Банго
О киндо дром накхлас пэрдал на бари вэшэса хар ай лас тэ мэкэл-пэ тэлэ. Мэ зуралэс инкрос о рулё, дарос кэ машына шай чуский па дром. Анда бришынд мэ хасардэм о дромдром ай накхлэм о бандярипэ. Кадо мэ атярдэм инкэ дэ допаш часо палпалэ, па врама аба трубуяс тэ дав аври по шассэ. Ратёлас. Аканак ащилас екх: тэ ажукарав катэ андо вэш, жи пун десайвэл.
О бришынд щёрдёлас сар анда бради. Мэ мудардэм э вурдонэскэ яга тэ на бэшавав аккумуляторо, ай ащилэм андэ кори рат. Фанáри! Наис лэ Дэвлэскэ, вов пашлёлас по тхан. Мэ пхабардэм лэс: пэрдал англуны глажа пэ мандэ дыкхлас анда рат щёрвало муй. Мэ даратар кикидэм о сигнало, ай о муй хасайлас, алом андо удут сыкадилас вас, акхардас ман, кадэ ви хасайлас. «Чи дыкхав кханчи катар удут» — атярдэм мэ ай мудардэм о фанáри. Англа вурдон вари-кон тордёлас.
— Со бэшэс? Авэн! — шундэм мэ. Манушано гласо лас па мандэ э дар. Мэ улилэм анда авто ай палэ пхабардэм о фанари. Андо лэско удут сыкадилас эк-цэра бандярды фигура, кадо сас о пхуро.
На дур пала копачя тордёлас на баро каштуно кхэр. Андрэ пхаболас бов ай сагияс чярэнца, пэ мисаля пхаболас кирасиноско лампашы. О пхуро щютас по бов чяйнико тэ кирол паи.
— Наис тукэ, мануша. Чи жянав со мэ кэрдэмас коркоро андо вэш андэ касави врама, — пхэндэм мэ, ай чи пинжярдэм муро гласо, саво шундилас стахомэ ай тасадо. Чи жянав состар, мангэ мэзысайлас, кэ мэ сар кана чёханэс пэлэм андэ кавэр врама.
— Лащи рат, мануша, — пхэндас о пхуро; вов чи дыкхлас пэ мандэ.
Мэ тордювос по тхан. О пхуро бэшлас по цыно скамин паша бов.
— Щюв тё гоно по карфин ай накх адарингал. Татюв, — пхэндас вов. — Сыго чяё авла.
Мэ накхлэм ай бэшлэм пэ лоца паша тато бов.
— Ту о вэш лышыс? — зумадэм мэ тэ киздый ворбипэ.
— Лышый, — пхэндас вов.
— Сар мэ о кхэр чи лэм сама? Пашэ ащядилэм…
— Щинадо сас тэ ащядёс.
— А?
— Щинадо. А мэ шундэм.
— Шай…
Амэ ащядилам. О газда путэрдас бовэско вудар, мишкисардас э кашт андрэ. Удут катар э бовэски яг сыкадас лэско мэлахно муй андэ суры щёр.
«Най драго кадалэ вэшалэ манушэскэ тэ ворбий бут» — гиндысардэм мэ.
— Мэ аба бут ворбисардэм андо муро траё, — ёкварса пхэндас о вэшэско мануш ай пхандадас о бов.
Мэ палэ атярдэм-ма вари-со на кадэ. О пхуро болдас-пэ каринг мандэ ай ёкварса лащимаса рынжяяс:
— Ту, щява, на кикидэ-ту. Ғодонын. Тукэ по баро дром трубуяс?
Мэ кэрдэм анда шэро.
— Кадо по стунго. Ай ту лан май по чячо. Кадэ паша баро дром ви традэсас. Андэ касави врама най пхарэс тэ хасарэс о дром.
— Мангэ трубуй по ёкороско гэжи тэ пэрав.
— Пэрэс, на дара. Сар фэри десайвэла — шай традэс. По баро дром, ай катэ на дур.
— Наис тукэ.
Мэ лэм па мандэ куртка ай щютэм-ма думэса кай о тато бовэско фало. Ман аба цырдэлас андэ линдра, кана о пхуро акхардас ма пала мэсаля. Амэ халам, пилам чяё, саво сагияс чярэнца. О пхуро чи май бут пущлас кханчи, ви мэ чи камос тэ ворбий.
Котар мэ лэм тэлэ папучи ай тынзосайлэм пэ булғи лоца, ущярады поштынэса. Сар мишто, кана пала лунго дес ай пхаро дром ратярэс андо кхэроро машкар о вэш… Аврал бришынд балваляса, ай ту пашлёс паша тато бов, ай шунэс сар кирцын андэ яг лэ кашт. Мишто, кэ сы андэ лума лаще мануш.
Э гиндура анда шэро дурайвэнас, ай щяравлас ман э линдра. Ёкварса мэзысайлас кэ шундэм дуй зуралэ ченгэтымаскэ ангура… Мэ путэрдэм лэ якха ай дыкхлэм пэ рига. О пхуро кидэлас-пэ тэ совэл ай бэшлас по пато. Палэ сар кана шундилэ лэ ангура. О пхуро болдас-пэ кай о фало, лунжярдас о васт ай пхэндас:
— Доста, аба бут врама. Трубуй тэ совас.
Мэ ч’атярос: каса вов ворбий? На зурало удут катар э кирасиноски лампа, кай тордёлас паша лэско тхан, сыкавлас по фало пуранэ кипура. Паша лэндэ по карфин логияс виолин.
— Вов май бут чи кэрла, сов, — болдас-пэ мандэ о пхуро.
— Кон — вов? — пущлэм мэ.
— Ту лэс чи жянэс.
Шудрипэ накхлас па муро думо, э линдра ёкварса урайлас… О пхуро бэшлас ай чи мишкияс-пэ, ви мэ ч’атярос, кай вов дыкхэлас, пэ мандэ вай пэ яг кэ дычёлас пала бовэско вудар: вов сас са андэ пэскэ гиндура.
Мэ атярдэм кэ аба чи сово ай пущлэм:
— Кадо ту башавэс пэ латэ?
— Вари-кана башавос. Аканак вой коркори башавэл.
— Сар кадо… — коркори?!
О пхуро рынжяяс:
— Башавэл! Андо муро ило, андэ мурэ гиндура… Атунчи мангэ мэзый-пэ кэ муро пайташы палэ лэл ла андэ пэскэ васт.
— Ай кон сас тиро пайташы?
О пхуро ащядилас, котар пхэндас:
— Чи жянав, сар тэ пхэнав… Ива мэ жянос лэс, сар кхоник пэ лума, унивар мангэ мэзый-пэ кэ кадо сас дуй мануш. Вай вов сас мануш — ай вов сас ви музыка… Фэри кадо сас на манушаны музыка… Анда кодал дуй-жене вари-кон трубуяс тэ авэл англуно. Атунчи о мануш мулас. Шай, вон мулэ сол-дуй? Шай ви нас кханчи, фэри кады виолин кэ инкэ дэл-пэ гиндо па коды пураны врама…
Шундилас палэ на зурало виолинако гласо. О пхуро дыкхлáс пэ мандэ:
— На дара! Кадо вой бригий па пураны врама. Ласа кадо кэрдёл.
Мэ дыкхос по пхуро, котар пэ виолин, ай чи тромаяс тэ пущяв лэс. Вов би щидярако лас цукэлэцы дуганоса, пхэрдас лэса э люлява, котар пхэндас:
— Тэ най тут соипэ — шун.
Мэ ваздэм-ма па муро тхан ай щютэм-ма думэса каринг о тато бов. О пхуро пхабардас люлява, цырдас дуй-трин тхува ай киздысардас пэско панасы. Вов дыкхлас англа пэстэ, сар кана о траё нáкхлас англа лэскэ якха. Ай лэско панасы сас сар дилы вай парамича, вай лэ бутэ-бэршэнги пурания.
«Вари-кана андэ кадал рига мэ дэ цынара лышыяс пала грас андо амаро таборо. Дулмут кадо сас… Кадэ дулмут, чи на чи сэрав, кати бэрш начилас… Мэ андэ коды врама сымас инкэ щяворо. Атунчи траисарасас амэ мишто: сас амэ лаще грас, ғэрнево. Мурэ дадэс дэнас патив андо таборо. Со инкэ трубуй лэ ромэскэ?
Фэри ёкварса сар кана армая дынэ амэн. Англунымастар пхэнав па муро пайташы. Вов сас май пхуро мандар, андэ коды врама — тэрнығар щяво. Кана вов сас цыно, лэса кэрдилас бари траба. Ёквар о таборо пэлас андо баро бришынд. Виламныяс, катар о рондито лэ грас дарайлэ ай щиндэ па вэш тэ нашэн; о вурдон маладилас андэ копачя, дас-пэ муял ай пхагэрдилас са. Андэ кодал кон сас андрэ, ащилас жювиндо фэри о Милош. Лэс барардас лэски мами, ай вов катар коды врама кэрдилас банго: по думо дуцо, пэк пунро лангалас, лунги васт. Ай фэри о муй… Алом лэско муй мишто чи дыкхлас кхоник, кэ вов лажялас катар пэско жюнгалипэ тай миндык пхирлас муклэ ка э пхув шэрэса. Аба кхоник чи сэрэлас лэско анав ай акхарнас лэс «Банго».
Кана лэ щявора прасанас лэс, вов кэрлас-пэ тэ нашэл пала лэндэ тай кэрлас холярника муя, алом андэ лэскэ якха нас шоға холи. Щявора асанас лошатар, ай чи гиндынас па кадо, со кэрдёлас андо лэско ди. Саворэ щитилэ лэстэ, сар щитён колопостэ вай ровлятэ. Ай вов сас мануш…
Ворта андэ коды врама ви кэрдилас кодо: кай амэ чи традасас, сар фэри ащядювасас по тхан — шундёлас андо вэш виолин. Англунымастэ пэ кадо чи лэнас сама кхоник, котар э музыка лас тэ даравэл лэ манушэн: вой саконэ десэса кэрдёлас май чёханы ай май зуралы. Шундёлас виолинако ғанго — ви э балвал ащядёлас, ай мэзыяс-пэ, кэ чи мишкий-пэ пэл копачя чик патрин. Кхоник наштык кэрлас бути, кэ са пэрлас анда лэнгэ васт, ай мануш наштык кэрнас чик пасо, фэри шуннас кадо на манушано башаипэ. Бутэн лэлас дар. Лэ мануш пущнас екх екхэстар: «Сой кадо? Кай о лащипэ вай кай о чёрипэ?». Ай э чёханы музыка саконэ десэса шундёлас май зуралэс, ай пашолас каринг э цэрғи.
Англунымастэ тэрнэ щявэ, кон сас май тромашо, зумавнас т’аракхэн кадалэ чёханэ лувутарэс, алом о родыпэ сас ива. Кана вон пашонас кай о тхан, катар шундёлас э музыка — вой ёкварса ащядёлас, ай па на бут врама шундёлас андэ кавэр риг. Ай унивар мэзыяс — вой шундёл акар-кай, па са рига, кэ башавэл коркори э пхув, куса са копачя, чярэнца кэ сы тэла пунрэ, кэ башавэн ви э уче хара ай зэлэнэ маля. Музыка са шундёлас, ай шудронас даратар манушэнгэ илэ. Лэ ангура ваздэнас-пэ са май учес ай май учес андо чери ай ингэрнас пэса манушэнги дар ви э лош. Кадо сас сако дес: фэри о кхам мэклас-пэ ка уче вэшэскэ кранжи — киздыяс-пэ кадо на манушано башаипэ.
Сас кай амаро вайда екх щей, бущёлас Злата. Ай сас андэ латэ бэнгано шукарипэ! Дуй чунри сар дуй калэ сапа мэкнас-пэ па лакэ пхикэ жи кай о сано машкар. Ай лэ вунэта якха, мэзыяс, кидэ андэ пэстэ са лэ чэрэско шукарипэ. Алом сас вой чячес сар сумнакуны, на ива дынэ ла касаво анав. О сумнакай чяк састри, ай ви андэ Злата сас чячюно шудрипэ лэ састрэско: о барипэ аракхадилас кхэтанэ ласа, кады щей кханикаскэ чи камлас тэ дэл пэско шукарипэ. Бут лаще щявэ камнас тэ ингрэн ла андэ пэски цэрға, алом чи екх чи бирисардас тэ ингэдый лако ило. Вой асалас саконэстар ай пхэнлас: «Тумэ шунэн, че музыка башавэл мангэ? Тумарэ хурдэ илэ бирин аври касаво камаипэ? Тумэ шай щён-пэ паша кодо, кон пхирэл пала мандэ карингоды? Ай ви вов тэ мангла ман, мэ инкэ гиндоя!»
Лэ мануш дарайвэнас катар лакэ ворби. Пхэннас: «Наштык кэрэс пэраса вэшэскэ духоса, вов кадо чи бистрэл кханикаскэ. Касавэ пэраса шай анэн андо амаро таборо бут насулыпэ…»
Э музыка аба шундёлас сако дес. Гэлэ ворби, кэ э Злата пэскэ насул ворбэнца цырдас каринг пэстэ лэ вэшэскэ манушэс. Атунчи кидэ-пэ лэ пхурэ ай авилэ кай лако дад:
— Тири щей цырдэл каринг пэстэ о вэшэско ди пэскэ ворбэнца, ай аканак най амэ пачя, вов пхирэл пала амарэ вурми карингоды. Кады музыка даравэл амэн: кана вой шундёл — са барой-пэ, амэ наштык пачяса траисарас ай кэрас бути. Э Златаки шук цырдас каринг амэндэ биужэс — трубуй тэ дас ла андэ манушэскэ васт.
Э Златако дад пхэндас:
— Сы чячипэ андэ тумарэ ворби, вой тэрнығар щей, ай дыкхэс-ту, авилас лаки врама тэ жял ромэстэ. Мэк авэн мангавэн лэ ром кэ агор лэ миласко.
Э Злата чи пхэндас кханчи, фэри дыкхлáс пэ саворэ холяса ай гэлас-тар андэ цэрға.
Пак дес амэ традам по кавэр тхан. По мэзмери амарэ вурдона ащядилэ паша гав, машкар о нал ай о вэш. Щявэ инзарнас лэ цэрғи, лэ жювля пэл яга киравнас хабэ. Кхино кхам мэклас-пэ каринг о вэш. Саворэ дараса жутярнас, кана шундёла э виолин. Музыка нас, ай сако лас-пэ пала пэски бути. Фэри э Злата чи кэрлас кханчи. Вой тордёлас паша яг, сави киздыяс тэ пхабол, ай дыкхэлас каринг о вэш. Мэ дыкхлэм андэ лакэ якха, ай, ива ви сымас инкэ щяворо, атярдэм: вой шай камэл фэри кодолэс, кон чи башавэл адес. Андэ лакэ якха нас барипэ, котэ сас э дар.
Ёкварса виолиноскэ ғангура щингердэ мизмэрэско чендешипэ. Фэри э музыка киздысайлас на кадэ, сар маинты — де дурал ай локхорэс. Аканак вой убрэдысайлась интрэгонэ зораса, андэ латэ шундёлас дукх щиндэ рувэски, роипэ балваляко, рондито лэ черэско, армая ай ви рудипэ. Лэ мануш щювнас даратар пэ пэстэ трушула…
Злата асаяс насул асамаса:
— Вов катэ! Вов жутярэл ман! — цыписардас вой.
Мэ дыкхос пэ лако муй, ай мангэ сыкадилас, кэ вой дас тэлэ па годи.
Лэ ғангура ёкварса щиндилэ. Саворэ локхорэс жювиндисайлэ. Злата кэрдилас сар маинты бариманги. Алом мандар анда шэро чи жялас-тар, соско сас латэ муй, кана вой шунлас лэ вэшэски музыка: вов кэрдилас касаво жюнгало, сар лэ Бангэско стато. Чяк вой миндык асалас катар лэско жюнгалипэ, ай вов гарадёлас пала копачи вай пала вурдон, кана вой нáкхлас паша лэстэ.
Па дуй-трин дес ёкор мэ гэлэм лэ щяворэнца тэ лышый лэ грастэн. Андо кхэлыпэ амэ бистэрдам па грас, вон рисписайлэ па вэш, айлэ ром бут зор дынэ жи пун кидэ лэн. Муро дад мардас ма раикаса, ай мэ холятар андэ асва нашлэм-тар андо вэш. Фэри аба по мэзмери кидэм-ма тэ жяв каринг э цэрғи, сар ащядилэм по тхан: вари-кай пашэ мандэ шундилас коды чёханы виолин. Мэ баросайлэм, ай о башаипэ са пашолас каринг мандэ, котар ащядилас. Англа мандэ мишкисайлэ лэ бур… Мишкисайлэ ви э бал по муро шэро.
Мэ дараса дыкхос пэ кодал бур… алом анда лэндэ сыкадилас пинжярдо муй: пэ мандэ дыкхлас о Банго. Ви вов дарайлас мандар. Лэско муй нас жюнгало сар мангэ мэзыяс миндык: дыкхэс-ту, нас ман врама тэ дыкхав лэс мишто. Мэ лошайлем, кэ кадо сас вов, а на вэшэско ди.
— Со ту катэ кэрэс? Ту файма бокхало сан? — Вов лас анда посоти котор манро… Касаво изывно манро мэ инкэ чи халэм!
Ёкварса мэ дэм-ма гиндо:
— Нашас! О вэшэско мануш катэ пхирэл!
— Кон пхирэл? — ч' атярдас о Банго.
— Сар кон? Кодо кай башавэл чёханы музыка.
— Чи трубуй тэ нашас, — мэклас тэлэ о шэро Банго, — най со дарас лэстар.
Мэ фэри атунчи лэм сама э виолин, сави Банго гаравлас пала думо.
— Чяк кадо ту сан лэ вэшэско ди?
О «вэшэско ди» лажяйлас. Мэ лэм тэ асав — лэ вэшэско лувутари сас амаро Банго!
— Ту состар асас? — пущлас вов.
— Чяк сар тэ на лошав? Ту кадэ башавэс — паша тутэ наштык щён-пэ ви чирикля! Кадо чи мэзый пэ кханчестэ! Кады черэски музыка!
— Мури музыка чалёл саворэнгэ? — лошайлас о лувутари.
Кана вов асаяс, мэ палэ дыкхлэм, соско лэстэ шукар муй ай барэ фэмлымэ якха, ай дэм-ма гиндо кэ вов бущёл Милош.
— Чалёл, чалёл! — мэ лэм тэ хутяв круял лэстэ. Ай ви вов лас тэ хутёл пэ пэскэ пхагэ пунрэ.
— Авэн май сыго андэ цэрғи тэ пхэнас саворэнгэ кэ ту сан кодо вэшэско лувутари!
О Милош ащядилас. Лэскэ якха сар барэ щяворэстэ аба чи асанас, вов кикидас-пэ андэ пэскэ пхикэ, мэклас тэлэ о шэро, ай кэрдилас палэ чёро Банго.
— На, на! — вов дараса кикидас каринг пэстэ э скрипка. — Мэ наштык башавав англа мануш: вон дыкхна по муро жюнгалипэ ай чи шунна мури музыка. Вон ч’ атярна, кэ музыка сым мэ, кадо муро ди башавэл, ай на калека кай тордёл англа лэндэ. Мангав тут, на пурисар кханикаске! Тэ камэса, мэ шай щитярав тут тэ башавэс.
Мэ чи патёс мурэ канэнгэ: мэ дэ цынара щитювос катар муро дад тэ башавав пэ лувута, ви унивар башавос лэса пэл абава. Алом шоға чи гиндояс, кэ виолин шай ғангозый кадэ чёханэс, ай кэ мэ коркоро бирия тэ цырдав латар касавэ эрэкеша ғангура.
— Камав, — пхэндэм мэ, алом лош май бут нас андо муро ило. Мэ сымас атунчи цыно ай бут ч' атярос, фэри атярдэм екх: вари-со най кадэ андо амаро траё, кана мануш дарал манушэндар, кэ вов най касаво сар вон.
Амэ кхэтанэ авилам андэ цэрғи. Катар кодо дес амэ кэрдилам лэса пайташа, сар пхрал. Сар маинты, сако пэ ратятэ музыка шундёлас паша амарэ цэрғи, фэри аканак вой чи мэзыясь касави салбато. Андэ латэ нас аба дукх ай брига, кэ Банго жянлас, кэ лэс шунэл са о таборо. Андо башаипэ шундёлас аканак чириклянго гилаипэ, сар нашэл о фолёво машкар лэ чяра, ай сар о балвал малый копаченгэ патра. Лэ ром аба щитилэ кай лэско башаипэ, алом са ек инкэ дáрнас катар лэ вэшэско лувутари.
Амэ жясас-тар лэ Бангэса андо вэш, ай котэ вов щитярлас ман тэ башавав. Вов коркоро щитёлас катар о вэшэско траё, саво сы круял амэндэ. Вари-кана, кана сас вов инкэ цыно, о пхуро лувутари Груя сунусардас о щяворэс, саво сас мардо Дэлвлэстар, ай дас лэскэ пэски пураны виолин. Банго, сар ви лэ кавэр дуй-трин щявора машкар амэндэ, щитёлас пок-цэра тэ башавэл катар о Груя, алом вов шоға чи башавлас англа мануш, сар э кавэр. Вов башавлас чёралэс, фэри атунчи, кана жялас-тар май дур андо вэш.
Мэ шунос сар лэски виолин ворбий чириклянца, ай котар сар э чирикля тай э лувута гилабэн кхэтанэ… Мэ дарос тэ пхурдав: мэзыяс-пэ, кэ муро ило мардёл кадэ, кэ шундёл пэ са о вэш, ай румуй кады черэски музыка. Сас ма э виолин катар муро папо, ай мэ сыго щитювос тэ башавав. Наштык сас тэ нащитёс, кэ о Банго коркоро сас э музыка! Ай кады «жювинды музыка» сас муро пайташы!
Кана лэм тэ башавав машкар лэ ром андэ цэрғи, саворэ лынэ сама сар парудилэ э гласура андэ мури виолин, ай муцынас-пэ, кай ай сар мэ кадэ щитилэм. Пхэннас, кэ анда мандэ кэрдёла баро музыканто. Пхэнос лэнгэ пэрасэнца, кэ щитював катар о вэшэско мануш. Лэ ром холяйвэнас — дарнас тэ на холярав о ди лэ вэшэско.
Амарэ ром патянас, кэ андэ са, со сы круял, сы пэско ди, саво кэрдас о Дэл: андэл копачя, андо паи, андэ яг, андэ хара, андо кхам кай дэл траё саворэнгэ… Кана лэ ром лэнас тэ инзарэн лэ цэрғи паша вэш, э май пхури жювли андо таборо аракхэлас баро стрэжари вай брадо, щёлас тэла копачи эк-цэра хабэ вай гуглипэ тай мангэлас катар о вэшэско ди тэ на холяйвэл пэл ром кай тордярэн пэскэ вурдона андо лэско краипэ.
Жялас врама. Банго сар маинты кэрдилас бригако. Ёквар вов пущлáс мандар:
— Пхэн мангэ, фэри чячипэ. Э Злата шунэл мури музыка?
— Вой пхэнэл, кэ вэшэско лувутари башавэл фэри лакэ, — пхэндэм мэ.
— Сар гиндыс, вой шай камло ман? — Вов дыкхлас пэ мандэ, ай андэ лэскэ якха сас бизыяла.
Мэ пхэндэм сар сас:
— Сой туса? Вой пэ май лаще щявэ чи дыкхэл, ай чи камэл кханикас.
Мэ дыкхлэм андэ лэскэ якха — котэ сас э дукх. Мэ дарайлэм — Бангэско муй кэрдилас кало сар э пхув. Вов болдас-пэ ай гэлас андо вэш. Андо кодо дес кхоник чи шундас лэско башаипэ.
Лэ мануш аба щитилэ кай э музыка ай жутярнас ла. Алом ви по кавэр дес кхоник чи башавлас. Ром пхэннас: «Со кэрдилас? Шай авэл кадо каринг о чёрипэ?»
О милай пашолас каринг о агор. Авилас э врама тэ мангавэн э Злата. Саватонэ лынэ тэ арэсэн анда кавэр табора лэ ром. Штар вай панжь щявэ мангэнас лако васт. Ай э Злата чи дэлас ворба кханикаскэ, фэри асалас лэндар: кадо сас лако дес, анда латэ кидэ-пэ кати мануш! Ай лэ щявэ гата сас тэ мударэн саконэс, кон тордёла пэ лэнго дром. Сако камлас тэ авэл э Злата лэски ромни.
Начилэ дуй дес, алом э Злата чи алосардас кханикас. Лако дад пхэндас атунчи:
— Кон нирия пэ граст андо прастаипэ, кодо ви авла лако ром. Чи бирисардас коркори тэ алой пэскэ ромэс — атунчи мэ, лако дад, кэрав кадо. Мэк о Дэл алой май лащес. Акхарэн ла!
Э Злата авилас аври анда цэрға тэлэ муклэ шэрэса. Котар ваздас о васт тэ пхэнэл вари-со.
На дур андо вэш шундилас э виолин. Злата цыписардас:
— Вов авилас! Мэ лэс жутярав! — тай асаяс.
Катар лако асаипэ шудрилас муро ило. Мэ дыкхос пэ латэ ай гиндыяс кэ вой дас тэлэ па годи. Ч’ атярос, состар э кавэр чи дыкхэн, кэ о барипэ, сар насул яг, пхабардас аври лако ди. Лэ ром дыкхэнас дараса каринг о вэш, катар пашолас башаипэ. Машкар копачя сыкадилас мануш, саво башавлас пэ лувута. Злата гэлас лэстэ, ай лэ мануш дынэ ла дром.
Вой чи дыкхлас кханикас англа пэстэ, жялас по ғанго музыкако, кай пэско камаипэ. Вой пашолас кай о Банго. Лэнгэ якха маладилэ, ай вой лунжярдас лэ васт каринг лэстэ. Музыка ащядилас. Андэ Бангэсэкэ якха сас камаипэ, дар ай бизыяла…
…Злата сар кана убрэдысайлас анда чёханы музыка ай дыкхлас-пэ круял.
— Урода! — пхэндас вой грацомаса, — кон фэри со башавлас катэ?
Кай о Банго щиндилас анда кирло тасадо цыпипэ. Злата лас тэ асал; кадо сас бэнгано асапэ. Вой нашлас андэ екх риг, котар андэ кавэр.
— Кай сан?!! — цыпияс вой.
Лэ мануш дыкхнас пэ латэ сар тэла чёханипэ. По Банго сар кана кхоник чи лас сама.
Банго лас аври анда куштык э щюри ай маладас пэскэ андо колин. Вов пэлас пэ чянга. Мэ цыписардэм ай нашлэм каринг лэстэ. Саворэ болдэ-пэ по муро цыпипэ.
Анда Бангэско колин фулыяс рат, ратэса жялас-тар лэско траё... Пэ чар пашлёлас лэско виолин.
— Башав, цына пхрала, — локхэс пхэндас вов.
Мэ, сар андо суно, ваздэм э виолин ай лэм тэ башавав. Мангэ мэзыяс-пэ, кэ на мэ башавав кады музыка, ай э виолин коркори башавэл андэ мурэ васт.
О лувутари пашлёлас пэ чяр: о траё ащядас лэс.
— Вов катэ, шунэн?! — шундёлас Златако цыпипэ. — Вов родэл ман!
Вой нашлас каринг лэ цэрғи, котар ка о паи. Лэ мануш нашнас пала латэ. Мэ дыкхлэм, сар вой ваздас пэскэ васт ай ч'атярдэм: кай вой урайлас? Пала музыка андо чери вай андо паи?
Мэ ч'атярос со кэрдёлас круял мандэ, ай са башавос, башавос, башавос, жи пун вари-кон чи лас э виолин анда мурэ васт…»
О пхуро ащядилас.
— Аканак вон файма бахталэ… — пхэндас вов.
— Кон? — ч' атярдэм мэ.
— Сар кон? Злата тай о Банго!
— Состар ту кадэ гиндыс?
— Пэ пхув лэн румунас лэнгэ сымиля: о екх сас зуралэс жюнгало, ай о кавэр зуралэс шукар. Екх ай ви о кавэр ди наштык кэрдёнас екх пэ кады пхув. Вон сас сар дуй агора шукарэ ровляко: опруны риг лошарэл лэ якха шукарэ рупунэ бутяса, ай тэлуны миндык сы андо прахо вай андэ чик. Тэ авэн кхэтанэ — трубуй тэ пхагэс э ровли пэ допашэстэ.
О дугано андэ лэски люлява пхабилас жи кай о агор. Вов щютас ла пэ мэсаля ай пашлилас.
…Жи пун амэ совасас, начилас о бришынд. Десайлас.
О пхуро сыкадас ма андэ че риг тэ традав. Мэ тордювос паша лэстэ ай чи аракхос ворби. Вов са атярдас.
— Ту гиндыс па Банго? — пущлас вов. — Традэ Дэвлэса, мэк андо тиро траё авна фэри лаще дрома.
Банго
Размокшая дорога перевалила через пригорок с небольшим леском и полого пошла вниз. Я крепко держал руль, боясь, что машину снесёт на обочину. Из-за дождя сбился с пути и пропустил поворот. Это я понял ещё с полчаса назад, когда, по моим расчетам, должен был выехать на шоссе. Темнело. Теперь оставалось только ждать здесь, в лесу, пока рассветёт.
Дождь лил как из ведра. Я выключил фары, боясь посадить аккумулятор, и остался в полной темноте. Фонарик! Слава Богу, он оказался на месте. Я включил фонарь: через лобовое стекло на меня смотрело из темноты бородатое лицо. Я со страху нажал на сигнал, и лицо исчезло, а в свете фонаря показалась рука, призывно махнула мне и тоже исчезла. Сообразив, что не вижу ничего из-за включённого света, я выключил его. Перед машиной кто-то стоял.
— Что сидишь? Идём! — Звук человеческого голоса успокоил меня. Я вышел из машины и снова зажёг фонарь. Его свет высветил чуть сгорбленную фигуру старика.
Недалеко за деревьями стоял небольшой деревянный дом. Внутри топилась печь и приятно пахло травами, на столе горела керосиновая лампа. Старик поставил на печь чайник, вскипятить воды.
— Спасибо тебе. Что бы я делал один в лесу в такую погоду? — сказал я, не узнав собственного голоса. Голос звучал хрипло и сдавленно. Не знаю почему, мне показалось, что я сверхъестественным образом оказался в другом времени.
— Доброй ночи, человече, — не оборачиваясь, ответил старик.
Я стоял у входа не двигаясь. Старик сел на небольшую табуретку у печи.
— Мешок свой на гвоздь вешай, сам сюда проходи. Грейся, — пригласил он. — Скоро чай будет.
Я прошел и сел на лавку рядом с теплой печью.
— Вы лесником здесь? — попробовал я начать разговор.
— Лесником, — ответил он.
— Как я вашу сторожку не заметил? Рядом остановился…
— Судьба остановила.
— А?
— Судьба. А я услышал.
— Может быть…
Мы замолчали. Хозяин открыл дверцу печи, пошевелил поленья. Огонь осветил его смуглое лицо с седой бородой.
«Не очень-то разговорчив этот лесной человек», — подумал я.
— Я на своем веку уже наговорился, — сказал лесной человек и закрыл печь.
Мне опять стало как-то не по себе. Старик повернулся ко мне, и вдруг лицо его озарилось доброй улыбкой:
— Ты, парень, не жмись. Отдыхай. Тебе на большак надо было?
Я кивнул.
— Это налево. А ты правее взял. Так вдоль большака и шел. В такую погоду немудрено сбиться.
— Мне надо к утреннему поезду успеть.
— Поспеешь, не бойся. Светать начнет — и поедешь. На большак выйдешь, а там быстро.
— Спасибо тебе.
Я снял куртку и прислонился спиной к теплому боку печи. Меня уже потянуло в сон, когда старик позвал к столу. Мы поели, выпили пахнувшего травами чая. Старик ни о чем больше не спрашивал, да и мне не хотелось говорить.
Я снял ботинки и растянулся на широкой лавке, застеленной полушубком. Как хорошо после длинного дня и тяжелой дороги ночевать в лесной сторожке… Снаружи дождь с ветром, а ты лежишь возле теплой печи и слушаешь, как потрескивают дрова. Хорошо, что есть на свете добрые люди.
Мысли в голове отступали, накрывала дрема. Вдруг мне почудились два сильных, сочных музыкальных звука. Я открыл глаза и огляделся. Старик, собираясь спать, сидел на кровати. Снова послышались звуки. Старик повернулся к стене, протянул к ней руку и сказал:
— Все, уже поздно. Пора спать.
Я не понял: с кем он говорит? Слабый свет от керосиновой лампы, стоявшей возле его кровати, освещал старые фотографии на стене. Возле них на гвозде висела скрипка.
— Он больше не будет, спи, — обернулся ко мне старик.
— Кто — он? — спросил я.
— Ты его не знаешь.
Холодок пробежал по спине, сон сразу улетучился… Старик сидел не двигаясь, и было неясно, куда он смотрит — на меня или на огонь, видневшийся за дверцей печи: он весь был в своих мыслях.
Я понял, что больше не засну, и спросил:
— Вы на ней играете?
— Когда-то играл. Теперь она играет сама.
— То есть как… сама?!
Старик усмехнулся:
— Играет! В моем сердце, в памяти… И тогда мне кажется, что мой друг снова берет ее в руки.
— А кем был ваш друг?
Старик, помолчав, сказал:
— Не знаю, как сказать… Хотя я знал его, как никто, иногда мне кажется, что это были два разных человека. Или он был человек — и он был музыка… Только это была нечеловеческая музыка… Из этих двух существ кто-то должен был быть первым. И тогда человек умер. А может, они умерли вместе? А может, вообще ничего не было, только эта скрипка, которая иногда еще вздыхает о прошлом…
Снова послышался негромкий звук скрипки. Старик посмотрел на меня:
— Не бойся! Это она грустит о прошлом. С ней случается.
Я смотрел то на скрипку, то на старика, но не решался расспрашивать его. Он неторопливо достал кисет с табаком, набил трубку и сказал:
— Если не спится — слушай.
Я встал с лавки, прислонился спиной к теплой печи. Старик зажег трубку, сделал две-три затяжки и начал рассказ. Он смотрел отрешенным взглядом перед собой в никуда, в прошлое, проходившее перед его глазами. Рассказ его походил на балладу, или сказку, или древнюю легенду.
«Когда-то в этих краях я пас коней нашего табора. Давно это было… Так давно, что и не помню, сколько лет прошло… Был я в то время еще мальчишкой. Жили мы тогда неплохо: были у нас хорошие лошади, повозка. Отца моего в таборе уважали. Что еще надо цыганам?
Но вот однажды как будто прокляли нас. Прежде скажу о моем друге. Он был старше меня, в то время — уже взрослый парень. В детстве с ним случилось большое несчастье. Наш табор попал в грозу. Лошади испугались грома и молнии, понесли по лесу, перевернули и в щепки разнесли кибитку о деревья. Из тех, кто был внутри, живым остался только Милош. Его вырастила бабушка, и он с тех пор сделался кривым: на спине горб, хромал на одну ногу, длинные руки. И только лицо… Но лица его толком никто не видел — он стеснялся своего уродства и всегда ходил с опущенной головой. Уже никто не помнил его имени, и называли его Банго — Кривой.
Когда дети смеялись над ним, он притворялся, что бежит за ними, и делал свирепое лицо, но в его глазах никогда не было злости. Дети заливались веселым смехом, не думая о том, что творится в его душе. Все привыкли к нему, как привыкают к шляпе или трости. А он был человек…
Тогда всё это и началось: куда бы мы ни поехали, как только останавливались на каком-то месте — в лесу слышалась скрипка. Вначале на это не обращали внимания, потом музыка стала вызывать страх: с каждым днем она становилась все волшебнее и сильнее. Звучала скрипка — и ветер стихал, и казалось, листья замирают на деревьях. Никто не мог работать, все валилось у людей из рук, они не могли сделать ни единого шага, когда слышали эту нечеловеческую игру. Многих брал страх. Люди спрашивали друг друга: “К чему это? К добру или к худу?” А колдовская музыка с каждым днем звучала все сильнее, приближаясь к шатрам.
Поначалу молодые ребята, кто посмелее, пытались найти таинственного музыканта, но поиски были напрасны. Стоило им приблизиться к месту, где звучала музыка, — она вдруг замолкала, а через некоторое время слышалась в другой стороне. А иногда казалось — она слышна отовсюду, со всех сторон, казалось, что звучит сама земля, со всеми деревьями, травой под ногами, высокими горами и зелеными долинами. Музыка все звучала, и сердца людей холодели от страха. Звуки поднимались все выше и выше в небо, а с ними — страх и радость людей. Так было каждый день: как только солнце касалось макушек деревьев — начиналась это нечеловеческая игра.
Была у нашего вайды дочь, звали ее Злата. И была она дьявольски красива! Две косы, словно две черные змеи, спускались по плечам к тонкой талии. А синие глаза, казалось, вобрали в себя всю красоту неба. Но была она на самом деле будто золотой, недаром ей дали такое имя. Золото ведь металл, и в Злате был настоящий холод металла: надменность родилась вместе с ней, эта девушка никому не хотела отдать свою красоту. Много достойных парней хотели ввести ее в свой шатер, но ни один не смог растопить ее сердце. Она смеялась над всеми и говорила: “Вы слышите, какая музыка звучит для меня? Разве ваши мелкие сердца предназначены для такой любви? Разве вы можете сравниться с тем, кто везде следует за мной? И даже если он посватает меня, я еще подумаю!”
Люди пугались ее слов. Они говорили: “Нельзя шутить с духом леса, он этого никому не прощает. Такие шутки могут навлечь на табор большие неприятности…”
Музыка звучала каждый день. Стали поговаривать, что Злата своими дерзкими словами привлекла духа леса. Тогда собрались старики и пришли к ее отцу:
— Твоя дочь привлекает духа леса своими словами, и теперь нам нет покоя, он идет за нами следом. Эта музыка страшит нас: когда она звучит — все каменеет, мы не можем спокойно жить и работать. Красота Златы привлекла нечистого, надо отдать ее в руки человека.
Отец Златы сказал:
— Ваша правда, она девушка на выданье, и значит, пришло ей время идти замуж. Пусть цыгане приезжают сватать мою дочь к концу лета.
Злата ничего не сказала, только зло посмотрела на всех и ушла в шатер.
Через день мы переехали на другое место. К вечеру наши кибитки остановились у села, между рекой и лесом. Парни ставили палатки, женщины на кострах готовили еду. Уставшее солнце опускалось к лесу. Все с опаской ждали, когда зазвучит скрипка. Музыки не было, и каждый принялся за свои дела. Только Злата ничего не делала. Она стояла у разгорающегося костра и смотрела в сторону леса. Я взглянул ей в глаза, и, хотя был еще мальчишкой, понял: она может полюбить только того, кто молчит сегодня. В ее глазах не было гордыни, там был ужас.
И тут вечернюю тишину разорвали звуки скрипки. Только музыка началась не как раньше: издалека и потихоньку. Теперь она всплеснулась со всей силой, в ней слышался крик раненого зверя, плач ветра, гром грозы, проклятье и мольба. Цыгане крестились от страха…
Злата залилась жутким смехом:
— Он здесь! Он меня ждет! — воскликнула она.
Я взглянул ей в лицо, и мне показалось, что она сошла с ума.
Звуки разом оборвались. Все потихоньку начали приходить в себя. И Злата стала, как прежде, надменной. Но я не мог забыть, каким было её лицо, когда она слушала лесную музыку: оно казалось таким же уродливым, как тело Банго. А ведь она всегда насмехалась над его уродством, и он прятался за дерево или кибитку, когда Злата проходила мимо.
Через несколько дней, утром, я пошел с мальчишками пасти лошадей. Заигравшись, мы забыли про них, кони разбрелись по лесу, и цыгане с трудом их собрали. Отец отстегал меня прутом, и я от злости, весь в слезах, убежал в лес. К вечеру, только я собрался идти к шатрам, как застыл на месте: совсем рядом со мной заиграла та самая колдовская скрипка. Я окаменел, а звуки все приближались ко мне, а потом смолкли. Возле меня зашевелились кусты… Зашевелились и волосы у меня на голове.
Я с ужасом смотрел на заросли… но из них показалось знакомое лицо: на меня смотрел Банго. Он тоже меня испугался. И тут я увидел, что его лицо вовсе не было уродливым, как мне всегда казалось: просто у меня не было времени хорошо его рассмотреть. Я обрадовался, что это оказался он, а не лесной дух.
— Что ты здесь делаешь? Ты, наверное, голоден? — Он вытащил из кармана кусок хлеба… Я никогда не ел такого вкусного хлеба!
Внезапно я вспомнил:
— Бежим! Здесь ходит лесной дух!
— Кто ходит? — не понял Банго.
— Как кто? Тот, кто играет колдовскую музыку.
— Не надо бежать, — опустил голову Банго, — его нечего бояться.
Я только сейчас заметил скрипку, которую Банго прятал за спиной.
— Так это ты лесной дух?
“Лесной дух” засмущался. Я засмеялся — лесным музыкантом оказался наш Банго!
— Что ты смеешься? — спросил он.
— Так как не радоваться? Ты так играешь — с тобой не могут сравниться даже птицы! Это ни на что не похоже! Это небесная музыка!
— Моя музыка… нравится? — обрадовался музыкант.
И когда он улыбнулся, я снова увидел, какое у него красивое лицо и большие лучистые глаза, и вспомнил, что его зовут Милош.
— Нравится, нравится! — запрыгал я вокруг него. И он стал подпрыгивать на своих искалеченных ногах.
— Пойдем скорее в табор и скажем всем, что ты и есть лесной музыкант!
Милош остановился. Его глаза большого ребенка уже не смеялись, он съежился и стал снова несчастным Банго.
— Нет, нет! — Он в страхе прижал к себе скрипку. — Я не могу играть перед людьми, они будут смотреть на мое уродство и не услышат музыку. Они не поймут, что музыка — это я, это моя душа играет, а не калека, что стоит пред ними. Прошу тебя, не говори никому! Если хочешь, я научу тебя играть.
Я не верил своим ушам. Ведь я с детства учился у моего отца играть на скрипке и даже иногда играл с ним на свадьбах. Но никогда не думал, что скрипка может так звучать и что я сам смогу извлекать из нее такие волшебные звуки.
— Хочу, — сказал я, но в моем сердце больше не было радости. Я был маленьким и многого не понимал, но почувствовал: что-то не так в нашей жизни, когда человек боится людей. Боится, потому что он другой, не такой, как они.
Мы вместе пришли в табор. С этого дня мы стали с ним друзьями, стали братьями. Как и раньше, каждый вечер музыка слышалась невдалеке от наших шатров, но теперь она не казалась такой дикой. В ней уже не было боли и тоски: Банго знал, что его слушает весь табор. В игре слышалось теперь пение птиц, журчание бегущего среди трав ручья, шелест листьев под ветром. Цыгане привыкли к его игре, но все еще боялись лесного музыканта.
Мы с Банго уходили в лес, и там он учил меня играть. А сам он учился у окружавшей нас природы. Когда-то, когда он еще был маленьким, старый музыкант Груя пожалел обиженного Богом мальчика и подарил ему свою старую скрипку. Банго, как и несколько других мальчиков в таборе, учился понемногу игре у Груи, но, в отличие от своих сверстников, никогда не играл на людях. Он играл тайком, уходя подальше в лес.
Я слушал, как его скрипка разговаривает с птицами, а потом как птицы и скрипка поют вместе… Я боялся дышать: казалось, сердце моё бьётся так громко, его слышно на весь лес, оно мешает этой небесной музыке. У меня была скрипка, доставшаяся мне от деда, и я быстро учился играть. Невозможно было не научиться, ведь Банго сам был музыкой! И эта “живая музыка” была моим другом!
Когда я стал играть цыганам в шатрах, все заметили, как изменилось звучание моей скрипки, и удивлялись, где и как я этому научился. Говорили, что из меня получится большой музыкант. Я шутя отвечал им, что учусь играть у лесного духа. Люди злились — боялись, что я его разгневаю.
Наши цыгане верили: во всем, что нас окружает, есть данная Богом душа. В деревьях, в воде, в огне, в горах, в солнце, которое всем дает жизнь… Когда цыгане собирались ставить палатки у леса, самая старая женщина табора находила большой дуб или сосну, оставляла под деревом немного еды или сладостей и просила лесного духа не сердиться на цыган за то, что они останавливают свои повозки в его владениях.
Шло время. Банго опять стал грустным. Однажды он спросил меня:
— Скажи мне, только правду. Злата слушает мою музыку?
— Она говорит, что лесной человек играет только для нее, — ответил я.
— Как ты думаешь, она может меня полюбить? — Он посмотрел на меня, и в его глазах была надежда.
Я ответил как есть:
— Ты что? Она на самых лучших ребят не смотрит и никого не любит.
Я посмотрел в его глаза: там была боль. Я испугался: лицо Банго потемнело и стало землистым. Он повернулся и ушел в лес. В этот день никто не слышал его игры.
Люди уже привыкли к музыке и ждали ее. Но и на следующий день никто не играл. Цыгане говорили: “Что случилось? Может, это к несчастью?”
Лето подходило к концу. Пришло время сватовства Златы. В субботу стали подъезжать цыгане из других таборов. Четверо или пятеро парней просили ее руки. А Злата не соглашалась ни за кого идти, только смеялась над ними: это был ее день, из-за нее собралось столько людей! А парни были готовы убить всякого, кто встанет у них на пути. Каждый хотел, чтобы Злата стала его женой.
Прошло два дня, но Злата так никого и не выбрала. Тогда ее отец сказал:
— Кто выиграет гонки на лошадях, тот и станет ее мужем. Не смогла сама выбрать себе мужа — значит я, ее отец, это сделаю. Пусть Господь выберет лучшего. Позовите ее!
Злата вышла из шатра с опущенной головой. Остановилась и подняла руку, собираясь что-то сказать.
Невдалеке в лесу послышалась скрипка. Злата воскликнула:
— Он пришел! Я его жду! — и засмеялась.
От ее смеха у меня похолодело сердце. Я смотрел на нее и думал, что она сошла с ума. Я не понимал, почему другие не видят, что гордыня, как злой огонь, выжгла ее душу. Цыгане смотрели со страхом в сторону леса, откуда приближалась музыка. Между деревьев показался скрипач. Злата пошла к нему, и люди расступились перед ней.
Она не видела никого перед собой, она шла на звуки музыки к своей любви. Она приближалась к Банго. Их глаза встретились, и она протянула к нему руки. Музыка оборвалась. В глазах Банго была любовь, страх и надежда…
…Злата будто очнулась от волшебной музыки и огляделась вокруг.
— Эй, урод! — сказала она брезгливо. — Кто здесь только что играл?
У Банго из горла вырвался сдавленный крик. Злата начала смеяться. От ее смеха мороз шел по коже. Она побежала в одну сторону, потом в другую.
— Где ты?!! — кричала она.
Люди смотрели на нее как завороженные. Банго как будто никто не заметил.
Банго вытащил из-за пояса нож и ударил себя в грудь. Он упал на колени. Я закричал и побежал к нему. Все обернулись на мой крик.
Из груди Банго струилась кровь, с кровью уходила его жизнь… На траве лежала его скрипка.
— Сыграй, братец, — тихонько сказал он.
Я, словно во сне, поднял скрипку и начал играть. Мне казалось, что не я играю эту музыку, а скрипка сама играет в моих руках.
Музыкант лежал на траве: жизнь покинула его.
— Он там, слышите?! — слышался крик Златы. — Он ищет меня!
Она побежала к шатрам, потом к реке. Люди бежали за ней. Я увидел, как она подняла руки, и не понял: куда она полетела? В небо за музыкой или в реку?
Я не понимал, что происходит вокруг меня, и все играл, играл, играл, пока кто-то не взял скрипку из моих рук…»
Старик замолчал.
— Теперь они, наверное, счастливы… — сказал он.
— Кто? — не понял я.
— Как кто? Злата и Банго!
— Почему вы так думаете?
— На земле им мешали тела: у одного оно было слишком уродливо, у другой — слишком красиво. Им нужно было соединиться душами, все земное мешало им. Они были словно два конца одного посоха: золотая отделка одного радует глаз, а звонкое чистое дерево другого скрыто дорожной грязью. Соединить их можно, только сломав посох.
Табак в его трубке весь выгорел. Он положил трубку на стол и лег.
…Пока мы спали, дождь прошел. Рассвело.
Старик показал мне, в какую сторону ехать. Я стоял возле него и не мог подобрать слов. Он все понял.
— Ты думаешь о Банго? — спросил он. — Езжай с Богом, пусть в твоей жизни будут только хорошие дороги.
