Гнёзда
Старик Пэкэль шел в гости к старухе Мохиче, дальней родственнице по матери. Жили они на разных концах поселка. Старик шел, опираясь на посох, который звал «третьей ногой». Не спеша ступал он «ногой» — вместе с двумя главными — по влажному, посеревшему весеннему снегу. Как подобает почтенному старику, Пэкэль держал путь прямо к цели, не заворачивая никуда, не останавливался, не глазел по сторонам, как это делают молодые. Чего озираться? Много лет живет Пэкэль в поселке, все знает, что где стоит и кто как живет. А если встретится человек, пусть сам подходит к старику. Таков обычай северян.
«Третья нога» Пэкэля была когда-то белым крепким тальником. Росла в тундре, на берегу большой реки. Начинается река в лесном озере. Многие километры несет она свои воды через тайгу, потом через тундру в холодное море — Великий Ледовитый океан. На берегу этой реки, в тундре, и родился когда-то давно Пэкэль, единственный сын оленевода-середняка. «Третья нога» была пришельцем из того далекого прошлого, из его тундры. Пэкэль мог рассказать, на какой излучине реки он срубил тальник для посоха, когда собрался навсегда покинуть родные места. Мог рассказать, кто жил в тех краях, какие страсти кипели там в старину. Да вспоминать все это было не с кем. Сверстников не было в живых. И жена давно покинула Пэкэля, тоже отправившись к «верхним людям». Он и сам начинал иногда поговаривать, что скоро встретится с ней, тогда-то уж они наговорятся о прошлом. Близится та пора — Пэкэль частенько стал видеть жену во сне. Дочь, у которой он жил, конечно, не принимала всерьез его слова, но для приличия, чтобы не обидеть старого отца, вздыхала всякий раз.
...Пэкэль чутьем догадался, что приближается к дому старухи Мохиче. Сейчас он поднимет голову и увидит ее в дверях. Она, конечно, сидела у окна, смотрела на улицу (что еще, старой, делать?), заприметила издали Пэкэля и приковыляла на порог, торопясь его встретить. Пэкэль остановился, вынул платок, вытер глаза, слезившиеся от весеннего ветра; высморкался, спрятал платок и с видом значительным (как-никак старуха моложе его) поднял голову.
Сердце его тревожно екнуло: он так постарел, что сбился с пути, вышел к пустому берегу реки? Он огляделся. Нет, не ошибся. Все на месте. Соседние дома как были, так и стоят. И столб с проводом для электричества тут же. Но дома старухи Мохиче нет. Кхм! Что за бред? Только что он видел дом мысленно, как наяву. А теперь глаза потеряли, не могут найти. Прямо как в «пантасиях» внука (никогда он не мог выговорить это мудреное слово, означающее выдумывание, мечтание).
Почувствовав усталость, старик опустился на снег. Вынул кисет и видавшую виды трубку из лиственничного нароста. Закурил. Первая же глубокая затяжка просветлила его голову. «Видно, сломали, — сообразил он. — Трухлявая была избушка». От второй затяжки он вспомнил, что дочь на днях говорила: «У бабушки Мохиче будет новоселье». Совсем глупым стал от старости. Пора к «верхним людям». Сидел у окна, ворошил про себя что-то стародавнее. Нет бы прислушаться к словам, спросить, куда перебирается Мохиче. Не тащился бы сейчас сюда. Направился бы прямо в новый дом, пил бы уже чай в гостях, а не сидел на снегу. Где теперь искать старуху? Поди угадай, домов-то вон сколько настроили, да еще и в два слоя, друг над другом. А расспрашивать людей в своем поселке, где живет родня, просто негоже старому человеку.
«Дом Мохиче, видно, на дрова разобрали, ни щепочки не осталось», — подумал Пэкэль и, кряхтя, поднялся, опершись на «третью ногу». Придется возвращаться домой, так и не сделав того, ради чего одолел долгий путь. И вдруг Пэкэль заметил невдалеке на рыхлом снегу черное пятнышко. Пригляделся — какая-то странная чашечка. Дотянулся до нее «третьей ногой», подцепил, поднял. Это оказалось птичье гнездышко.
«Тоже дом», — подумал Пэкэль, грустно вертя в руках гнездо.
Во все концы разметала их судьба. Одни где-нибудь в тундре сидят сейчас на жердине одинокой яранги и песнями радуют пастухов. Другие порхают вокруг палатки рыбаков на берегу реки в ожидании улова, вместе с людьми, вроде рыбачат. Третьи путника встречают в дороге песней, скрашивают ему томительный, монотонный путь. И не знают, не ведают птицы, что родной их дом свалился, рухнул.
«Надо бы поднять его опять на крышу. Но как? — подумал старик Пэкэль, поднял голову и... тьфу! Дома-то нет, крыши нет! Вот беда-то. Ладно, старухе Мохиче дали новый дом, не бросят на улице. А этот домишко куда пристроить? Оставить здесь? Кто его знает, какой человек пойдет мимо? Еще наступит нечаянно, а то и нарочно раздавит. Люди-то изменились. Сгрудились в поселки, ушли от природы, очерствели к ней. Хоть бы тальниковый кустик был тут поблизости. Положил бы на него. Может, заметил бы гнездышко добрый человек (не все стали плохими, чего напраслину наговаривать) и перенес бы на крышу или в тальниковые заросли за поселком.
Старик Пэкэль топтался на месте, не зная, как быть. И вдруг стукнуло ему в голову: «“Третья нога”! Как-нибудь дотащусь до дома на своих двоих».
Он не боялся, что кто-нибудь заберет его посох. Все в поселке знали «третью ногу» старика Пэкэля, знали, откуда она, что значит.
Старик подошел к столбу, воткнул рядом с ним в подтаявший снег «третью ногу», как в распорке пристроил гнездышко. Облегченно вздохнул и заковылял домой.
Наутро он вернулся сюда с внуком. По заданию деда мальчик побегал окрест — нашел за поселком на краю оврага подходящие тальниковые заросли. Старик Пэкэль захотел сам пойти туда с ним. Опираясь на «третью ногу», он перенес гнездышко к тальникам и своими руками устроил птичий дом самим лучшим образом.
По весне в овраге бойко зажурчал ручеек. Поселилась в гнезде птичья семейка.
Долгие годы еще маленькие хозяева нет-нет да подправляли домик. И вылетали из него в положенный срок одно поколение за другим.
Овраг с тех пор зовется «Пэкэлева нога».
