* * *
Тундонь пиземесь китнень керясь.
Минь аштинек сэтьме кудосот.
Тон пшкадить: «Тунда куломс берянь.
Рудазга молеманть, чувоманть
Калмиця ломантне сюдосызь».
Гай кизэнь шкане пичепулос
Тонь марто пангс сестэ токинек.
«Вай, — мерить, — кизна берянь куломс,
Жаль кадомс те мазычись минек».
Сёксень тарькссэ арынь киулос.
Сельмесэть — кемемачинь кучовкс.
Мерить тень: «Сёксня бу а куломс
Тонь одов самот апак учо...»
Телень чись понась ловтнень пулос.
Мон совинь. Кудось лембе. Уштозь.
Тон — текень: «Те шкане а куломс.
Ломантне сизить калмонь чувозь».
Шкась сёлмокс ахолясь пек ламо.
Кизна якинек тонь калмамо...
Валот монь прясо якить-ардыть:
Куломась а паро куш зярдо.
* * *
Промозглый ветер в слякоти увяз.
Сказала ты: «Нет, только не весной.
На кладбище распутица и грязь
Проклятьем будут в памяти людской».
Вот день солнцестоянья пролетел.
Остались мы наедине в бору.
«Я не хочу грустить о красоте» —
Сказала ты. — «И летом не умру».
Ушёл я за удачей в холода.
Осенних слёз полны твои глаза.
«Вернись скорей» — сказала ты тогда,
«Мне, не дождавшись, умирать нельзя».
Завыла в трубах сильная пурга,
В твоей избе уютно, как в раю.
«На кладбище — глубокие снега.
Устанут ведь могилу рыть мою».
С тех пор воды немало утекло,
И в летнюю, бушующую цветь
Тебя мы хоронили всем селом.
В любую пору плохо умереть.
