Таурыхъыжь
— Дадэ, дадэ, мы мывэшхуэхэр дэнэ къикIа?
Уэгуш напэ щIалэ цIыкIур и лъакъуэхэр къеутIыпщхьэхауэ гум исщ. И щхьэц сырыхур екIуу дэжьеипащ. Жейбащхъуэнэ зэвхэм пщэдджыжь щIыIэтыIэр къощ. И джанэ гуфIакIэм щIыIэр худихуэмэ зызэхуешэ, гукумкIэ ипщхьэжыну хуейщ, ауэ шархъхэр гъуэгу мывалъэм щыдэуейкIэ IэщIэлъхэр — зэуакIуэхэм, цIыху лъэщхэм я сурэтхэр къыIэщIощэщ.
Езыри гум къопкIэ, ахэр къещыпыж, жэрыгъэкIэ кIэлъохьэжри йотIысхьэж.
— Ар хъыбар кIыхьщ, — жи вожэр зыIыгъ лIыжьым. ЩIакIуэ фIыцIэшхуэ тесу ар къызэмыплъэкIыу гублащхьэм дэсщ, езыр зэщIэкъузауэ, къупщхьэшхуэ лIы быдэ цIыкIущ, жьакIэхурэ тутыным гъуэжь ирищIыкIа пащIэхэмрэ къыхэпсэлъыкIыу. ЩIалэгъуэ мыарму зэриIар уегъэлъагъу и пэ къуаншэ къутам. Вожэр быдэу зыIэщIэкъуза и IитIыр лъынтхуэрыщщ, Iэгу гъурщ, гъащIэ тынш къызэримыгъэщIар къыуагъэлъагъу. КъызэринэкIам щыжиIар мащIэми, и къуэрылъхум къызэщIигъэблауэ, нобэ ар псэлъэным хуоуш: хъыбарыжьхэр хуиIуэтэну мэхъуапсэ. Дэнэ щызэхихын-тIэ ахэр а къалэдэс щIалэжь цIыкIум! Дыгъуасэщ къыщыкIуар, нобэ удзышэ къыдэкIуэну зыкъыкIэрищIагъыххэщ.
— Хъыбар кIыхьщ ар, ауэ нэхъ кIэщIу бжесIэжынщ. Зэгуэрэм иныжьым цIыхухэм мафIэр яфIидыгъуат, пщIэрэ. ЩIымахуэ къуэпэтемэнщ, псэ зыIутыр мэкIэкуакуэ, зэрыпщэфIэн къудейри яIэкъым. ХэкIыпIэ щамылъагуъм Сосрыкъуэ и деж кIуахэщ. Сосрыкъуэ – зи къару илъыгъуэ, нарт щIалэщIэ хъыжьэт, лIыгъэ зимыармут. Ар иныжьым пэмылъэщмэ, зыми ялъэкIынутэкъым. ЦIыхухэм къыхурахьэлIа тхьэусыхэм щIэдэIущ, езым хуэфэщэну, жьым епыдж и Тхъуэжьеишым уанэр хузэщIикъузэри, зекIуэ дэшэсыкIащ. Иныжьри къигъуэтащ, ар щыжеижым, мафIэ зыпэрылъым зы пхъакъуэ зэщIэгъэна къыхипхъуэтыкIащ. Ауэ, пщIэрэ, зы мафIэ хъуаскIэ пхъакъуэм къыпыхури, иныжьым щытехуэм, исри къигъэушащ. Плъамэ – Сосрыкъуэ укIэщIэмыхьэжыну адрыщIым нэсыжат. Шы бэлыхьт нартыр зытесыр. Арати, иныжьым къырхэм мывэ дзакIэхэр къычэричыурэ Сосрыкъуэм кIэлъидзу щIидзащ. Мис абы лъандэрэ губгъуэм къинащ мы абрэмывэжьхэр…
ЛIыжьым и псалъэр уэм ещI. Iуащхьэ закъуэм щынэскIэ гъуэгубгъум шыр щыщIетIыкI, шэмэджымрэ мывэупцIэмрэ гум кърехри, жейм къимыутIыпщыпа губгъуэщIым гъущIыджэ макъыр щхьэщегъэлъэт.
— Дадэ, дадэ, атIэ Сосрыкъуэ къахуихьа цIыхухэм мафIэр? — щIалэжь цIыкIум жэуапыр фIэгъэщIэгъуэну и адэшхуэм Iуроплъыхь, къеуфэрэзыхь. ЛIыжьым ар къещтэри гум ирегъэтIысхьэж.
— Къахуихьыжащ атIэ. Унэм къэблэгъэж щыхъум лъагэу иIэтащ мафIэбзийр къызыпылъэлъ пхъакъуэр. ЦIыхухэм нэхур къалъагъури, къагурыIуащ Сосрыкъуэ мафIэр къазэрыхуихьыжар…
ЛIыжьым аргуэру зеущэхуж, удзым хихьэ шэмэджыпэм ещхьыу езыри гупсысэм хелъасэ. Сыт хуэдэ Iуэхури нэгъэсауэ ищIэну фIэфIщ абы, игури и псэри игъэтIысу. НэгъуэщIуи лэжьыгъэм ухущытыфынутэкъым абы гъащIэ хьэлъэ къызэринэкIам и ужь. И къуэхэми арат зэращыгугъар, ауэ щIыгумрэ гуащIэмрэ пэIэщIэ хъуахэщ. Къалэдэсхэм я гъащIэ псынщIэм, тепыIэншэм дихьэхащ.
Дыгъэ жейнэдыщхьэр бгы тхыцIэм къыкъуоплъ. Абы къыздихьа бампIэгъуэр мащIэми, пщэдджыжь щIыIэтыIэр егъащтэ.
ЩIалэ цIыкIум вакъэхэмрэ лъэпэдхэмрэ зылъех, лъэпцIанэу удзыпцIэм хопкIэ. Удз Iупэ къэмыушахэм къыпощ уэсэпс ткIуэпс плъыжьынэхэр. КъазэреIусагъэххэр ямыдэу, ахэр къыпохури лъэпцIанэ къэзыгъэушахэм щIыIагъымкIэ йопыдж.
ЩIалэ цIыкIур къыдолъейри щIопхъуэ. Ауэ куэдрэ мыжэу къызэщIоувыIыкI. Дыгъэр апхуэдизкIэ нэхуу сэнтхыщхьэм къытетIысхьащи, уигъаплъэкъым. Абы и кугъуэ дыдэм зы шу къыхосыкI. И Iэ дэхьеям дыгъэм щыщ зы Iыхьэ IэщIэлъым хуэдэщ. НапIэзыпIэм ар щIалэ цIыкIум и деж къыносри, шыр къыжьэдекъуэ. Адрейми мыарэзыуэ зыкъретIэ, тхъурымбэ хужьыр зыкIэрищIа и джабитIыр хьэлъэу мэхьэбауэ. ШхуэIум инату зэрегъу и дзэ хужьыбзэхэр къыхуегъэдалъэ, щIалэ цIыкIум щхьэмыгъазэу къыхуоплъэкI, мэпырхъ, и пIэ имызагъэу лъакъуэхэр егъэджэгу. Ауэ шур зыкIи хуэгъэгузавэкъым. Щхьэрыпхъуэным фIэмыIуэхуу къыщIоплъри, пхырыплъым хуэдэу къоплъ щIалэ цIыкIум. И цей хужьым илъ хьэзыр Iупэхуххэр мафIэм полыд. Лъагэу дрихьея и Iэм пхъакъуэр IэщIэлъщ, мафIэ хъуаскIэхэр къыпылъэлъу. Шум шхуэмылакIэр щигъэлалэкIэ, шы емылыджым зречри щIалэ цIыкIум блолъэт, пщIантIэпсымэ гуащIэмрэ, зы мыгурыIуэгъуэ гуэрэм жэуэ я мэр и лъэужьу.
Дунейр къызэщIоушэ къудей. Къыр лъагэжьым зы бгъэшхуэ зыкърегъэублэрэкIэхри, и дамэшхуэхэр хьэуам хиутхыпщIэу, щхьэхынэу губгъуащхьэм щохуарзэ. Уэгу лъэгагъыр зытеубгъуа щIылъэм деж, гум и бгъум удзыр щыпызыупщI лIыжьым къыбгъэдэт шым и щхьэр къеIэтри, къыдоплъей. Абы я лъэщIагъым къыщыщIидзэу зызыубгъуа губгъуэшхуэм ирожэ щIалэ цIыкIу — лъапцIэу, убэлэцауэ, и джанэкIэ хужьыр жьыбгъэм иутхыпщIмэ езыр махуэщIэмрэ дыгъэмрэ япежэжьауэ.
Старая сказка
— Дед, а дед, а откуда взялись эти большие камни?
Конопатый мальчик свесил с телеги ноги в ярких кроссовках. Русые волосы аккуратно зачесаны назад. Утренний холодок пробирается под рубашку, пацан ежится, хочет залезть обратно в телегу, но колеса подпрыгивают на ухабе, и из рук выскальзывают драгоценные картинки с изображениями его кумиров — силачей из любимых фильмов.
Он спрыгивает, собирает их и, догнав телегу, забирается на нее.
— Это долгая история, — говорит дед. Он сидит на черной бурке, спиной к внуку, высокий, крепкий старик с седой бородой и желтоватыми от курения усами. Сломанный нос выдает буйную молодость. Сжавшие вожжи мозолистые заскорузлые руки с набухшими венами свидетельствуют о его тяжелой жизни. Ему, обычно немногословному, сейчас захотелось вспомнить старые сказания. Где еще услышит их городской мальчишка! Только вчера он приехал погостить, а сегодня уже увязался за дедом на сенокос.
— Это долгая история, но и дорога впереди длинная. Один великан украл у людей огонь. Зима на дворе, ни погреться, ни еду приготовить. Пошли тогда люди просить Сосруко, чтобы он вернул им огонь. Сосруко был сильный и отважный юноша. Только он один мог справиться с великаном. Выслушал он людей и снарядился в путь. Оседлал славного Тхожея, легкого, как ветер, и поскакал. Нашел великана и, когда тот заснул, украл из костра головешку. Но искорка из костра попала на великана, обожгла его, и он проснулся. Видит — далеко Сосруко, не догнать, быстрый конь у Сосруко. Стал тогда великан отрывать куски скал и кидать в него. Вот так и появились эти валуны.
Старик замолкает. Сворачивает с дороги и останавливается у одинокого холма. Достает из телеги косу, точило, и вскоре над сонными лугами разлетаются тяжелые вздохи металла.
— Дед, а дед, а Сосруко принес людям огонь? — Пацан с интересом наблюдает за дедом, путается под ногами. Старик поднимает его и сажает в телегу.
— Да. Принес. Высоко над головой поднял он головню, когда подходил к аулу. Увидели люди свет и поняли, что Сосруко вернулся с огнем.
Старик опять замолкает и начинает неторопливо сосредоточенно косить. Любую работу он делает обстоятельно, степенно. Нелегкая жизнь научила его уважать труд. И от своих сыновей он требовал того же, но так и не приучил их к земле. Им оказалась по нраву легкая суетливая городская жизнь.
Сонное солнце выглядывает из-за далекой горы, прогоняет утреннюю прохладу.
Мальчик снимает кроссовки, носки, и босыми ногами прыгает с телеги в траву. На просыпающихся травах багровеют солнечные капельки росы, обжигают холодом босые ступни.
Мальчик срывается с места и бежит по траве. Неожиданно он останавливается. Больно смотреть на солнце, зато видно, как вдруг из самой середины светила появляется всадник. В высоко поднятой руке горит кусочек солнца. Он несется к мальчугану и останавливается перед ним. Конь встает на дыбы, тяжело дышат взмыленные бока. Белыми как снег зубами он грызет удила и дико косится на мальчика огромным глазом, всхрапывает, переступает на месте. Но всадник невозмутим. Голова его перевязана башлыком, на белой черкеске горят газыри. Внимательно, спокойно смотрит он на малыша с высоты. В высоко поднятой руке шипит и потрескивает головня. Всадник ослабляет поводья, конь срывается с места и проносится совсем близко от мальчика, обдав его конским духом и еще каким-то незнакомым запахом.
Мир только просыпается. С высокой скалы срывается огромный орел и, лениво взмахнув несколько раз крыльями, кружит над долиной. Далеко внизу поднимает голову лошадь, выпряженная из телеги. А по сверкающему травяному ковру бежит босиком мальчик в белой рубашке, с взлохмаченными волосами — навстречу солнцу, навстречу новому дню.
Призраки воиновПеревод Ивана Волкова
— Уойра, уойрира!
— Уойра, уойрира! Уойра, уойрира!
— Уойра, рара, Уойра, рирара, уой!
В полутьме сакли, освещенной тлеющей паклей, движутся тени. Воздух загустел не столько от дыма и полумрака, сколько от голосов, подпевающих старой как мир песне. Полукругом вокруг трех лежащих фигур сидят старики, за ними стоят молодые мужчины. Тоскливая мелодия, словно бы сотканная из прошлого, волна за волной накатывает из темноты. Старики сидят у берега этого музыкального моря, в котором клубится безумное варево из слов и воспоминаний, и слушают заунывный прибой.
— Уойра, уойрира! — голос одного из стариков одиноким буревестником взмывает ввысь. Он парит в темноте и выклевывает эхо из самых темных уголков сакли. И тут же ему вторит стройный хор молодых, как стая буревестников за вожаком, они собираются в клин и вырываются на свободу, в небо над аулом, и сливаются с песнями из других саклей.
— Уойра, уойрира! Уойра, уорира!
— Уойра, рара, Уойра, рирара, уой!
Из полукруга сидящих поднимается один старик и, поймав последнее эхо улетающей песни, начинает зычным голосом чеканить слова:
— Уойра! Не тот герой, кто в битве погибает!
Герой лишь тот, кто воскресает, чтоб сражаться
И умереть за дедов, нет уже которых!
И за отцов погибнуть, нет уже которых!
И умереть за сыновей, которым рано умирать!
И у героя впереди его последний бой,
В котором жизнь перегоняет смерть,
Чтоб смерть его народ не настигала!
— Уойра, рара, уойра, рирара, уой! — вторит ему хор.
— Герой лишь тот, чье тело
клинками вспахано и пулями засеяно!
— Уойра, рара, Уойра, рирара, уой!
— Герой лишь тот, кто сеет боль
и пожинает смерть!
Меняется ритм, вместо заунывных возгласов слышится уже боевой марш. Колдующие лекари выходят из середины круга и неясный свет падает на окровавленные повязки и искаженные страданием лица лежащих.
— Уач-уч! Уач-уч! Уач-уч! — звучат хлопки ладоней. Они все нарастают и нарастают, подчеркивая ритм песни.
— Уач-уч! Уач-уч! Уач-уч! — частым набатом несется над головами.
— Уойра, уойрира! Уойра, уойрира!
— Где наши герои?! Где славные дети народа?! — выделяется голос старика.
— Из их тел вытаскивают пули! — гремит хор. — Уойра, уойрира!
— Где наши клинки?!
— Изнывают от жажды, чтобы насытиться кровью! Уойра, уойрира!
— Где дух нашего народа?!
— Запрягает смерть, чтобы обогнать жизнь!
— Уач-уч! Уач-уч! Уач-уч! — разбивается вдребезги мир теней. Языки пламени танцуют в углах. Вырываясь из беспамятства, двое лежащих открывают глаза. И видят, как тьма и свет сакли смешиваются в невиданной пляске...
Чапщ* продолжается третьи сутки. Приходят и уходят люди, сменяют друг друга, как день и ночь над черкесским аулом. Бешеный ритм, заданный в первый вечер, немного стихает к полудню второго дня. Заунывные песни рассказывают о великих героях, которые жили и умирали за честь и свободу народа.
К вечеру второго дня двое из лежащих приходят в себя. Но третий все еще лежит без сознания, лишь редкая дрожь выдает в нем жизнь. Это Ислам. У него самые тяжелые ранения. Одна рука искромсана, голова наглухо перевязана, и видны только закрытые глаза.
День и ночь лекари меняют повязки и обрабатывают раны. Но от них зависит не все. Главная надежда на полукруг стариков, которые поют и поют песню за песней. И, уже, казалось бы, иссякли их запасы, оскудели слова. Но из бездонных глубин памяти народной все новые герои пускаются навстречу новому долгому дню.
И Ислам открывает глаза, видит, как в тумане, окружающих людей. Он еще не всех узнает. Ему кажется, что он видит отца и двух братьев. Они, в отличие от других, не поют, а молча смотрят на него.
Под их грозными взглядами Ислам собирается с силами. Собирает по крупицам жизнь не сердцем, а разумом, который первым вырвался из туманного плена. Несмотря на половодье боли, он больше не уплывает в беспамятство.
Когда сознание совсем проясняется, тени отца и братьев исчезают. Он вспоминает, что они погибли, а он выжил и лежит в незнакомой сакле. Так проходит не один день, поется не одна песня и сменяется не одна группа людей, прежде чем в середину круга выходит старик и говорит тем же зычным голосом:
— Благодарю тебя, мой народ. Ты снова прогнал смерть и вернул наших сыновей! Да поможет нам Всевышний вернуть тебе долг боли!
Старик умолкает и люди тихо выходят. В сакле остается один лекарь и сам старик. Легко передвигаясь, старик поочередно подходит к лежащим.
— С возвращением, мой сын! Ты среди нас, и мы с тобой!
Потом он садится в дальнем углу сакли. Лекарь садится рядышком, и старик начинает одну из бесконечных сказок о жизни и смерти, о любви и ненависти, о героях и трусах.
Над саклей снова расцветает ночь. Но это уже другая, это спокойная ночь. Спокойная настолько, насколько это возможно в черкесском краю, где уже который год рыщут война и смерть, голод и обездоленность.
* Чапщ — черкесский обряд над тяжелобольным.
Старая сказка
— Дед, а дед, а откуда взялись эти большие камни?
Мальчик с конопатинами на лице спустил с телеги ноги в ярких кроссовках. Русые волосы аккуратно зачесаны назад. В узких ото сна глазах отражается утренняя прохлада. Холодок скользит за шиворот рубашки, пацан ежится, хочет залезть обратно в телегу, но колеса подпрыгивают на ухабе и из рук выскальзывают драгоценные картинки с изображениями его кумиров — силачей из любимых фильмов.
Он спрыгивает, подбирает их и, догнав телегу, забирается обратно.
— Это долгая история, — говорит дед. Он сидит на черной бурке, не оборачиваясь, высокий, крепко сколоченный старик с седой бородой и желтоватыми от курева усами. Нос его горбится поломанным горбом, выдавая буйную молодость. Руки, сжавшие вожжи, заскорузлые, с сухими пальцами, выступившими венами и мозолистыми ладонями говорят за него о трудной жизни, которую он перенес. Обычно немногословный, его тянет сейчас на разговор с внуком: хочется рассказать ему старые сказания. Где он еще услышит их — этот городской мальчишка. Только вчера он приехал погостить, а сегодня уже увязался за ним, когда он поехал за травой.
— Это долгая история, но я расскажу покороче. Украл как-то великан у людей огонь. Зима на дворе, замерзают, да и готовить не на чем. Пришли тогда они к Сосруко, попросить, чтобы вернул им огонь. Сосруко был сильный, смелый и отважный юноша. Только он один мог справиться с великаном. Послушал он людей и снарядился в путь. Оседлал своего Тхожея, легкого как ветер коня, славного коня, под стать своему хозяину и поскакал. Нашел великана и когда тот заснул, украл из его костра одну головню. Но искорка попала на великана, обожгла его, и он проснулся. Видит — далеко Сосруко, не догнать. Быстрый конь был у Сосруко. Стал тогда великан отрывать от скал целые куски камней и кидать в него. Вот тогда и накидал великан эти валуны.
Старик замолкает. Сворачивает лошадь с дороги и останавливает у одинокого холма. Достает из телеги косу, точило, и над сонными еще лугами разлетаются тяжелые вздохи металла.
— Дед, а дед, а Сосруко принес людям огонь? — пацан с интересом наблюдает за дедом, путается под ногами. Старик поднимает его и сажает в телегу.
— Да. Принес. Высоко над головой поднял он огонь, когда приблизился к дому. Увидели люди свет и поняли, что Сосруко вернулся с огнем.
Старик опять замолкает и неторопливо начинает косить, весь уходит в работу. Любую работу он делает обстоятельно, неторопливо, степенно. Нелегкая жизнь научила его уважать труд. И от своих сыновей он требовал того же, но не смог он их приучить к земле. Им оказалась по нраву легкая суетливая городская жизнь.
Сонное солнце выглядывает из-за далекой горы. Теплый, заспанный его дух оттесняет утреннюю прохладу.
Мальчик снимает кроссовки, носки, и босыми ногами прыгает в траву. С сонных травяных губ свисают багряные капельки росы. Потревоженные легким движением ног они стекают и обжигают холодом босые ступни.
Мальчик срывается с места и бежит по траве. Неожиданно он останавливается. Солнце бьет в глаза. Из него, из самой его середины появляется всадник. В высоко поднятой руке горит кусочек солнца. Он несется к мальчугану и резко останавливается около него. Конь встает на дыбы, взмыленные бока тяжело дышат. Белыми, как снег зубами он грызет удила и дико косится на мальчика огромными глазами, всхрапывает, топчется на месте. Но всадник невозмутим. Голова его перевязана башлыком. В белой черкеске с горящими газырями свысока смотрит он на малыша. Глаза смотрят внимательно, спокойно, как будто сквозь него. В высоко поднятой руке шипит и потрескивает головня. Всадник ослабляет поводья, конь срывается с места и проносится совсем близко от мальчика, обдав его конским духом, запахом пота и чего-то еще не знакомого.
Мир только просыпается. С высокой скалы срывается огромный орел и, взмахнув несколько раз ленивыми крыльями, парит кругами над долиной. Далеко внизу поднимает голову лошадь возле телеги и старика, косящего траву. А по багряному ковру луга босой, в белой рубашке, с взлохмаченными волосами бежит мальчик — навстречу солнцу, навстречу новому дню.
