь для сегодняшней молодёжи.
— Да я и сам знаю, что надо беречь отмеренный срок. Но всё равно время от времени из глубины души рвутся наружу самые горькие воспоминания. Некоторые из них, похоже, не имеют срока давности. Нет даже таких слов, чтобы рассказать обо всем этом другим. Как тут быть? Остаётся только сидеть да молча перебирать в памяти всё пережитое. Иногда даже приходится улыбаться, делая вид, что веришь тому, как говорят сегодня: «Да, мы знаем о том, что вам пришлось испытать, что удалось совершить. За всё вам спасибо!» Но ведь вряд ли можно до конца понять то, что не видел своими глазами, что не пережил сам. Да, я радуюсь сегодня счастью молодых, тому, что им не пришлось испытать того, что выпало на нашу долю.
Но нередко слышишь и другое: «Это не вы победили в войне, а если и победили, то что вы дали нам?» Вот что обидно! Разве такое непонимание не есть большее несчастье, чем незнание? Видеть и слышать таких «умников» и не страдать душой я не в силах.
— Брат Довдон, нельзя так мучить себя, думая о подлых людях. Всю эту грязь надо выбросить из головы, развеять по ветру и дело с концом, — решительно сказал Цорга.
— Я порой думаю не только об этом, — произнёс Довдон.
— Ну если так, какая ещё у тебя есть боль, которую невозможно забыть? Рассказывай. «Горе, что переживаешь в одиночку, вдвойне в тягость. Горе, что разделил с другим, вдвое легче». Разве это не твои слова?
— Я тебе прежде рассказывал кое-что из того, что случилось со мной. Но подробно, как всё происходило на самом деле, я ещё никому не рассказывал. Да и сам я тогда не очень понимал. Молодой был, глупый ещё... — вздохнул Довдон.
— Ну, рассказывай. Ты меня очень заинтриговал, — Цорга придвинул свой стул поближе.
— Наш батальон летом сорок третьего дошёл до одной не очень большой реки. Советские войска уже гнали фашистов назад, на запад, и я считал, что наши бойцы уже набрались боевого опыта. Сейчас понимаю, что так я думал по молодости, по неопытности. При переправе через реку разгорелся жаркий бой. Рядом со мной тогда было много 18–19-летних ребят. Их лица я и сегодня вижу перед собой. Многие из них говорили: «Боги-хранители нас не покинут и будут оберегать и дальше». Я знаю, что эти слова они шептали, словно молитву, когда уже нельзя было ни на что надеяться. Но ни вера, ни талисманы в том бою никого не спасли от смерти. Потери были огромные. Война — есть война. Ее законы неумолимы... — и старый солдат приумолк.
— Да, закон войны известен, — поспешил прервать возникшую паузу Цорга, — но и его пора забыть.
— Я и рад бы забыть, да не дает мне покоя воспоминание об одном страшном эпизоде того боя, — промолвил Довдон и вновь погрузился в размышления.
— Что за эпизод? Рассказывай, — с нетерпением заинтересованного слушателя взмолился Цорга.
— Ну, слушай. Вышли мы к берегу той реки. Тишина. Немцы добрались сюда дня за два до нас, успели навести переправу, перешли по ней, а затем её сожгли. Там, на другом берегу, они окопались и поджидали нас. У нас же сил было недостаточно: мало уцелело бойцов, мало осталось патронов, у каждого лишь винтовка. Но зато на всех был один приказ: «Ни шагу назад! Только вперед! За Родину! За Сталина!» Как жесток закон войны — не считаться с людскими потерями! От нашего состава осталась половина, другую половину составило новое пополнение из таких же, как мы, юнцов. Вокруг —ровная степь, впереди —неширокая, но глубокая река, над нами —палящий зной.
Прозвучал приказ капитана —командира батальона: переправиться через реку, выбить фашистов из окопов и уничтожить! Первой приказано было выступить роте лейтенанта Соколова, остальным —поддерживать ее. Приказ есть приказ.
Всю ночь мы рубили деревья и стаскивали их к реке. Мы должны были до рассвета выйти на противоположный берег. Эту задачу выполнили. Мой взвод первым переправился через реку. Таков был приказ командира роты. «Вперёд! Только вперёд!» —стучало в висках у каждого бойца. Фашисты, укрывавшиеся в окопах, внезапно выскочили и с устрашающими криками стали поливать нас автоматными очередями. Вокруг меня замертво падали наши бойцы. Многие из тех, кто не успел еще выбраться на противоположный берег, так и потонули. Оставшиеся наконец-то добрались до берега. Мы, бежавшие впереди, были уже совсем близко от противника. Ещё до этого я был ранен в левую руку, она все еще была подвешена повязкой к шее, поэтому мне приходилось действовать только правой рукой. В это мгновение автоматные пули прошили землю прямо передо мной... Довдон вдруг провёл рукой по изборождённому морщинами лицу и усмехнулся:
— Я даже не помню, сколько продлилась та «встреча» с врагом.
— Боже мой! Что же произошло дальше? Как тебе удалось выбраться живым из того боя? — Цорге не терпелось услышать продолжение рассказа. — Как же можно остаться в живых после такого?
— А ничего не произошло! Ведь это я сижу перед тобой, — сказал Довдон и указательным пальцем единственной руки ткнул себя в грудь. — Гляди!
— Боже мой! Боже мой! — потрясённый Цорга лишь качал головой. — И такое случается...
— Когда на другое утро я очнулся, то первое, что я понял — лежу в медсанбате. На мой немой вопрос: «Что со мной?», врач ответил: «У вас, кроме прежней раны, других нет, но, видимо, вы получили удар чем-то тяжёлым. Вспомните, как шли в рукопашную». Врач был прав. Мне казалось, что все кости мои переломаны, тело всё изрезано на куски и сложено в мешок.
«Как было бы хорошо, если бы я оставался в беспамятстве, а еще лучше бы умер», —думал я и всей душой желал себе такой участи.
—Господи! После такой тяжёлой контузии ты живёшь шестьдесят лет. Надо радоваться этому. Разве можно омрачать радость от жизни тяжёлыми воспоминаниями о прошлом? —Цорга искренне желал разделить переживания друга. —Боже мой! Получается, немцы вас расстреливали в упор из автоматов, но ты остался жив... Довдон неспеша расстегнул рубаху:
—Смотри, что произошло тогда со мной. Никто, кроме врачей, еще не видел этого.
—Господи! Похоже, ребра твои были переломаны и смещены, а потом и срослись меж собой как придётся. Они, как застывшие волны! —Цорга не скрывал своего потрясения от увиденного.
—Видел? Это работа немецкого автомата и кованного железом фашистского сапога.
—Как можно остаться в живых после такого?!
И всё-таки не могу понять, брат Довдон, как ты остался жив? —вновь и вновь удивлялся Цорга. —Понятно, что тут не обошлось без вмешательства врачей. Но ведь и врачи бессильны вернуть к жизни погибшего.
—Пули немецкого автомата попали в приклад моей винтовки, а когда сошлись с врагом вплотную, начался рукопашный... Тут уж автомат ни к чему. Когда я упал, немцы затоптали меня своими сапогами. Так надо понимать.
—Остаться в живых после такого —это же огромное счастье. Постарайся забыть все это. К чему заново ворошить пережитое, тем более, что и времени у нас осталось всего ничего, — заключил Цорга. Ему казалось, что это его решетят немецкие пули, его пинают кованные железом немецкие сапоги.
— И то верно. Я сам хочу позабыть, да и забываю потихоньку. Но вот об этом я тебе до сих пор не рассказывал. Слушай!
— Слушаю, слушаю, брат! Но разве может быть что- нибудь еще страшнее того, о чём ты только что рассказал?
— Есть, есть! Слушай! В тот же день, ближе к вечеру, в медсанбат доставили командира нашей роты лейтенанта Колю Соколова, — глубоко вздохнув, начал старый солдат. — Обе ноги оторваны до колен. От большой потери крови едва живой. Боже мой, какую же он терпел боль... Но несмотря на адские муки, он не проронил ни стона. Я был потрясен. Лейтенант узнал меня. Незадолго до этого мне дали болеутоляющее лекарство. Иначе я, возможно, не узнал бы о нем.
— Спасибо солдатам вашего взвода и вам лично, — собрав последние силы, тихо произнёс лейтенант. — Я отдал приказ, чтобы отослали в штаб батальона документы на представление к наградам тех, кто остался в живых, и тех, кто погиб в бою.
— Товарищ лейтенант, мы не за награды шли в бой. Мы за Родину... — поспешил я успокоить его.
— Какой мужественный, геройский поступок! Как его воспринять? Как завещание командира или клятву? — дед Цорга даже привстал со стула. — Какое благородное сердце, какое отношение к своим бойцам! — и, не подыскав больше подходящих слов восхищения последним поступком лейтенанта Соколова, Цорга так и остался стоять перед Довдоном.
— Сядь, слушай дальше, — Довдон дал понять, что хочет продолжить свой рассказ.
— А что стало с лейтенантом? Он остался жив? — нетерпеливо спросил Цорга.
— Немного передохнув, лейтенант собрался с силами и продолжил: «Утром в моей роте было 108 бойцов, а к концу дня осталось в живых всего 9, и один из них я — командир роты Соколов. Потеряв почти всех, я не вправе оставаться в живых. Я должен был погибнуть вместе со своими солдатами там, в бою! Как же это несправедливо!» — и он заметался от физической и душевной боли.
«Остаться без обеих ног немногим лучше, чем погибнуть, — подумал я тогда. — Может, он еще сам не знает, что остался без ног?».
— Так лейтенант остался жив? — воскликнул нетерпеливо Цорга.
— Колю Соколова похоронили утром следующего дня, — Довдон вытер глаза пустым рукавом. — Какой был парень! Ему едва было за двадцать, красавец, умница... Вот ты говоришь: «Надо забыть!». Я согласен с тобой. Всё, что случилось со мной тогда, я готов забыть. Но не в силах забыть последних слов лейтенанта Соколова. Есть ли что священнее и горше, чем то завещание или клятва?! Нет, забыть такое невозможно. Нет такой силы на свете, что заставила бы меня забыть об этом.
