Слово поэта жаром сердца согрето
(Штрихи к творческому портрету Газима Шафикова)
Газим Шафиков (1939–2009)…
К нему самому можно было бы отнести его же стихотворные строки, посвященные Ахметзаки Валиди Тоган:
Заки — взрывоопасное, как порох,
Короткое, как выстрел, имя…
По духу, содержанию и объему его творений назвать автора другим эпитетом, кроме как «неистовый», — сложновато. Завидная работоспособность и молниеносная оперативность, обильная плодовитость и без промаха бьющая в злобу дня актуальность. Башкир до мозга костей, но пишущий на русском языке, — все без исключения произведения насквозь пропитаны национальным живительным соком: от темы, стиля до словесной оболочки. Энциклопедическая разносторонность. Умение выступать во многих жанрах, виртуозно сочетая фольклор с современной художественной поэтикой: вдумчивый прозаик, запоминающийся поэт, своеобразный драматург, незаменимый переводчик, интересный киносценарист, пытливый фольклорист и бескомпромиссный публицист. Звенящее, порою гремящее, как колокол, звено между башкирской и русской литературой… И все дарование художника слова, обогретое жаром сердца, направлено на возрождение неукротимого духа своего народа.
Газим Шафиков с легким росчерком пера создавал яркую, впечатляющую картину какого-либо события или местности, порою соединяя их в единое целое: «…В такие времена вода в не менее прекрасной реке Сакмар меняла свой цвет, из бирюзово-зеленоватой становилась алой от крови» («Несостоявшийся фильм об Акмулле»). За подобными описаниями чувствуется рука не только талантливого поэта, но и пытливого историка, знатока быта и жизни родного народа с горячо любящим сердцем своих близких и дальних сородичей.
Откуда его очерки? О ком и о чем они? О героях и событиях автор добывал материал не только из архивных полок и фольклорных произведений, а прежде всего из уст очевидцев. Более того, рос он в той атмосфере, где воздух был пропитан духом Заки Валиди, Шарифа Манатова, Муссы Муртазина и жива была память о них. И пятилетним мальчиком проникновенно декламировал Газим строки Шайхзады Бабич:
Башкортостан, страна услад,
Бесценный клад, нетленный сад.
Где лев — по имени башкир —
Родился и увидел мир!
Во многих произведениях Газима Шафикова фактологическая точность документалиста счастливо сочетается с наблюдательностью зоркого художника. Вот два брата — герои рассказа «Перелом» — буквально накануне Октябрьской революции, нанявшись лесорубами (а потом этот же лес они должны будут сплавлять по весеннему половодью Сакмара) к оренбургскому купцу первой гильдии, идут вместе с такими же работниками, как они, в заимку. Заурядное, казалось бы, событие автор выводит занимательно, неторопливо разматывая нить сюжета, в хорошем смысле слова интригует читателя предстоящей драматической развязкой: «Самат распряг лошадь, обтер потное ее тело ветошью, накинул на спину рогожу и на время коротко привязал к дышлу саней, чтобы она не дотянулась до сена. Он сразу понял: место это было присмотрено людьми купца Сорокина давно и лесную заимку поставили заранее, специально к их приезду, чтобы лесорубам было где жить…»
Доверенное лицо купца — «медведь-шатун» (так окрестит его Самат) показал ему на опушке леса вдоль реки «черные головешки домов, когда-то составлявших аул:
— Здешние башкиры издавна были охочи до разных бунтов. Не нравилось им, что лес рубят… Заводы строят по ту сторону леса. С топорами шли, с вилами. Это на винтовки-то! А то и пушки. Ну и засевали землю своими трупами. А тех, кто в живых оставался, подальше отсель отправляли. В Сибирь, там… Встречал я их там, паря, когда шел по каторжным тропам… Не могут они без своих аулов да ближних своих. Быстро их на чужбине окручивает, инда болезнь какая их там косит. Был человек — и нет его…»
Но медведь-шатун — он и есть медведь-шатун, а вот как «философствует» его более образованный («культурный»)» собрат Михельсон, оказавшийся самым неутомимым врагом Салавата, и приходит к выводу, что морального превосходства над таким народом, который восстал за свободу духа, никогда не добиться: «Убить человека нетрудно. Весь народ можно истребить нашими-то пушками и мортирами, зная, что у них ничего, кроме копий и луков, нет. Тем более если их обложить сотнями тысяч регулярного войска под командованием знаменитейших генералов да фельдмаршалов. А вот душу… Не-ет, душу дикарей никакими ядрами не выбьешь. Душа и тело — вещи разные».
Да, этот не чета звероподобному колонизатору. Но тот и другой, несмотря на полярные различия, проводники одной и той же политики грабежа и дележа.
Газим Шафиков доказательно обобщает огромные исторические пласты или становление характера неординарных личностей. Вот, например, вывод относительно лидера башкирского национального движения: «Валиди стал политиком в истинном и гуманном смысле этого слова именно потому, что с детства приобщился к народному духу, поэтике и поэзии своего народа… Это они не только причастили его к высокой совестливости и благородству, но и внедрили в него эти категории». Как не хватает некоторым нашим высокопоставленным на российском уровне чиновникам понимания того (а может быть, и нет желания понимать!), что истинного гражданина невозможно воспитать вне конкретной народной духовности, вне атмосферы родного языка, культуры и истории края!
Ограничимся анализом того, как публицист стремится понять и показать феномен башкир, который, идя на бесчисленные жертвы, вопреки жесточайшему колониальному гнету, уместно сказать — геноциду, сумел сохранить себя как народ, свое человеческое достоинство и свой Седой Урал.
К своему историческому эссе «Умерщвление плоти» автор присовокупляет подзаголовок «Пристрастный взгляд на башкирские восстания». И этот подзаголовок объясняет многое. Публицистика, да и сама философия, не может не быть пристрастной. Разумеется, исследователь обязан разграничивать два момента: исходить из того, что есть, с одной стороны, неопровержимые факты, подтверждаемые документами, источниками, поддающиеся логическому построению, есть, с другой стороны, мнения об этих сведениях. При всем при том в некоторых случаях приходится отступать от такого правила. В каких же это случаях? Газим Шафиков считает необходимым пояснение такого рода: «Я дал лирическую картину только потому, что сам Заки Валиди в своем труде об истории башкир любил нет-нет да отойти от строго научного изложения и окунуться в живую картину тех битв…»[*] Подчеркнем и то, что как раз одной из существенных черт философской публицистики являются выводы, добываемые на основе интуиции, этого труднообъяснимого дара природы человеку, способствующего не только художнику, но и ученому сделать уникальные открытия.
Известный исконно русский философ Николай Бердяев, говоря о русских как о национальном типе, подчеркивает, что он «есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей… он не знал меры и легко впадал в крайности… имеет склонность к насилию и доброте»[†]. Газим Шафиков, касаясь национальных черт башкир, также поднимает эту сложнейшую проблему: наш «народ, доверчив и наивен… Башкиры и до сих пор остались такими. Их легко обмануть. Но их нельзя выводить из себя. Когда чаша терпения переполняется, эти доверчивые, гостеприимные и наивные люди становятся похожими на разъяренных тигров»[‡].
Одна из характерных черт философской публицистики — это широкие, можно даже сказать, глобальные обобщения с опорой на все имеющиеся данные, собранные учеными разных сфер, более того — умение подниматься над ними. Например, о башкирских восстаниях пишет автор, «о каждом из них вроде бы написано немало. Но в этих исследованиях, на мой взгляд, недостает главного: проникновения в суть тех грандиозных исторических событий и явлений, психологического... а не только информационного к ним подхода»[§]. Здесь-то проявляется подход автора к оценке не только исторических событий, но и исследований, посвященных этим событиям, оценивая их не как историк-статист, а как пытливый мыслитель-публицист, имеющий в своем арсенале методы философского анализа, что позволяет ему представить стройную, целостную картину прошлого, проливать свет на настоящее и прогнозировать будущее. Именно в таком русле текут размышления публициста по поводу восстания Батырши. Одной из главных причин вооруженного выступления башкир стала замена ясака покупкой соли. Что за этим скрывалось? Газим Шафиков, как философский публицист, обращает внимание на суть вопроса. Ссылаясь на идеолога восстания Батырши, он подчеркивает: отмена ясака за владение собственной землей была отменой земельной собственности башкир. Еще в середине 1730-х годов был принят ужасный закон о свободной продаже башкирских земель. Теперь (принимая новый закон. — Ф. К.) власти решили окончательно лишить истинных хозяев-вотчинников их исконных владений… Итак, опять искус мнимой свободы? А как же двухвековой опыт бывших горьких поражений? Неужели они ничему не научили башкирский народ?.. Нет, не мирилось сердце вольнолюбивого башкира с жестокими несправедливостями царских властей… И это теперь может показаться диким, сумасшедшим упрямством… Но в том-то и таится великое таинство народной души, девиз которого — свобода или смерть!»[**]
Другая особенность философской публицистики — связь с современностью. На рядовом, повседневно-житейском примере Газим Шафиков разворачивает свои рассуждения, на основе которых делает глубокое обобщение: «Руководитель уфимского „Клуба интеллигенции“ говорила мне: „У меня подруга-башкирка. По ней я знаю характер башкир… Она сама кротость и немногословность. Везде и всегда старается остаться в тени“. — „Может быть, не кротость, а скромность?“ — несмело предположил я, но моя собеседница горячо запротестовала: „Именно кротость. Ведь башкиры вообще кроткие по натуре и какие-то очень робкие…“ — „А кто их такими сделал?“ — хотелось мне спросить, но разве эта бойкая женщина поймет скрытый смысл моего вопроса? Увы! Это понимают только башкиры, нынешние сколки бывших мятежных душ… Не знающий страха в бою, поражающий выносливостью, бесстрашием, удивительным терпением башкир выказывал столь же удивительную неопытность, непрактичность и „простодырство“ в мирной жизни… Отвагу, силу духа, гордость и физическую мощь из него выбивали всеми видами оружия… Вот под каким беспрецедентным напором разбойничьих сил трансформировался характер башкир, приходя к „кротости и застенчивости“. Нынешним интеллигентным потомкам бывших господ и угнетателей никогда этого не понять. Умиление высокообразованной женщины „кротостью“ своей подруги — страшное обвинение и приговор ее предкам»[††]. Действительно, подобных примеров множество. И если общество наше воспринимает все это как явление естественное — то, значит, болезнь зашла слишком далеко и дала уже метастазы. Мы сейчас возносим как достоинство бесконфликтность человека и даже не задумываемся, что не столь уж в стародавние времена таких называли просто приспособленцами, не имеющими своей принципиальной позиции… Да, надо уметь ладить в коллективе, быть, как говорят ныне, толерантным, терпимым… Но… всему бывает, должна быть мера. Иначе именно в условиях бесконфликтной атмосферы находит благодатную почву рабская психология и волюнтаризм случайной выскочки…
А публицист продолжает ставить перед собой и перед читателем непростые вопросы: «Как можно оправиться после одного жесточайшего избиения, расправить крылья, вздохнуть полной грудью, чтобы изготовиться к новому всенародному мятежу? Несомненно, одной из самых важных составных этого феномена является численность башкирского народа в те мятежные эпохи. Не может малочисленный народ воевать десятилетия и столетия подряд…» И автор старается привести убедительные сведения на этот счет. Далее останавливается и на таких немаловажных факторах: «Башкирские восстания не могли бушевать сразу повсюду. В кровавый водоворот мятежей втягивался то один, то другой регион, тогда как другие могли так или иначе питать воюющих соплеменников поддержкой, выражавшейся присылаемыми отрядами или продовольствием, оружием и боевыми лошадями»[‡‡].
Следующим отличительным свойством философской публицистики является обращения к фактам из мировой истории, нахождение каких-то общих моментов, параллелей. Газим Шафиков, когда говорит о феномене Салавата, сравнивает его с Александром Македонским. Но тот был сыном царя, а воспитателем имел мудрейшего Аристотеля… И если Салават сумел стать такой личностью, что полностью отвечал вызовам своего времени, был вровень со своим веком, возможно, и опережал его, то, следовательно, имелись на то надлежащие условия. Какие же? На этот счет более основательны размышления Газима Шафикова относительно биографии Ахметзаки Валиди. Как известно, родители и ближайшие родственники его были глубоко образованными людьми своего времени. «Да, окружение имело громадное значение в его становлении и развитии… Но есть нечто такое, что никак не вмещается… (в какие-то. — Ф. К.) рамки, и это „нечто“ является незримым, но мощным фактором в выявлении истоков личности Валиди. Фактор этот — сам его родной народ, его история, его национальный характер. Вопрос этот необъятен, к тому же от начала до конца оболган советскими историками вроде Раимова, Типеева, Устюгова…»[§§]. Вновь и вновь обращаясь к истокам формирования национального характера своего народа, автор ставит до боли горькие, но справедливые в своей объективности риторические вопросы, в которых в определенной мере заключены и ответы: «Стойте, люди, одумайтесь наконец! Что дали вам бунты ваши и мятежи? Могут ли волны Инзера или Алидели сокрушить стены каменных скал, а ветры — вырвать с корнем сосны и дубы?.. Не пора ли утихомириться?.. Укротите же свой пыл, стараясь держаться родимой земли, без которой жизнь для вас подобна отсутствию ее… Но, едва оказавшись в седле и коснувшись рукой оружия, неприметный в миру человек мгновенно преображался… Тогда он был способен на возможное и невозможное, чтобы выместить на ком-то всю свою боль, обиды и унижения повседневного рабского существования. Не в этом ли — еще одно из объяснений феномена башкирских народных восстаний… Вот свидетельство Деколонга, одного из самых бесчеловечных усмирителей Салаватского восстания: „В седле они безумному зверю подобны и биться готовы до последнего издыхания…“
Казалось бы, после самого ужасного подавления крупнейшего в истории башкирского народа восстания должна была бы наступить долгая пронзительная тишина… Так бывало везде и всюду на земле, потому что не оставалось в живых почти ни одного боеспособного мужчины… Однако как понять то, что через очень короткое время вновь по первому зову „белого царя“ спешат на французскую войну? Почему то же самое не делают другие народы?» И что же, к какому заключению, выводу приходит автор? «Участие башкир в составе русского войска в многочисленных кровавых битвах с иностранными захватчиками было в традиции, и потому традиция эта не была нарушена и на этот раз… И это национальное качество… есть верность долгу и вековым традициям, незлобивость и отходчивость характера, постоянный боевой настрой народного духа башкир. Жаль, что такие качества у „призывающей“ стороны всегда вызывали не чувства солидарности и понимания (я уж не говорю о какой-то благодарности)… а имперское небрежение»[***].
Сразу же после Октябрьской революции Башкирское областное шуро объявляет башкирскую автономию. И вновь автор задается вопросом: «Почему же именно в Башкортостане, самой отсталой и „дикой“ (в кавычках) окраине Российской империи, стал возможен такой необыкновенный революционный всплеск? Откуда взялись эти молодые национальные деятели, осмелившиеся взвалить на себя бремя исторической ответственности, выступить от имени всего народа и противопоставить себя и Временному правительству Петрограда, и его большевистскому правительству? Думается, ответ на этот вопрос дает сама история Башкортостана и его народа. Нет никакого сомнения, что башкирское национальное движение, во главе которого встали члены шуро, а вождем его стал Ахметзаки Валидов, явилось органическим продолжением предыдущих башкирских восстаний против царского гнета, борьбы за национальную свободу, независимость и государственность…» (Г. Шафиков. Указ. соч. С. 81)
И поэтические произведения Газима Шафикова навеяны в основном героическими деяниями предков — богатырей духа:
…Забудусь,
подпалю фитиль событий
И прошлое увижу наяву.
И нет уже сограждан суетливых
В очередях и уличной толпе…
(«Память»)
Или же следующие строки:
Откуда, спрашивают, родом,
С каких достопочтенных мест?
Опять же: из какой породы,
Кто дед, кто мать и кто отец?
(«Бессмертие»)
Обращаясь в далекое ли, близкое ли прошлое, автор воспринимает все происходящее как то, что случалось с ним самим:
Нет, не Бабича — это меня
Волокут по камням зилаирским…
Именно такое восприятие жизни и отношение к творчеству позволяло ему жить так, как пишет, писать так, как живет.
В публицистике, прозе и драматургии он оставался поэтом (неслучайно отдельные очерки начинаются у него стихами. К примеру, о Заки Валиди, Мусе Муртазине, Джалиле Киекбаеве, Хадие Давлетшиной, Рами Гарипове и др.), в поэзии — мыслителем и публицистом, в переводах — виртуозным художником. И в каком бы жанре ни выступал — показывал волшебные возможности слова.
Художественное и публицистическое творчество данного неординарного автора с точки зрения философских истин подводят к заключению, что не только героические дела, но и повседневные поступки, озаренные любовью и великой целью во имя освобождения человеческого духа, ведут к бессмертию! К бессмертию в памяти благодарного народа…
Очень надеюсь, когда-нибудь у нас учредят республиканскую премию имени Газима Шафикова за высокохудожественное сочетание дарований поэта, прозаика, публициста и переводчика в одном лице.
[*] Шафиков Г. Крючья под ребро. Уфа: Китап, 1993. С. 171.
[†] Бердяев Н. Русская идея. М.: АСТ, 2000. С. 7–8.
[‡] Шафиков Г. Крючья под ребро. С. 46–47.
[§] Там же. С. 16.
[**] Там же. С. 55—56.
[††] Там же. С. 74—75.
[‡‡] Там же. С. 26—27.
[§§] Там же. С. 186.
[***] Там же. С. 66—67.
