Казбек
Из истории моей семьи
Я плакал, совсем как в детстве – безутешно, навзрыд, уткнувшись в холодные колени своей Анай. Где-то в углу полутемной комнаты, сидя на постланных коврах, причитали мои тети. Мне казалось, вот сейчас, как в то памятное весеннее утро, Анай протянет ладонь, погладит меня по давно уже не кудрявой голове и скажет: «Плачь, внучек, плачь. Пусть все твои слезы прольются сегодня. Всевышний даровал нам не одни радости. Ты станешь взрослым и научишься плакать без слез».
…Весна того года была ранней и необычайно теплой. Огромные абрикосовые деревья в нашем саду зацвели прежде срока. Не знаю почему, именно в этот день я проснулся на заре и, шлепая босыми ногами мимо все еще спящих родителей, тихо пробрался на балкон большого двухэтажного дедовского дома. Отсюда со склонов Тарки-Тау город виднелся как на ладони. Далеко на горизонте, где море сливается с небом, лениво и нехотя выплывало громадное красное солнце.
Наш петух-драчун, как всегда, проснулся позже всех петухов села, когда все окрестные птичьи горлопаны уже успели прокукарекать и оповестить округу о наступающем рассвете. Анай все время ругалась на него: «Ах ты лентяй, лежебока! Дождешься, что соседские петухи наставят тебе рога. Только на бульон и годишься...» – сердито говорила она, полагая, что куры мало несутся. А он, злой и гордый, как будто понимая, в чем его винят, не мог вынести такой обиды перед столькими курицами и всегда старался клюнуть бабушку за руку. Надувшись как индюк, выходил из сарая, вальяжно прохаживался по двору, гордо выпятив грудь и что-то бормоча себе под петушиный нос, строя из себя этакого бесстрашного вожака и покорителя сердец птичьих дам.
Внизу у ворот на своем привычном месте распластался Казбек, положив тяжелую голову на большие, как у медведя, лапы. Он уже совсем старый, и соседские собаки теперь не очень-то его боятся, хотя подойти близко к воротам все же не решаются. Мне очень жалко Казбека, он болеет и вот уже вторые сутки ничего не ест.
Вчера, когда мама готовила обед, я тайком быстро вытащил ложкой из стоящей на печи кастрюли кусок мяса и побежал угощать Казбека. Мясо было горячее и даже через тряпочку обжигало руки. Чтобы оно быстрее остыло, глубоко вдохнув и надув щеки, как наш сосед Калайчи Сурхай, когда тот играл на своей зурне, я дул на этот жирный кусок что есть мочи.
Казбек даже не шелохнулся. Лишь на мгновение поднял тяжелые веки, безучастно взглянул на лежащее перед ним мясо и вновь закрыл глаза. «Бери, кушай. А не то сам его съем», – бубнил я в растерянности, тыкая куском мяса собаке в нос. Раньше Казбек никогда не отказывался от такого лакомства. Мы, детвора, часто баловали его всякими угощениями и так же часто сердили, запрыгивая ему на спину, дергая то за уши, то за хвост. Мы, по младенчеству своему, не понимали, что причиняем ему, волкодаву, грозе всех местных собак, душевную боль. Но Казбек терпел, не рычал, лишь отбивался от нас лапой, как от назойливых мух. Он чувствовал своим собачьим нутром, что мы одной крови с его хозяином, нашим дедушкой.
Много воды утекло в кяхулаевском роднике с той поры, когда в нашем дворе впервые объявился Казбек. У дедушки был давний кунак из Кадара, чей род славился знатными чабанами. А какой чабан без хорошей собаки, вот он и подарил деду маленького серого щенка. Кто бы мог тогда подумать, что из такого малыша со временем вырастет огромный волкодав – сильный, бесстрашный и не по-человечески преданный.
Неожиданно заскрежетал засов на воротах, и, широко распахнув двери, неспешным шагом во двор вошел дядя Махмуд, наш родственник. В селе он считался отменным охотником, поэтому, увидев на его плече ружье, я нисколько не удивился. Навстречу ему вышел дедушка. Они поздоровались и стали о чем-то негромко разговаривать, все время поглядывая в сторону Казбека. Потом дядя Махмуд достал из кармана веревку, подошел к дремавшему Казбеку и привязал ее к шее собаки. Зная, что Казбек плохо слышит, он нагнулся к его уху и громко сказал: «Ну что, старина, вставай, пошли. Джигиты умирают в поле». Я тогда, конечно же, не понимал смысла этих слов, но что-то необъяснимо тревожное тотчас закралось в мою детскую душу. Сбежав с балкона, я бросился к дедушке и, дергая его за широкие штанины, все спрашивал: «Деда, а, деда! Куда он его ведет? Он же болеет. Деда, зачем он забрал Казбека? Он же не может охотиться...»
Дедушка словно окаменел и не слышал меня. Он стоял весь огромный, холодный, как наши скалы. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Я выбежал за ворота и увидел, как дядя Махмуд тянет за собой еле волочащего ноги, прихрамывающего Казбека. Они шли в сторону Альбурикента. Я пошел за ними, но не решался подойти близко, боясь, что родственник заметит меня и прогонит домой. Между двумя селами дядя Махмуд остановился, бросил веревку наземь и снял с плеча ружье. Казбек устало опустился на землю. В этот миг я понял, что сейчас произойдет что-то непоправимо ужасное. Мое сердце билось как тысячи барабанов. Заткнув уши, я со всех ног бросился к дому. И, уже подбегая к воротам, все же услышал хлесткий звук выстрела, потом другой.
Забившись в угол летней кухни и сжавшись в комочек, я зарыдал. Слезы душили меня, и я не заметил, как ко мне подошла Анай, взяла меня на колени, прижала к груди и, покачивая, как младенца в колыбели, запела. Теперь я вряд ли вспомню слова той песни, это была завораживающая и печальная мелодия. Я посмотрел на бабушку и, увидев, как по ее щекам текут слезы, по-детски наивно, громко всхлипывая, спросил: «Анай, тебе тоже жалко Казбека?» И тогда, гладя меня по непослушным волосам, она сказала те самые слова: «Плачь, внучек, плачь. Пусть все твои слезы прольются сегодня...» Я закрываю глаза и сквозь пелену памяти снова слышу ее голос, и щемящая тоска по ушедшим в мир иной близким мне людям вновь и вновь овладевает мною.
Дедушка мой был видный мужчина: высокий, стройный, широкоплечий. Рядом с ним бабушка казалась совсем крохотной.
Они поженились в 34-м. Родился мой папа, потом моя тетя. Казалось, их ждала долгая и счастливая жизнь. Наше село было богатое и хлебосольное. Таковых по всему Кавказу, может, было-то всего с десяток. Наших колхозников-передовиков даже в Москву приглашали и медали вручали. И вдруг война, большая и страшная. Ее грозное дыхание чувствовалось даже за тысячу километров от грохота канонад. Ушли на фронт все бабушкины братья, не оставили даже самого младшего Имама, совсем безусого юнца.
Ушел добровольцем и дедушка, хотя ему как редактору районной газеты полагалась бронь. Опустело, осиротело село. Первых похоронок, этих черных меток войны, ждать пришлось недолго. Под Брестом в самом начале войны погиб один из братьев бабушки. Потом пошли похоронка за похоронкой. Мулла ходил из дома в дом, читал заупокойные молитвы, но никто не омывал усопшего, не провожал его бренное тело в последний путь и не предавал родной земле. Лишь широко распахнутые ворота говорили несведущему, что в этот дом постучалась беда.
Дедушке повезло, он остался жив.
12 апреля 1944 года. Война близится к концу. Ранним утром всех кяхулаевцев от мала до велика созвали на мечетную площадь. Может, наконец-то пришла долгожданная весть о победе? – наивно думали мои односельчане. Приехал сам Тахтаров. На груди у него висел автомат. С ним было много военных. После долгих пламенных слов о вдохновителе всех побед доблестной Красной Армии Тахтаров, сделав небольшую паузу, громко, с железными нотками в голосе, объявил: «Решением бюро областного комитета партии и правительства Дагестана все жители селений Тарки, Кяхулай, Альбурикент переселяются в Хасавюртовский район, в пустующие аулы чеченцев, высланных в Казахстан. Все свое имущество и скот оставляете на месте. С собой брать лишь самое необходимое. На сбор вам дается восемь часов». Потом добавил: «Это нужно фронту. Это нужно для победы, товарищи».
Над площадью воцарилась мертвая тишина. Все задавались мучительными вопросами: «Зачем? Почему? За что? Что с нами будет?» Не находя ответов на эти вопросы, площадь загудела, и, заглушая их голоса, в село стали въезжать грузовики. На одном из них вскоре разместилась и моя бабушка с большой котомкой в руках. С двух сторон к ней прижались дети. Они рады были прокатиться на машине, но по лицу матери чувствовали, что происходит что-то недоброе, и молчали. Вокруг грузовика беспрестанно бегал Казбек, лаял, подпрыгивал, стараясь увидеть лица хозяев. Он бежал за машинами до тех пор, пока они не вышли на большую шоссейную дорогу и, набрав скорость, не ушли в сторону Хасавюрта.
Казбек вернулся в опустевший двор и стал его стеречь. Уже на второй день в селе объявились чужие люди, они ходили по дворам, что-то считали, делая записи в толстых тетрадях. Забирали скот. Но во двор дедовского дома они войти не могли. Страшный рык и лай волкодава останавливал даже самых отчаянных счетоводов.
Приехали два милиционера. Старший из них достал из кобуры пистолет и решительно направился к нашим воротам. Не успел он приоткрыть воротину, как увидел перед собой огромную пасть разъяренной собаки. Он тут же выстрелил и резко прикрыл створку. Душераздирающий визг за воротами говорил о том, что он не промахнулся. Потом все стихло. Милиционер медленно приоткрыл ворота и, никого не увидев, с опаской вошел во двор. Кровавый след тянулся к каменному забору, что отделял дом от двора. Казбек исчез...
В опустевшие дома кяхулаевцев стали вселять горожан. Новопоселенцы быстро обживали чужие дома, завели свой скот и птицу, и коров своих выводили на те же горные склоны, где прежде паслись кяхулаевские стада.
Когда не вернулась корова одного из них, этому вначале не придали большого значения. Мало ли что могло статься. Может, волки или шакалы загрызли. Их в войну столько развелось в местных лесах. И на всякий случай наняли пастуха, осиротевшего и бездомного юношу. Но бедняге недолго пришлось ходить в коровьих командирах. Спустя всего две недели, средь бела дня, стадо с ревом устремилось с гор в село. Пастуха отыскали лишь к вечеру в одном из заброшенных домов. Напуганный, с выпученными глазами и дрожащими губами, он рассказал, что на стадо напала стая не то волков, не то собак, а вожаком у них как будто был большой серый волкодав, прихрамывающий на одну лапу.
Атака стаи одичавших собак была настолько неожиданной и стремительной, что отвыкшие от вольной жизни бедные коровы слишком поздно почуяли грозящую им опасность. Лишь когда собаки свалили и стали рвать еще живую корову, стадо ринулось в сторону спасительного села. В этот день новоявленные кяхулаевцы не досчитались трех коров. Поползли слухи один страшней другого. Люди боялись подниматься в гору для сбора дров и ягод. Местные власти решили организовать облаву на стаю. Но, то ли перевелись настоящие охотники, то ли больно уж хитрые были звери, ничего путного из этой затеи не вышло.
После смерти тирана балкарцы, карачаевцы, ингуши и другие репрессированные народы стали возвращаться из ссылки на свои исконные земли. Вернулись и чеченцы в родной Бамматюрт, куда насильно были заселены кяхулаевцы. Мои односельчане не стали предъявлять счета за построенные в эти годы коровники, конюшни, гаражи, понимая, через какие лишения пришлось пройти чеченцам, и, не дожидаясь официального решения, вернулись к отцовским очагам и погостам.
В то время председателем колхоза в Бамматюрте был мой дедушка, и многие ждали, как же он поступит. Дед недолго думая собрал свою семью и двинулся в родные пенаты. Чужаки быстро освободили наше село. Бабушка рассказывала, что она в своей жизни лишь раз видела слезы на глазах мужа – это был день возвращения в родное село.
На третий день после того, как дедушка с семьей вернулся домой, среди ночи послышался громкий собачий лай. Этот голос дедушка узнал бы из тысяч голосов. Не одеваясь, в одном исподнем, он бросился к воротам, распахнул их, – и к нему на плечи бросился Казбек. Чуждый сентиментальности, дедушка крепко обнял собаку и все повторял: «Живой, черт, живой». Казбек лизал дедушку в лицо, потом пустился в какой-то невероятный танец-пляс вокруг него. На шум из дома вышла бабушка. Казбек бросился к ней навстречу, и, если бы бабушка не прислонилась к стене, он бы точно свалил ее с ног. Так много и вкусно, как в этот день, Казбек не ел никогда в своей удивительной собачьей жизни.
После смерти Казбека я сторонился деда и старался по возможности не попадаться ему на глаза. В саду на большом тутовом дереве сделал себе небольшую лежанку из веток и пропадал там целыми днями, глядя на голубое небо и проплывающие мимо облака. Мне казалось, что о моем новом жилище никто не знает. Каково же было мое удивление, когда в сад вошел дедушка и остановился под тутовым деревом. Он посмотрел вверх и сказал: «Спускайся. Я принес тебе друга. Назови его как хочешь». Потом достал из-за пазухи живой комочек, опустил его на землю, повернулся и ушел. Комочек зашевелился и, неуклюже передвигая ножками, падая то на один, то на другой бок, сделал несколько шагов. Я вмиг слетел с дерева, схватил крохотного щенка на руки и крепко прижал к груди. Он жалобно запищал. Дедушка знал, как я его назову. Ко мне вернулся мой Казбек.
2013
