Адэ. Къуэ. Щхьэзакъуэныгъэ
Си нобэрей махуэм къыпэщылъам мащIэщ сэ хэсцIыхукIыжыр, ауэ ди блэкIам и щIыхуэр дыпшыныжын къытхудохуэ, къэхъуахэр дымыщIэжми. Дауэ щымытами, сыкъапщтэмэ, сэ сыпсэуфкъым нобэрей махуэм сыхэту блэкIа зэманым къыщIэнэжа бауэмкIэ. Ауэ а сщIэж тIэкIуми сригъэзри, сригъэсащ иджыпсту сызэрыт пIалъэм, зыми сыIэщIэмыхьэу, сыхэпсэухьыфу.
Си сабиигъуэр сщIэжкъым. Зэзэмызи, сабиигъуэ симыIэпа хуэдэу къысщохъу. Си адэм сыкъыщигъуэтам балигъыпIэм сиувагъэххэт, зэрыжиIэмкIэ,щэщIрэ ещанэ илъэсым ситу Iуэм и деж сыкъыщигъуэтащ. Дэнэ щыпщIэрэт илъэс щэщIрэ щым ситу, жысIэу сыщеупщIым, зыщхьэдигъэIукIащ. Си адэм жьы дыдэ хъуа и анэм жиIэрейт сэ куэдрэ сысымэджауэ, икIи абы къыхэкIкIэ узым гъащIэ блэкIам и лъэужьыр си щхьэм ирихуауэ. Ауэ сыхуэмейуэ сакIэщIэдэIуа хъуащ: къысщхьэщыжурэ си анэшхуэм си адэм жриIащ — сэращ ар Iуэм и деж къэзыгъуэтар, жери. Пэжыр жысIэнщи, си фIэщ хъупэтэкъым ар си адэу, сыту жыпIэмэ адэ щэн дэслъагъутэкъым — сыщыIэри сыщымыIэри и зэхуэдэ къысщыхъут. Ар щхьэкIэ нэгъуэщIзэманми сыщыуэ къысфIэщIт — мащIэ дыдэт си адэр зэрыслъагъур, ди пэшхэр зэбгъуэдэт пэтрэ, сызэрепсалъари нэхъ мащIэжт. И пэшми сыщIыхьэну хутыныгъэ сиIэтэкъым.
Хьэуэ, абы сыIущIэн сышынэтэкъым, ауэ зэрыслъагъуу, IэнкIун сыхъути, си Iэпкълъэпкъыр зэщIикъузэт. Ауэ ар уасэ мащIэ дыдэт и гулъытэм щхьэкIэ щIэстыну уасэм елъытамэ. СщIэт сызэрыIущIэу аргуэру си щхьэр цIыкIуу зэрызигъэлъэгъужыныр, ауэ, сыт сщIэнт, си псэм абы сыхуишэт. И пэшыбжэр IункIыбзэкIэ къызэхуищIт…
АкъылкIэ сыщIэкъутэкъым сыпэщIэхуэну, ауэ ар си мурад нэхъыщхьэу къыщIэкIынт.Дунейр зэману сиIэти си пэшым тхылъыжь щIэкIутауэ щIэлъхэм хуабжьу сызыIэпашэт. ЗэкIэлъыкIуэу псоми седжэт: биологиеми, бухучётми, медицинэ тхылъхэми, уставхэми, псалъалъэхэми, щIэныгъэ журналыжьхэми… Тхылъхэм я нэхъыбэм жинтыр телъыжтэкъым, ауэ зы тхылъми си адэм щхьэкIэ зыри иттэкъым — хэт ар, сыт ар сэ къызэрысхуэхъур?
Си пэшым зы щхьэгъубжэ цIыкIу иIэт. Абы къыдидз нэхур къэзгъэсэбэпурэ седжэт, дыгъэр щыкIуатэкIэ сыкIэлъыкIуатэурэ. Ауэ адрей пэшым къиIукIт псчэ, кIыгъ, нэгъуэщI, зыIисыр къызгурымыIуэ макъхэр. Ахэм Iэджи щIат сызэресэжрэ, ауэ зэзэмызэ хьэ банэ е уэрэдбзу макъ зэхэсхт. Хьэ банэ макъым е губжьа е гуфIэ хуэдэу зызэридзэкIт, ауэ нэхъыбэу уэрэдбзу макъамэм сызыIэпишэт. Еджэнри сщыгъупщэжти зызмыгъэсысу седаIуэт. Ауэ псом нэхъ нэхъ гъэщIэгъуэн сщыхъуу си гум къинэжар япэ дыдэ пэшым къыщIагъэува гъуджэр щыслъэгъуарат. Гъуджэр шкаф гуэрым къыкIэрача бжэм телът. Зэрыбжэуэ иубыдт.
Зы пщэджыжь гуэрым сыкъыщыушым, ар зищIысыр къызгурыIуакъым. Сыкъэтэджри сыбгъэдыхьащ гъуджэм, абы зы цIыхущхьэ гъурыбзэ къиплът. Ар зэрысэрар занщIэу къызгурымыIуэу, зыкъуомрэ зэпысплъыхьащ гъуджэм и жьэр Iурыхуауэ ис къэшына цIыхур. КъыщызгурыIуэм сыкъэдыхьэшхащ, си сурэт къысшыдыхьэшхыжым нэхъри сигъэдыхьэшхыжурэ. ТхьэмахуэкIэ сыбгъэдэмыкIыу сыкIэрысауэ къыщIэкIынщ. Гъуджэм сеса нэужьи, сыбгъэдэкIтэкъым, сыIутIсхьэти тхылъ къысIэщIыхьам седжэт.
Сэ зы пщэрылъ нэхъыщхьэ сиIэт — къуаргъ къэзубыдт. Щэбэт пщэджыжь къэс къуаргъхэм сайщакIуэт, икIи адунейм сыщытехьэ зэманыр си махуэшхуэт. Пщэджыжьым жьыуэ сэкъэтэджти, къэпрэ бзулъахъэрэ къасщтэти, губгъуэм сыкIуэт. Си гур пэщыхукIэ губгъуэр къызэхэзжыхьа нэужькIэ, бзулъахъэр згъэувт, и гъунэгъуу сыгъуэлъти, уафэм ес пшэхэм сакIэлъыплът. Къэзубыда къуархэр къэпым изгъэтIысхьэти, унэм къесхьэлIэт. Ауэ нанэр щылIэм иджыри зы нэгъуэщI къэлэн си пщэм къыдэхуащ — къуархэр губгъуэм схьыжу сыутIыпщыжын хуей хъуащ.
Пщыхьэщхьэ хъуауэ сыутIыпщыжт къуаргъхэр. Япэ дыдэ бзухэр къэпым къыщизгъэлъэлъым, Iэнкун сыхъуауэ сайплът, пшапэ зэхэуами игъэпщкIуфтэкъым абыхэм я дахагъэр — къуаргъхэм я бзийхэр зэщымыщу лат. Зэи апхуэдэ дахагъ зиIэ бзу ипэ къихуэуи, иужькIи слъэгъуакъым. Иужьрей тхьэмахуэхэм къуаргъхэр зэрызурэ, сеплъын зызгъэнщIмэ, дэздзейти, сыутIыпщыжт. Я сурэткIэ бзухэр къуаргъхэм ящхьт, ауэ яфэкIэ зэи бзэгъафIэхэр абыхэм ялъэщIыхьэнутэкъым, апхэдизу къуэлэнхэти. Зы бзий, зы къэуц, зы цы налъэ цIыкIуи къэмынэу дунейм езыр къыхэхъукIа умыщIэу лахэт. Ауэ зы дагъуэ яIэт — мэ гуащIэ гурымыхь къакIэрихт. ТIэкIу-тэкIуурэ къэпми, си щыгъынхэми, сэри къыткIэрих хъуащ а мейр.
АдэкIэ нэхъыбэ дыдэу сызыщышынэр къысщыщIащ. Си адэр бзэхащ. Зэ щхьэкIэ и пэшым и лъэ макъхэр щызэхэзмыхыж хъуащ. Ауэ си гур зэрызгъэубыду сыщIыхьэфакъым и пэшым. Ежьэжа, хьэмэ лIа — сщIэкъым, ауэ пщэджыжьым си пэшым и бжэ щIагъым къыдэIуауэ зы тхылъымпIэ кIапэ къыщызгъуэтащ. Ар щызэкIуэцIысхым, IункIыбзитI къыдэхуащ. ТхылъымпIэм итт: «Фъэхъус, си къуэ. Сожьэжри, уэ къыпхузогъанэ пхъуантэр. Пхъуантэм исщ тхьэIухуд. Зы IункIыбзэр пхъуантэ нэхъ иным ейщ. Абы и кIуэцIым пхъуантэ цIыкIу итщ, абы тхьэIухудыр исщ. Пхъуантэ нэхъ иным къуаргъ дэбгъэтIысхьэмэ и фэр къуэлэн мэхъу. Сыхуеящ мы щхъуэуэ зэхэуфадунейрнэхъ дахэ сщIыну. Иджы уэ узэрыхуейщ».
Си адэм и пэшыр къызэIусхащ. УнэлъащIэ куэд щIэттэкъым — зы Iэнэ, зы сырэ, зы шэнт, щхьэгъубжэм и дежи зы Iэнэ Iутт. Блыным сурэтитI фIэлът. Зым и анэр итт, адрейм… Жьы схуэмышэжу, си нэпсхэр езыр-езыру къыщIэжу сыбгъэдэтащ сурэтым — абы сэрат итыр. Сыпыхьэурэ, пхъуантэр къэслъыхъуащ — ар утыкум ит Iэнэм тетт. КъызэIусхри, тхыпхъэкIэ гъэнщIа пхъуантэ нэхъ цIыкIу къэслъэгъуащ. ТIэкIу си гур къыщихьэжым, си нэпсхэр къэслъэщIыжщ, жьы ину сшэщ, IункIыбзэр изгъэувэ, къэсIуантIэри, къызэтесхыну таучэл схуэмыщIурэ сыбгъэдэтащ. Ауэ абы тхьэIухуд дэсыр къэзутIыпщыжыну сызэрыхуейм къару къызитри, пхъуантэ цIыкIур къызэIусхащ. Ауэ зыри дэстэкъым.
Мис апхуэдэу сэ сизакъуэу сыкъэнащ.
Отец. Сын. Одиночество
Из своего прошлого я помню совсем немного. Но прошлое иногда обходится слишком дорого, даже если мы его не помним. Я не могу жить прошлым, существуя в настоящем, но всё же именно прошлое научило меня отдаваться настоящему, чтобы стать неуловимым.
Детства своего я не помню. Порой я даже сомневаюсь, что оно у меня было. Отец нашёл меня уже взрослым, как он сам говорил — тридцати трёх лет от роду, в хлеву. Вопрос, откуда он мог знать, что мне тридцать три года, он оставил без ответа. Его старенькая мать, которая ещё была жива, говорила, что я долго болел и излечился чудесным образом, намекая на то, что болезнь отняла у меня память. Но однажды я случайно подслушал, как старушка, защищая меня, сказала отцу, что это она, а «не кто-нибудь другой» нашёл меня в хлеву. Иногда я сомневался, что он был моим настоящим отцом, потому что не помнил каких-либо проявлений отцовских чувств. Но, возможно, я ошибаюсь, ведь мы виделись редко, а общались ещё реже, хотя я и жил в соседней комнатке, из которой мне было запрещено выходить. Я боялся не встреч с ним, а той растерянности, которая сковывала меня при этих встречах. Но я был готов платить растерянностью за его внимание. Я, конечно, знал, что встреча с ним снова унизит меня, что он не обратит на меня внимания, но ничего не мог с собой поделать. Он с утра запирался в своей комнате и никогда не разрешал входить к нему. Я, наверное, сознательно туда и не стремился, хотя в глубине души только об этом и мечтал. Свободного времени у меня было вдоволь, а так как комната моя была завалена старыми книгами, я пристрастился к чтению. Читал всё подряд: биологию, бухгалтерский учёт, справочники по медицине, военный устав, какие-то старые научные журналы без обложек. Но я не нашел ни слова о том, кто этот человек за стеной и кем он мне приходится.
В моей комнате было маленькое окно, а самым светлым местом была стена напротив окна. Весь день я двигался вдоль стены вслед за солнечным пятном. За стеной я слышал скрипы, кашель, голоса и другие, непонятные мне, звуки. Но я так привык к ним, что они стали частью меня. У меня всегда было чувство, что меня приобщили к какой-то тайне, хотя я ничего не знал об этой тайне. Я помню, что отца всё время мучил кашель, но иногда вместо кашля из соседней комнаты доносился собачий лай или трель соловья. Лай мог быть и угрожающим, и заискивающим. Я прерывал чтение и, забыв о книге, слушал как зачарованный. Но самое неизгладимое воспоминание — появление в моей комнате большого зеркала. Это была зеркальная дверь от большого шкафа. Когда однажды я утром проснулся, то даже не сразу сообразил, что это такое. Я встал и подошёл к зеркалу. На меня взирало костлявое существо. Я стоял, ошарашено разглядывая это существо, не менее изумленно глядящее на меня, пока не сообразил, что это я сам. Целую неделю я почти не отходил от зеркала, изучая самого себя. Даже когда я привык к зеркалу, вернее к своему отражению в нем, я мог часами сидеть напротив него и рассматривать самого себя. Я даже книги читал, сидя у зеркала.
Моей единственной обязанностью была ловля ворон. Этим я занимался один раз в неделю, каждую субботу по утрам. Это были для меня по-настоящему праздничные дни, потому что только в эти дни я выходил из заточения. Я вставал ни свет ни заря, брал с собой мешок, силки и уходил в поле. Вдоволь набегавшись по полю, я расставлял силки. А сам ложился и смотрел на плывущие в никуда облака. Затем собирал ворон из силков, запихивал в мешок и приносил домой. Потом, когда умерла бабушка, у меня появилась ещё одна обязанность: я должен был по воскресеньем относить ворон обратно в поле и выпускать их. Отпускал я их вечером, но и в сумерки, когда я первый раз вытряхнул ворон из мешка, я все увидел и обомлел — вороны были разноцветные! Других птиц я видел только издали или на картинках, но я был уверен, что красивее этих ворон не может быть ничего свете, настолько они были прекрасны. Я стал выпускать птиц по одной. Налюбовавшись, подбрасывал ворону насколько мог высоко, и пока она, возмущенно каркая, улетала, я любовался ее опереньем. Во всем остальном это были обычные вороны, но самых изысканных тропических расцветок. И перья не были раскрашены, это был как бы природный цвет, хотя, конечно, не натуральный для ворон. Почему-то вороны пахли неприятно, едко, даже тошнотворно, со временем этим запахом пропахли мои мешок и одежда. И, наверное, я сам.
А потом случилось то, чего я больше всего боялся. Он пропал. Сначала я перестал слышать шаги за стеной. Я все равно не осмелился заглянуть в его комнату. Ушёл или умер, я не знаю, но он оставил меня одного. Утром под дверью я нашёл лист бумаги. В него были завернуты два ключа. На бумаге было написано: «Прощай. Я ухожу. Оставляю тебе ларец, в ларце — фея. Один ключ от большого ларца. Внутри находится ларец поменьше. В нем фея. Если посадить в большой ларец ворону — она становится разноцветной. Я хотел хоть как-то украсить этот скучный серый мир. Ты остаёшься один. Живи как знаешь».
Я открыл дверь в его комнату. В ней почти не было мебели. Старый шифоньер, журнальный столик, потёртое кожаное кресло. Около окна кухонный стол. На стене висели два портрета. На одном была изображена его мать, а на другом… Я стоял перед ним, опешив, у меня сами по себе покатились слезы. На портрете был изображён я сам. Все еще в слезах, я искал глазами ларец. Он оказался под журнальным столиком. Это был даже не ларец, а небольшой сундучок, а внутри изумительный резной ларчик. Когда я немного успокоился, вытер рукавом слёзы и, глубоко вдохнув, вставил второй ключ, повернул его и долго не решался открыть. Но желание освободить фею победило страх, и я все-таки открыл крышку. Но в ларце ничего и никого не было.
Так я остался один.
Отец. Сын. И одиночество
Я могу вспомнить из своего прошлого совсем немного. Но прошлое слишком дорого может обойтись, даже если мы не помним о нём. Я не могу жить в прошлом и прошлым, физически присутствуя в настоящем, и усугублять свой сегодняшний день. Но всё же прошлое научило меня отдаваться настоящему, чтобы стать неуловимым.
Детства я своего не помню. Порой я даже сомневаюсь, что оно у меня было. Отец нашёл меня уже взрослым, как он сам говорил — тридцати трёх лет отроду в хлеву. Вопрос, откуда он мог знать, что мне тридцать три года, он просто оставил без ответа. Его же старенькая мать, которая тогда ещё была жива, говорила, что я долго болел и однажды чудесным образом излечился, намекая на то, что болезнь отняла у меня память. Но однажды я случайно подслушал, как старушка, защищая меня, сказала отцу, что это она, а «не кто-нибудь другой» нашла меня в хлеву. Я сомневался, что он был моим настоящим отцом, ибо не помнил каких-либо проявлений отцовских чувств. Но может быть, я и ошибаюсь, ведь я виделся с ним редко, а общался ещё реже, хотя я и жил в соседней комнатке, из которой мне было запрещено выходить. Но боялся я не встречи с ним, а своей растерянности, которая сковывала меня при его виде. Но растерянность была малой ценой, которую я был готов заплатить за его внимание. Я, конечно, знал, что встреча с ним снова унизит меня, что он не обратит на меня внимания, но ничего не мог с собой поделать. Он с утра запирался в своей комнате и никогда не разрешал входить к себе. Я, наверное, сознательно туда и не стремился, хотя, возможно, это и было моей единственной целью. Свободного времени у меня было вдоволь, а так как комната моя была завалена старыми книгами, я пристрастился к чтению. Читал всё подряд: биологию, бухгалтерский учёт, справочники по медицине, военный устав, какие-то старые научные журналы, в основном без обложек. Но не было в них и слова о том, кто тот за стеной и кем он мне приходится. Окно в моей комнатке было очень маленьким. Самым светлым местом являлась противоположная стена. По мере продвижения солнца, вслед за ним, я продвигался вдоль стены. За стеной я слышал скрипы, кашель, голоса и другие непонятные мне шумы. Но я так привык к ним, что они стали частью меня. Но у меня всегда было чувство, что меня приобщили к какой-то тайне, хотя я и не знал о сути этой тайны. Я помню, что отца всё время мучил кашель, но иногда вместо кашля вдруг из соседней комнаты доносился собачий лай или трель соловья. Лай собаки мог быть и угрожающим, и заискивающим, но меня всегда поражали трели соловья. Я прерывал чтение и, забыв о книге, слушал как зачарованный. Но самым неизгладимым воспоминанием, пожалуй, было появление в моей комнате большого зеркала. Это была дверь от большого шкафа. С зеркалом на всю дверь. Когда однажды я утром проснулся, не сразу сообразил, что это такое. Я встал и подошёл к зеркалу. На меня взирало костлявое существо. Я стоял, ошарашено разглядывая существо, изумленно глядящее на меня, пока не сообразил, что это я сам. Где-то с неделю, я почти не отходил от зеркала, изучая самого себя. Даже когда я привык к зеркалу, вернее, к своему отражению в нем, я мог часами сидеть напротив него и рассматривать самого себя. Я даже книги читал, сидя напротив него.
Моей единственной обязанностью была ловля ворон. Этим я занимался один раз в неделю. Каждое утро каждой субботы. Это были для меня вполне праздничные дни, ибо только в эти дни я появлялся на божий свет. Я вставал ни свет ни заря, брал с собой мешок, силки и уходил в поле. Вдоволь набегавшись по полю, я расставлял силки. А сам ложился и смотрел, на плывущие в никуда облака. Затем попавшихся в силки ворон я складывал в мешок и приносил домой. Но позже, когда умерла бабушка, на меня легла ещё одна обязанность — я должен был в воскресенье относить ворон обратно в поле и выпускать их. Отпускал я их вечером, но даже и в сумерки, когда я первый раз вытряхнул ворон из мешка, я обомлел — вороны были разноцветные, я видел других птиц лишь издали или же в картинках, но мне казалось, что красивее этих птиц не может быть на свете, настолько они были красочны. Я выпускал каждую птицу в отдельности. Налюбовавшись, подбрасывал ворону насколько мог высоко, и пока она, возмущено каркая, улетала, я любовался очередной красавицей. С виду они действительно были похожи на ворон, но они были раскрашены наподобие самых изысканных, неимоверно цветастых, тропических птиц. Перья не просто были раскрашены, они имели естественную окраску, хотя это, конечно, не было естественным для ворон. Но пахли вороны неприятным, едким, тепловатым и тошнотворным запахом, которым пропахли со временем мой мешок и моя одежда. И, возможно, я сам.
Но потом случилось то, чего я больше всего боялся. Он пропал. Сначала я перестал слышать шаги за стеной. Но я не осмелился зайти в соседнюю комнату. Ушёл или умер, я не знаю, но я остался один. Утром под дверью я нашёл клочок бумаги. Когда я развернул бумагу, из него выпали два ключа. На бумаге было написано: «Прощай. Я ухожу. Оставляю тебе ларец, в ларце — фея. Первый ключ от большого ларца. Внутри находится ларец поменьше. В ней находится фея. Если посадить в большой ларец ворону — она становится разноцветной. Я хотел хоть как-то раскрасить этот понурый и серый мир. Ты остаёшься один. Поступай, как знаешь».
Я открыл дверь в комнату. В ней почти не было мебели. Старый шифоньер, журнальный столик, потёртое кожаное кресло. Около окна — кухонный стол. На стене висели два портрета. На одном была изображена его мать, а на другом… Я, опешив, стоял перед ним, и у меня сами по себе покатились слезы, на портрете был изображён я сам. Продолжая рыдать, я искал глазами ларец. Он стоял под журнальным столиком. Это был даже не ларец, а небольшой сундучок. Когда я открыл его, внутри увидел, действительно, изумительный резной ларчик. Когда я немного успокоился, я вытер рукавом слёзы и, глубоко вдохнув, вставил второй ключ, повернул его и долго не решался открыть. Но желание освободить фею добавила мне решимости и я, наконец, открыл крышку. Но в ларце ничего и никого не было.
Так я остался один.
