Лекарь Золотой эппаз, или Чудо исцеления
Последние два месяца Люба ходила с болью в пояснице. Она не могла нормально ни нагнуться, ни разогнуться и больше дружила с кроватью. Может ли быть большее наказание для нее, привыкшей работать не покладая рук? Все шло к тому, что она может оказаться запертой в четырех стенах, словно закованная в кандалы. Она очень этого боялась, хотя не подавала виду. С молодости привыкшей успевать везде и всюду, постоянно быть занятой, Любе казалось, что ее жизнь остановилась. Иначе чем объяснить то, что она решила втайне от дочери и сына выкопать картошку в огороде? Когда они ушли на работу, Люба оделась соответственно и пошла в огород. «К тому времени, когда у них будут выходные дни, погода может испортиться. Работу, которую не сделал вовремя, приходится делать дважды», — говорила она сама с собой, начиная уборку урожая. Даже молодым и здоровым не всегда под силу копать землю, уплотненную дождями. Люба спешила, боясь, что дети застанут ее за «преступлением». «Того, чего нет, даже царь не может себе обеспечить. А картошка — вот она, если поработать, то результат будет. Счастье человека только трудом и добывается». Она произносила эти и другие похожие мысли вслух, и со стороны могло показаться, что она вполголоса поет трудовую песню, как пели наши предки.
Осенняя благодать ласкала ее сердце. Видя, как каждый раз лопата выкапывает благодатные картофелины, подобные мячикам, она совсем забыла о своем возрасте. Оглянувшись и увидев богатый урожай по всему раскопанному участку, она согласилась с утверждением этих телевизионных бездельников, что земля нас кормит. Люба, воодушевленная этой картиной, крутилась как волчок. Она собрала в мешки выкопанную картошку и, как воришка, забравшийся в чужой огород и стремящийся побыстрее замести следы своего преступления, попыталась взвалить на спину полмешка, но в тот же момент почувствовала острую боль в пояснице и невольно опустилась на колени. Это давал о себе знать ее радикулит, и труженица поняла это сразу.
От боли в пояснице у Любы потемнело в глазах, потекли слезы. Она лежала посреди огорода среди мешков с картошкой. Звать на помощь было бесполезно — все равно никто не услышал бы, потому что жили они на отшибе, вдалеке от соседей. Все тело как будто онемело, и она не могла двинуть ни рукой, ни ногой.
Так ей пришлось лежать два-три часа, пока дочь не вернулась с работы. Ася в поисках матери пошла в огород, где увидела страшную картину: Люба лежала посреди мешков. Ася позвонила брату, и, когда тот приехал, они вместе отнесли в дом «героя труда». Сын поехал за врачом и привез Айшет — двоюродную сестру Любы. Все говорили, что она толковый врач. Айшет осмотрела больную и без долгих разговоров начала писать.
Как дети ни ругали мать, она стояла на своем:
— Да я просто для собственного удовольствия пошла в огород, что вы ко мне придираетесь, — оправдывалась она. — Руки сами потянулись к лопате — хотела посмотреть, какая уродилась картошка. Я вообще-то хотела выкопать только одну лунку, но картошка была — просто загляденье, и я увлеклась. Выкопала одну лунку, за ней вторую, третью и так до конца. Я была довольна своей работой, и настроение у меня поднялось. Я же не виновата в этом.
— Настроение-то у тебя поднялось, но сама ты нескоро поднимешься, — грубо оборвала ее Айшет. Она выписывала рецепт. — Настроение пусть у тебя будет приподнятое, но самой тебе придется лежать, пока не пройдешь курс лечения, который я тебе прописала.
— А мне придется лежать? Да еще нужно колоться?
— Нет, сама собой вылечишься, — съязвила Айшет. — Скажи спасибо, если уколы помогут.
— Меня ни разу в жизни не кололи.
— Могу тебя обрадовать — мы восполним это упущение. Курс лечения включает восемьдесят уколов.
— Да что ты говоришь? Они же испортят всю мою кровь.
— А ей не надо портиться, она уже испорчена. Об этом свидетельствует хотя бы то, что ты занялась не своим делом. Кровь портят не уколы, кровь портит голова.
— Ты можешь шутить сколько хочешь, но я совсем не люблю это ваше врачебное лечение.
— Любить или не любить — это твое дело, но без нас ты на этот раз с постели не поднимешься. Будешь знать, как таскать мешки. Вот уже тридцать лет я не могу воспитать некоторых наших женщин. Когда вам говорят правду, вы обвиняете в грубости. Вы забываете свой возраст, свои силы, забываете, что вы женщины. Вот ты, например, взялась за работу, для которой требуется мужская сила. Кто тебя погнал в этот огород? Кто тебя заставлял таскать мешки? Для тебя это удовольствие, но для детей-то не создавай проблем.
— Приятный у тебя разговор, хоть ты и называешься моей сестрой, — съязвила Люба. — Как говорится, для несчастной соперница найдется и в доме отца.
— Я потому и говорю тебе правду, что я твоя сестра, другая не сказала бы. Вы-то не можете без этих «соперниц». Своей попыткой поднять мешок, а затем и лежанием на холодной земле ты к своим недугам добавила много других проблем. Может быть, ты и не посещала врачей, но неужели ты думаешь, что ты не болела? Сколько болезней у тебя — хондроз, артроз! Надо же беречься, хотя бы на старости лет. Теперь легче? Слышала, наверное, что и река не всегда течет по одному руслу? Ушло время, когда ты могла трудиться как вол. Здоровье человека с возрастом постепенно ухудшается. Сегодня ты не сможешь делать то, что могла в юности. Я только это пытаюсь втолковать тебе и другим таким, как ты.
Две недели пролежала Люба в постели. Дочь взяла на работе отпуск и все время была рядом. Ася старательно ухаживала за матерью. Они потеряли счет уколам. Айшет была милосердной, хоть и казалась грубой — свое мнение она всегда высказывала прямо. В день три раза она посещала Любу, чтобы провести необходимые лечебные процедуры.
Какими длинными были для больной дни и ночи, проводимые в постели! Каждый день казался чуть ли не равным году. Но лежать приходилось: поясница не давала двинуться с места.
После уколов болезнь несколько отступила, но не ушла совсем: боль в пояснице не проходила. Но теперь она могла встать и даже походить немного.
Когда больная почувствовала облегчение, Ася привезла к матери свою племянницу Фатиму, а сама вышла на работу. Фатиме было лет пять-шесть. Но остра была на язык.
В разговорах с ней Люба провела где-то неделю. Фатима не давала бабушке скучать. Обладая веселым характером, девочка легко сходилась с людьми. Она частенько выводила бабушку на свежий воздух, и они вдвоем обходили двор и огород.
Иногда Фатима уходила играть к соседским детям — ребенок есть ребенок, где бы он ни был. Как-то во время очередной отлучки Фатимы Люба пошла в огород. Несмотря на то, что была уже поздняя осень, погода стояла чудесная: ярко светило солнце, украшая золотом природу.
Люба сразу же пошла к хлеву. Не успела она открыть дверь, как, признав ее, замычал четырехмесячный теленок.
— Дай бог твоей матери долгих лет!* Почему в этот яркий день ты стоишь в хлеву, как в темной могиле?!
Услышав хорошо ему знакомый голос, животное подошло к ней и начало лизать ей руку.
— Моего теленка заперли, как какого-нибудь преступника. Эти молодые не понимают, что тебе здесь одиноко и плохо. Животное должно быть свободно. Надо бы их самих запереть на замок, тогда бы они знали твое состояние! Ты-то мой золотой эппаз**, который я не продаю, несмотря на все их попытки избавиться от тебя. Дорогой для моей души эппаз. Разве я могу им позволить так обращаться с тобой? — все сокрушалась Люба.
Она имела привычку ласкать животное, как ребенка. Она начала почесывать горло теленка, а тот стоял, вытянув голову, и явно был доволен. Жалобно мыча, вращая глазами, порываясь в сторону двери, теленок смог-таки разжалобить Любу.
— Золотой эппаз моей души, — проворковала она, — соскучился по свободе? Я тебя понимаю. Даже мне, уже старой, надоели эти четыре стены. У тебя-то сердце молодое! Твоя добрая мама решит твою проблему. Вот как только я найду длинную веревку, мы вдвоем пойдем смотреть на мир. Мы же не должны во всем подчиняться этим извергам! Мы же не осужденные! Кругом свободное поле, куда ни глянь — холмы. Разве с этим заточением можно согласиться? Да ведь у меня и боль успокаивается, когда я вижу тебя, когда я вспомню о том, что на этом свете у меня есть ты. Пошли! Иди впереди, посмотрим, что творится на белом свете.
Длинную веревку не пришлось долго искать. Люба нашла ее там же в хлеву и, обвязав, как ей показалось, крепко шею теленка, вышла с ним во двор.
Жили они в красивом месте, на возвышенности, под которой протекала Сунжа. За двором их была широкая улица, за ней лежали поля. Их хозяева в большинстве своем жили в городе. На этих полях не только теленок, целое стадо могло бы пастись свободно.
Теленок шел за Любой так послушно, что со стороны могло показаться, что это самое спокойное животное на свете. И «добрую мать» ничего не тревожило. Но как только они вышли за калитку, теленок бросился наутек, увлекая за собой Любу. Оказывается, его спокойствие осталось во дворе. Больная была вынуждена на время забыть про свой радикулит. Ни ласки, ни окрики не могли остановить золотой эппаз. А у Любы не хватало сил его удержать. Да и боль в пояснице не способствовала излишнему усердию. А теленок несся, как машина по широкой трассе, все набирая скорость. Наверное, воля воодушевила и его. Люба, боясь упасть, бежала не только за теленком, но иногда и впереди, обгоняя его. Бежала, как пятнадцатилетняя девочка. Вряд ли спортсмены на Олимпийских играх бегали так резво. Наверняка она в тот день побила несколько мировых рекордов. Люба прекрасно понимала, что ей устроят домашние и каково будет состояние ее поясницы, если она упадет и, не дай Бог, теленок протащит ее по земле. Поэтому она напрягала все свои силы. Никогда в жизни она не знала более трудного дня.
Теленок то взбегал на холмы, подобно козленку, всю свою жизнь пасшемуся на горе, то сбегал с холма — и все время тащил Любу за собой. Если бы у них были установлены спидометры, то они намотали бы не меньше ста километров каждый. Кажется, и Люба только в тот день узнала, сколько у нее энергии.
— Я могла умереть, так и не узнав, какая я прыткая, — говорила она сама с собой.
Когда-то Люба видела, как понесло коня, но чтобы теленка — это она видела в первый раз.
Теленок бегал туда, бегал сюда, довел Любу до изнеможения, до дрожи в коленках и, удовлетворенный этой гонкой, начал спокойно пастись. Бедная Люба уже на ногах не держалась. Она тяжело дышала и обливалась потом. Белый свет померк для нее благодаря теленку, которого вывела посмотреть на этот самый белый свет.
Люба воспользовалась тем, что веревка была длинной, и привязала теленка к росшему неподалеку тополю. Места попастись там было не так уж и много. Дети, любившие играть под этим деревом, и взрослые, которые искали тень, вытоптали под ним всю траву. Но Люба готова была привязать его даже на голом камне. Ее дорогой золотой эппаз довел ее до полного изнеможения. Она даже теплое слово не могла найти для него — на язык непроизвольно просились лишь проклятия. «Хорошо хоть, что никто не видел, как этот теленок, будь он неладен, гонял меня по всему полю», — успокаивала она себя.
Боль, которая раньше находилась в пояснице, теперь, казалось, блуждала по всему телу — от головы до пят. Она долго стояла, не решаясь присесть отдохнуть, но в конце концов не выдержала и присела на пенек, так как сил уже не было. К счастью, под деревом лежали пеньки, собранные здесь детьми для игры. Поясница уже сигнализировала о наступлении боли. Немного отдохнув и стонами сообщив полю о своей боли, Люба захотела встать. Она хотела привязать теленка в другое место, пока он был спокоен. Но встать не было сил, страшно болела поясница. А сидеть было нельзя. У дерева она нашла сломанный черенок от лопаты и, опершись на него, выпрямилась. Ей было плохо. Если бы ее сфотографировать в этот момент, то для того, чтобы понять состояние ее тела, не понадобились бы ни слова, ни рентгеновский снимок — все было написано на ее лице.
Люба постояла, глядя на черенок, взяла веревку и двинулась потихоньку: видно было, что она что-то задумала. Отойдя на некоторое расстояние, она увидела нору в земле, чему очень обрадовалась, будто нашла мешок золота. Но через некоторое время она уже была бы готова отдать мешок золота, лишь бы не видеть эту нору.
Люба решила воткнуть в эту нору черенок, привязать к нему теленка, а потом уйти домой, чтобы спокойно лечь и отдохнуть. Отвести теленка обратно домой она, конечно, не смогла бы. Она приставила черенок к норе и начала забивать его в нору камнем, который нашла тут же. Из норы вылетел жужжащий комок пчел, которые окружили Любу и заслонили для нее белый свет, как будто перед глазами встал какой-то пестрый туман. Оказалось, что, к ее несчастью, в этой норе обитал пчелиный рой. Люба не успела ничего понять, как пчелы окружили ее. То, что она наткнулась на пчелиный рой, она начала понимать только после того, как пчелы начали жалить ее. Наша героиня тут же откинула черенок и бросилась наутек. Она мчалась как ветер. Впрочем, ветер дует с различными скоростями. Поэтому точнее будет сказать, что она бежала быстрее реактивного лайнера. Она надеялась, что при такой скорости она сможет убежать от пчел. Но те не собирались так просто отпустить возмутителя своего спокойствия! Подобно мухе, которая сидела на роге вола и утверждала, что они пахали весь день, мстители уже сидели на теле Любы, так что им даже не приходилось тратить усилия, пытаясь догнать ее.
По меньшей мере тысячи пчел собирались наказать ее за несанкционированное вторжение в их жилище. Любе даже в голову не приходило отпустить веревку, и она буквально тащила за собой теленка, который просто не поспевал за ней, так быстро она неслась. Да что там теленок — наверное, даже летящая птица не смогла бы ее догнать. На ее теле не было свободного от пчелы места. Любой, кто увидел бы эту картину издалека, был бы страшно удивлен, не в силах понять, что это такое. И эту картину увидела Фатима, которая к тому времени возвращалась от соседей. Увидев несущийся на нее пестрый клубок на всю ширину улицы, она подумала, что это небольшой тайфун. От удивления она застыла на месте. Страх наполнил ее душу. Она произнесла молитву, как ее учила мать, и стала внимательно смотреть, что же произойдет с этим вихрем дальше. Когда же она узнала увлекаемого этим вихрем теленка с белым пятнышком на лбу, девочка испугалась не на шутку. Фатима не могла уследить за этим вертящимся клубком, который то возносился на пригорок, то вновь скатывался с него.
Пчелы сильно наказали ту, которая разрушила их гнездо. Начали они с лица, затем перешли на руки, после чего Люба непроизвольно отпустила веревку и теленок наконец-то освободился. Он весь был мокрый от пота. Бедняга сразу отбежал подальше и прилег. Ему, наверное, лучше было бы до Судного дня находиться в заточении в хлеву, чем претерпеть все это.
Люба бегала, как-то странно вскрикивая при каждом укусе пчелы и нанося себе грубые удары, которые предназначались пчелам. Изо рта ее вырывались звуки, похожие на звуки расстроенного музыкального инструмента, когда его терзает музыкант-дилетант. Обогнать Любу, когда она бежала, не могли бы и молодые спортивные ребята, даже если бы они сели на скакунов. Поясницу она вообще не чувствовала. Никто бы не поверил, что это бегает пожилая женщина с прихваченной поясницей. Но когда приходится противостоять войску, о возрасте забываешь, оказывается.
В тот день Люба поняла, что сильнее и быстрее человека нет никого, даже если этот человек болен или инвалид. Она не спеша снимала с себя одежду и отгоняла ею пчел, не прекращая бег. Сначала она отгоняла пчел платком с головы, но руки так болели от укусов пчел, что она выронила платок. Потом она сняла кофту, но вскоре потеряла и ее. Пришлось вооружиться чулками. Она не понимала, что ее противодействие разозленным пчелам слишком слабое.
Наконец-то Фатима узнала по одежде свою бабушку и позвала на помощь. Потом она быстро забежала домой и, позвонив своей тете, сообщила ей радостную весть:
— Дяци, наша нани*** выздоровела. Она на радостях бегает по всему полю, скидывает с себя одежду и танцует стриптиз. Она, как лань, то взбежит на пригорок, то скатывается вниз с пригорка — уж очень она радуется. Ветер играет ее одеждой. Приходите поскорее домой, чтобы увидеть свою разошедшуюся мать.
Когда удивленные этой странной вестью домочадцы спешно вернулись домой, они увидели страшную картину. Прямо посреди двора лежала Люба, до неузнаваемости опухшая от укусов пчел, а вокруг бегала ревущая от испуга Фатима. Пчелы же улетели, решив, что свою миссию они выполнили сполна.
Таким образом, золотой эппаз обернулся для Любы горем. Хотя как знать? Ведь говорят же, что нет худа без добра. И еще говорят, что укусы пчел могут быть лечебными...
— Если пчелиные жала лечат, то у меня не будет ни одного больного органа или сустава, — говорила Люба своим домочадцам, которые пытались ее успокоить, и Айшет, которую в очередной раз позвали на помощь.
* Устойчивое словосочетание, формула пожелания.
** Эппаз — двадцатикопеечная монета. Дошо эппаз (золотой эппаз) — устойчивое словосочетание, применяется в отношении очень дорогого для души человека, ребенка.
*** Нани (инг.) — бабушка.
