Когда грянет гром

Когда грянет гром

Сатирическая комедия

 

Действующие лица:

КУЗЬМА, предприниматель местного масштаба
УСТИНЬЯ, его жена
ДЕМЬЯН, местный бедняк
ГРУНЯ, его жена
ПОЭТ, ПЬЯНЫЙ, местные жители
ДАНИЛА
СТЕПАНЫЧ
В массовке могут принимать участие и другие местные жители.

Действие происходит в удаленной от районного центра деревушке из шести-семи домов.

 

ДЕЙСТВИЕ I

Картина 1

Окруженная лесом маленькая деревушка. Посреди деревни — красивое озеро. Напротив озера — добротный двухэтажный кирпичный дом Кузьмы, с балконом на втором этаже. Рядом с домом стоит деревянный вагончик. Над его дверью вывеска с надписью «Магазин». Чуть правее стоит дуб. К нему прислонена длинная лестница. Конец лестницы исчезает в густой листве. На берегу озера, на бревне, с удочкой сидит Данила. Рядом с ним стоит ведро.

ГОЛОС ДЕМЬЯНА (из кроны дуба). Алло! Алло! Кто это? Кум, ты? Ты что, меня не узнаешь? Демьян я, Демьян. Сосед твой! Ну? То-то! А то я уж подумал, как в город переехал, так нос задрал, своих позабыл. Да ладно, ладно, шучу. Шучу, говорю... Мы-то? А что мы-то? Как живем? Живем — хлеб жуем. Без икры и прочих там ваших деликатесов. А? Что? Без деликатесов, говорю! Эх, глухая тетеря. «Как живем»... А то ты не знаешь, как мы тут живем. На семь домов осталось семь баб да мужиков да полсотни тараканов... Давай лучше уж ты рассказывай: как там жизнь на белом свете? Какие новости в городе, в столице, ну, там, во всем мире?.. Все по-старому? А у меня нынче большая новость, событие мирового масштаба — пенсию дали. Да! Могу теперь по старой дружбе тебе позвонить. А то тут по-человечески поговорить не с кем. Телевизор давно сломанный стоит. Радио только в хорошую погоду слышно, и то не поймешь, на каком языке — одни «тинеджеры», тьфу, да «смерчендазы». А хорошая погода у нас, сам знаешь, раз в году. Вот и слушаю скрип да хрип... Кум, кум? Да куда ты пропал? Что? Что говоришь?.. Тьфу ты!.. Вот всегда так: скрип да хрип!.. (Вертит телефоном, пытаясь поймать сигнал.)

С треском открывается дверь магазина, оттуда вываливается Пьяный, а за ним Устинья.

УСТИНЬЯ. А ну-ка, марш отсюдова! Давай-давай, шуруй, пока под глазом звезду героя не поставила!..

ПЬЯНЫЙ. Не имеешь никакого права меня выгонять. По конституции…

УСТИНЬЯ. Я тебе покажу конституцию! Я тебе такую конституцию сейчас на физиономии нарисую! Навек забудешь, как водку с утра клянчить! Мигом закодируешься, на морковный сок перейдешь.

ПЬЯНЫЙ. Я же не даром прошу, а в долг.

УСТИНЬЯ. В долг? Видала я твои долги! Чтобы потом полгода за тобой бегать? Бесстыжий, дел у него нет, весь день около магазина торчит. (Закрывает магазин на замок, заходит в кирпичный дом.)

ПЬЯНЫЙ (обиженно, вдогонку Устинье). Я не торчу, я телефонных переговоров жду. Поняла? Мне в пять часов жена из больницы звонить будет.

ГОЛОС ДЕМЬЯНА (из кроны дуба). …Кум, кум? Куда, говорю, пропал? У меня в трубке кто-то все шумит да чертыхается! Наверно, опять ветер поднимется. Говорю, теперь опять хорошую погоду надо будет ждать, а то не слышно ни черта. А? Вот сейчас получше. Хочешь, историю расскажу? Недавно по радио юморист один рассказывал... А то че же я тебе — просто так звонил? Слушай. Слушаешь?.. Вот, значит... Вот опять... Тьфу ты!.. Вот всегда так: скрип да хрип!..

ПЬЯНЫЙ (приближаясь к Даниле, кричит Демьяну). Демьян! Не мучай телефон свой, спускайся лучше, третьим будешь. (Крутится возле Данилы, страдальчески смотрит на поплавок.) Данила, как, сообразим на троих?

ДАНИЛА (продолжает следить за поплавком, сухо). Наливай.

ПЬЯНЫЙ (почесывая затылок). Хоть клюет?

ДАНИЛА. Вприглядку. Вокруг червяка покрутится, всего его со всех сторон объест и хвостом мне махнет. Хитрая, сволочь.

ПЬЯНЫЙ. Хитрости они у Кузьмы научились. (Смотрит в сторону дома Кузьмы.) Устинья, небось, в озеро свои помои выливает. Заразила всю рыбу. Нет, ты скажи, откуда в бабе такое жлобство? Какой-то жалкий стакан портвейна пожалела! Буржуи недорезанные! (Располагается на другом конце бревна, на котором сидит Данила.)

Из-за дерева показывается Демьян — одна нога у него здоровая, а другая в протезе.

ДЕМЬЯН. Точно, буржуи. Но, с другой стороны, — лучше буржуем быть. Вот думаю иной раз: приглянуться бы какой-нибудь, подобной Устинье-купчихе — зажил бы, как у Христа за пазухой. А с моей Грунькой каши не сваришь, одни мучения терплю. Одно слово — деревня.

Появляется Груня.

ГРУНЯ. Что? Ах ты козел облезлый! Мучения он терпит! Да ты еще не знаешь, что такое мучения! Сейчас выдерну тебе вторую ногу, как спичку, так будешь знать! (Хватает палку, встает в позу.) Подойди-ка сюда!

ДЕМЬЯН. Да шутка это, шутка.

ГРУНЯ (идет навстречу Демьяну). Я тебе сейчас не мучения, а страдания покажу!

ДЕМЬЯН (пятится). Ты что, Грунь, неграмотная, что ли? Шуток не понимаешь?

ГРУНЯ (бьет его). Вот тебе грамота! Грамотный нашелся!

ДЕМЬЯН (горько). Да! С тех пор как инвалидом стал, целыми днями газеты читаю.

ГРУНЯ. Смотрите на этого читателя! Читатель! Да ты завалящую газету в руки берешь, только чтоб бутылку в нее завернуть!

ДЕМЬЯН. Да я все мировые новости знаю.

ГРУНЯ. Все мировые новости сегодняшнего дня — это любовницы и любовники. И ты про какую-то богатую потаскушку болтаешь. (Плюется.) Тьфу... Срамота.

ПЬЯНЫЙ (бормочет вслух). Скоро наш Демьян вовсе крупным политиком станет. И отправят его куда-нибудь в депутаты.

ДЕМЬЯН (гордо). А что? Вполне может быть. Политика — дело тонкое. Тут с наскоку не возьмешь. Тут кумекать надо.

ГРУНЯ. Молчи уж, кумекало! Я ему последние кровные отдала и сижу дома одна, дожидаюсь, когда муженек мой из магазина с покупкой вернется.

ДЕМЬЯН. Скажи спасибо, что все «твои кровные» — это моя пенсия.

ГРУНЯ. Молчи уж. Колбасу-то, политик, купил?

ДЕМЬЯН. Купил… А еще консервы, печенье, пряники. Ты просила тебе праздник устроить? Будет тебе праздник. Все, как было велено, купил. А колбасу самую копченую, самую дорогую.

ГРУНЯ. Дай пакет, сама гляну. (Отбирает пакет.)

ДАНИЛА. А я думаю, откуда это такой вкусный запах идет? Оказывается, Демьян колбасу купил.

ГРУНЯ (достает из пакета колбасу, принюхивается). Самая дорогая, а колбасой не пахнет.

ДАНИЛА. У нас самая дорогая, а в городе самая дешевая.

ДЕМЬЯН (Груне). Ты попробуй, кусни!

ГРУНЯ. Да что мне кусать? (Принюхивается.) Я и так слышу — пахнет не копченой колбасой, а копченым гусем.

ДЕМЬЯН. Если запах копченого гуся, это, значит, ветер от дома Кузьмы Мартьянова. Это они опять гусиное мясо едят.

ГРУНЯ. Тьфу, и правда, опять они. Весь аппетит разом испортили.

ПЬЯНЫЙ. Они это могут. Одно название — буржуи.

ГРУНЯ. Ладно, Демьян, пойдем домой, позакрываем от Кузьмы все окна и будем жевать твою колбасу.

ПЬЯНЫЙ (робко). Демьян, с пенсии-то на сто грамм, может, это... по-братски?

ГРУНЯ. Демьян, ты что, с пенсии припрятал? Смотри у меня, не смей разбрасываться государственными деньгами. Тебе государство их не на алкашей дало.

ДЕМЬЯН (Пьяному). Извини, брат, она права. Пенсионные деньги, как фронтовые сто грамм, никому давать нельзя. Иначе они там увидят — и хлоп: ах, у тебя лишнее появилось, так мы тебе срежем по самое не могу или цены поднимем. Эти деньги мне, чтоб с голоду не помереть, а не тебя похмелять.

Демьян и Груня уходят. Пьяный, печально оглянувшись, обращается к Даниле.

ПЬЯНЫЙ. Демьян — инвалид. Демьян пенсию получил, у Демьяна праздник. Тоже, что ли, как он, напиться в мороз и ногу отморозить? И буду похмеляться по закону!

ДАНИЛА (про себя, вслух). Совсем перестало клевать. К дождю, наверное.

Появляется Кузьма, останавливается возле дуба.

ПЬЯНЫЙ. А вот и Кузьма Мартьяныч... (Громко.) Кузьма Мартьяныч!.. Кузьма Мартьяныч!..

КУЗЬМА. Чего тебе?

ПЬЯНЫЙ. Проходишь мимо, а нас вовсе не замечаешь.

КУЗЬМА. Не велика птица, чтобы замечать... Заметил вот. Ну и что?

ПЬЯНЫЙ. Говорю, на сто грамм не хватает, может, добавишь?

КУЗЬМА. У меня на сто граммов нет, только на бутылку, только лучшего качества и только в праздник. Понял? (В сторону Данилы.) Как клев? Из той щучки, что позавчера у тебя взяли, классная уха получилась.

ДАНИЛА. Ну так и сегодня купи, я не обижусь. (Показывает на ведро, стоящее рядом.)

КУЗЬМА (смотрит в ведро). Мелочь какая-то, шелупонь. Нет, не возьму. Такой мелюзгой свою тещу корми. (Направляется к дубу.)

ДАНИЛА. А картошку? Не купишь? Говорят, нынче у тебя картошка плохо уродилась.

КУЗЬМА. У меня — и плохо уродилась? Данила, ты меня унизить хочешь?

ДАНИЛА (из-за дуба приносит ведро картошки). Очень хорошая картошка, элитная.

КУЗЬМА (берет клубень, изучая). Может и купил бы, но твою элитную картошку колорадский жук поел. А я огрызки после жуков не ем.

ДАНИЛА. В нашем огороде отродясь никаких жуков не было!

КУЗЬМА. А это еще больше настораживает. Если жуки твоей картошкой брезгуют, значит, в ней крахмала не хватает. Жуков, приятель, не обманешь. (Подходит к дубу, из кармана достает телефон, набирает номер.)

ДАНИЛА (про себя.) Сам ты как жук. На тебя не угодишь!

КУЗЬМА (поднимается по лестнице). Аркадий?! Аркаша?! Алло!.. Алло! Я это, я, отец твой!.. Плохо слышно?.. Погоди, сейчас, сейчас... повыше, говорю, поднимусь... (Поднимается выше, исчезает в листве. Дальше слышен лишь его голос.) Теперь слышно?! Ну, как поживаешь, как учеба в институте? Трудно небось?.. Верно, трудности надо преодолевать... Слушай, Аркадий, чего я звоню-то... на днях в город собираюсь...

ПЬЯНЫЙ (вспомнив). Данила, скажи, сколько время?

ДАНИЛА. Пять часов.

ПЬЯНЫЙ. Уже?.. (Подбегает к дубу.) Кузьма!.. Кузьма Мартьяныч!..

ГОЛОС КУЗЬМЫ. Говорю, на днях в город поеду. Хотелось уточнить, что тебе привезти из дому.

ПЬЯНЫЙ. Кузьма Мартьяныч, ровно в пять жена из больницы должна позвонить!

ГОЛОС КУЗЬМЫ. Что говоришь, в пять часов?

ПЬЯНЫЙ. Сегодня сосед в райбольницу ездил. Моя жена ему передала, чтобы ровно в пять я ждал ее звонка на дубе.

ГОЛОС КУЗЬМЫ. Закончу разговор, тогда и говори со своей женой сколько хочешь.

ПЬЯНЫЙ. Как я с ней поговорю? У меня мобильник без денег. А ей с больничного телефона бесплатно.

ГОЛОС КУЗЬМЫ. Да я это не тебе, сынок, не тебе...

ПЬЯНЫЙ. Кузьма Мартьяныч!

ГОЛОС КУЗЬМЫ. И еще: сегодня гуся зарезали. Мать спрашивает: мяса-то свежего везти или покоптить?.. Покоптить, значит…

ПЬЯНЫЙ (трясет лестницу). Слезешь, нет? Опоздаю ведь, хана будет!

ГОЛОС КУЗЬМЫ. Ладно, сынок, заканчиваю, а то тут очередь в телефонную будку... Говорю, очередь на дуб... Набежало тут разных... От матери большущий привет... (На лестнице появляются ноги Кузьмы, потом все тело. Спустившись, зло обращается к Пьяному.) Денег у него на счету нет! Мозгов у тебя в голове нет! А ты, Данила, в следующий раз щуку поймай, щуку... Щучку я у тебя точно куплю... (Уходит домой.)

Пьяный поднимается по лестнице, на половине лестницы у него звонит телефон. Вместе со звонком он исчезает в листве.

ГОЛОС ПЬЯНОГО. Алло!.. Я, я это... я. Алло! Алло! Жена, где ты? Не слышно тебя. Алло! Жена... Скажи только, куда деньги спрятала? Деньги, говорю, где?! Алло!.. Алло!.. Фу ты, черт... неужто опоздал или опять помеха?

Пьяный грустно спускается по лестнице, оглядывается по сторонам.

ПЬЯНЫЙ. Со всех сторон зажимают. Блокада! Сталинград!

ДАНИЛА. Кто тебя зажимает?

ПЬЯНЫЙ. Тут Устинья глоток портвейна пожалела, а теперь из-за Кузьмы на дуб опоздал. Всего-то хотел узнать, где деньги.

ДАНИЛА. Кузьма — тот еще фрукт. Любитель испортить настроение... Говорит: «Такой мелюзгой свою тещу корми». Где я щуку-то ему поймаю, если не клюет?.. Точно, к дождю это...

Слышны раскаты грома.

Говорю же.

ПЬЯНЫЙ. Данила, выручи! Вот теперь точно приперло невмоготу! Надо-то всего десять рублей.

ДАНИЛА. Не имею физической возможности.

ПЬЯНЫЙ. В свое время я тебя всегда выручал.

ДАНИЛА. Когда это ты меня выручал?

ПЬЯНЫЙ. Ну... когда мы еще в колхозе работали…

ДАНИЛА (иронично, замахав руками). Вспомнил времена царя Гороха! Ты еще комсомольские да пионерские времена вспомни.

Появляется Степаныч.

СТЕПАНЫЧ. Данила, ты что такой сердитый? Рыба, что ли, в озере кончилась?

ДАНИЛА (не обращая внимания на Степаныча). Мало того, моя элитная картошка ему (небрежно махнув головой в сторону дома Кузьмы) не нравится! Разбогател, так за людей нас не считает. Ходит, как индюк, пузо набок... Пойду сварю уху, поем досыта и на боковую.

СТЕПАНЫЧ. Подожди меня. Вместе пойдем. С сыном только поговорю. (Идет к лестнице, поднимается на дуб, исчезает в кроне. Слышен его голос.) Здравствуй, Коля!.. Хорошо меня слышишь?.. Сынок, извини, долго говорить не могу, деньги на счету заканчиваются. Ты мне главное скажи — стройку свою закончили? Когда домой вернешься?.. Еще два-три месяца?.. Хорошо, так и передам матери... Она больно уж переживает... В деревне? Все так же — одни старики. Из молодежи кто на Севере, кто в Москве... Ну все, больше говорить не могу. За нас не переживай. Мы управимся, мы сможем... Мать говорит: денег с пенсии подкоплю — тебе на гостинцы вышлю... А я все без работы... Ну пока, сынок, главное — себя береги... (Начинает спускаться по лестнице.)

ДАНИЛА. Все наши ребята по России разъехались, все строят, строят — никак не достроят.

СТЕПАНЫЧ (спустившись). А достроят — и заживет наша молодежь.

ДАНИЛА. Жди, заживет. Мы на земле горбатились, а потомки — на высотных домах. Нам всем, видимо, суждено всю жизнь... вот так....

СТЕПАНЫЧ. Почему «нам всем»? Некоторые вот (кивая в сторону дома Кузьмы) в институте учатся.

ДАНИЛА. Были б деньги, и мы бы учились. А сейчас сидим тут без работы: больные, хромые — одним словом, немощь бестолковая…

СТЕПАНЫЧ (подходит к Даниле). Мы тоже работаем: маленькую родину свою сторожим.

ДАНИЛА. А что ее сторожить? Кому она нужна? Нефти у нас нет. Алмазов тоже не видать. Одна картошка. Да и от той некоторые нос воротят.

Данила и Степаныч собираются уходить, но, заметив приближающегося к ним Поэта, останавливаются. На Поэте легкий потрепанный плащ и шляпа.

ПОЭТ. Здорово, мужики!.. (Пауза.) Что, Данила? Не узнаешь, что ли?

ДАНИЛА (присматривается к нему). Подожди, подожди... Поэт?.. Точно Поэт! Эх, жизнь тебя тоже потрепала.

ПОЭТ. Не без этого. Привет, Степаныч.

СТЕПАНЫЧ. Привет, Поэт. Давненько тебя не было видно. Какими судьбами к нам?

ПОЭТ. Что? Соскучились по мне?

СТЕПАНЫЧ. Да не больно. Скорее, подзабыли. Сначала, как ты в поселок перебрался, еще доходили о тебе весточки, а как до областного центра дорос — все, исчез человек.

ПОЭТ. Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Но душа, прошу заметить, всегда тянется на родину. Вот я и решил навестить, так сказать, пенаты.

СТЕПАНЫЧ. Извини, к твоему приезду памятник в твою честь поставить не успели.

ПОЭТ. Если есть настроение пошутить, значит, еще жить можно. А помнишь, я, будучи корреспондентом районной газеты, о тебе как о славном хлеборобе нашего района писал статью?

СТЕПАНЫЧ. Газету ту до сих пор под стеклом храню.

ПОЭТ. Ну рассказывайте, рассказывайте. Как вы тут? (Степанычу.) Ты все на комбайне?

СТЕПАНЫЧ (ухмыляясь). Вспомнила баба, как девкой была... Поле сорняками заросло, а в комбайне и подавно солярки нет.

ПОЭТ (Даниле). Ну ты-то, Данила, по-прежнему тракторист?

ДАНИЛА. Отстал ты, Поэт, от жизни. Вы совсем в своем городе о деревенской жизни не знаете или знать не желаете. Так вот, сообщаю: трактор мой давно сломан, на запчасти разобран.

ПОЭТ. Я смотрю, вы тут чуть ли не стихами заговорили.

ДАНИЛА. Разозлят — не стихами, а поэмой завоешь.

ПОЭТ. Кто осмелился разозлить-то?

ДАНИЛА. Есть тут такие. Взять бы их да и взорвать к чертовой матери.

ПОЭТ. И сразу «взорвать»... А мне казалось, войны да раздоры — там, в большом мире. Не думал, что эта мода докатилась и до наших мест. Кстати, на эту тему у меня стишок есть. Могу прочесть. (Читает.)

На селе, минуя беды,
Жили-были два соседа.
Каждый вроде не простак,
Да попали вдруг впросак:
Кто-то из чертячьей свиты
Им на грех принес корыто,
Меж домами положил,
Склоку ниточкой завил.
И соседи — под ружье,
Вот орут: «Мое! Мое!»
Кто здесь кошка? Кто собака?
Началась меж ними драка…
И корыто в гнусной силе
В миг о камушек разбили…

ДАНИЛА (насторожившись). Это ты о чем?

ПОЭТ. А две последние строчки такие:

В голову приходит мысль:
И чего ж они делили?

СТЕПАНЫЧ. Вот-вот, не остаться бы нам у разбитого корыта.

Степаныч и Данила уходят. На балконе показывается Кузьма.

КУЗЬМА. Кто там разорался на всю улицу? Спокойно поесть не дает.

ПОЭТ. Здравствуйте, Кузьма Мартьянович!

КУЗЬМА. А-а, да никак... Поэт, ты, что ли? Вот уж кого встретить не ожидал. Где ты все эти годы пропадал?

ПОЭТ. Не пропадал, а осваивал мировые просторы.

КУЗЬМА. То-то и оно. А родной дом в землю врос, окна заколочены, крыша как решето.

ПОЭТ. А что мне в нашей дыре делать? Поэту для вдохновения нужны простор, свобода, цивилизация. Вот и странствую там, где людей побольше да побогаче.

КУЗЬМА. Все ищут, где побольше да побогаче, но не все находят. Чтобы что-то иметь, нужно руки приложить. Закон бизнеса.

ПОЭТ. Да-да, слыхал я, слыхал, что Кузьма Мартьянович нынче в число преуспевающих людей входит, по всему району собственные магазины имеет.

КУЗЬМА. Пока не по всему, конечно. Но…

ПОЭТ. Но капитал немалый сколотил. Вижу, и дом двухэтажный поставил.

КУЗЬМА. Три года уже в нем живу.

ПОЭТ. А почему не в городе?

КУЗЬМА. Что мне город? Там таких, как я, много. Могут и затереть ненароком. А здесь... скоро другой дом построю, больше этого. Буду гостей принимать не только из города, но и... бери выше. Деньги к деньгам. Нынче многие богатые тузы любят на природе отдохнуть: в баньке попариться, в озере искупаться да порыбачить. А тут я, Кузьма Мартьянович, с распростертыми объятиями! Битте-дритте, как говорится. Большая политика!

ПОЭТ. Большой политике, Кузьма Мартьяныч, большая реклама нужна. Было бы хорошо вам иметь такого человечка, чтоб статейки про вас нужные пописывал да поэмы про ваше гостеприимство и хлебосольство сочинял.

КУЗЬМА. Вижу, куда клонишь... Ну да ладно, расскажи лучше: сам-то нынче чем занимаешься?

ПОЭТ. Все тем же — стихи пишу. Недавно вот новую поэму написал, может, послушаешь? Помнишь, раньше, когда ты в райкоме инструктором работал, меня, корреспондента «районки», специально к себе в кабинет приглашал, садись, говорил, на самое видное место и читай свою прекрасную поэму.

КУЗЬМА (вспоминая). А помнишь, как ты однажды в своей газетенке фамилию секретаря обкома с ошибкой написал? Меня чуть инфаркт не хватил!

ПОЭТ (радостно). Кто в жизни не ошибался, пусть бросит в меня камень.

КУЗЬМА. Ладно уж, так и быть, заходи. Послушаем твою поэмку, что ты там на этот раз настрочил.

Поэт входит в дом Кузьмы.

 

Картина 2

Зал в доме Кузьмы. С левой стороны входная дверь, напротив — дверь в кухню. С правой стороны — окно на улицу. В доме порядок и чистота. Рядом с входной дверью шифоньер. На заднем плане роскошный диван. В углу громко работает телевизор. Посередине — стол. За столом сидит Кузьма, ест гусятину. Перед ним стоит большая тарелка. Заходит Поэт.

ПОЭТ (скромно). Вообще-то времени у меня совсем мало, но, Кузьма Мартьянович, раз уж вы так настойчиво пригласили зайти...

КУЗЬМА. Только... ботинки свои грязные снять не забудь.

ПОЭТ. Я ботинки еще на той неделе помыл.

КУЗЬМА. Кто знает, где ты после этого ходил.

Поэт виновато начинает снимать ботинки.

ПОЭТ. Слава богу, нынче не приходится лазить по грязным и мокрым коровникам, как в те времена.

КУЗЬМА. Говоришь, нынче по коровникам не лазишь? А тогда откуда темы для своих писулек берешь?

ПОЭТ. Сейчас хорошие темы можно найти только возле бизнесменов.

КУЗЬМА. Ты думаешь, что бизнесмены тебе тему выдумают?

ПОЭТ. Тему-то я сам найду, только вот ее без их помощи трудно в книжку или в газету превратить. Бабки нужны. За бумагу заплати, типографии отстегни…

КУЗЬМА (усмехнувшись). Вот, значит, как. Всюду людям наша помощь нужна. Если бы не мы, народ бы совсем без газет да книжек остался.

ПОЭТ (осматривает свои дырявые носки). А домашние тапочки у вас найдутся?

КУЗЬМА. Ходи так. В комнате удобнее ходить в носках, так кожа лучше дышит...

ПОЭТ. А куда позволите присесть?

КУЗЬМА. Садись за стол, не стесняйся. Я люблю угощать гостей. Кто знает, может, и ты мне когда-нибудь пригодишься.

ПОЭТ. Пригожусь — это точно. Не зря меня в городе почти каждый день приглашают на какие-нибудь мероприятия, и на банкетах не раз приходилось бывать. А недавно один богатый человек аж к себе домой позвал, просто так позвал... о жизни поговорить.

КУЗЬМА. Если пригласил просто так, значит, не больно богат.

ПОЭТ. Зато умный. Каких только интересных историй не знает — заслушаешься. Вот этот умный человек пригласил меня к себе и говорит: «Когда такой большой поэт удостаивает меня своим посещением, он мое доброе имя прославляет».

КУЗЬМА. Приврал? Только честно — в глаза мне смотри!

ПОЭТ. Немного приврал. Но по сути — все так и было. «Ты напиши, — говорит, — про меня статейку, а я уж найду, куда ее пропихнуть».

КУЗЬМА. Написал?

ПОЭТ. Отличная статейка получилась. Даже очерк. Он до сих пор его своим знакомым показывает.

КУЗЬМА. Гм... И мне не помешало бы подумать об очерке... Ты, значит, хочешь со мной поужинать?

ПОЭТ. Не помешало бы. Я с утра ничего не ел.

КУЗЬМА. Да-да, слышал: поэты нынче неважно живут...

ПОЭТ. Все дела, даже поесть времени нет.

КУЗЬМА. Тогда у меня можешь поесть досыта. Мать, подогрей суп, что остался от обеда.

ПОЭТ. Только суп?

КУЗЬМА. Я тоже вот только кашу ем.

ПОЭТ (заглянув Кузьме в тарелку). Каши-то и не видно, одно мясо.

КУЗЬМА. Кашу я съел, а мясо оставил напоследок. Ладно уж, так и быть. Устинья, положи Поэту каши, а мясо оставь на утро. (Обращаясь к Поэту.) По утрам у меня хороший аппетит.

Устинья приносит с кухни тарелку с кашей, ставит на стол.

ПОЭТ. Вы, Кузьма Мартьяныч, добрейшей души человек. С годами не меняетесь.

КУЗЬМА. Поэтов надо жалеть. Если не поэтов, то кого жалеть? (Вдохновенно.) Ведь поэт — он кто? Он творец прекрасного. Когда есть поэт, не нужна и лампочка Ильича... и Чубайса. (Вдохновенно.) Поэт освещает нашу жизнь огнем своей души. Светом своей поэзии он затмевает даже солнце... (Подумав.) Здорово сказал? У меня что-то при виде тебя прям вдохновение проснулось. Я тут с тобой все свои райкомовские речи вспомню. Как мы тогда пылко с трибуны часами болтать могли!

ПОЭТ. Вижу, вы по-прежнему уважаете поэзию, высоко цените ее.

КУЗЬМА. А как же иначе? Поэзия — это свет, это чистота наших душ... Ты давеча сказал, что новую поэму написал. Теперь можешь читать. Я обожаю слушать сочинения умных людей. Особенно под гусятину! Она тогда прям тает во рту! Знаешь, что я считаю в поэме главным?

ПОЭТ. Наверное, гусятину.

КУЗЬМА. Чтобы Поэт в своем произведении сумел без страха показать красивую правду нашей жизни.

ПОЭТ. Если без страха показать красивую правду вашей жизни, по вам прокурор заплачет.

КУЗЬМА. Но-но! Ты брось тут чернить да огульно обвинять. Вот мелкие людишки всегда видят только одну сторону медали. А ведь, если философски рассуждать, есть и другая сторона.

ПОЭТ. Как раз одну из сторон медали я и постарался раскрыть в своей поэме.

КУЗЬМА. Да? А ну-ка, прочти.

Поэт из нагрудного кармана достает очки.

Очки носишь? Видать, много пишешь.

ПОЭТ. Поздно уже, смеркается, приходится надевать очки.

УСТИНЬЯ (выглядывая из кухни). Это от тучи темно. Скоро, видать, дождь будет.

Гремит гром.

КУЗЬМА. То-то сегодня синоптики грозу обещали. Устинья, включи-ка лучше свет, чтоб Поэту легче было читать.

Устинья включает свет.

ПОЭТ

Юдоль земная как спираль,
Увы, в ней нет покоя…
Нас вдохновляет каждый царь
Зовущею рукою.
Был в красном он и на коне,
С наганом и декретом,
Но кто ответит нынче мне:
Какого стал он цвета?
Ему опять орут «Ура!»,
Согласно обстановке,
Но пропадает со двора
Кормилица — коровка.

КУЗЬМА. Мудрено сказано: «Юдоль земная как спираль…»

ПОЭТ. Значит, вам нравится?

КУЗЬМА. Но царь — в прошлом. И вообще... сейчас-то мы выбрались на светлую дорогу, уверенно шагаем вперед. Отстал ты, Поэт, от жизни, отстал.

ПОЭТ. Без прошлого нет будущего.

КУЗЬМА. Да-да, без прошлого нет будущего. Так и быть, читай дальше.

ПОЭТ (продолжает читать)

Неужто снова мы в беде
И что грядет за далью?
Народ по-прежнему в нужде,
Обманутый спиралью.

УСТИНЬЯ. А насчет народа... У нас с утра до вечера под окном все ревут да кричат. Люди совсем испортились.

КУЗЬМА. Это из-за телефона и магазина.

УСТИНЬЯ. А телефон надо было где-нибудь в другом месте ставить.

КУЗЬМА. Как его поставишь в другом месте, глупая ты баба? На другом месте телефон у нас нигде не ловит. Вот оформим дуб и землю вокруг дуба на себя — тогда перестанут горланить. Если и будут, то за деньги. (В сторону Поэта.) А ты читай, читай свою поэму, не отвлекайся. (Сам продолжает есть мясо.)

ПОЭТ (читает дальше)

Богач не делится куском,
Во все века бесстыжий,
Народ надеется тайком
На спрятанный булыжник.
Мое доброе сердце,
Не надо, не плачь!

КУЗЬМА. Хм-м... Надо же... «спрятанный булыжник»... Впрочем, правильно — люди всегда готовы наступить друг другу на голову. А вот последние строки — «Мое доброе сердце, не надо, не плачь» — просто гениально сказано!

ПОЭТ. И я так думаю. Поэтому в скором будущем хочу свою поэму донести до народа. А для этого, Кузьма Мартьянович, ее нужно выпустить отдельной книгой. И пусть она будет в хорошей обложке, красиво оформленная. Посмотрит на обложку человек — и рука сама потянется ее купить. Чтобы книга шла нарасхват, чтобы люди получили глоток свободы, стали чище, стали умнее. А среди умных людей, сам понимаешь, веселее жить... Но для выпуска книги нужны деньги.

КУЗЬМА. Деньги?! Что такое деньги?! Деньги — это мусор, пыль.

ПОЭТ. Может, поможете, согласитесь стать моим спонсором, меценатом?

КУЗЬМА (все более воодушевляясь). А чем я не спонсор? Чем не меценат? Я такое благородное дело всегда приветствовал и приветствую. Мир искусства сегодня без помощи таких добрых людей, как мы, не сможет ни существовать, ни развиваться.

ПОЭТ. Значит, поможете?

КУЗЬМА. Как не помогу, я каждому готов помочь. Об этом смело можешь сказать остальным поэтам-писателям. Пусть приходят ко мне. Я готов помочь каждому.

ПОЭТ (с удивлением и страхом). Выходит…

КУЗЬМА (так разошелся, что замахал руками). Дам! Сколько попросишь — столько дам!

ПОЭТ. Спасибо вам... большое спасибо…

КУЗЬМА. Мать, достань деньги!

УСТИНЬЯ (выходит из кухни). Какие деньги?..

КУЗЬМА (Поэту). Сколько, говоришь, нужно?

ПОЭТ. Двадцать пять...

КУЗЬМА. Дай товарищу Поэту двадцать пять рублей.

ПОЭТ. Двадцать пять тысяч…

КУЗЬМА (сконфузившись). Тысяч?..

ПОЭТ. Недавно одному моему знакомому выпуск книги обошелся в шестьдесят тысяч рублей, а мне необходимо всего двадцать пять тысяч.

КУЗЬМА. Всего двадцать пять тысяч? (Тут же уверенным голосом продолжает.) Тонкая, значит, книжица твоя, хило пишешь. Ну-ка, ну-ка, читай дальше свою поэму, посмотрим, надо ли ее доносить до народа. Может, она народу нужна, как собаке пятая нога?..

ПОЭТ. Я лучше стихотворение прочту. Только что сочинил.

КУЗЬМА. Только что сочинил? Это еще интереснее.

ПОЭТ (читает)

Сладка нам каша угощенья,
Да только ложка рот дерет,
И гложет душу подозренье —
Друг масла в кашу не кладет.

КУЗЬМА. А при чем здесь каша? Да еще которая рот дерет?

ПОЭТ. Каша-то, говорю, сухая.

КУЗЬМА. Разве моя каша может быть сухой?..

ПОЭТ. Э-э-э, ложка сухая, говорю, маслом смазать надо.

КУЗЬМА (смотрит в свою тарелку). Масла, кажется, достаточно.

ПОЭТ. А в моей совсем нет.

КУЗЬМА. В твоей? Чего нету?

ПОЭТ. Масла, говорю, не помешало бы добавить в кашу.

КУЗЬМА (обозлившись). Каши дай, масла дай, денег дай. Почему я все должен давать?

ПОЭТ. Ну-у, сами ведь согласились спонсором быть.

КУЗЬМА. Спонсором?.. Ха-ха. Слышь, мать, как Поэт обзывается! Слово-то какое — спо-о-онсор! Ну да уж так и быть — добавь ему за «спонсора» в кашу масла.

Устинья в ложечке приносит масла, и добавляет его — «бульк» — в тарелку Поэта.

КУЗЬМА. Больше не проси.

ПОЭТ. Чего «не проси»?

КУЗЬМА. Деньги на книгу — я одному человеку дважды спонсором быть не люблю.

ПОЭТ. Первый-то раз — когда?

КУЗЬМА. А масло в кашу?

ПОЭТ. Кузьма Мартьянович, как же так?

КУЗЬМА. Устал я вроде... (Тяжело поднимается со стула.) Так и быть, раз ты поэму свою закончил читать, то я пойду прилягу, отдохну после еды…

ПОЭТ. Значит, не поможешь?.. (Собирается уходить.) Тогда хоть на дорожку налей, что ли.

КУЗЬМА. На дорожку? Одно с тобой разорение, но на дорожку не жалко — так и быть... налью… (Подходит к бару.) Что предпочитаешь? Виски? Ром? Коньяк? Водку?

ПОЭТ. Коньяк.

КУЗЬМА. Нет. Наш народ предпочитает водку. У нас ведь как: пьешь водку — свой человек, а если не пьешь — возникает подозрение: или ты шпион, или больной. А виски да коньяки пусть пьют иностранцы. (Из бара достает бутылку водки, граненый стакан, наливает, протягивает Поэту.) У меня все есть: нашим — наша водка, иностранцам — ихнее удовольствие. Хоть сегодня делегацию ООН ко мне запускай!.. Ты на меня уж не обижайся.

ПОЭТ (опустошив стакан). Я что, я не обижаюсь, а вот народ...

КУЗЬМА. А что народ? Народ у нас смирный. Ему стопку нальешь, копейку милостыни дашь — он и счастлив. «Смотрите, — скажет, — какой хороший человек наш Кузьма». А ты тут ерунду болтаешь.

ПОЭТ. Я говорю: народ на таких, как ты, сильно обидеться может.

КУЗЬМА. На меня? Обидеться? Загибаешь, брат. Фантазируешь. Так ведь, если посудить, я сам и есть народ. Лучшая его часть. Соль. Его семенное зерно.

ПОЭТ (вспыхнув). Кому семенное зерно, а кому трутень! И если народ обидится — таким трутням, о-о-о, мало не покажется!

КУЗЬМА. Ладно, ладно, поел, попил, теперь иди, пиши дальше свою поэму.

ПОЭТ (держась за ручку двери, чуть не крича). Напишу, напишу! Еще такую поэму напишу!.. (Уходит.)

КУЗЬМА (вслед Поэту). Пиши-пиши, писало!

ПОЭТ (из-за двери). Такую напишу — земля сотрясется, весь белый свет содрогнется…

КУЗЬМА (про себя, раздраженно). То ему кашу давай, то масло подавай, вдобавок еще вынь да положь двадцать пять тысяч... Вот люди! Никакой благодарности к меценатам! Делай после этого им добро!

На улице сверкает молния, гремит гром.

КУЗЬМА. А погода-то?.. Только еще ненастья не хватало...

 

Картина 3

Все так же сверкает молния, гремит гром. И тут вдруг везде отключается электричество. Из дома Кузьмы на улицу выходит Поэт, начинает декламировать стихи.

ПОЭТ

Вновь тучи черные сгустились,
Кружатся над землей, кипя.
И сотни молний вмиг сцепились
Клубком из змей, свистя, шипя…

Меня, Поэта, уважаемого человека, унизили, оскорбили, выставили на улицу, как собаку, под дождь.

Возле двери магазина орудует Пьяный. В руке у него что-то железное. Увидев Поэта, прячется за угол.

ПЬЯНЫЙ (вполголоса). Это ты, Поэт? Кругом гром гремит, а ты тут стихи орешь. Промокнешь, простуду ведь подхватишь. Уйди лучше отсюда, иди куда подальше, иди-иди…

ПОЭТ. Это разве гром? Это душа человеческая кипит и бушует от несправедливости мира! Слышишь, как стихи просятся на волю?

Вселенский гром гремит сердито.
Земля испуганно дрожит.
Похоже, мстит сама природа
За наши подлые дела.

Появляется Груня.

ГРУНЯ. Кто там, что там? Почему нет света? (Замечает Поэта.) Поэт, это ты? Ты электричество отключил?!

Сверкает молния, гремит гром.

(Крестится.) Свят, свят, свят!

ПОЭТ. Какое электричество? Что за ерунда — электричество! Тут человеку в душу плюнули! В поэзию плюнули!

ГРУНЯ. А-а-а, значит, это проказы Кузьмы. Опять на нас экономит, гад! Наелся своего копченого гуся, отключил свет и дрыхнуть завалился! А нам что делать прикажешь? Свою дешевую колбасу при лучине доедать?!

Снова сверкает молния, гремит гром.

О Господи! Что творится-то, от молнии и грома аж земля содрогается.

ПОЭТ. Слышите, это в моей душе гром гремит. Если б было возможно, я бы сейчас на Кузьму такую молнию напустил!

Появляются Данила и Степаныч. За ними показывается Пьяный.

ДАНИЛА. А мы думаем: кто тут разорался на всю улицу? Оказывается, Поэт, как в прежние времена, нализался и стихи свои горланит.

ПЬЯНЫЙ. Видать, Кузьма тебя угостил по старой дружбе, а мне даже на сто граммов пожалел. У меня, говорит, только на бутылку и только по праздникам.

ПОЭТ. Заелся Кузьма, жиром оплыл, человеческий облик потерял. Забыл, как я ему, инструктору райкома, по ночам речи писал, выручал его, бестолкового. А сейчас, видите ли, моя поэма ему не нравится! Хило, говорит, пишешь! Посмеяться решил надо мной.

ДАНИЛА. Ему и моя картошка не понравилась. Твою картошку, говорит, даже колорадский жук не ест. Сам он, буржуй, жук колорадский!

ПЬЯНЫЙ. А меня... Жена его, Устинья, из магазина ни за что ни про что, как пса шелудивого, выгнала! (Передразнивает.) Видите ли, я своим видом ее буржуйскую картину порчу.

ГРУНЯ. Да Кузьма нас даже за людей не считает. Мы для него местное поголовье скота. Как барин в деревне себя ведет! Что хочет, то и творит!

ПОЭТ. Я-то думал, что кануло райкомовское время, что народ стал хозяином своей жизни. Нет ведь, Кузьма и ему подобные опять диктуют нам свою волю — как и прежде, им дозволено издеваться над простыми людьми. И что главное — поэзию презирает. На великое искусство плюет!

ГРУНЯ. Точно-точно, плюет! Нет, ну надо же — электричество отключил, и сидите в темени как хотите! А сам небось, наевшись гуся, улегся на диване вверх пузом и храпит на весь дом.

СТЕПАНЫЧ. Вообще-то и раньше в нашей деревне во время сильной грозы часто отключалось электричество.

ГРУНЯ. Раньше — это раньше…

СТЕПАНЫЧ. Вот пройдет гроза, сходим к трансформатору, проверим автомат. И будет все ясно.

ГРУНЯ. Да точно тебе говорю — Кузьма специально отключил! И гуся специально при открытых окнах коптил, чтобы вся деревня ему завидовала!

ПЬЯНЫЙ. У-у, чтоб у этих буржуев животы полопались!

ГРУНЯ. Будь я мужиком, я бы этому Кузьме по голове мухобойкой надавала: хлоп, хлоп!

ПЬЯНЫЙ. А я его свиную морду наждаком бы проскоблил: вжик, вжик!

ДАНИЛА. Чтоб его двухэтажный дом от катаклизмов развалился!

ПЬЯНЫЙ. Точно, и не заслонял деревню от солнца.

ДАНИЛА. И чтоб Кузьма лишний раз не высовывал свой нос с балкона и не смотрел на нас свысока.

ГРУНЯ. А я его жене знаете, что в ухо бы воткнула? Шило!

ПЬЯНЫЙ. Лучше пчелу! Пусть там жужжит и визжит!

ГРУНЯ. Ага! Или осу!

ПОЭТ. Правильно. Жизнь — поэзия, а такие как Кузьма — сорняки, которые ее засоряют. (Декламирует.)

Я хочу жить в свободной стране.
Быть рабом на земле — не по мне!
Я — не раб, я — России оплот,
Человек — гражданин — патриот!

Снова гремит гром. От грома Поэт становится более эмоциональным.

А гром-то, ребята, — как залп «Авроры»! Гром революции, от которого дрожат буржуи!

Все замолкают, удивленно переглядываются. В конце концов взгляды останавливаются на Поэте.

ПЬЯНЫЙ (шепотом). Поэт, повтори-ка, что ты сейчас сказал?

ГРУНЯ (тоже шепотом). Он сказал: «залп “Авроры”» и «гром революции».

ДАНИЛА. Где «Аврора»?

ПЬЯНЫЙ. Какая революция?

ГРУНЯ. Вы что, в детстве книжек не читали?

СТЕПАНЫЧ. «Аврора», «революция» — слышится словно во сне.

ПЬЯНЫЙ. Поэт, объясни-ка, что значит «революция»?

ПОЭТ. Революция — это буря, ураган против зажравшихся буржуев, подобных Кузьме, которые превратили нас в быдло, отключили нам свет, перекрыли кислород.

ПЬЯНЫЙ. Если против Кузьмы, мне хоть рабом, хоть скоморохом, только б этого гада прищучить! У него, говорят, дома целый бар с иностранным пойлом!

ПОЭТ. Революция — это значит, что отовсюду зазвучит песня свободы, все люди на земле отныне будут равны, народные богатства снова станут принадлежать народу. (Пристально оглядев всех присутствующих, таинственно.) А народ — это вы! (Декламирует.) Все пролетарии, весь рабочий народ! Объединяйтесь в один ряд против Кузьмы, против таких, как Кузьма, против богачей-капиталистов! Я хочу жить в свободной стране! Быть рабом на земле — не по мне!..

СТЕПАНЫЧ. Видать, наш Поэт сегодня крепко подогрелся.

Прибегает Демьян.

ДЕМЬЯН (заметив Груню). Груня, где до сих пор болтаешься? Жду, жду…

ГРУНЯ. А ты всю жизнь ждешь у моря погоды. Как всегда, все узнаешь самым последним. Смотри, что здесь творится.

ДЕМЬЯН. А что творится?

ГРУНЯ (вдохновенно). Что-что — революция!

ДЕМЬЯН. Какая еще революция?

ГРУНЯ. Поэт призывает нас объединиться против Кузьмы, чтобы скинуть этого хорька-царька!

ДЕМЬЯН. Чует мое сердце, не к добру все это, ой не к добру. Влетит нам с тобой по первое число. Мы же еще и крайними, как всегда, окажемся.

ГРУНЯ. Опять завел свое нытье, заскулил. Всю жизнь только от тебя и слышу: «Никуда не суйся», «Ничего не говори». С нас уже этот Кузьма три шкуры снял, а ты все блеешь, как овца. Надоело! (Возвышенно.) А революция — это свободная песня о счастливой жизни бедного народа!

ДЕМЬЯН. «Революция... свободная песня». Ты хоть сама-то понимаешь, что ты несешь, дурья башка?

ПОЭТ. Так что, Демьян, давай и ты присоединяйся к нам.

ДЕМЬЯН. Я? Нет, мне нельзя идти в революцию.

ПОЭТ. Почему нельзя?

ДЕМЬЯН. Я — инвалид-пенсионер, человек государственный. Государство мне каждый месяц исправно пенсию платит. А начну я бунтовать? Приедет тетка в очках из собеса и спросит: «А где тут у нас этот Демьян, который бунтует?»

ПОЭТ. Демьян, смотри на дом Кузьмы. Не дом, а дворец! А у тебя? Во все щели дует.

ГРУНЯ. Зимой постоянно печь топим, а дрова-то нынче в копеечку!

ПОЭТ. А у Кузьмы всегда тепло, и спит он на пуховых перинах. А почему? Да потому, что все ваши колхозные паи у вас по дешевке скупил да в аренду сдал! Вам — шиш с маслом, а ему — пряники с икрой! И все теперь у него есть: и деньги, и машина, и магазин...

ПЬЯНЫЙ. А магазин полон водки!

ГРУНЯ. Точно, точно! Товар в магазин привозит бросовый, копеечный, а нам продает втридорога. И дом свой поднял за наши деньги. А баню прямо на берегу озера поставил.

ПОЭТ. Разве это справедливо? Разве это по закону?

ДАНИЛА. Правильно, с какой стати он баню поставил на берегу озера? Скоро совсем рыбы не станет. Сам еще хвастается: «Попарюсь, — говорит, — хорошенько веником, и сразу в озеро. А с озера опять в парилку». Всю воду загадил, паразит.

ГРУНЯ. А Устинья в магазине каждую копейку считает. Как-никак, соседи, иногда могла бы подешевле отоварить, скидочку сделать. Так нет! Наоборот — все обмануть норовит! Вчера меня на пятнадцать копеек обсчитала! И ни в одном глазу! Настоящие кулаки-буржуи!

ПОЭТ. При новой власти не будет у нас ни буржуев, ни бедняков, — все будут равными. Новая власть, Демьян, назначит тебе пенсию какую хочешь. И не тетка из города, а Кузьма по нашему приказу будет тебе ее платить! Хочешь пенсию в два раза больше?

ДЕМЬЯН. Тоже мне, сказанул.

ПОЭТ. Если надо, мы тебе сделаем в три раза больше.

ДЕМЬЯН (смущенно). В три раза, говоришь?

ГРУНЯ. Демьян, слышишь, тогда мы в три раза богаче будем!

ДЕМЬЯН. Брешет Поэт!

ПОЭТ. Революция никогда не брешет. Кроме того, при революции все имущество торгашей-капиталистов переходит в руки трудового народа, то есть будет роздано вам.

ГРУНЯ. И имущество Кузьмы?

ПОЭТ. Все — до последнего копченого гуся!

ГРУНЯ. Значит, дорогая шуба Устиньи мне достанется даром?

ПЬЯНЫЙ. А мне, запиши, — магазин... со всей там имеющейся водкой.

ДАНИЛА. А дом Кузьмы кому достанется?

ГРУНЯ (выскочив вперед). Дом достанется нам, мы его самые близкие соседи. Так ведь, Демьян?

ДАНИЛА. Мне тогда запиши его гараж... вместе с машиной.

ГРУНЯ (с восторгом). Слышишь, Демьян, если так, то мы с тобой будем такими же богатыми, как Кузьма с Устиньей!

СТЕПАНЫЧ. За счет чужого добра богатым не станешь.

ПОЭТ (воодушевленно выкрикивает). Все пролетарии, весь трудовой народ, объединяйся в ряды революции!

ГРУНЯ. Демьян, чего молчишь? Давай быстрее объединяться в революцию.

ДЕМЬЯН. Хорошо, объединяться так объединяться. Но прежде я сбегаю домой. В революцию полагается идти в кирзовых сапогах и кожаной куртке.

ГРУНЯ. Только давай быстрее, а то опоздаем. Не успеешь оглянуться, кто-нибудь другой оттяпает дом Кузьмы.

Сверкает молния, слышен раскат грома.

 

Картина 4

На улице шум, крик, а в доме Кузьмы тихо, спокойно и темно. Через некоторое время он начинает шевелиться на диване.

КУЗЬМА. Устинья... Устинья? Слышишь? Посмотри на улицу, кто там шумит?

Из другой комнаты выходит Устинья.

УСТИНЬЯ. Это Поэт, как от нас ушел, все не может успокоиться.

КУЗЬМА. И так гроза, а тут еще Поэт на нашу голову. Весь сон перебил. (Встает, нажимает на включатель.) А почему света нет? Кто отключил? Устинья! (Подходит к окну.) Кругом темно.

УСТИНЬЯ. Может, на подстанции что случилось или где-нибудь в электрический столб молния ударила?

С улицы доносится голос Поэта.

ГОЛОС ПОЭТА. Бедный рабочий народ, объединяйся!

КУЗЬМА. Что он орет?

УСТИНЬЯ. Бедный рабочий народ, говорит. А давеча что-то про революцию кричал.

КУЗЬМА. Про революцию? Вот чудак. (Выглядывает в окно). Эй, баламут! Ты чего разорался? Какая революция тебя укусила?

ГОЛОС ПОЭТА. Та самая! Великая Октябрьская!

КУЗЬМА. У тебя белая горячка, что ли? Какая Великая Октябрьская?

ГОЛОС ПОЭТА. Тебе, как бывшему партийному работнику, надо бы лучше знать, как поступают в такие времена с буржуями.

КУЗЬМА. А ну тебя, непутевый! На улице лето еще не кончилось, а ты про октябрь. (Устинье.) Городит тут всякую чушь.

УСТИНЬЯ. Видать, головой тронулся.

КУЗЬМА. Ха, взбрело же Поэту в голову. «Революция!» — кричит.

ГОЛОС ПОЭТА. Жизнь кругом кипит, волнуется. Во время революции поэзия звучит еще громче. Огонь поэзии пылает по всей земле!

КУЗЬМА (в окно). Эй, Поэт, не ори под нашим окном, иди куда подальше.

ГОЛОС ПОЭТА. Больше Поэту не нужны никакие меценаты. Его огненные слова разлетаются по улице быстрее книжных!

КУЗЬМА. Если ты сейчас же не закроешь свой рот, я позвоню в соответствующие органы. Будешь горланить остаток ночи в участке.

ГОЛОС ПОЭТА. В органы? Да органы сами объявили о революции!

УСТИНЬЯ. Больше слушай бред этого сумасшедшего. (Закрывает окно.) Он как стопку выпьет — так у него будто шило в заднице, болтает всякую чушь.

КУЗЬМА. Он и раньше любил горланить на всю улицу. Видите ли, появился опять... откуда-то.

ГОЛОС ПОЭТА. Слава трудовому народу!

ГОЛОСА (на улице). Ура-а-а!

УСТИНЬЯ. Весь день перед домом то один, то другой. Теперь, видать, к ночи напились — и на политику потянуло.

КУЗЬМА. Их хлебом не корми, дай поорать. Ха, «Слава трудовому народу!» кричит. Придумал себе кричалку. Не накричался, видать, у себя в городе. В старые времена за такое знаешь, что бы сделали?

УСТИНЬЯ. Приняли бы за придурка и махнули бы рукой.

КУЗЬМА. В психушку бы спрятали.

УСТИНЬЯ. И правильно бы сделали, лечить нужно таких.

КУЗЬМА. В городе бы не осмелился выкрикивать подобные слова.

УСТИНЬЯ. Это он только в нашей глухомани храбрый.

КУЗЬМА. Наверное, думает, что при демократии все дозволено. А если такой же придурок, как Поэт, поверит его словам, тогда…

УСТИНЬЯ. Тогда что?

КУЗЬМА. Из его кричалки не вышло бы чего худого.

УСТИНЬЯ. Сейчас подобными словами никого не удивишь.

ГОЛОС ПОЭТА. Все ли готовы к борьбе с богачами?!

ГОЛОСА. Готовы!

КУЗЬМА. Когда же они наконец успокоятся? Видите ли, кричалку себе нашли, игру придумали.

УСТИНЬЯ. А пусть кричат. Это они своей игрой душу себе успокаивают. (Уходит.)

КУЗЬМА. Нашли чем успокаивать себя. «Революция!» — кричат. Пришло же Поэту в голову игру такую дурацкую придумать... Сам дурак и игра его дурацкая. Игра... (Задумался.) А если это не игра?.. (Снова повеселев.) Нет-нет, нынче такого не может быть... быть такого не может... Какая там революция? Было однажды, было еще. А сегодня двадцать первый век. И это всего-навсего игра. Ха-ха-ха, а я чуть ли не поверил…

Кузьма смотрит в окно. Гремит гром. Его лицо озаряется вспышками молнии.

 

ДЕЙСТВИЕ II

Картина 5

Посредине дороги стоит Поэт. Там же Груня, Пьяный, Данила и Степаныч. Прибегает Демьян. Он в кирзовых сапогах, одет в старую кожаную куртку.

ДЕМЬЯН. Не опоздал?

ГРУНЯ. Будешь болтаться — точно опоздаешь. (Толкает Демьяна вперед.)

ПОЭТ. Товарищи! Для тех, кто не успел влиться в ряды революции и кто еще колеблется (направляет взгляд в сторону Степаныча), объясняю: наша революция совершается по указанию сверху. А тем, кто, подобно Степанычу, не верит в праведность нашего дела, могу даже показать: вот эта директива пришла именно ОТТУДА. (Достает из кармана бумагу, машет над головой.)

СТЕПАНЫЧ. Какая такая директива?

ПОЭТ. Секретная.

СТЕПАНЫЧ. Покажи.

ПОЭТ (в недоумении). Показать? (Но тут же находится.) Секретную бумагу никому показывать нельзя.

СТЕПАНЫЧ. Но в твоей бумажке видны лишь какие-то коротенькие строчки. Похоже, это стихи.

ПОЭТ (спохватившись). Если хочешь знать, все важные бумаги пишутся в стихотворной форме, чтоб понятнее было и чтоб звучало животрепещуще. И в ней, в этой бумаге, сказать правильнее — в директиве, говорится, что вся рыночная жизнь, бизнесмены-коммерсанты — это был специально проведенный научный эксперимент.

ВСЕ. Эксперимент?..

ПОЭТ. Чтобы всех их выявить, гадов, и четко знать, кто буржуй, а кто настоящий патриот. (Размахивает листком бумаги.) Нас снова ждут большие изменения. Одним словом — переворот.

ВСЕ. Переворот?

ГРУНЯ. А давеча говорил, что революция.

ДЕМЬЯН (Груне). Это одно и то же.

СТЕПАНЫЧ (в недоумении). В стране опять революция? Поверить трудно.

ГРУНЯ (толкает в бок Демьяна, отводит его в сторону). Демьян, скажи перед народом какую-нибудь речь, тогда и ты, как Поэт, выдвинешься в главные революционеры, глядишь, начальством станешь.

ДЕМЬЯН. Я?.. Начальством?.. Ты что, с ума сошла?

ГРУНЯ. А чем ты хуже Поэта? Кто, как не ты, достоин стать начальником? К тому же и я хорошо пожить хочу. Как Устинья.  

ДЕМЬЯН. Чтоб быть начальством, нужно много знать.

ГРУНЯ. А ты будто не знаешь? Газеты читаешь? Читаешь, сам хвастался. Вот и вспомни, что в них написано. Не будь дураком. Рассмешил — «начальству нужно много знать». Чтоб печать ставить, командовать да деньги считать, твоего образования за глаза хватит.

ДЕМЬЯН (старается вспомнить). Что же я в газете-то читал? Что бы такое вспомнить?.. А может, от себя что-нибудь?

ГРУНЯ. Хотя бы от себя. Главное, чтоб было убедительно.

ДЕМЬЯН. Думаешь, смогу?

ГРУНЯ. Дома же можешь, когда выпьешь. Давай, и здесь пошевели языком, только путное что-нибудь.

ДЕМЬЯН. Надо было выпить для храбрости.

ГРУНЯ. Ну, говори же скорей, пока другие не опередили тебя. А то так и останемся в низах.

ДЕМЬЯН (выпрямившись, во весь голос). Ура-а-а! Да здравствует Октябрьская революция! Слава большевикам-коммунистам!

ПОЭТ. Это раньше надо было кричать «большевикам-коммунистам». А сегодня — «Слава новым вдохновителям патриотических идей»...

ГРУНЯ. Нам кого угодно давай, главное, чтоб людям лучше стало жить. (Снова толкает Демьяна.) Ну, чего молчишь? Кричи еще!

ДЕМЬЯН (кричит). Людям достойную жизнь!

ГРУНЯ. Ура-а!

ПОЭТ. Так и быть, чтоб всем все было понятно, прочитаю свою новую поэму.

ДЕМЬЯН. А поэма зачем? Нам поэмы не надо!

ГРУНЯ. Нам власть подавай!

ПОЭТ. Но власть без поэзии не завоюешь.

ДАНИЛА. Товарищи, и в самом деле, пусть Поэт своими славными стихами поприветствует наш переворот!

ПОЭТ. Спасибо, Данила, ты истинный сын революции, ибо ты умеешь ценить поэзию. А подобные Демьяну не чувствуют в душе поэзию, поэтому и люди кругом стали черствыми, и все у них через пень-колоду.

ГРУНЯ. Это почему же подобные Демьяну? Демьян очень хорошо чувствует поэзию и любит ее. Он мне даже свои собственные стихи читал, когда за мной ухаживал.

ДЕМЬЯН (опомнившись). Да-да, люблю. Каждый раз, когда беру в руки газету, я в первую очередь в ней... это... стихи ищу.

ГРУНЯ. Демьян днем и ночью только стихи и читает.

ДЕМЬЯН. И ты, Поэт, читай. Читай свои стихи, укрась нашу революцию.

ПОЭТ (развернув бумагу-«директиву», читает стихи).

Свободою сердце бредит,
К ней тянется каждый бедняк,
Вставайте на бой, соседи,
Сольемся в единый кулак.

ДЕМЬЯН. Ура-а Поэту!

К возгласу Демьяна «Ура-а!» присоединяются другие. Аплодисменты.

ПОЭТ (вдохновленный, начинает маршировать)

Шагая шеренгами дружно,
Мы к нашей победе идем.
Для этого, если нужно,
Кулацкие морды набьем.

Вслед за Поэтом маршируют и остальные.

Поэт продолжает читать стихи.

Прекрасное наше знамя,
Как символ бедняцких слез,
Всегда развевайся над нами —
Над нашим лихим конем.

Все идут по улице, маршируя следом за Поэтом.

 

Картина 6

В доме Кузьмы. Устинья и Кузьма очень встревожены. Кузьма ходит по комнате взад-вперед.

КУЗЬМА. Мать, слышишь, на улице люди не на шутку разорались.

УСТИНЬЯ. Покричат-покричат да перестанут.

КУЗЬМА. Теперь они «На борьбу против буржуев, богачей-капиталистов» кричат.

УСТИНЬЯ. Буржуев-то где нашли?

КУЗЬМА. Кажется, на нас намекают.

УСТИНЬЯ. Какие же мы буржуи? Что плохого, что мы живем лучше других? Были бы у них мозги, они бы тоже так жили.

КУЗЬМА (раздраженно). Поэт, будь он неладен, показал им какую-то бумагу, директиву сверху. Если в стране переворот, то это же против нас будет.

УСТИНЬЯ. Что будет?

КУЗЬМА. Как раньше, в семнадцатом... Кто живет лучше остальных, тот для революции плохой человек. Того, стало быть, в расход. Теперь поняла?

УСТИНЬЯ. Ничего не поняла.

КУЗЬМА. Оказывается, все эти бизнесменство и демократия — на самом-то деле были всего лишь экспериментом. Ловушкой для простаков. А теперь выявили всех, собрали в кучу, у кого фабрики, дома да бизнес, — разом и прихлопнут, как тараканов в банке.

УСТИНЬЯ. Типун тебе на язык! Думай, что говоришь! Мы же... у нас же все по закону... все бумаги есть... все печати.

КУЗЬМА. Подотрутся они твоими бумагами. Во времена смуты кому твои печати нужны? Вот не ждал не гадал, беда-то какая. Только по-людски жить начали…

УСТИНЬЯ. Кто им мешает? Пусть тоже работают с утра до вечера, тогда и они нажили бы…

КУЗЬМА. В том то и дело: не все любят трудиться в поте лица. Наоборот: на таких смотрят с издевкой. А если началась смута, то вишь — переворот: погонят нагишом в далекие края... пот проливать.

УСТИНЬЯ. Погоди-ка, погоди, неужели ты хочешь сказать, что...

КУЗЬМА. Я ничего не хочу сказать. Я не знаю, что думать и что сказать.

УСТИНЬЯ. О боже... Нет-нет, не может быть. Окстись! Сам с ума сходишь и меня сводишь.

КУЗЬМА. Проклятье, и телевизор не работает. А радиоприемника у нас нету, который на батарейках?

УСТИНЬЯ. Откуда?.. Ты сам выбросил его как старье.

КУЗЬМА. Если все это было экспериментом, то... делать нечего... Надо, пока не поздно, тоже идти в толпу. В революцию. Вроде как мы тоже с ней. (Спешно выходит на балкон.) Да-да, мужики... то есть весь трудовой народ! Если директива, если это настоящая революция, то я тоже с вами, с трудовым народом. Да я, если хотите знать, самый настоящий рабоче-крестьянский трудовой класс, самый что ни на есть простой народ, простейший из простейших.

ПОЭТ (появляется перед домом Кузьмы). Знаем мы, из какого ты народа и какой класс представляешь!

КУЗЬМА. Ты же сам про меня статейки в «районке» печатал. Тебе ли не знать, что у меня дед был… этим... революционером!

ПОЭТ. Дед за внука не в ответе. А если ты за революцию, тогда почему не спешишь в народ?

КУЗЬМА. Я одеваюсь, собираюсь... Я скоро... Не могу же я в подштанниках выскочить, надо одеться как положено.

ПОЭТ. Видишь, на улице народ кипит, народ ждет «Буревестника» — вождя своего!

КУЗЬМА. А если про меня будут спрашивать, ты им так и скажи, что Кузьма Мартьянович душой и телом вместе с народом, всецело на стороне революции. Кузьма Мартьянович — самый главный меценат и спонсор революции, всего рабоче-крестьянского трудового класса!

ПОЭТ. Видали мы, какой ты спонсор. Не знаю, поверит ли тебе народ.

КУЗЬМА. Народ всегда верил словам таких поэтов, как ты.

ПОЭТ. Я тебя, Кузьма Мартьянович, предупредил, потом чтоб сожалеть не пришлось. (Уходит.)

КУЗЬМА (заходит в дом, ходит взад-вперед). Намекает, сволочь, чтоб сожалеть не пришлось. Сожгут, точно сожгут. Да еще и на кол по пьяни посадят. Такой у нас поганый народишко. Неужто это и вправду настоящая революция? Даже странно и... страшно... Нет, точно надо на улицу, влиться, так сказать, в массы, затеряться в толпе. Иначе... Ой, даже не хочется думать, что иначе... (Вынимает из шкафа белую рубашку, галстук, спешно начинает одеваться.) Э-э, совсем сбрендил, кто же ходит на революцию в галстуке? Надо одеться во что-нибудь попроще. Лучше в лохмотья... Устинья! Где ты?!

УСТИНЬЯ. Тута я, рядом.

КУЗЬМА. Найди мои старые вещи. Ну, брюки завалявшиеся, рубашку, пиджак какой-нибудь.

УСТИНЬЯ. Где я тебе завалявшуюся одежду найду?

КУЗЬМА. В кладовке, дура, на чердаке. Где хочешь! Да поживей!

УСТИНЬЯ. Ой, мамочки мои, за что же это нам? За какие грехи?

Устинья, причитая, уходит. Кузьма ходит по комнате, говорит взволнованно.

КУЗЬМА. Революция, будь она неладна, а у меня даже старой одежды нет, чтобы одеться и выйти! Заранее предупредить не могли, что ли? Приготовил бы все, подготовился бы.

Входит Устинья, бросает перед Кузьмой старый пиджак и заплатанные брюки.

УСТИНЬЯ. Нашла только дырявый пиджак и брюки в заплатках.

КУЗЬМА. Старые, в заплатках? В самый раз. (Начинает одеваться.)

УСТИНЬЯ. Кузьма, что же теперь будет?

КУЗЬМА. Судя по всему, снова советская власть будет.

УСТИНЬЯ. А нас куда?

КУЗЬМА. Даже не знаю... в голове все перемешалось... Если не успеем — загремим оба, как в тридцать седьмом, на полную катушку.

УСТИНЬЯ. Загремим? Я тоже?

КУЗЬМА. А чем ты лучше меня? Это ты меня всю жизнь подзуживала да подначивала: «Давай еще это купим», «Давай еще тут деньжат подзаработаем». Ты в нашей семье и есть главная контрреволюционерка.

УСТИНЬЯ. Я? Контрреволюционерка? Ты что, Кузьма?

КУЗЬМА. Поэтому заткнись и жди своей участи. Если я сейчас вовремя не успею на революцию, будешь сушить сухари. А если успею — снова у власти будем. (Торопится.) Главное, в суматохе нужно суметь вовремя оказаться в нужном месте.

УСТИНЬЯ. Да-да, не опоздать бы. Если советская власть, то тебя снова могут посадить на самое видное место.

КУЗЬМА. «Посадить» — это в тюрьму.

УСТИНЬЯ. Вспомни, кем ты был при советской власти... Если б не перестройка, ты бы давно в райкоме первым секретарем ходил.

КУЗЬМА. Может быть, уже и до обкома дорос бы.

УСТИНЬЯ. А может, с твоим-то умом, и до ЦК!

КУЗЬМА. Точно! (Вдруг вспомнив.) Постой-ка, Устинья, а где мой партбилет?

УСТИНЬЯ. Вроде где-то на кухне, в шкафу валялся, если я с мусором не выбросила.

КУЗЬМА. Я тебе выброшу! Я тогда тебя из дома выброшу! Иди ищи, старая тетеря!

УСТИНЬЯ (идет в кухню). Господи, за что нам кара твоя?

КУЗЬМА. И без моего билета не возвращайся, оппортунистка! (Идет к окну, смотрит.) Черти лысые, жили себе спокойно, так нет — выдумали какой-то переворот. Не успеешь оглянуться — на тебе, переворот... каждый раз переворот, кругом переворот... То с ног на голову, то опять с головы на ноги. Так и крутимся, как белки в колесе.

На улице в это время звучит марш. Устинья, обрадованная, выбегает из кухни.

УСТИНЬЯ. Есть! Нашла!

КУЗЬМА. Давай быстрее. (Берет у Устиньи партбилет, целует его.) Есть! Есть! Он, родимый! Вот ты, мое спасение!

УСТИНЬЯ. И на душе полегчало. А они этим проклятым рынком всю нашу жизнь испоганить хотели!

КУЗЬМА. «Проклятым рынком»? Правильную линию гнешь, жена. И впредь, когда нужно будет, говори в таком же духе. (Направляется к выходу.) Мы еще им покажем! Я вам всем еще покажу! Думали, попался Кузьма? Опростоволосился? Не в те сани сел? Врешь! Кузьму голыми руками не возьмешь! Да еще кто? Какой-то поэтишко, писака бесштанный! Я, если хотите знать, сам переворот, главный человек переворота. Я таким ужом выкручусь, что у вас глаза на лоб полезут от изумления, а все равно наверху окажусь! Демократия ли, революция — я всегда и везде наверху!

 

Картина 7

На улице, маршируя за Поэтом, появляются остальные герои.

ПОЭТ (продолжает декламировать)

Пой громче песню о труде,
И с песней той трудись везде.
Свободно знамя разверни!
Смотри — там лучших дней огни!

ДЕМЬЯН. Сколько можно читать стихи?!

ГРУНЯ. Давно пора начать революцию!

ПОЭТ. Это не стихи, а поэма, прославляющая революцию. (Продолжает чтение.)

На время спрятан солнца луч,
Уже он светит из-за туч!
Громя буржуев, солнцу рад,
Плечом к плечу идет отряд.

ГРУНЯ. Из-за Поэта и его стихов мы точно никакую революцию не успеем совершить!

ДЕМЬЯН. Долой поэму! Давай революцию!

ПОЭТ. Будет вам революция. Она уже с нами, в наших сердцах. Как вы не понимаете?! Революция — это вдохновение, это песня! А мы — закаленные в тяжком труде рабочие и крестьяне, а теперь свободные люди земли, — должны разнести ее по всему миру.

ДЕМЬЯН. Ты — закаленный в тяжком труде? Врешь! Это я, Данила, и все здесь присутствующие всю жизнь закалялись в тяжком труде. А ты, Поэт, тяжелее ручки да бумаги ничего в руках не держал. А еще тут со своей поэмой распространяешь буржуазные настроения, отвлекаешь народ от революции.

ПОЭТ. Поэзия — это песня свободы.

ДЕМЬЯН. Да брось ты нам заливать про свои песни! Кому она нужна? Ему? (Показывает на Пьяного.) Ему водка нужна. Или ей? (Показывает на Груню.) Груне нужны тряпки Устиньи! А твои песни — пшик, развлечения буржуазно настроенных элементов. Поэтому ты, Поэт, как и Кузьма, и есть буржуазия.

ПОЭТ. Я — буржуазия? Да как ты смеешь так меня обзывать? Кто тебе дал право? Ты в революции без году неделя — и смеешь указывать мне, певцу революции, тому, кто ее начал?!

ДЕМЬЯН. Знаем мы, какой ты певец! Кто тебе платит, тому ты и певец. А может, Кузьма тебе заплатил, чтобы ты нас тут баснями кормил вместо настоящей революции? А? Тебе всегда хорошо платили. При любой власти. Такие денежки отгребал, что я те дам! А мы, простой народ, всегда с голоду пухли. Вот я, например, всю жизнь колхозный скот пас, а жена моя, Груня, выгребала на ферме навоз! Тебя бы заставить хоть раз на ферме навоз убрать! Но куда там, ты про наш труд даже писать не хотел — ты начальство восхвалял. Так что в благородном деле революции нам, простому народу, поэты-демагоги не нужны!

ПОЭТ. Я не демагог, я демократ.

ДЕМЬЯН. Тем более. Демократ, дерьмократ... От таких демократов и вовсе никакого толку. Все наши беды от них идут. Взять меня, например. Почему, думаете, стал инвалидом? Из-за них.

СТЕПАНЫЧ. Погоди, инвалидом-то ты ведь стал из-за водки?

ДЕМЬЯН. Как — из-за водки?..

ПОЭТ. Точно, из-за водки.

ДЕМЬЯН. Кто из-за водки?.. (Сообразив.) Ну да, хоть бы и из-за водки! А почему, думаете, мы водку-то пьем? Не от нужды ли, не от бедности? Если бы у меня была теплая дорогая шуба, как у Кузьмы, неужто отморозил бы я в снегу свою ногу? Все наши беды идут от Кузьмы и от Поэта. И нищенствуем мы из-за них. И пьем из-за них. И женились мы так неудачно тоже из-за них!

ГРУНЯ. Э-э! Куда тебя понесло-то?

ДЕМЬЯН. Отстань, женщина! Не мешай оратору! А ты, Поэт, иди прислуживать буржуям. Мы тут и без твоей поэзии буржуйское добро поделим.

ПОЭТ. Я пойду жаловаться в райком. Где райком? Кто сегодня райком? (Уходит.)

Из дома выскакивает запыхавшийся Кузьма.

КУЗЬМА. Я райком! Я!

ДЕМЬЯН. Явился не запылился! Это ты раньше был райкомом, а сегодня ты — торгаш, буржуй и угнетатель трудового народа.

КУЗЬМА. Позвольте-позвольте! Давайте поговорим как революционер с революционером.

ДЕМЬЯН. Ты не революционер, а контра!

ВСЕ. Контра!

ПЬЯНЫЙ. Что с ним сюсюкаться, дать по башке — и делов!

КУЗЬМА. В свое время мой дед был первым человеком советской власти. Я тоже был одним из членов ЦК... так сказать... районного масштаба. И сейчас бизнес и рыночные отношения были разрешены самим ЦК.

ДЕМЬЯН. А ты знаешь, что это был эксперимент, чтобы вывести на чистую воду всех врагов трудового народа?

ВСЕ. Понимаешь? Эксперимент…

КУЗЬМА. Правильно! Совершенно верно! И меня, как тайного агента, послали в их ряды, чтобы, так сказать, изнутри их разлагать и следить за этим экспериментом. Все эти годы я, как Штирлиц, трудился в логове врага и писал донесения ТУДА, в штаб революции. И теперь, товарищи, я рад открыться перед вами. Я — ваш брат! Я такой же пролетарий, как вы, с чистой душой и мозолистыми руками. Я пришел, чтобы дать вам волю и вернуть простому народу власть!

ДЕМЬЯН. Хватит нам лапшу на уши вешать. Все торгаши-бизнесмены — враги пролетариата!

ГРУНЯ. Точно! Нечего его слушать. Кузьма — враг народа!

ВСЕ. Враг народа!

КУЗЬМА. Но-но-но!.. Не сметь на меня кричать! У меня билет. (Из кармана достает партбилет.)

ДЕМЬЯН. Какой билет? (Берет у Кузьмы билет.)

КУЗЬМА. Билет... в революцию.

ДЕМЬЯН (читает). Коммунистическая партия... Советского Союза. (Рвет билет.) Так это же коммунистический билет! Для нашей революции такие люди не нужны. Нам не нужны ни райком, ни демократия, ни буржуазия. Отныне к власти придет трудовой народ (показывает на Данилу, Степаныча и Груню) — вот он, и он, и она. Мы построим свою новую власть, без трутней и буржуев. Хозяевами жизни теперь станем мы!

КУЗЬМА (собирает обрывки билета). Ты порвал самый большой документ революции... ты... ты за это ответишь…

ДЕМЬЯН. Долой коммунистический райком! (Отталкивает Кузьму. Тот падает на землю. А сам снова обращается к людям.) Да здравствует новая власть трудящихся!

КУЗЬМА (встает, отходит к лестнице, достает сотовый, начинает подниматься на дуб.) Я сейчас же позвоню в райком.

ГРУНЯ (кричит, заметив поднимающегося по лестнице Кузьму). Демьян, смотри, Демьян, Кузьма на дуб поднимается, на нас в свой райком пожаловаться хочет!

ДЕМЬЯН. Ах ты курва подпольная! Шпион двуличный! На революцию жаловаться вздумал?! (Налетает на Кузьму, хватает его за ноги.) А ну слезай, дармоед! Спускайся немедленно! Пока я тебе твое мужское достоинство в честь революции не оторвал! Кому говорят?!

КУЗЬМА. Вы все будете отвечать перед райкомом!

ДЕМЬЯН (стаскивает Кузьму с лестницы). Долой райком! Долой Кузьму!

КУЗЬМА (падает на землю, хнычет). Я еще доберусь до вас... Вы все у меня получите по заслугам...

ДЕМЬЯН (обращаясь к Кузьме). Знай: отныне твой дом и все твое имущество принадлежит всем нам, жителям этой деревни!

ГРУНЯ (подходит к Демьяну). Демьян, забыл, что ли? Мы соседи Кузьмы, значит, и дом его переходит к нам. А ты говоришь, что дом и все его имущество будут принадлежать всем.

ДЕМЬЯН. Пролетарий не думает о себе, он в первую очередь старается для народа.

ГРУНЯ. А ты, их главный начальник, где собираешься жить да властвовать? Я как жена начальника не намерена ютиться в нашей старой развалюхе.

ДЕМЬЯН. Наш дом — это вся страна, вся земля!

ГРУНЯ (сердито). Ну, пошла плясать душа по кочкам. Налил, что ли, тебе кто, пока я отвернулась?

ДЕМЬЯН. Молчать, неграмотная женщина! И больше не лезь куда не следует.

ГРУНЯ. А-а, это я-то неграмотная? Я-то «не лезь»? Вот ты как запел... Ну и делай свою революцию без меня. (Уходит.)

ДЕМЬЯН (растерявшись). Груня! Груня, погоди... Не понимаешь, что ли: дом сначала отобрать нужно!

Демьян бежит за Груней; за Демьяном, поддакивая ему, уходят, кроме Кузьмы, остальные. Из темноты появляется Поэт.

ПОЭТ (про себя). Оскорбили, унизили Поэта, прославляющего революцию. Я в обком пойду, до ЦК дойду!

КУЗЬМА (встает, подходит к Поэту). Правильно, товарищ Поэт, мы пойдем в Москву, дойдем до самого Кремля.

ПОЭТ. Ты у нас раньше в райкоме работал. Пойдем к тебе. Видел, как Демьян на прославляющего революцию Поэта руку поднял?

КУЗЬМА. Еще бы... А меня?.. Главного революционера... (Держится за лицо.) Ы-ы-ых…

ПОЭТ. Мы найдем способ приструнить этого Демьяна! Мы его еще так прижмем, что никакое пролетарское происхождение ему не поможет.

КУЗЬМА. Мы еще покажем — кто здесь власть, а кто…

ПОЭТ (грозя пальцем Демьяну, выкрикивает). …а кто самозванец!..

Кузьма и Поэт уходят. Возвращается Груня, за ней — все остальные.

ДЕМЬЯН (плетется за Груней). Погоди же, Груня, говорю тебе: все будет — и дом, и шуба...

ДАНИЛА. Ну что, Демьян, Поэта прогнали. Что теперь без него будем делать?

ДЕМЬЯН (растерявшись.) Как что?.. Революцию.

ДАНИЛА. Тут ведь умеючи надо.

ДЕМЬЯН. Че тут уметь? Тоже мне, высшая математика. В первую очередь захватим дом Кузьмы.

ДАНИЛА. А кто у нас сейчас в революции за главного?

ДЕМЬЯН. Рассуждаем логически. Кто из нас больше всех читает? Я. Кто постоянно следит за событиями в стране... в мире?.. Я! И наконец, кто больше всех инвалид?..

ВСЕ. Ты…

ДЕМЬЯН. Значит, главным назначаем меня.

Проходит вперед. А в это время Груня развязывает свой фартук, быстро садится на бревно и, развернув фартук на коленях, дает понять, что она пишет протокол.

(Торжественно, с волнением). Товарищи, с этим решением все согласны?

ПЬЯНЫЙ. А как же? Непременно согласны, обязательно согласны. Я двумя руками и двумя ногами за. Мы же, товарищи, все видели, как лихо Демьян расправился с Поэтом, с этим, как его... прихлебателем. (Демьяну.) Я правильно говорю? И Кузьме давно надо было указать его место. Другого такого крепкого руководителя, как Демьян, нам не найти.

ДЕМЬЯН (Груне). Пиши. (Обращается к остальным.) Еще кто хочет сказать?

ПЬЯНЫЙ (после некоторой паузы). Я…

ДЕМЬЯН. Ты вроде уже сказал.

ПЬЯНЫЙ (шепчет в ухо Демьяну). Видишь, все молчат. Значит, сомневаются. А я еще раз про тебя скажу, чтоб всякие сомнения развеять и, так сказать, утвердить генеральную линию... А иначе Кузьма всю водку спрячет, и останемся мы с носом.

ДЕМЬЯН. Ладно, говори, раз не терпится.

ПЬЯНЫЙ. Но прежде для разогрева нужно налить стопочку.

ДЕМЬЯН. Какую стопочку? Не видишь, тут люди высшими материями заняты, революцию делают, о судьбе народа заботятся.

ПЬЯНЫЙ. Как знаешь... (Хочет уйти.)

ДЕМЬЯН (шепчет). После налью, после.

ПЬЯНЫЙ. Смотри, как бы тебя вслед за Поэтом того... не скинули... Высшие материи — оно, конечно, хорошо. Но в одиночку ты кто? Нуль без палочки. Затопчут. Без верного соратника, брат, в таких делах — каюк. Короче, на стопку не дашь — перехожу в лагерь контрреволюции. И баста. Поэту и Кузьме моя помощь в самый раз будет.

ДЕМЬЯН. Тише ты, тише. Подожди. Да конечно дам. Нельзя же так сразу менять свои политические убеждения. (Хочет отвести Пьяного в сторону.)

ГРУНЯ (налетает на Демьяна). Вы куда? Этот пьянчужка небось опять деньги клянчит?

ДЕМЬЯН. Молчи, женщина! Чего разоралась?! Не видишь: беднякам помогаю. А он в нашей деревне — первый бедняк. И опять же: бедняки — главная сила революции. И у нас с ним политическая смычка. А ты со своими бабскими подозрениями! (Отводит Пьяного в сторону.) Пошли со мной. (В сторону Данилы и Степаныча.) Нам необходимо отлучиться, так сказать, обсудить генеральную линию революции.

ГРУНЯ (кладет на бревно фартук, следует за ними). Вот я погляжу на твою политическую смычку с этим алкашом. Оба у меня палки дождетесь, политики!

Данила и Степаныч остаются одни.

ДАНИЛА. Что, Степаныч, загрустил? Давай и ты вливайся в наши ряды. Глядишь, новая власть даст тебе новый комбайн. Снова в поле жать будешь.

СТЕПАНЫЧ. Тут еще покумекать надо. Оно видишь, как повернулось. Что у этой власти на уме? Кто знает? На новом комбайне много нажну, так еще и раскулачат.

ДАНИЛА. И то правда! Если к власти придет Демьян, могут и раскулачить. Смотри, как разбушевался! Руками машет, речи говорит, кожанку нацепил. Так и рвется в главари. А чем я хуже? Чем? Тем, что у него баба горластее? Надо нам, Степаныч, с тобой свою революцию делать, вместе держаться, в свои руки власть брать. А? Как рассуждаешь?

СТЕПАНЫЧ. Власть никого еще лучше не делала. Знаешь, как у меня батя говорил: чем выше на дерево залезешь, тем сильнее голая задница сверкает. Это тебе не комбайн, в этом деле я мало что понимаю.

ДАНИЛА. Научишься.

СТЕПАНЫЧ. Нет, я так не могу.

ДАНИЛА. Я же могу.

СТЕПАНЫЧ. А что ты можешь?

ДАНИЛА. Смотри. (Кричит.) Слава трудящемуся народу! (Степанычу.) И ты учись. Ты среди народа уважаемый человек, раньше всегда висел на Доске почета... Ну-ка, скажи перед Демьяном свое крепкое слово. Помни: кто во время переворота больше кричит да больше грабит — тот потом будет хозяином жизни.

СТЕПАНЫЧ. Что говорить-то?

ДАНИЛА. А что хочешь, главное — не робей. Когда возьмем власть в свои руки, ты будешь моим первым помощником. Тогда перед народом тебе придется часто слово держать. (Подтолкнув вперед Степаныча, подбегает к бревну, берет фартук Груни, кладет на свои колени, дает понять, что пишет протокол.) Так что начинай, учись.

Появляются Демьян и Груня.

ДАНИЛА. Начинай.

СТЕПАНЫЧ (выпрямившись). Мужики!.. Товарищи!.. Соседи мои родные! Мы же все с вами хорошо знаем друг друга. Понимаем, что с нами происходит. Помним золотое время, когда колхоз наш процветал и поля не зарастали сорняками. Вот уж который год мои огрубевшие руки живут без настоящей работы. Дайте нам с Данилой трактор и комбайн, дайте землю... (Еле удерживая слезы.) Мы с Данилой хотим выйти в поле, хотим вырастить для вас рекордный урожай... (Машет рукой, вытирает слезы.) Э-э-х, ребята! А вы тут бузу поднимаете!..  

ДАНИЛА (зло шепчет Степанычу). Какой трактор, какой комбайн?.. Ты что, с дуба рухнул?.. Разве так революционные речи говорят? Надо про пламя революции, про ненависть к буржуям, звать на захват дома Кузьмы. А ты? И про меня как про главного соратника — ни бе ни ме ни кукареку.

ДЕМЬЯН (подходит к Степанычу, важно хлопает его по плечу). Правильно говоришь, Степаныч, людям села нужна земля, работа. Степаныч, будет тебе земля... (Во весь голос.) Землю — крестьянам!

Груня подбегает к Даниле, вырывает у него фартук, садится на бревно, развернув фартук на коленях.

ДАНИЛА (заслоняя Демьяна, кричит во весь голос). А заводы и фабрики — рабочим!

ДЕМЬЯН. Правильно, рабочим — заводы и фабрики. (Опять Степанычу.) Так что, Степаныч, завтра же с Данилой можете выходить на полевые работы.

СТЕПАНЫЧ (растрогавшись). Спасибо тебе, Демьян.

ДЕМЬЯН. Успокойся, Степаныч. Впредь все имущество нашей деревни перейдет в руки трудового народа.

ПЬЯНЫЙ. А что у нас в деревне-то есть? Развалившийся телятник.

ДЕМЬЯН. Вот... Кузьма есть...

ПЬЯНЫЙ (появляется из темноты, икает). А магазин Кузьмы — это, извиняюсь, имущество деревни?

ДЕМЬЯН. Наипервейшее имущество.

ПЬЯНЫЙ. Вот это власть так власть! Наша! Народная! Ура-а-а, братцы!

ДЕМЬЯН (размахивая руками, с воодушевлением). Товарищи! Трудящийся народ! Мы в нашем родном краю долго терпели унижения. Подобные Кузьме торгаши под видом перестройки весь колхоз разворовали, обвели нас вокруг пальца, одурачили, обманным путем присвоили себе все то, что рабоче-крестьянский народ годами создавал своим потом и кровью. Мы, стиснув зубы, терпели, жили в ожидании светлого будущего, чистого неба над головой. Верили: придет наш час, избавимся от ненавистного гнета, освободим нашу землю от угнетателей, снова заживем свободно и радостно, уважая друг друга и помогая друг другу.

ПЬЯНЫЙ. Как говорит! Песня! Сказка! Симфония!

ДЕМЬЯН. Это время настало! Долой буржуев и поэтов! Теперь мы в своей деревне сами будем хозяевами жизни, станем делать то, что захотим!

ПЬЯНЫЙ (пошатываясь). Ура! Демьян — настоящая власть, хороший товарищ и верный друг. (Икает.) Всегда готов подать руку помощи бедноте. (Икает.) На деле доказал.

ДАНИЛА. Тебе-то уже успел помочь. А нам?

ДЕМЬЯН. И вам помогу. Я всем готов помочь, не то что Кузьма. Пошли все ко мне домой. (Уходит.)

ДАНИЛА (приблизившись к Степанычу). Э-эх, Степаныч, честное слово, опростоволосились мы с тобой. Смотри, как Демьян разошелся. Скоро точно нашим хозяином станет.

СТЕПАНЫЧ (вздохнув). Пусть будет, мне лишь бы работу дали.

ДАНИЛА. Ну, тогда живи всю жизнь в бедняках! А я больше так жить не хочу. Придется к Демьяну примыкать. (Выходит вперед и кричит.) Рабоче-крестьянская власть — самая верная власть!

Все уходят за Демьяном.

 

Картина 8

На улице слышен шум толпы. Кузьма входит со стоном в свой дом. Лицо опухшее. Следом семенит Поэт.

КУЗЬМА (с жаром). Ну Демьян, дармоед, змея подколодная! Пригрели выродка в родной деревне!.. Мать! Мать! Устинья! Неси бумагу с ручкой! Он у меня за это слезами своими умоется! Сейчас же напишем жалобу в Кремль. Прямо так и начнем: «От первого секретаря районного комитета партии Кузьмы Мартьяныча».

Устинья выходит из другой комнаты, кладет на стол ручку с бумагой.

УСТИНЬЯ. Вот ручка, вот бумага. Боже мой, Кузьма, что с твоим лицом? А глаз-то? Кто тебя так?

КУЗЬМА (потрогав больное лицо). Да-да, намочи мне полотенце в холодной воде. (Устинья уходит. В сторону Поэта.) На райком руку поднимать?! Где это видано! От злости даже руки дрожат... а может, от испуга.

ПОЭТ. Если можно, налей мне одну чарку — в горле пересохло, надо сполоснуть.

КУЗЬМА. Правильно, водка сейчас не помешает. (Достает из бара водку.)

УСТИНЬЯ (появляется с мокрым полотенцем, накладывает на лицо Кузьмы). Ну, раз до водки дело дошло, точно добром не кончится.

КУЗЬМА. Теперь мы с Поэтом снова на одной платформе, так сказать, соратники. Я — райком, а он — мой райкомовский поэт. (Наливает.) Демьян дьявол! Вот тебе и хромой, вышвырнул меня из народной толпы, вместо меня хочет стать райкомом. А сам все ноет: не могу, у меня нога. Ишь, как осмелел! (Выпивает.)

ПОЭТ (тоже выпив, берет ручку и бумагу). Надо первым делом написать, что он ногу потерял по пьяни, и пенсию ему платят незаконно. И еще о том, как грубо обращается с творческой интеллигенцией! Мужлан, деревня. Это просто дикость какая-то. В былые времена даже в райкоме такого себе не позволяли. Били, конечно, но не при всех же... А сейчас… Какой позор!

КУЗЬМА. Пиши: «Демьян Яйцов…».

ПОЭТ. Из яйца вылупился революционер.

КУЗЬМА. Это мы все в Кремль-то и напишем. Пиши: «Демьян Яйцов поднял в нашей деревне мятеж против революции, против свободной воли трудящегося народа, оскорбляет райком, занимается рукоприкладством, избил... (Взялся за лицо, замешкался, но тут взгляд переводит на Поэта.) Избил Поэта…

ПОЭТ (недоуменно). Меня?..

КУЗЬМА. Флагмана революции... Одним словом — контра.

ПОЭТ. Правильно — контра.

КУЗЬМА. И добавим: Демьяну великое дело революции доверить нельзя. Он способен лишь извращать ее праведное дело, он может стать тормозом на пути ее продвижения в народ.

ПОЭТ. Замечательно сказано. Так и напишем. (Продолжает писать.)

УСТИНЬЯ. Если Демьян станет райкомом, что с нами будет?

ПОЭТ. Ну, Кузьму Мартьяныча точно в тюрьму посадят, к гадалке не ходи. Имущество раскулачат. Мне тоже не поздоровится.

КУЗЬМА (ухватился за живот). О-о-ой, мать!

УСТИНЬЯ. Что опять?

КУЗЬМА. У меня с животом что-то.

УСТИНЬЯ. Может, гусятины объелся?

КУЗЬМА. Я и раньше так же ел.

УСТИНЬЯ. Может, из-за переворота внутри кишки перемешались?

КУЗЬМА. На улице революция — и в животе революция... Что ж сегодня за день такой? Ой, болит…

ПОЭТ. Вот так всегда: такие, как я, поэты-демократы людей на революцию поднимают, а потом толпа их же выбрасывает на обочину и топчет своими сапогами. Могут и в измене Родине обвинить, и кличку врага народа припаять.

КУЗЬМА. Как же теперь остановить эту революцию, а?

ПОЭТ. Никак, пока все со всеми не передерутся и не успокоятся.

КУЗЬМА. В животе, говорю, как можно революцию остановить? (Извивается от боли.) Наверное, легкие с печенью с места тронулись.

УСТИНЬЯ. Если и в животе революция началась, то наши дела совсем плохи.

КУЗЬМА (держится за живот). Ой-ой-ой, что же делать, как быть с животом? Устинья, в медпункт, может, сходишь? Таблетки бы хоть какие-нибудь принесла да справку. Справка в смутное время всегда пригодится. Если спросят, где я был во время революции, я этой справкой им в морду ткну.

УСТИНЬЯ. Хочешь отправить меня в село за семь километров? А кто дом будет сторожить? Видишь, как они бунтуют там. Если нагрянут к нам в дом, то все имущество растащат, растопчут.

КУЗЬМА. Если нагрянут, то все равно с ними нам одним не справиться.

ПОЭТ. Силу революции остановить будет очень трудно. В прошлом веке Зимний дворец полки охраняли, а все равно не справились — через железный забор перемахнули, все разрушили.

КУЗЬМА. Устинья, а может, нам за границу уехать?

УСТИНЬЯ. Да кто нас там ждет?

ПОЭТ. И там найдут. Вон, Троцкого даже в Мексике нашли.

УСТИНЬЯ. А нас на конце улицы схватят. Ой-ой-ой, что же нам делать?

КУЗЬМА. Думай, Устинья, думай... И ты, Поэт, думай.

ПОЭТ. Так и быть, налей, чтобы думалось лучше. И от живота, кстати — лучшее лекарство.

КУЗЬМА (наливает). Надо же, придумали опять революцию. Что теперь делать — голова раскалывается…

ПОЭТ. ...Есть у меня одна идейка...

КУЗЬМА. Какая?

ПОЭТ. С народом бы поговорить надо.

КУЗЬМА. Поговорили уже... (Показывает на свое побитое лицо.)

ПОЭТ. По-человечески, по-народному... Но для этого нужна бутылка…

КУЗЬМА. Вот бутылка. (Показывает на стол.)

ПОЭТ. Цельная нужна, а лучше — коньяк.

КУЗЬМА (оживает). Думаешь, коньяк поможет? (Достает из буфета бутылку коньяка.)

 

Картина 9

Улица. Все те же герои. На балконе дома Кузьмы показывается Поэт.

ПОЭТ. Дамы и господа!

ДЕМЬЯН. Какие мы тебе дамы и господа? Мы пролетарии, трудовой народ.

ПОЭТ. Товарищи…

ДАНИЛА. Вот слово «товарищ» куда ни шло.

ПОЭТ. Хочу вам по дружбе прочитать одно свое новое стихотворение про…

ДЕМЬЯН (перебивает его). Опять ты со своими стихами?! Опять буржуазные нюни рассусоливать? Соскучился по крестьянскому кулаку?

ПОЭТ. Я совсем не в том смысле... Я хотел тонко подвести...

ДЕМЬЯН. Нам с буржуями не о чем разговаривать!

ПОЭТ. Хорошо, ставлю вопрос ребром, по-пролетарски: кому нужна бутылка французского коньяка? (Над головой поднимает бутылку.)

ПЬЯНЫЙ (высовывается из кустов). Первые по-настоящему революционные слова.

ДАНИЛА. Такое предложение можно обсудить.

ПЬЯНЫЙ. Не трожь, я первый. (Поэту.) Сигай сюда!

ДАНИЛА. Степаныч, ты как к коньяку относишься?

СТЕПАНЫЧ. Так, философски... Попробовать не помешало бы.  

ДЕМЬЯН (показывает Поэту кулак). Ты что же это, гад, за бутылку коньяка хочешь революцию купить?

ПОЭТ. Не купить, а разжечь. Подкинуть, так сказать, дровишек в тлеющий костер.

ПЬЯНЫЙ. Правильно, какая революция без дровишек? У тебя там, надеюсь, не одно бревнышко, целая вязанка?

ДЕМЬЯН. Хорошо, раз народ согласен, кидай сюда свой коньяк. Впредь мы тоже будем пить только коньяк.

ГРУНЯ. Теперь мой Демьян будет пить только коньяк, а я — французское вино с устрицами.

ПОЭТ. Я сегодня добрый, всех угощаю!

На балконе рядом с Поэтом показывается Кузьма.

КУЗЬМА. Ну как, поговорил? (Похлопывает Поэта по плечу.)

ПОЭТ. Вот... мы тут решили, что революция без спиртного — это не настоящая революция, нет настоящего революционного дыхания, порыва.

КУЗЬМА. Ну что ж, порыв — дело хорошее.

ПЬЯНЫЙ. Эй, Поэт, не мешкай, скорей бросай бутылку!

ПОЭТ (Кузьме). Видишь, как нас с тобой ждут. Мы снова свои на этом празднике жизни, снова вместе с народом, с гордо поднятой головой, в первых рядах.

ДЕМЬЯН. Э, постой-ка, постой-ка! Кто в первых рядах? Нас тут и без вас предостаточно.

ПОЭТ. А коньяк?

ДЕМЬЯН. Вас никто сюда не зовет. Бутылку бросайте, а сами проваливайте.

КУЗЬМА. Как это — проваливайте?

ПОЭТ. Спиртное, поэт и народ — это единая бурлящая поэзия.

ДЕМЬЯН. Мы с контрой коньяки не пьем! Мы их конфискуем! Давай бутылку и уматывай!

КУЗЬМА. Это вы что — мой коньяк без меня пить собрались? Ну уж нет, ребята. Хотел с вами по-хорошему, по-людски, да, знать, не получается. Пойдем в дом, Поэт. Сами его выпьем. А эти обалдуи пусть тут сидят да слюни глотают. (Уводит Поэта с бутылкой от окна.)

ПЬЯНЫЙ. Погоди, а как же коньяк?

ДЕМЬЯН. Нечего верить этим угнетателям трудового народа!

ПЬЯНЫЙ. Они нас обманули, кукиш показали!

ДЕМЬЯН. Не дадим буржуям торжествовать. Немедленно арестовать бунтовщика и предателя трудового народа Кузьму! Судить и сослать в Сибирь! Данила, назначаю тебя моим первым помощником.

ПЬЯНЫЙ. А я?

ДЕМЬЯН. Тебя назначаю вторым помощником. А ты, Груня, неси красное знамя. Под красным знаменем сплоченнее будут наши ряды.

ГРУНЯ. Здрасьте! Где я тебе красное знамя найду?

ДЕМЬЯН. Дома ватное одеяло есть красного цвета. Отрежь оттуда.

ГРУНЯ. Ваше задание будет выполнено, товарищ комиссар! (Убегает.)

ДЕМЬЯН. И все остальные: вооружайтесь кто чем сможет... Бедный рабочий люд, за мной! Вперед!

Вслед за Демьяном все бросаются к дому Кузьмы. Но перед домом Степаныч останавливает Данилу.

СТЕПАНЫЧ. Данила, я пойду к трансформаторной станции. Это, наверное, из-за грозы рубильник отключился. Вот и нет электричества. Я проверю.

ДАНИЛА. А электричество сейчас нам зачем?

СТЕПАНЫЧ. Как — зачем?

ДАНИЛА. В темноте революцию делать сподручнее.

СТЕПАНЫЧ. В темноте делаются темные дела, а при свете — светлые. Я все-таки проверю. Ты со мной?

ДАНИЛА. Извини, не могу, на революцию тороплюсь. Дом Кузьмы штурмовать будем, а без меня там никак.

Данила торопливо направляется к дому Кузьмы, а Степаныч — в другую сторону.

 

Картина 10

В доме Кузьмы. Поэт охрипшим голосом поет «Интернационал». Рядом за столом сидит Кузьма. На столе — бутылка коньяка и две рюмки.

ПОЭТ. Знаешь, Кузьма Мартьянович, я много книг прочел о революции, немало вдохновенных стихов написал, а сам настоящую революцию так никогда и не видел. «Смело мы в бой пойдем, за власть Советов…» Наконец-то сегодня увидел.

КУЗЬМА. Вот отправят нас с тобой в далекие края, тогда точно увидишь, все-все увидишь.

ПОЭТ (не слушая). «Смело мы в бой пойдем, за власть Советов». Лампочка Ильича потухла — и жизнь наша погрузилась во тьму.

КУЗЬМА. Слышал, нет, Демьян меня в Сибирь сослать грозится.

ПОЭТ. А в душе народа, оказывается, такая мощная сила живет... Просто нужно суметь расшевелить ее. И эта сила перевернет горы.

КУЗЬМА (о своем). А вдруг вышестоящие органы Демьяна первым человеком нашей деревенской ячейки выбрали?.. Тогда точно Сибирь...

ПОЭТ (про себя). Как по всей улице зазвучал мой голос:

Громя буржуев, солнцу рад,
Плечом к плечу идет отряд.

И народ пошел за мной!

КУЗЬМА. Нет, врешь. Мы еще посмотрим, кто кого осилит — я или Демьян. У меня связей-то побольше.

Слышен приближающийся шум голосов.

УСТИНЬЯ. Кузьма, Демьянова банда к нам во двор вломилась!

КУЗЬМА (в замешательстве выходит из-за стола). Нужно скорее запереть дверь.

ПОЭТ. А злой, оказывается, Демьян-то наш. Голодному волю дай — озвереет, вмиг тебе на шею сядет.

Устинья выходит из дома, но тут же возвращается.

УСТИНЬЯ. Они уже в дверь вламываются.

ГОЛОС ДЕМЬЯНА. Весь трудовой народ, вся беднота, за мной, вперед!

КУЗЬМА. В дом им не попасть — засов надежный.

ПОЭТ. Если они захотят — все смогут.

КУЗЬМА. Нам бы ночь простоять, до утра продержаться.

Кузьма быстро подбегает к двери, запирает ее. Слышен сильный стук.

ГОЛОС ДЕМЬЯНА. Именем новой власти приказываю: немедленно откройте дверь!

КУЗЬМА. А что ты за командир, чтобы тут командовать?

УСТИНЬЯ. У вас никаких прав, чтобы чужие двери вышибать.

ПОЭТ. Где твои полномочия? А? Ты, Демьянка, самозванец и за это пойдешь под суд!

ГОЛОС ДЕМЬЯНА. Кузьма, лучше добром открой, иначе выломаем дверь. Теперь мы, трудящийся народ, здесь хозяева. Тащите скорей лом!

УСТИНЬЯ. Это как же так? На наше добро — да столько хозяев? Грабют! Караул!

ГОЛОС ДЕМЬЯНА. Кузьма, открывай!

Стук в дверь.

КУЗЬМА. Поэт, помоги остановить Демьяна, не одну, а три твои книги выпущу!

Стук в дверь усиливается.

ПОЭТ. Если победит Демьян, то никакие книги нам не нужны будут.

КУЗЬМА. Навек стану твоим спонсором. Иди, вместе будем подпирать дверь. (Старается подпереть дверь кочергой.)

ПОЭТ. В свое время мы и не таких горлопанов усмиряли. Эх, где наша не пропадала! (Подходит к двери, читая стихи.)

Я хочу жить в свободной стране.
Быть рабом на земле — не по мне!
Я — не раб, я — России оплот,
Человек — гражданин — патриот!

КУЗЬМА. Этот оплот мне двери выламывает! А ты заладил тут…

ПОЭТ. Я говорю: здорово сказано. Настоящая поэзия.

КУЗЬМА. Вот взломают дверь, будет тебе поэзия! Совсем тогда с жизнью расстанемся!.. Эх, погубила нас проклятая директива!

ПОЭТ. Да-да, директива. А я про нее и забыл.

КУЗЬМА. Как же можно забыть про директиву ОТТУДА?

ПОЭТ. Да откуда ОТТУДА? Директива — это не вовремя придуманная шутка.

КУЗЬМА (остолбенев, смотрит на Поэта). Как — шутка? Что значит шутка? Какая шутка?

ПОЭТ. Теперь уже и сам толком не понимаю, что это было — шутка или настоящая директива.

Снова стук в дверь.

ГОЛОС ДЕМЬЯНА. Кузьма, именем революции последний раз приказываю: сейчас же открой дверь, или мы разобьем ее вдребезги!

ГОЛОС ПЬЯНОГО. Мигом вышибем!

ГОЛОС ГРУНИ. Точно разломаем!

В это время ломается дверь и падает прямо на Кузьму и Поэта. Теперь они, придавленные дверью, лежат на полу. Видны только их головы. А толпа, в свою очередь наступая на дверь, проходит в дом. Впереди всех — Демьян. За ним Груня с красным флагом.

ДЕМЬЯН. Всех арестовать!

ПЬЯНЫЙ (быстро подбегает к столу, хватает бутылку). Все имущество конфисковать!

ГРУНЯ (подбегает к шкафу). Конфисковать! (Бросает флаг на пол, начинает рыться в шкафу.)

ДАНИЛА (подходит к телевизору, рассматривает его). У меня дома телевизор не показывает. В самый раз будет...

УСТИНЬЯ (подбегает к Груне, хватает ее за волосы). Ах ты паскудница! Кто тебе позволил хапать чужое?! Люди! Караул! Разбой! Отойди от шкафа! Не смей трогать мои вещи!

ГРУНЯ. Это не разбой, это революция! Прочь! (Борется с ней.) Демьян, Устинья против революции выступает! Демьян, кому говорю, революция в опасности! Да освободи же ты меня от этой буржуйки!

Устинья и Груня продолжают драться, а Демьян, никого не замечая, важно подходит к столу и чинно садится на стул.

ДЕМЬЯН. Здесь будет располагаться штаб революции.

Кузьма и Поэт, высунув головы из-под двери, продолжают лежать на полу.

КУЗЬМА. Поэт, ты все-таки объясни мне: директива насчет революции — это правда или... шутка?

ПОЭТ. Голова кругом идет. Мне дверью прямо в лоб садануло. Соображаю плохо. (Оглядывается.) Раз дверь взломана, имущество делят, значит, никакая не шутка, а кошмарная реальность.

КУЗЬМА. Если это реальность, то что с нами дальше будет?

ДЕМЬЯН (встает, властным голосом говорит). Ясно что. За яростное сопротивление революции трибунал вынесет свой справедливый и суровый приговор.

КУЗЬМА. А кто трибунал?

ДЕМЬЯН. Как «кто»? Я.

Внезапно в комнате загорается лампочка.

ДЕМЬЯН (прищурив глаза, тупо оглядывается по сторонам). Что это такое?..

На авансцену, вытирая тряпочкой испачканные руки (недавно починил трансформатор), выходит Степаныч, с усмешкой глядя на «революционеров».

КУЗЬМА (удивленно). Свет?..

Устинья и Груня, прекратив драку, удивленно озираются по сторонам.

УСТИНЬЯ. Свет?..

ГРУНЯ. Свет?..

ПОЭТ. Свет…

ДЕМЬЯН. Какой свет? Зачем революции свет? Приказа давать свет не было. Немедленно выключить!

КУЗЬМА. Неужто на самом деле свет дали?.. Свет!

ДЕМЬЯН. Долой свет!

В это время заработал телевизор, появилось изображение и звук. Внимание всех присутствующих обращено к телевизору. А там последние новости — обычные новости из повседневной жизни страны, далекие от какого-либо переворота.

КУЗЬМА. Поэт, покажи-ка мне свою бумагу.

ПОЭТ. Какую бумагу?

КУЗЬМА. Ту, которой давеча размахивал. Ну, директиву поганую.

ПОЭТ. А-а, директиву? Пожалуйста. (Достает из кармана бумагу, отдает Кузьме.)

КУЗЬМА (читает)

Эх, деревня — моя доля,
Расписная сторона…
И живем-то мы на воле,
Только воли — ни хрена!

Это и есть твоя директива?

ПОЭТ (хочет подняться, виновато говорит). Пошутил не вовремя, а народ поверил. (Встает.)

КУЗЬМА. Значит, никакой революции нет? Нет никакого переворота?

ПОЭТ. Сам слышал в новостях: жизнь идет своим чередом.

КУЗЬМА. Значит, директива была шуткой? Всего лишь шуткой? (Тоже встает.)

ДЕМЬЯН. Как — шутка? Какая шутка? Где шутка? (Плачущим голосом.) А революция?

КУЗЬМА. И революция, оказывается, шутка. Всего-навсего — шутка! Дурной сон! (К Поэту.) Ну и шутник же ты, Поэт! (Оглядываясь на остолбеневших соседей.) Ну и шутники же вы все! Ну шутники...

ДЕМЬЯН. Мы?.. Шутники?.. Как же так?..

КУЗЬМА (скорее про себя). Шутники... шутники... шутники…

Демьян и его соратники незаметно ковыляют к двери. А Кузьма то ли смеется от радости, то ли плачет. Опустошенный и обессиленный, обнимает Устинью.

 

Эпилог

Солнечное утро. Птицы поют.

ГОЛОС ПОЭТА. Алло!.. Алло, типография? Давай мне хозяина!.. Василий Иванович, доброе утро! Ну, как твой бизнес?.. Даже очередь?.. Похвально, вот и я скоро к тебе с новой рукописью нагряну. Думаю, пропустишь без очереди? Деньги? А как же? Есть! Есть!.. Где нашел? В родной деревне... Революция помогла... Какая революция? Обычная, народная, где бедные свергают богатых... Нет, ты меня неправильно понял. Погоди, нигде никакой революции нет... (Взволнованно.) Погоди ты, постой!.. Говорю тебе: нигде никакой революции нет!.. (Слышны короткие гудки.) Фу, черт, убежал куда-то, трубку бросил... Чудак.

Вдалеке еле слышно гремит гром.

 

Занавес.