* * *
Кадысь кадӧ
Морӧсын ыпнитлӧ
Коркӧя тувсовъя серпас:
Чужан сикт гӧгӧраным дзик на тӧв шӧр! —
А ай-мам керка дорнымӧс
Шондіыс нин сывдӧма,
Весиг косьтӧма!..
И ме — сэн...
Чатрася, быттьӧ мыйкӧ кывзыся,
Ичӧтик на нывка.
Кӧмтӧм кокъяснам пыкся му бердас,
Мый эськӧ сэн вӧчсьӧ
Лым улысь мездысьӧм Му пытшкас?..
А ӧні?
Мый сэн вӧчсьӧ?
Кыдз сылы овсьӧ,
Менам чужан Мулы?
Талун?
* * *
Часто
мою душу тревожит
такая картина:
деревня, кругом ещё снег,
почти нетронутый солнцем,
а у стен бабушкиного дома —
проталина,
коричневая, влажная
на талой границе снега и земли,
и сухая-сухая
у нагревшегося за день сруба.
И я на этой проталине.
Сижу, прислонившись спиной к дому,
к его тёплым, могучим брёвнам,
тёмным и уже в трещинах,
как бабушкино лицо — в морщинах...
Упираюсь босыми ногами в землю,
и кажется, ощущаю движения,
происходящие в земле,
глубоко-глубоко в недрах её,
и замираю душой,
прислушиваясь.
Как она там, моя Земля? —
Моя Родина...
Сегодня?
