Три осенних дня
Появление на сцене театра новых людей в камуфляже с автоматами на груди поначалу никого не удивило. Их естественность и суровость вызвали даже аплодисменты — какой театральный ход, какая достоверность и убедительность! Но всё же в аплодисментах слышалась какая-то настороженность или растерянность. Со сцены продолжала играть громкая музыка. На мгновение Дине показалось, нет, она нутром почувствовала, что музыка эта превращается в какую-то нелепость, излишество, сопровождая нарастающий кошмар. Странное ощущение овладело ею: словно бы реальный ход событий внезапно стал размываться, растворяться, исчез, и его заместило нечто необъяснимое, непонятное, сновиденчески нереальное. Это было похоже на приступ дурноты, который приключался с Динарой в жару или в душном помещении, — опытный корпоративный доктор-невропатолог называл это «игрой сосудов». Но в театральном зале было совсем не жарко и вовсе не душно. Отчего же сосуды так разыгрались? Она покосилась на подругу — Аида не отрывала глаз от сцены и, казалось, не видела там ничего необычного. От этого приступ дурноты подкатил с новой силой, началось головокружение. И чуть ли не с облегчением, возвращающим в реальность, Динара услышала пронзительный женский крик: «Господи! Это же террористы! Как они сюда проникли?!» Возглас повис в воздухе, и после него на мгновение наступила гнетущая тишина. Затем всё разом зашумело, заголосило, загремело — детские и женские вопли, возмущённые мужские возгласы, грохот стульев и топот ног.
Казалось, всё, что находилось в огромном помещении, разом привела в движение какая-то невидимая страшная сила. Действие на сцене рассыпалось, актёры исчезли, и перед зрителями остались только чернобородые мужчины в камуфляже — чеченские боевики. Террористы! Автоматная очередь в воздух перекрыла нарастающий шум, но не остановила панику. За первой последовала вторая очередь, затем третья, и наконец наступила жуткая, настороженно-мёртвая тишина. Динара покосилась на Аиду — к своему изумлению, она увидела на лице подруги странную, непонятную улыбку, то ли растерянную, то ли недоверчивую.
Подруги сидели на балконе, когда открылись двери и в зал вошли женщины с пистолетами, в хиджабах, одетые во всё чёрное, с завешенными до самых глаз лицами, подруги поняли степень опасности, поняли, насколько серьёзно всё, что происходит, и инстинктивно прижались друг к другу.
На сцену, гремя бахилами, поднялся рослый, плечистый боевик и безапелляционным тоном объявил: «Грузины, азербайджанцы и иностранцы свободны. Остальным — сидеть!» Хриплый застуженный голос лишь подчёркивал безапелляционность его тона. Десятка полтора зрителей торопливо вышли из зала.
В зале тут и там зазвучали мелодические сигналы сотовых телефонов, в разных концах, на разные голоса. И эта связь с миром каким-то образом внушала надежду захваченным врасплох людям. Террористы не запрещали говорить по телефонам: им как будто даже нравилось это, по-видимому, они были заинтересованы в том, чтобы о захвате заложников узнали как можно больше людей.
Аида сумела взять себя в руки. Наклонившись так низко, что голова её упиралась в спинку переднего кресла, она вполголоса говорила по телефону с мужем и дочерью:
— Они грозятся удерживать нас до исполнения ультиматума. Не волнуйтесь, всё будет хорошо! — на удивление спокойным голосом повторила Аида. Казалось, она была полностью уверена, что их никто не тронет, что их обязательно освободят.
Неужели Аида и впрямь так уверена в благополучном исходе?
О себе Динара не могла сказать этого. Она чувствовала, как где-то в глубине её сознания всё отчаянней звучат сигналы паники, пронзительные звонки и сирены, пока доносящиеся издалека. С этим надо было что-то делать, иначе долго не продержаться. С нервами у неё было неважно, она всегда всё переживала с детской непосредственностью, и поэтому многое в жизни причиняло ей боль. «Надо себя чем-то занять», — подумала она.
Может, тоже позвонить кому-нибудь из друзей или сослуживцев и рассказать, что тут происходит?
Впрочем, меньше чем за полчаса стало ясно, что не только вся столица, но и вся страна уже знает о происходящем в театральном центре. Международные агентства прерывали передачи новостей и сообщали о дерзком захвате заложников в центре Москвы. Вдруг стало очевидно, что Земля мала, очень мала. Странно было сознавать, что они неожиданно оказались в фокусе внимания всего мира. Это немного отвлекало, даже вызывало нечто похожее на глуповатую гордость, но сирена тревоги в голове не утихала. И только когда на балкон, где они сидели, вошёл раненный в руку боевик, а молодая террористка строго спросила: «Есть врач?» — Дина почти с облегчением вскочила с места и вместе с Аидой, имевшей кое-какие навыки медсестры, полученные ещё в вузе, подошла к раненому. За первым пришёл ещё один чеченец, с простреленной мышцей бедра. А третий предъявил рваную рану руки с сильным кровотечением. Аида оказалась на высоте: ей удалось остановить кровотечение жгутом, скрученным из собственного красивого шифонового шарфа. Чеченец, бледный от потери крови, улыбнулся ей и что-то сказал на своём языке. В ответ Аида неуверенно попросила:
— Может быть, вы нас отпустите...
— Такую красавицу я не отпущу до конца жизни. — Боевик ещё раз широко улыбнулся и, кивнув на жгут из шифона, с насмешливой гримасой показал большой палец.
Время шло очень медленно. В замкнутом пространстве теряется чувство времени. Кажется, что время остановилось навсегда. Теряется даже ориентация в пространстве. Это страшно, когда не видишь, как солнце исчезает за горизонтом, как голубеет небо. Сколько прошло времени, который час? День или ночь? — Динара задавала себе эти вопросы и не могла дать на них ответа. Сотовые телефоны давно разрядились и теперь ничего не показывали. Оставалось только ждать. Но чего ждать? Сейчас она слышала жизнь больше, чем когда-либо. Она пыталась объяснить себе, что её жизнь сейчас ей не принадлежит, а принадлежит им, тем, кто захватил их, кто стоит с автоматами в руках, пугая красными застуженными глазами. Нужно набраться терпения и ждать, ждать, ждать из последних сил. Ведь этот ужас происходит только здесь, в одном этом театре. А там, за стенами театра, — свобода и жизнь. Там есть умные и всесильные люди, которые обязательно найдут выход, умное решение, как вызволить их. Они спасут. Люди сидели в полудрёме. Который час? Думать об этом бессмысленно. Следом за нервным напряжением, чувством страха и опасности, подавленности и угнетенного состояния заложники впадали в тяжелый то ли сон, то ли дремоту. Люди давно потеряли ощущение времени и пространства, но они не были сломлены, они ждали и надеялись, что там, за стенами этого замкнутого пространства, о них помнят и о них позаботятся. Они сделают всё возможное и невозможное. И это давало им силы жить дальше, дышать дальше и надеяться. И неважно, что кто-то из них полулежал, кто-то был в обмороке, уже не в силах держаться, кто-то находился в таком состоянии, которое называется диковинным словом «транс». Их спасут — и это главное.
Когда начался штурм, Динара спала. Вернее, она впала в тяжелую полудрёму. В полудрёме ей то ли приснился, то ли пригрезился сон, один из далёких дней её детства. Вот большой гурьбой девчонок они босиком бегут к реке. Жаркий воздух неподвижен и зноен. Только изредка пролетит с жалобным тонким жужжанием пчёлка или басовито гудит огромный, пугающий своими размерами шмель над головой. Вот она подбегает к берегу: круто вздымается обрывистый берег реки. Над водой плотной стеной отплясывает мошкара. Она бросается в ледяные бурные волны реки, полной острых камней. Сильные потоки горной реки упрямо несут её вниз по течению. Вот-вот она захлебнется, не сможет выбраться на берег. Её относит вниз по реке очень далеко от знакомого места. Нащупав руками крупные камни, упираясь ногами в дно реки, Дина, держась за камни цепко, с трудом дыша, выбирается на берег. Коленки все в ссадинах и синяках, в уши плотно набилась вода, она не видит и не слышит подруг, силится сбросить с себя ил и водоросли, обвивающие её тело, но напрасно: плотная пелена вдруг наплывшего тумана застилает ей глаза, а шею оттягивает повисший тяжёлым грузом илистый, крепкий дёрн из водорослей: она силится сорвать с шеи эту паклю, но трава плотно обвита вокруг горла... Тогда, закрыв одной ладонью правое ухо, она наклоняет на левый бок голову и прыгает на одной ножке, водяная пробка вылетает из ушей, трава спадает сама с шеи. И она слышит, как шелестят деревья на берегу. Послеполуденный зной всё жарче и жарче. Они всей гурьбой несутся назад, ноги утопают то в горячей пыли, то в шелковистой и нежной зеленой травке, растущей по обочинам тропинки...
И тут Динара проснулась. От выстрелов. Стояло утро 26 октября 2002 года — это был день её рождения. Усилием воли Дина разлепила глаза и ещё раз попыталась обвести взглядом сидящих рядом, пытаясь найти Аиду. Её нигде не было. На ее месте сидела другая женщина — с застывшим взглядом, а изо рта шла обильно белая пена, она была мертва. Динара задрожала всем телом, стала биться, словно в судороге, затем широко вдохнула всей грудью и почувствовала, как теряет сознание... Она пришла в себя, когда её растормошил спецназовец. Она плохо соображала, где она и что с ней. «Пойдёмте из зала!» — сказал спецназовец, держа её под руки.
Очнулась Дина через двое суток. Сколько была без сознания, сама не помнила, но ей сказали. Прошла минута, и Дина осознала, что она не в столице, а дома, в Нальчике. Она мучительно пыталась вспомнить, почему она здесь. Взгляд прикован к окну. Там, за окном, — звенящая тишина, не слышно даже птиц. Разом нахлынули воспоминания о так нежданно и страшно минувших событиях. Душу пронзила острая, колющая боль, словно маленький острый кинжал вонзают ей в грудь: «Аиды больше нет!.. Я больше не увижу её, такую жизнерадостную, остроумную и весёлую?! — с отчаянием подумала Динара. — Как жестоко и несправедливо! А солнце светит, словно не случилось того страшного, что мне довелось увидеть и пережить за эти три осенних дня. Как же так? Почему не плачет природа? Почему безучастен Всевышний? Или он забирает лучших, а худших оставляет нам в назидание? Почему не упадет небо на землю, а солнце не скроется навсегда — после всего, что сотворили люди на этой маленькой, очень маленькой Земле?! Как верно сказано: “Люди не ведают, что творят”. Поистине, не ведают!» В тишине раздался звонок. Обычный звонок показался громким и резким, больно отозвался в голове, словно сверло вонзили в голову. В трубке был Его голос. Она тут же зарыдала в телефонную трубку, а он почти шепотом произнёс: «Соберись с силами, надо держаться. Надо как-то всё перетерпеть, пережить. Держись...»
Теперь ей больше никогда не приснится светлый и счастливый сон. Никогда. Что-то должно случиться, что-то должно произойти, что-то, что остановит это безумие. Безумие людей. Безумие войны. Безумие страшного и жестокого — самого низкого и безбожного проявления заблудшего человека — террора.
