Письмо однокласснику в Англию
Эссе
Эпос… Как он вошел в мою жизнь? Это почти нереальная история, в которую сейчас трудно поверить, но это было именно так. Чтобы всё было ясно, придется сделать короткий экскурс в самое начало моего стихотворчества.
Впервые я приехала в Черкесск в августе 1985 года. Мне было 18 лет. Незадолго до этого в газете «Ставропольская правда» вышла статья ученого Рамазана Керейтова. Он писал о молодой ногайской прозе. К тому времени я уже знала, что у ногайцев есть свои поэты и писатели — это Суюн Капаев, Бийке Кулунчакова, Гамзат Аджигельдиев и Кадрия (двух последних в то время уже не было в живых). Эти имена я услышала от своих подруг из Ногайского района Дагестана, которые вместе со мной учились в Гудермесе. Так вот, подпись под рецензией гласила, что Р. Керейтов — старший научный сотрудник Карачаево-Черкесского научно-исследовательского института. О том, что столица КЧАО — Черкесск, я тоже знала. Там когда-то жил мой отец. Ничтоже сумняшеся я написала письмо уважаемому Р. Керейтову, в котором говорилось, что я живу в Нефтекумском районе, прочла его статью и поняла, что он имеет отношение к ногайцам. Суть письма была в том, что я тоже пишу стихи, несколько из них даже было напечатано в газетах ЧИАССР в годы учебы в педучилище. Приложила я и две вырезки из газет. Я понимала, что это авантюра чистой воды, но все же ждала ответа. В самом начале творческого пути мне крупно повезло: никто из старших пишущих ни разу не сказал мне, что стихи — это не мое дело. Поэтому я была так отчаянно смела в свои восемнадцать.
Ответ пришел. В письме дорогой моему сердцу Рамазан Хусинович писал, что он ногаец, что мои стихи ему понравились и он передал их ногайской поэтессе Кельдихан Кумратовой. И еще написал, что если я могу так писать на русском, то должна писать и на родном. Это было утверждение, не подвергающееся обсуждению. Через несколько дней к нам в дом пришел высокий худощавый мужчина неопределенного возраста с дипломатом в руках. Это был корреспондент газеты «Ленин йолы» Тахир Карасов. Увидев меня, худенького заморыша, спросил, здесь ли живет поэтесса Фарида Сидахметова. Услышав, что это я, был немного в недоумении. Не то надеялся увидеть, думаю. Оказывается, он привез письмо от Кельдихан, две ее книги на родном языке и приглашение приехать к ним в Черкесск. Письмо было коротким — моя незабвенная Кельдихан писала, что ждет меня в Черкесске и при встрече мы обо всем поговорим. Адрес в конце письма был подтверждением того, что меня ждут. Я не могла дождаться, когда уйдет бедный Карасов, чтобы начать читать ее стихи. Но это было невозможно — я не умела читать по-ногайски. Я смотрела на фото в книге красивейшей из женщин и плакала от бессилия. Помочь мне здесь, в Новкус-Артезиане, было некому. Я рассказала маме о приглашении, благо на работу в школу мне было еще не скоро, и стала готовиться к поездке.
Я ехала в незнакомый город, к незнакомым людям, но страха не было — я знала, что меня ждут. Дверь мне открыл импозантный мужчина с бородкой. Услышав, кто я, он не удивился. Это был Иса Капаев, замечательный ногайский прозаик и просветитель. Немного смущенно сказал, что Кельдихан приболела и пообщается со мной позже, предложил чаю, а после просто стал читать стихи. Это были стихи Гамзата Аджигельдиева — лирика. Иса не стал читать мне лекций, а стихами Гамзата показал мне, как надо писать на родном языке. Это была не просто поэзия — это была феерия звуков и рифм, то, что мы ныне называем аллитерацией, ассонансом. Этот вечер врезался в мою память, как старинная фреска, которая с годами становится еще прекраснее, таинственнее и значительней. Так началась моя многолетняя дружба с этой удивительной семьей, которая в некоторой степени стала и моей семьей тоже. Любовь длиною более чем 30 лет… С Кельдихан мне было уютно — несмотря на нашу разницу в возрасте, она приняла меня как родную. Нотаций не читала, просто мягко и ненавязчиво наставляла, при встрече и в письмах. Почти 20 лет, вплоть до своего непостижимого ухода в 2003 году, она была мне матерью, сестрой, подругой, наставницей, наперсницей, эталоном женщины, поэта, преданной дочери своего несчастного народа. В ту мою первую поездку она повела меня в редакцию газеты «Ленин йолы», познакомила с коллегами. А потом передала в руки диктора ногайского радио Люцы Кумуковой, еще одного моего ангела-хранителя (да будет земля им пухом!). Красавица Люца повела меня в областной радиокомитет. Так я впервые вошла в Дом радио. Это была любовь с первой ступеньки, и любовь взаимная. Строгий седой человек попросил меня написать небольшую «информашку» о том, как дети собирают лекарственные травы. На родном языке, естественно. Это был главный редактор ногайского отдела радиовещания Батыр Баисов, известный журналист и детский писатель. Что такое для человека, не знающего родного языка, написать «информашку» в несколько предложений? Это испытание на прочность. В кабинет заглянул молодой человек, спросил у Люцы: «Эта… к нам?» Люца что-то ответила в грубой шутливой форме. А потом сказала: «Не успел войти ребенок, а Виталик уже глаз положил». Молодым человеком был корреспондент Алимурза Матакаев, для друзей — Виталик. Пять предложений на родном языке кое-как были написаны. Батыр прочел, еще раз пристально посмотрел на меня и сказал: «Пойдет». На обратном пути Люца объяснила мне, что меня берут в редакцию детских и молодежных программ на ногайском языке и дают место в общежитии неподалеку от Дома радио. Я пришла к Кельдихан окрыленной. Решено было, что я улажу дела дома и с сентября начну работать. В обратную дорогу меня нагрузили книгами на родном языке и ногайско-русским словарем. Провожая меня на автовокзал, Иса сказал: «Йигит бол!» («Будь джигитом!») Так обычно говорят мужчинам.
Увы, мужчины в тот раз из меня не вышло. Наверное, это был единственный раз, когда я проявила нерешительность и пошла на поводу у мамы. Просто я всегда была послушной девочкой. Мама была категорически против моего отъезда в Черкесск. Тогда были такие времена: я после педучилища должна была три года проработать в школе, чтобы не пропал диплом. Мое счастье состояло в том, что диплом был с отличием и мне не пришлось эти три года отрабатывать в Чечено-Ингушетии. Хотя и там к тому времени меня приглашали работать в районную газету «Красное знамя», где были впервые напечатаны мои стихи на русском языке (1983). Меня отправили работать в одну из лучших школ района — в нефтяной поселок Затеречный, где уже с первого класса вели отдельно физкультуру и рисование. Музыку и труд вели предметники. Я вела историю в старших классах и рисование в начальных. Директор школы Виталий Леонидович Печковский любил меня и, узнав, что я еще и стихи пишу, часто отпускал в Черкесск. К тому времени в Черкесске меня уже заждались. Кельдихан прислала строгую телеграмму, в которой спрашивала, почему я до сих пор задерживаюсь и не написала ничего в свое оправдание. А мне было просто страшно сказать этим уже родным людям, что не смогла перечить матери. Я написала пространное и слезное письмо с извинениями и приложила к нему два стихотворения на родном языке. Возможно, именно эти совсем слабые стихи спасли меня тогда от гнева Кельдихан. А она уж если разлюбит, то навек… Она не разлюбила, но была немного разочарована. Сослагательное наклонение, ненавижу тебя!.. Если бы в августе 85-го я все-таки приехала в Черкесск и начала работать на радио, возможно, моя судьба сложилась бы совсем по-другому и не была «гривастой кривой». А может, все к лучшему в этом лучшем из миров...
Как бы то ни было, осенью 1985 года меня благополучно похитили в глушь несусветную, которая называлась аул Кунай. Мужем моим стал почти незнакомый человек, кстати, вполне приличный жених по тем временам. Плюсом этого недолгого брака были три обстоятельства. Первое — муж учился очно и я видела его только по праздникам и каникулам. Второе — долгие вечера принадлежали мне одной. Никто не мешал мне писать. Третье — и самое главное — это идеальная ногайская языковая среда. Здесь все говорили на родном языке — русской речи почти не было слышно. И это был исконный, простой, понятный язык. Об одном сожалею: мой свекор Сейдахмет Исаев пел наизусть отрывки из ногайских эпических песен, слышала я их и от других. Но в силу того, что, по ногайским обычаям, я со свекром не разговаривала, пообщаться с ним возможности не было, и я всю жизнь буду укорять себя и за эту нерешительность. Возможно, будь я немного наглее, он бы не отказал мне. Родные мужа всегда относились ко мне с любовью. Свидание с эпосом было отложено на годы… В новогоднем номере 1986 года газеты «Ленин йолы» была напечатана подборка моих стихов с фотографией и двойной фамилией Сидахметова-Исаева. Для жителей маленького аула это было сенсацией — к родителям мужа постоянно кто-то заходил и говорил, что стихи их невестки напечатали в ногайской газете. В то время газету выписывали все. Я и так в ауле была белой вороной, а тут еще и стихи… Мало того, что мне проходу не давали все особи мужского пола от 15 до 55, зная, что муж — студент-очник! Но мой покой бдительно охраняли два его младших брата, да и сам свекор относился ко мне с глубоким почтением. Несмотря на свою субтильность, я по мере сил исполняла все обязанности невестки: доила коров, делала всю работу по дому, стирала замасленные рабочие вещи братьев мужа — трактористов, ну и параллельно работала в школе аула Махмуд-Мектеб.
Летом 1986 года я поступила в Карачаево-Черкесский педагогический институт на факультет ногайской филологии. Стихи писала на русском и на родном. Однажды Келдьдихан сказала мне по секрету, что после того, как в газете вышло мое стихотворение «Атта шаппага уьйрет!», мой незабвенный Суюн Капаев ходил быстрым шагом по коридору четвертого этажа Дома печати и восклицал: «Вот как надо писать!» Выше похвалы я не слышала.
Судьба вернула меня в Черкесск в 88-м — на этот раз уже надолго. Стараниями той же Кельдихан я познакомилась с прекрасным поэтом Юсуфом Созаруковым, который вскоре стал моим супругом и отцом моей дочери Фирангиз. Нас называли «Евтушенко и Ахмадулина». Иса сказал, что два медведя в одной берлоге не уживаются. В ответ на это его друг Юсуф съязвил, что уж если они с Кельдихан ужились, то…
Возвращаюсь к эпосу «Эдиге». Почему для работы над ним выбрали именно меня? Этот вопрос многим не давал покоя все эти годы, я на него отвечала сотни раз. Поэтому хочу еще раз подробно рассказать — и поставить точку на этом. К 1991 году вышли коллективный сборник «Яслардынъ тавысы» («Голоса молодых») в Махачкале, куда входили мои стихи, и первый отдельный сборник «Ак оьрнек» («Белый узор») в Карачаево-Черкесском книжном издательстве с предисловием Кельдихан Кумратовой. Еще в 1990 году в ногайской общественности стали говорить о том, что 1991 год — год 600-летия ногайского эпоса «Эдиге» и Ногайской Орды. Ну, о том, чтобы праздновать юбилей государственности, конечно, не было и речи. Был создан оргкомитет по празднованию 600-летия ногайского героического эпоса «Эдиге». Праздник предполагался широкий, с размахом — с изданием книг, с выступлениями ведущих ученых с мировым именем, с театрализованным представлением и конным переходом. Именно тогда у Исы Капаева возникла идея издания ногайского журнала на русском языке. В нем предполагалось дать статью видного тюрколога Жирмунского об «Эдиге» и художественный перевод одного из ногайских вариантов этого эпоса. У Капаева был такой вариант, подходящий как раз для формата журнала. В начале 1991 года он дал мне этот вариант, напечатанныйв газете «Ленин йолы», и попросил прочесть. Я прочла. Мы с Юсуфом часто бывали в гостях у Капаевых, обычно без звонка, но в этот раз Иса позвонил и почти торжественно сказал, что они с Кельдихан ждут нас с Юсуфом сегодня вечером у себя. Вот в этот памятный вечер мне и было предложено перевести эпос на русский язык. На вопрос «Ну почему я?.. Я не сумею, у меня не получится, это такая ответственность…» Капаев ответил: «Ты видишь, какие настали времена. У нас нет возможности платить московским или ленинградским переводчикам. У тебя прекрасный русский язык, хорошие стихи на русском. Я не тороплю тебя. Читай. Вчитывайся. Вникай. Ты должна это сделать». Великие слова: «Ты должна». Именно под гнетом этих слов я перевела и эпос, и Шал-Кийиза (2002), а затем и других средневековых поэтов (2008). Не всю средневековую ногайскую поэзию, как иногда говорят, — там еще непочатый край работы. Но пока некому сказать: «Ты должна». Видимо, без определенного «пинка» мой организм не впрягается в неподъемный труд. Легко сказать «ты должна» девчонке, у которой еще ветер в голове, стихи — сплошная любовь-морковь и 24 года отроду. Где-то в глубине души я понимала, что это непосильный труд, на который я не имею морального права. Кто я такая?.. Как посмею?..
Я вчитывалась в эпос. Он давался мне нелегко. Во-первых, это был сложный текст, со многими незнакомыми словами и весь от мужского лица, потому что народный эпос создавался певцами-мужчинами — поэтами и воинами. Жесткая словесная позиция. Почти никакой лирики, которая изредка промелькнет лишь в словах, обращенных к родной земле. Когда эти слова говорит хан Тохтамыс, проникаешься любовью и жалостью к нему. Когда эти слова идут от самого Эдиге, понимаешь его. Мне тогда вообще было непонятно, кто положительный герой, кто отрицательный. Отвлекать Капаева своими дилеммами мне было совестно, потому что у него и без меня хлопот хватало…
Дамир, я написала такое пространное предисловие, чтобы ты понял, кем для меня были и остаются эти люди — Иса Капаев, Кельдихан Кумратова, Рамазан Керейтов. Они в меня поверили раз и навсегда. Я не имела права, не смела их разочаровать. Я была у них в долгу… Катастрофический комплекс отличницы.
Проходили месяцы. Уже наступал июнь, в октябре 1991 года должен был выйти первый номер журнала, названного «Половецкая луна», а перевода эпоса всё не было. В конце мая Юсуф Созаруков в составе карачаевского театра уехал на фестиваль тюркоязычных театров в Уфу. Он очень просил Батыра, чтобы тот отпустил меня с ним на это время, но, спасибо ему огромное, Баисов не отпустил, и я осталась дома одна.
1 июня — необыкновенный в моей судьбе день. В этот день родились моя мама и моя единственная сестра. Ранним утром 1 июня 1991 года я уехала в родную степь, благо был выходной. Тогда я нечасто ездила домой. Весенняя степь, благоухание полыни, чувство приближения к родному дому обычно появляется уже в Георгиевске. И тогда я подумала: может, именно это чувствовал Эдиге, когда после долгих лет разлуки с Родиной подъезжал к берегу Эдиль? Те же чувства колыхались в его груди, измученной ностальгией?..
Встреча с родными, веселый вечер в кругу молодых, еще не обремененных никакими заботами друзей и подруг сестры, летняя ночь с сияющими ногайскими звездами, долгий обратный путь в раздумьях… Когда я приехала в Черкесск, было около 4 часов пополудни. В пустой квартире, в которой живу и теперь, меня встречали старенькая пишущая машинка и эпос «Эдиге» на газетной полосе. Я понимала, что тянуть уже некуда. Сделала себе чай покрепче, взяла ручку и стопку бумаги. Начало было прозаическим и не требовало особых усилий — надо было только найти верную интонацию. Ты знаешь, и в поэзии, и в переводе верная интонация — одна из главных составляющих. Я начала писать. Время от времени я прикладывалась к уже холодному чаю и продолжала свою работу. Перед моими глазами, как в кино, представали одна картина за другой. Я плакала и писала. Плакала вместе с Эдиге, вместе с ханым — безымянной женой Тохтамыса, плакала вместе с Тохтамысом, потом с Кадырберди — сыном хана, затем с Нурадином, а потом опять с Эдиге, уже прощаясь с ним…
Когда я поднялась от стола, было уже четыре утра — рассвет.
Через несколько часов мне нужно было идти на работу. В эйфории я не могла дождаться наступления семи часов, чтобы позвонить Исе, — раньше было просто неудобно, ведь Капаев тоже пишет допоздна. Когда я сказала, что сделала весь перевод, он был немного ошарашен. Договорились, что я приду вечером для читки. Тогда мы все читали вслух друг другу. Теперь я не могла дождаться, когда кончится рабочий день…
Я прочла им перевод на одном дыхании. Капаев сказал: «Йигитсинъ, Фарида!» («Ты мужчина, Фарида!»). Оставалось теперь это всё напечатать на машинке и дать ему для прочтения. О том, чтобы идти домой, не было и речи. Сквозь сон я слышала, как Иса и Кельдихан еще долго говорили… Так в моей жизни началась новая эра.
Мы все с нетерпением ждали ноября. С 17-е по 20-е в Терекли-Мектебе проходила научно-практическая конференция «600 лет ногайскому героическому эпосу “Эдиге”», в которой приняли участие ученые с мировым именем, приехал Иштван Конгур из Венгрии (об этом я делала большую передачу на радио и статью для журнала «Половецкая луна»). Дорога в Терекли была долгой и утомительной. Поздняя осень. Полный автобус народу. Ученые, писатели, поэты, артисты… Я ехала как переводчик эпоса и корреспондент областного радио. Все три дня я просидела со своим верным «репортером» за столиком для прессы. Журнал «Половецкая луна» был в дорбе, которые сшил Сраждин Батыров — в подарок участникам конференции. Было немного обидно, что никто не вспомнил обо мне как о переводчике эпоса на русский язык. Но это была маленькая обида маленькой девочки. А в остальном меня переполняла гордость, что мы все-таки это организовали — и журнал, и конференцию, и театрализованное представление, и концерт, и конный переход. Я была частью своего народа. На меня все время наводил камеру оператор каракалпакской студии телевидения, но я отмахивалась от него, как от назойливой мухи, — мой муж был патологически ревнив. Слава богу, что он не сидел все время в зале, а тусил со своими друзьями — за несколько лет до этого он приезжал в Терекли ставить спектакль с народным театром и успел полюбить Ногайскую степь.
Не ругай чужую землю за убогость,
Пусть твой край намного интересней,
Но пустыня эта — тоже чья-то гордость,
И как Родине ей здесь слагают песни.
Ю. Созаруков
Говоря о конференции ноября 1991 года, надо отметить одну важную деталь. Именно в эти дни мы впервые увидели и услышали со сцены Алибия Романова. Он пел под домбру «Тогай сув» — песню на стихи Досмамбета Азавлы. Я записывала все концертные номера, и когда поздно ночью мы всем кагалом (Капаев, Кумратова, Матакаев, Юсуф и я) пришли в дом к Тимуру Арсланову, меня раз десять заставляли перематывать кассету, чтобы послушать Романова, пока я не взмолилась, что кассета испортится и эта запись, эта реликвия будет уничтожена. Сценарий к театрализованному празднику писал Мурат Авезов, роль Эдиге исполнял Яхъя Кудайбердиев, специально к этому дню Кошали Зарманбетов разработал герб ногайского народа — Эдиге на коне, а снизу надпись «Ногай Эл».
К тому времени я для следующего номера «Половецкой луны» перевела «Суьйимбийке беити». По неопытности я перевела название как «Песня Сююмбике», хотя по ходу уже было ясно, что это песня-плач, плач по утраченному всему — жизни, родине, сыну, свободе, величию, любви… Но это уже другая история.
Дорогой земляк, заканчивая свое пространное письмо, хочу сказать тебе спасибо! Спасибо за то, что вернул меня в те прекрасные годы юности и того юношеского максимализма, в «безумство храбрых»! Не знаю, насколько мой опус поможет тебе в твоей научной работе, но мне он уже помог. Я вновь окунулась в ту атмосферу, вспомнила бесконечно любимых мной людей, как будто мысленно поговорила с ними. Прошло ровно 30 лет, и я снова плачу — по Эдиге, по Суюну, Кельдихан, Сраждину, Люце, Батыру, Юсуфу, Рамазану, Виталику… Хвала Всевышнему, рядом со мной Кошали, Иса и ты, Дамир, хоть ты и далеко. До встречи в родной степи!
